МАРИАННА
Февраль 2003 год
Два плюс два будет четыре.
Если залить сахар теплой водой, то он растворится.
А если выйти на улицу в лютый мороз без куртки, можно подхватить простуду.
Все эти прописные истины были известны мне ещё с самого раннего детства. Раньше мама каждый вечер усаживала меня на диван и рассказывала что-то интересное, что она узнала за сегодняшний день, или то, что знала всегда, просто мне об этом неизвестно, и она спешила поделиться.
- Мышка, знаешь, какой цвет получится, если смешать синий, белый, красный и коричневый? – спрашивает она восхищённо, а я отрицательно мотаю головой и виляю ногами в воздухе. До пола я пока не достаю.
- Малиновый!- отвечает она и радостно смеётся. Я смеюсь вместе с ней. Нельзя определить, кто из нас больше рад этому факту.
- Мышонок, а знаешь, как появляется радуга?
- Знаешь, откуда падает снег?
- Мышка, знаешь,- однажды произнесла мама без улыбки,- у тебя будет папа. И он будет жить с нами всё время. Правда, здорово?
Мне было шесть, когда он появился в моей жизни. Конечно же, он не был мне родным отцом, но я ни разу не назвала его отчимом, словно пыталась убедить себя и заставить забыть, кем на самом деле он являлся.
Да ладно, что уж сейчас об этом думать?
Я потянулась в постели и посмотрела на градусник. Температуры нет. Нужно было возвращаться в университет, а я уже неделю не могла встать с постели. Простуда атаковала меня, подчинила полностью и заставила выполнять свои прихоти.
Я тихо болела, крутила по ДВД один и тот же сериал сутками. Внизу на кухне мама что-то готовила. Мне хотелось ей помочь, но я не могла себя пересилить. Минут через двадцать с работы должен был вернуться отец. Я не хотела видеть его лишний раз, поэтому репетировала роль спящей болеющей девочки. Я знала, что он не станет будить меня.
Я не любила с ним общаться. Нам было не о чем разговаривать, а тишина, нелепое молчание резали слух сильнее, чем высокие частоты, в очередной раз напоминая мне, что мы друг другу никто. Мы не были близки, он так и не стал мне родным. Я не знаю, чья в этом вина: чья-то отдельно или общая, но так случилось, и уже ничего не изменить. Слишком поздно пытаться исправить.
Помню, как в тот день, когда он впервые вошёл в наш дом, он принёс для меня огромного белого медведя. Я всегда мечтала об этой игрушке. Так же, как и мечтала найти своего отца.
Этот медведь лишь потушил тот восторг, который я испытывала в предвкушении встречи с человеком, который отныне должен был быть моим отцом. Огромный медведь, улыбающийся мужчина. Всё это было такое ненастоящее. Должно быть, дети чувствуют фальшь намного лучше взрослых.
- Как дела, мышонок?- спросил он, всё так же улыбаясь, а я посмотрела на него как на сумасшедшего.
- Только мама может меня так называть!- выпалила я в гневе. Он не изменился в лице.
- Но ведь я твой папа,- протянул он, и его улыбка стала ещё шире.
- Ты не мой папа,- бросила я ему в лицо и убежала в свою комнату.
Должно быть, он растерялся. Я потом ещё много лет подряд представляла, что же он тогда делал, говорил, что думал и чувствовал на самом деле. Наверное, мама его успокаивала. А может, извинялась. Может, они и не придали этому значения. Я не знаю. За столько лет я так и не нашла ответ на этот свой вопрос.
- Ты привыкнешь,- сказала мне мама в тот вечер перед сном.- Ты его полюбишь.
То ли она ошиблась, то ли я просто не смогла оправдать её надежд, но я так и не полюбила его. В тот вечер я впервые упрекнула его в том, что он не мой отец. Впервые, но это не значит, что я не делала так больше никогда. Я точно так же бросала ему в лицо это обвинение довольно часто. Когда у меня не хватало аргументов, я пускала в ход запрещённый. Любой спор, любая ссора заканчивались этим. Возможно, я была неправа в чём-то, возможно, мне следовало делать шаги ему навстречу чаще, но он никогда не делал этих шагов навстречу мне, и я тоже перестала пытаться.
