Сашка был моим старшим братом, и он был, ну, не таким как все.
Помню, много лет назад, когда я была совсем маленькой, бабушка один раз сказала папе:
– Хорошо, что решились на второго. Хоть Катька растёт ребёнок как ребёнок, раз уж с первым так не повезло.
– Мама, – сказал папа каким-то совершенно пустым, холодным голосом, я вообще не подозревала, что одно-единственное слово можно произнести так, что мурашки побегут по коже.
Из-за этого «мама» я, наверное, и запомнила тот разговор. Правда, я не поняла тогда, почему нам с Сашкой не повезло. Я как раз считала, что мне очень даже повезло.
Сашка был замечательным старшим братом. Совсем большой, на семь лет меня старше, он вовсе не зазнавался, как другие взрослые. Мы проводили вместе кучу времени – тогда я как-то не задумывалась, отчего Сашка не ходит в школу.
Не так уж сложно было запомнить основные условия общения с Сашкой. Не прикасаться к нему, в самом крайнем случае – брать за руку. Говорить громко и отчётливо. Чаще улыбаться и ни в коем случае не кричать, не ныть и не обижаться. Тогда с ним всё было в порядке. Зато Сашка здорово умел выдумывать разные игры со сложными правилами, играть в которые было жутко интересно. И ещё никогда не дразнил меня: просто не умел.
У моего старшего брата было увлечение: он собирал то, что папа с мамой называли «Сашкиной коллекцией». Сам Сашка своё любимое дело никак не называл, он вообще мало говорил. Он просто собирал. Почти всё, что попадалось ему на глаза – так, во всяком случае, казалось со стороны. Бумажки. Верёвочки. Веточки, камешки, шишки. Винтики и проволочки. Чуть ли не каждый мелкий предмет, замеченный моим старшим братом на городской улице, в парке, в лесу – вообще везде, где только Сашка бывал – подбирался и тщательно, придирчиво оценивался. То, что Сашка решал присоединить к своей коллекции, он рассовывал по карманам, и затем, дома, после долгих раздумий помещал в одну из множества коробочек, баночек, бутылочек. Он не сортировал вещи – точнее, сортировал, но по каким-то своим, непонятным никому правилам. В одной коробочке могли оказаться ветки и проволока, скомканная бумага и камешки, и невесть что ещё. Сашка мог высыпать всё из какой-нибудь банки на пол и целый вечер перекладывать вещи туда-сюда, хмурясь с таким видом, будто решал сложную математическую задачу. К слову, математические задачи он решал гораздо быстрее. Сашка не был глупым, он просто был, ну, другим. Я всегда это знала, так же точно, как знала другие непреложные вещи: папа самый умный, мама самая красивая, мы будем всегда, а мой брат немного странный.
Лет с шести я приносила ему с прогулок полные карманы всякой всячины, а потом с любопытством наблюдала, что Сашка со всем этим добром будет делать. То, что он делал, завораживало.
Например, заполняя стеклянную баночку из-под яблочного пюре щепками и листьями, он говорил что-нибудь вроде:
– Три зелёных и ещё восемь маленьких.
Я смотрела во все глаза: зелёных листьев в банке точно было больше трёх, а маленьких предметов вообще не сосчитать.
– Круглый, белый, шумный, – произносил Сашка задумчиво, глядя на коробку, набитую металлическими шестерёнками и болтами. С натяжкой их можно было назвать круглыми и шумными, но никак не белыми.
Иногда мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я пойму.
Мне и родителям разрешалось брать Сашкину коллекцию в руки, но если мы открывали коробочки, брат начинал волноваться. Как-то раз мама выбросила один экземпляр – банку, из которой, по её словам, шёл неприятный запах. Неделю после этого случая Сашка не разговаривал. Не обижался и не сердился – он вообще никогда не обижался и не сердился. Просто молчал, замкнувшись, почти не выходил из комнаты и даже, кажется, не двигался, сидя на полу и глядя в стену.
Больше родители не пытались ничего выбрасывать. Коллекция росла не слишком быстро, потому что Сашка чем дальше, чем тщательнее подходил к отбору предметов, из которых составлял свои экспонаты. Но постепенно коробки, банки и бутылки прибавлялись: по одной, по две в месяц. Когда я пошла в первый класс, коллекция помещалась на трёх полках, а когда закончила пятый, родители купили Сашке второй шкаф, потому что первый был забит целиком.
– Он у тебя что, строит корабли в бутылках? – спросил Костя.
Мне было четырнадцать или что-то около того, я привела его к нам домой и зачем-то показала ему Сашкину комнату. Самого Сашки в этот момент не было дома.
– Ну, знаешь, такая шутка, – объяснил Костя, видя, что я не понимаю. – Как делают корабли в бутылках? Берут бутылку. Засовывают внутрь щепки, бумагу, всякий мусор, наливают клей. Трясут. Иногда получаются корабли.
Он был не злой и не глупый, этот Костя. Может, он просто был слишком нормальный.
Когда он ушёл, я сняла с полки одну из Сашкиных коробочек – картонную, лёгкую. Потрясла, слушая, как шуршат и перекатываются предметы внутри.
Открыла. Две щепки, ракушка, несколько камешков, засохшая апельсиновая корка, осколок стекла. Вздохнула, поставила обратно.
