То ли жизнь, то ли смерть, то ли бред,
Остывающий след на снегу.
Потихоньку иду я на свет,
Хоть куда он ведет – не пойму.
Закопченное небо висело низко, оставляя лишь небольшое пространство между уходящими ввысь клубами дыма и выжженной землей. Посреди хаоса, оставленного за собой затихающей стихией, возвышался холм, на котором тьма сгущалась, обретала объем и принимала форму большой собаки. Цвет становился глубже и силуэт оживал, обрастая неровными лохмами, выделявшимися своей чернотой даже на таком кромешно-чёрном фоне. Только белые зубы разрывали поглотившую все мглу, – Анубис улыбался.
У него было много имен: Инпу, Дуамутеф, Бран, Эмма-о, Гермес, Яма, Гарм, Шолотль, Симург, Семаргл, Сарама… – одни из них были столь древними, что напрочь забылись, другие так давно никто не произносил, что само их звучание было чуждым нынешнему миру, третьи никогда и не были известны людям. Он же предпочитал обходиться без имени, но когда его было не избежать, вспоминал как его когда-то назвали греки, – красивый и емкий греческий язык ему всегда нравился. Это имя было ему ближе всего – оно проникало внутрь, сливаясь с сутью и отзываясь эхом где-то в глубине сознания, – А-ну-бис.
Даже его глаза не могли видеть так далеко во мраке, но он знал, что где-то там, на пути к восходу упрямо идет к своей цели она. Её длинные волосы растрепаны, юбка, повинуясь ветру, бьет по ногам, из глаз текут слезы, чертя неровные линии на уставшем грязном лице. Искренняя, исполненная силы мольба продолжала звенеть в его голове.
– Тебя услышали, – спустившись, шептал он ей каждую ночь, но девушка не верила себе. И порой, лишь на мгновенье, в её сознании вспыхивало желание обнять, принять надвигающееся внутреннее безумие как спасение от безумия внешнего. Безумия, рвущего привычную картину на части, разбивающего белый свет в дребезги, перемалывающего реальность неумолимыми бездушными челюстями.
Ему поклонялись как богу и сыну солнца, его боялись как губителя жизни и владыку священной земли, его называли стражем умерших и ведающим тайны, к нему взывали как к защитнику от врагов и царю справедливости, но правы были лишь те, кто считал его вестником, исполнителем воли Отца, открывающим путь.
– Тебя услышали, девочка. И я пришел.
То было прекрасное утро: небо покрывалось нежно-розовыми мазками, мягкие солнечные лучи осторожно ощупывали комнату, постепенно приближаясь к кровати, за окном щебетали птицы, облепившие растущие во дворе деревья.
Она любила вставать с рассветом, вдыхать свежий, еще не успевший пропитаться пылью, утренний воздух, и заниматься своими делами, пока спящий город досматривал последние сладкие сны. Но сегодня вставать совершенно не хотелось: натянув одеяло до подбородка, она сладко потянулась и решила еще немножко понежиться в кровати, – совсем чуть-чуть.
Когда это было? Сегодня, три дня назад, неделю, месяц? Затянувшие небо черные облака уничтожили время, лишённый света мир застыл, а затем и замолк, потеряв последние крохи жизни.
Грохот ударил по ушам. Вскочив, она увидела, как огромная невидимая рука вырвала кусок из дома напротив, затем еще один, и еще. Она стояла и смотрела, как то, что осталось от высотного здания медленно оседает в вихре из сверкающих осколков стекла и не могла понять что происходит. Затем понимать стало некогда.
Как очутилась на улице и когда успела одеться – она не помнила. Мимо бежали растерянные и перепуганные люди. Руки сжимали бесполезный телефон. Связи не было. Мыслей тоже. Вдруг молнией сверкнуло в голове: «Метро может стать укрытием», но до него было далеко. Неожиданно она увидела неплотно закрытый канализационный люк и кинулась к нему, успела спуститься вниз и сделать лишь пару шагов, когда земля пустилась в пляс, небрежно смахнув её с себя, как красавица смахивает пылинку со своего выходного платья.