Я почувствовала резкую боль внизу живота и скрутилась. Возможно, просто спазм. Он прошёл быстро.
Я не понимала, почему продолжаю болеть. Горло было в порядке, насморк прошёл пару дней назад. Но невероятная слабость во всём теле не давала мне встать с постели.
Живот снова прихватило, и я не смогла сдержать стон. Спазмы продолжались один за другим и становились всё сильнее. Я не понимала, что происходит.
- Мам,- крикнула я, с трудом дойдя до двери и открыв её.- Иди сюда. Скорее!
Мама поднялась через минуту. Я слышала её медленные шаги по лестнице. Моя комната находилась на втором этаже. Отец купил двухэтажный дом. Комнаты были обставлены красивой мебелью. У меня было всё. Всё, кроме любви отца.
- Что случилось?- спросила мама, зайдя в комнату.- Голова болит?
- Живот,- прошептала я и громко простонала.- Он просто невероятно болит.
Я почувствовала, как к горлу подступает ком, голова закружилась, и я поспешила встать. Нужно было успеть добежать до ванной. Меня вырвало. Во рту было мерзко, мне хотелось плакать.
Мама вошла в ванную. Они испуганно посмотрела на меня, а я так же испуганно посмотрела на неё. Мне стало страшно.
- Я вызову скорую. Это уже не простуда,- произнесла она и ушла за телефоном. Голос её дрожал. Она всегда любила меня. Всегда боялась потерять или причинить вред. Она отметала всё, что могло мне хоть как-то навредить, всё, что огорчало меня. Всё, кроме него…
Дорога в больницу была ужасной. Живот болел. Слёзы скатывались по щекам одна за другой. На очередной яме или кочке я вскрикивала, пусть негромко, но этого хватало, чтобы огорчить маму.
Никогда не любила больницы. Они вводили меня в состояние отчаяния и осознания полной беспомощности. Это словно тебя лишили полного права выбора, права размышления и принятия решения. Лишили свободы, контроля над собственным телом. Лишили всего.
Помню, мне было десять, когда я отравилась маринованными грибами, и мне пришлось неделю пролежать в больнице. Это были самые кошмарные дни моей жизни. В моей голове был постоянный туман из-за болезни, но я была вынуждена ходить на обследования, сдавать анализы и терпеть крики маленьких детей вместо того, чтобы спокойно болеть дома у себя в постели. Медсёстры то и дело будили меня, чтобы измерить температуру или позвать на обед, которым я всё равно никогда не наедалась, ведь в супе не было даже картошки. Я не могла отдохнуть, и так тянуло домой, как никогда раньше. Помню, мама устроила скандал и забрала меня домой. Моя мама всегда была очень тихой и спокойной, но когда дело касалось меня, моего комфорта, здоровья, моей безопасности, все её так называемые предохранители сгорали, и она взрывалась, словно бомба замедленного действия.
Медсестра в приёмном покое скучала. Хоть за окном и бушевала зима, у них в кабинете было спокойно. Обычно в такую погоду здесь творится сумасшедший дом, но сегодня всё тихо. Девушка разгадывала кроссворд и посматривала в окно. «Когда же это закончится? Когда я пойду домой и посплю?»- должно быть, думала она. А может, она мечтала о лете и о том, как поедет отдыхать на море или наденет, наконец, своё новое платье.
Она встала, когда мы вошли, и принялась выполнять свою работу. Она позвонила врачу, взяла у меня анализы и стала заполнять историю болезни.
- Фамилия Имя Отчество?- спросила она машинально, даже немного грубо, но её голос, мягкий и бархатистый, всё равно звучал успокаивающе. Он немного помогал мне забыть о боли.
- Воронина Марианна Сергеевна,- выдавила я из себя и прижала руку к животу. Мне казалось, это поможет унять боль, но ничего не помогало. Секунды тянулись вечно.
- Сколько полных лет?
- Восемнадцать,- ответила я и снова тихо простонала. Мне казалось, что кто-то разрывает меня изнутри на мелкие кусочки. Словно у кого-то задача такая: уничтожить меня, растоптать, чтобы даже следов не осталось.
- Последние месячные?- спросила медсестра всё тем же железным тоном.