К этому времени Сашка окончил школу (заочно), выучился (тоже заочно) и даже работал. Он так и не научился толком общаться с людьми, но для его работы это было не слишком важно. Сашка программировал. Кажется, у него даже неплохо получалось.
Смотреть на то, как он быстро-быстро стучал по клавишам компьютера, заполняя экран непонятными символами, было до странности похоже на то, как он пересыпал туда-сюда веточки и шишки. А бормотание «кластеры-циклы-переменные» звучало, если честно, ничуть не лучше, чем «три зелёных и восемь маленьких». Я не очень понимала, чему так радуются родители. Сашка, по большому счёту, вовсе не изменился.
За три недели до моего выпускного бала я свалилась с лестницы и сломала ногу. Лежать в больнице было больно и обидно. Меня навещали друзья и родители, но я по-настоящему удивилась, когда пришёл Сашка. Он редко выходил на улицу, гулял строго в окрестностях нашего дома, а больницы вообще терпеть не мог с детства.
– Возьми, – сказал Сашка, протягивая мне блестящую жестяную баночку. В первый момент я решила, что там конфеты, но Сашка потряс баночку, и вместо рассыпчатой дроби леденцов я услышала мягкий, приглушенный шорох. Брат подарил мне один из экземпляров своей коллекции. Глядя на его мрачное, сосредоточенное лицо, я едва не разревелась.
Открыла баночку. Круглая гайка. Маленькое серое пёрышко – воробьиное, наверное. Извечные веточки, шишка, верёвочка. Показалось, что мусор на мгновение сложился в сложную конструкцию с гайкой в центре, пёрышко вращалось вокруг, похожее на секундную стрелку. Моргнула, и иллюзия пропала.
– Две сплошные черты, – пояснил Сашка, внимательно глядя на меня, – и четыре прерывистые.
– Да, конечно, – согласилась я и ещё раз встряхнула подаренную банку.
Сашка кивнул.
Я поступила в институт и уехала из города, наезжая домой два раза в год на две недели. Серебристая баночка из-под конфет путешествовала со мной: что-то вроде талисмана. Наверное, это было глупо. Но мне было спокойнее садиться в самолёт, зная, что в ручной клади перекатывается гайка, вокруг которой вращается воробьиное перо, отсчитывая по очереди две сплошные черты и четыре прерывистые, что бы это там ни означало. Конечно, это было глупо. Неважно.
Мама приезжала ко мне в гости. Я водила её по музеям и мостовым, знакомила с друзьями и показывала любимые кафе. Сашка приехать не мог, путешествия на самолёте находились за пределами его возможностей. Папа оставался с ним.
Помогая маме собирать сумку, я наткнулась на маленькую жёлтую пластиковую мыльницу. Внутри шуршало и перекатывалось. Там было что угодно, только не мыло. Я не стала открывать.
И когда бабушке, в её восемьдесят пять, грозили страшным диагнозом и говорили: если подтвердится, то, вы же понимаете, месяца три, не больше, готовьтесь к худшему на всякий случай – я кивала, но к худшему не готовилась. Иногда получаются корабли, думала я. Бабушку выписали без диагноза.
– Катя, ты слышишь? Приезжай. Сашка под машину попал…
– Что? – сказала я.
Водитель сказал, что Сашка неожиданно вышел на дорогу. Он был совсем молодой, этот водитель, и очень перепуганный. Он всё время повторял что Сашка появился неожиданно, да ещё и нагнулся, подставив голову под удар, наверное, что-то уронил.
Интересно, что Сашка увидел на асфальте? Камешек? Смятую обёртку?
Он был жив, мой старший брат, хотя дела обстояли не лучшим образом, Сашка был жив, и у него был шанс.
Я прилетела через восемь часов, первым же самолётом. Сашка не узнал меня: он никого не узнавал. Вы же понимаете, сказал врач. Готовьтесь к худшему.
Поехала домой. Сказала маме: переодеться, забросить вещи, я же прямо из аэропорта.
В такси залезла в сумку, нащупала жестяную коробочку достала. Гайка подпрыгивала – может быть, в такт движению машины. Воробьиное перо. Верёвочка.
Дома сразу прошла в Сашкину комнату. Открыла дверцы шкафа и остановилась, раскрыв рот, глядя прямо перед собой. На верхней полке, в пятилитровой пластиковой бутылке, вращалась решетчатая конструкция из сухих листьев, зубочисток, пробок и конфетных фантиков. Красивая, как модель молекулы сложного органического вещества.
Вспомнила, зачем приехала. Потянулась к бутылке и тут же поняла: не то. Раз она работает, а Сашка в больнице и врачи говорят готовиться к худшему, значит – не то.
Значит, того, что мне нужно, здесь вообще нет, и бесполезно искать. Чёрт.
– Ладно, – сказала я вслух, себе и пустой комнате. – Ладно.
Села на пол перед шкафом. Выгребла с нижней полки то, до чего дотянулась, пооткрывала крышки.
Хуже всё равно не будет, ведь верно? Иногда получаются корабли.
И положила в стеклянную банку из-под, кажется, маринованных огурцов, первый камешек: круглый, обкатанный волнами, цвета тёмного мёда.