История первая
Однажды колышанский пекарь Ошер Потягайло приехал в Витебск. Он впервые попал в большой город, и ему тут все было интересно. Тем более, что Ошер Потягайло с малолетства отличался крайним любопытством.
На одной из улиц он увидел большую вывеску. На ней золотом сверкали слова: «Кауфман и сыновья. Посредническая контора по обрезанию». Прямо под вывеской располагалась широкая зеркальная витрина, а в ней Ошер увидел множество часов. Настенных, настольных, напольных, каминных. На подставках из мрамора и бронзы, в футлярах из красного и черного дерева.
Колышанский пекарь долго стоял перед входом в посредническую контору, с удивлением глядя то на вывеску, то на витрину. Наконец он мне выдержал и вошел внутрь.
— Шолом-алейхем, — сказал Ошер маленькому человечку, поднявшемуся из-за конторки навстречу посетителю. — Я хотел бы видеть самого господина Кауфмана или хотя бы кого-нибудь из его сыновей.
— Алейхем-шолом, — ответил маленький человечек, — Кауфман — это я. Наша посредническая контора к вашим услугам. Мы высылаем специалиста по первому требованию. Самые современные методы работы, полное соблюдение всех религиозных и гигиенических правил гарантируется.
Выслушав Кауфмана, Ошер Потягайло сказал, что лично у него уже нет надобности в услугах конторы, он всего-навсего хотел бы, если это можно, задать один вопрос.
Кауфман любезно разрешил. И тогда Ошер спросил:
— Если ваше заведение называется посреднической конторой по обрезанию — почему в витрине выставлены часы?
Хозяин конторы сказал:
— Позвольте, господин любопытный прохожий, ответить вам по-еврейски — вопросом на вопрос: а что, по-вашему, мы должны были выставить в витрине?
История вторая
В семье молодого могилевского помощника присяжного поверенного Израиля Эпштейна случилась большая радость: родился первенец. Вечером того же дня произошло еще одно событие: отец мальчика, Эпштейн-младший,объявил деду первенца, Эпштейну-старшему, что обрезания не будет.
— Изя, ты сошел с ума, — сказал дед. — Когда ты ходишь с неприкрытой головой, не признаешь пасхальной посуды и куришь в субботу — со всем этим я, в конце концов, уже как-то примирился. Но обрезание, Изя! Можно ли пренебречь такой традицией?
— Можно, — ответил Изя, — если традиция — варварская.
— Ты плюешь на обычаи предков, — сказал Эпштейн-старший, — и я предупреждаю тебя: это плохо кончится.
— Наши предки жили в вонючем местечке, — парировал Эпштейн-младший, — а мы переехали в губернский город. Большая разница.
Так они препирались три дня. Наконец, Эпштейн-страший сказал:
— Изя, я устал с тобой спорить. Придется идти к раввину.
— Еще чего не хватало! — сказал Эпштей-младший. — Если уж на то пошло — спросим совета у твоей сестры тети Фани. Извини меня, папа, но в свои семьдесят пять она рассуждает более современно, чем ты в шестьдесят.
Эпштейн-старший только сокрушенно махнул рукой, что должно было означать: делай, как знаешь…
Когда тетя Фаня появилась в доме своего младшего брата и ей изложили суть спора между отцом и сыном, она сказала, обращаясь к племяннику:
— Изя, ты у нас большой человек, ты, может быть, скоро станешь присяжным поверенным, — но тут ты неправ. Обрезание надо делать.
Эпштейн-младший усадил тетю Фаню в кресло, сам сел напротив и сказал:
— Ну, если и вы считаете так же, как папа — придется согласиться. Как гласит старая еврейская пословица: когда двое говорят тебе, что ты пьян — пойди ляг и проспись. И все-таки: почему вы считаете, что обрезание надо делать?
На минутку задумавшись, тетя Фаня ответила так:
— Видишь ли, Изя, здесь мы имеем несколько причин. Начнем с того, что это красиво…