- Десятого января,- я пыталась судорожно вспомнить, какое же сегодня число. Из-за своей болезни я обо всём напрочь забыла.- У меня задержка полторы недели. Но я простудилась. Думала, ничего страшного. Вылечусь – и всё восстановится,- я пыталась оправдаться, хотя мои оправдания никому не были нужны.
- Что у нас тут, Леночка?- спросил весело молодой врач, войдя в кабинет.
Я посмотрела на него и улыбнулась. Вылитый Брэд Питт. Мой врач был красавчиком. Это нисколько не облегчало мою боль, но немного помогало, пока он осматривал меня. Мне было на что отвлечься. Время словно застыло и я пришла в себя только через несколько минут.
Медсестра уже давно убежала делать срочный анализ, а врач, которого звали Николаем, пальпировал мой живот.
- Сейчас нажму вот сюда, больно?- спросил он ласково, и я отрицательно покачала головой. Мне было сложно говорить. Голова кружилась, мне казалось, что ещё немного, и я потеряю сознание.
- А сейчас резко отпущу…
Я вскрикнула. Резкая боль в животе отдавалась в лопатку. Я застонала.
- Так, Щёткина-Блюмберга положительно,- он сделал пометки.- Боль никуда не отдаёт?
Я снова закивала. Он удивился и слегка напрягся. Что он мог мне сказать? Хотя дело, наверное, было в другом. Что я могла услышать? Что я была способна услышать?
Врач сел за стол и стал делать какие-то пометки в моей истории болезни. А я пыталась найти то, что может отвлечь меня хоть немного от мыслей о боли. Маленький кабинет, вполне обычные для больницы светлые шторы, стол, шкаф. Всё не то. На стенах плакаты с длинным текстом о необходимости мыть руки много раз в день, а вот на кушетке моя мама. Сидит и, должно быть, тоже рассматривает этот кабинет, чтобы не думать о плохом.
Минут через десять медсестра, как назвал её врач – Леночка, вернулась с результатами анализов и протянула их Николаю. Надеюсь, я правильно прочла имя на его бейджике. Он быстро просмотрел их и тихо пробормотал:
- Снижение эритроцитов…тромбоцитов…Анемия…это меня не радует,- он повернулся ко мне лицом.- Ты идти можешь?
Я попыталась встать, но пошатнулась. Мама, которая до этого сидела так тихо, что я и забыла об её присутствии, поддержала меня.
- Не могу, простите,- прошептала я, борясь с новым приступом тошноты.
- Лена, помогите девушке,- приказал он. Врач больше не улыбался. Должно быть, он понял что-то серьёзное.
- Что с ней?- воскликнула моя мама. Впервые за последние двадцать минут она подала признаки жизни и уже вовсю командовала, желая полностью руководить процессом моего лечения.
- Не могу пока сказать Вам точно. Нужно на осмотр к гинекологу, потом решим. Но я подозреваю внематочную беременность, причём не с самым лучшим её завершением.
У меня снова закружилась голова. Но теперь я была полностью уверена, что это случилось от услышанного. Я не могла поверить в то, что узнала. Я не могла посмотреть на маму. Она ничего не сказала, только прошептала еле слышно «Господи!», но я всё равно услышала. Я не рассказывала маме, когда начала заниматься сексом. Должно быть, она считала меня девственницей. До этого момента.
Мы редко говорили о таких личных вещах. Я могла рассказать ей обо всех своих проблемах в школе, трудностях в обучении. Всегда делилась с ней, если ссорилась с подругами. Но никогда не рассказывала ей об отношениях, которые были в моей жизни.
- Не волнуйся,- прошептал мне врач, когда меня вывозили на каталке.- Мы тебе поможем. Будешь как новенькая.
Под конец он улыбнулся. Слишком натянуто, я разгадала его ложь, но не подала виду. Он пытался помочь мне хоть как-то, и я ценила это.
Я почувствовала, как мама сжала мою руку. Мне казалось, что она разозлится на меня, будет обвинять, что она будет стыдить меня. Я не боялась, но ждала именно этого. Однако её слова заставили меня успокоиться.
- Ничего,- прошептала она.- Всё наладится. Мы справимся.