Я ел. Мы с пацанами этому делу уделяли большое внимание. Особым шиком считалось жарить пшеницу в ригах (зернохранилище из соломы в поле, где зимой хранилась семенная пшеница). Собирались ватагой, в которую допускались только проверенные ребята.
Конечно, жарить пшеницу можно было и дома. Нас к этому призывали и родители, так как боялись, что мы можем сжечь риги. Но у нас был выработан ритуал по подготовке к походу, где учитывалось всё: проверка друг друга на сохранение тайны сборов, утайка спичек, ремонт лыж и придумка версии для родителей. Ходили мы туда зимой во время каникул и всего один раз в году. С осени мы припрятывали в этой же риге лист жести, предварительно загнув у него боковины. Получалось подобие противня или как у нас говорили – листа.
Выходили из деревни часов в 10, и через час уже были на месте. По дороге распределяли обязанности. Кто-то ломал сухие ветки, кому-то выпадало вытаскивать из-под снега противень, другой должен был разгрести в соломе лаз, чтобы достать пшеницу, а главное дело выпадало самому умелому и знающему толк в жарении пшеницы. Когда всё было готово, и разводился костёр (огонь разгорелся), то сверху костра прилаживался противень: его ставили на припасённые для этого дела железки.
Когда жестянка нагревалась, на неё насыпалась пшеница. Она непрерывно помешивалась палочкой до времени, когда зёрна начинали потрескивать и от неё начинал исходить запах только что испечённого хлеба. Но запах этот был особенный, и ни с чем более несравнимый. К хлебному духу подмешивался едва уловимый запах свежей задеревенской земли, а в придачу к ним, вокруг была снежная чистота с лёгкой преснотой морозца. Пшеница была мягкая, каждое зёрнышко как бы вспучивалось изнутри. Вкус я не могу передать по одной лишь причине – его не с чем сравнить. Это было настолько вкусно и сытно, что другого такого я больше никогда не едал.
Мы наедались до отвала, набивали карманы своих фуфаек (куфайчёнок) и шли домой. По дороге много раз ели снег, так как пшеница в наших желудках разбухала, и организм требовал воды. Дома я высыпал пшеницу в большую чашку, и когда все собирались, то ели пшеницу. Старшие при этом вспоминали своё детство. Я к ней не притрагивался, так как это должно было означать, что я наелся пшеницы «во как», чем в собственных глазах казался старше и мудрее своих братьев.
На следующий день нас занимали уже другие дела и забавы, а пшеница отходила до следующего года.
Послесловие. Уже во взрослой жизни я несколько раз жарил пшеницу, но вкуса того, что был в детстве, я не ощутил. Моя жена, с которой мы выросли в одной деревне и которая тоже знает толк в жареной пшенице, разделила мою точку зрения. Сын и дочь, когда я пытался угостить их жареной пшеницей, не стали её есть. Внукам я её ещё не предлагал…