Истомины
Война гремела где-то очень далеко. Над тихим уральским посёлком бомбы не рвались, снаряды не выли. И всё равно — война.
Истоминых призвали осенью сорок первого, одному повестка пришла с сентябре, другому в октябре. Павел ушёл холостым, а Василий оставил молодую жену — в мае поженились.
— Ты переходи в родительскую половину, как уеду, одной не с руки будет, особенно, как дитё родится.
— Зачем? Война же скоро кончится.
— Как знать, вон под Москвой уже.
— Как скажешь.
Клаву-почтальонку сначала ждали, потом бояться начали, по лицу угадывали, письмо или...
Нюсе похоронка пришла в январе:
«Ваш муж Василий Степанович Истомин пал смертью храбрых...» Ночью её увезли в больницу — выкидыш.
Павел писал, хоть и не часто, воевал, как все. Антонина Дмитриевна каждый день тряслась, что Клава вторую похоронку принесёт, а в марте умерла во сне. Степан Гаврилович поседел весь, каждый день на кладбище ходил. Нюся вернулась в свою половину дома сразу после похорон.
От Павла больше года не было писем, и вдруг сам приехал, без двух пальцев на левой руке и со страшными шрамами на груди и на спине.
Привезли сено с покоса. Нюся с Павлом подавали на сеновал, Степан Гаврилович принимал наверху, едва успевал за ними. Оступился, упал, ударился виском об угол скамейки, и — насмерть.
— Ну, что за напасть такая на Истоминых, один за другим... — сокрушались соседи.
— Нюся! Надо нам сойтись всё-таки, что мы по одному на два дома.
— Не могу, Павел, вдруг ошибка с похоронкой.
— Сообщил бы как-нибудь.
— А ты год чего не сообщал?
— В госпитале был.
— Может, и он в госпитале.
— Третий год, что ли?
— Не могу, Паша. А ты бы женился — вон сколько баб, да и девки подросли.
— Не нужен мне никто, тебя ждать буду, — и ещё через год дождался-таки. Перебрался на нюсину половину, родительская пустой осталась.
Бабье лето стояло сухое, картошку выкопали, просушили, заложили в подпол.
— Ну, в баню айда, дело сделали.
Выйдя из бани, оба обомлели — на скамейке сидел Василий.
— Испугались? Живой я. Освободился только что. Домой-то пустите?
— Что ж ты, Васька, столько лет?.. — Павел налил по стакану браги.
— Десять лет без права переписки. Думал, вообще расстреляют.
— За что?
— Контузило под Москвой. Очнулся — ни карабина рядом, ни документов в кармане, шмонал кто-то, зажигалку, и ту забрали. Долго рассказывать... Догнал своих, да чужую часть-то, докажи, кто ты есть таков. Особист запрос сделал — погибла вся часть, и на мою фамилию похоронка выписана. Ну, и на Колыму. Вместо десяти почти тринадцать отсидел, доискивались, кто я такой. А после смерти Сталина общая амнистия, не мог раньше помереть... Записали Истоминым. Справку сюда выписали, мне больше-то куда? А дитё где?
— Скинула она, как похоронку получила, еле жива осталась. Мальчик был.
— Ты, Павел, не волнуйся. Паспорт получу и уеду. Завербуюсь куда-нибудь. Анну не обижай.
— С ума сошёл! Как её обидеть...
На своей половине заходилась от слёз Нюся.