Что толкает идти вперед, хотя кончились силы? Что заставляет просыпаться после краткого отдыха, полного кошмаров? Что не дает умереть, когда умерли все, кто был дорог? Что вынуждает жить, когда не ясно зачем? Надежда? Нет, скорее безграничное упрямство, которым она отличалась едва ли не с рождения.
Что-то сдавило руку, приводя девушку в чувство. Открыв глаза, она с удивлением обнаружила огромного черного пса непонятной породы. Пёс будто всматривался в её лицо, аккуратно сжимая зубами её правую ладошку. Девушка не сразу поняла, что было более поразительным: то, что она увидела или то, что увиденное её совершенно не напугало. Они замерли, уставившись друг на друга. Потом пёс раскрыл рот, буквально плюнул её рукой и чихнул. Она чихнула в ответ и огляделась, насколько это было возможно.
В колодце оказалось сухо и темно, похоже, это была ливневая канализация, а лето в этом году выдалось сухим и жарким. Задвинуть крышку люка у неё не было времени, да и вряд ли хватило бы сил. Её спасло лишь то, что она успела немного отойти от входа – сейчас люк был пронзен почти до самой земли куском бетонной стены. Глыба крошилась и сыпалась, заваливая всё вокруг разнокалиберными кусками своего дородного тела и превращая воздух в пыльный кисель.
– Что же стряслось, Господи? – хотела сказать девушка, но из пересохшего горла вырвались только хрип и кашель.
Пёс тихонько гавкнул и нетерпеливо топнул лапой, словно требуя подняться. Почему-то его было видно чётко, в отличие от всего остального. Она встала, отряхнулась и отправилась за ним в неизвестность сквозь пылающий разрушенный город.
– Нет, я все понимаю, война, стирающая с лица Земли города и страны, всемирный катаклизм, или что это вообще было, гибель миллиардов людей, моей семьи, вся жизнь, исчезнувшая в один момент, – я все понимаю, люди долгое время напрашивались, но пса зачем? Зачем ты забрал пса? – ей хотелось кричать, но сил хватало только на хриплый шёпот. Последний раз они пили, когда нашли бутылку воды непонятно каким чудом оказавшуюся на дороге, на самом краю огромной воронки, внизу которой с трудом угадывались покореженные останки нескольких машин – три привала назад.
Если бы не пес, которого девушка назвала Скаутом, она погибла бы в первый же день, заблудившись в лабиринтах канализации. Как он оказался там и куда её вел, она не знала, да, собственно, ей не было известно, осталось ли еще куда идти. Но они шли. Скаут отыскивал укрытия на ночь, находил еду, выбирал дорогу, уводя её от центра города. За все время они не встретили ни одного живого человека. Несколько раз натыкались на тела, и в такие моменты она была благодарна за непрекращающуюся ночь, прикрывавшую, словно траурной вуалью, реалии нового мира.
Наконец они вышли из города. Перед ними догорал лес. Как бы ей ни было страшно оставаться так близко от огня, она уже привыкла доверять своему спутнику и, улегшись рядом с ним, за огрызком небольшого одноэтажного дома, мгновенно уснула. А проснувшись, не нашла рядом с собой мохнатого друга.
Она ждала его долго, сколько хватило сил: дважды дремала, подскакивая от каждого шороха, а проснувшись во второй раз поняла, что надо идти, иначе погибнет от жажды. Медленно переставляя ноги, стараясь не поднимать слишком много золы в воздух, она поднялась на стоявший неподалеку холм. Отдельные очаги угасающего пожара давали достаточно света, чтобы можно было увидеть вдали ровный клочок черноты без деревьев и огня. Возможно она найдет там озеро или поляну, а, может быть, и других выживших, – с каждой минутой в ней крепла уверенность, что Скаут вел её именно туда.
Оглянувшись на последнее их совместное прибежище, она двинулась вперед.
– Я показал тебе тропу, дальше ты справишься сама. – Еще долго Анубис смотрел в сторону, куда ушла она, – будущий голос объединенной Терры, набирающий мощь с каждым шагом, чтобы вести людей к свободе.
Занимался рассвет.