Что рождает жизнь вечную?
Страх смерти? стремление к справедливости? желание объяснить причину страданий?
Первый из тех, кто оплакивал несовершенство мира, известен нам под псевдонимом Экклезиаст или Проповедник. Разумеется, он был не первым, как и не последним, ибо какой смертный не жаждет справедливости?
Мотив этот восходит к Египту и Междуречью, и дальше -- к зарождению собственно человеческих отношений…
Согласитесь, удивительно современно звучат слова, которым тысячи лет:
«…Поставлена глупость на высокие посты,
А достойные внизу пребывают…
…Видел я рабов на конях
И князей (духа), шагавших пешком…
…Еще видел я под солнцем:
Место суда, а там беззаконие;
Место правды, а там неправда…
…Праведников постигает то,
чего заслуживали бы дела нечестивых,
а с нечестивыми бывает то,
чего заслуживали бы дела праведников…»
Поистине, узрев это, можно разочароваться в смысле мудрости:
«И предал я сердце мое тому,
чтобы познать мудрость
и познать безумие и глупость;
Узнал, что и это — томление духа.
Потому что во многой мудрости много печали;
И кто умножает познания, умножает скорбь».
Потому что «нет у человека преимущества перед скотом», ведь «как те умирают, так умирают и эти». Нет преимущества и у праведного перед грешным, ибо оба уйдут туда, откуда нет возврата… Нет справедливости ни сейчас ни после.
«…не проворным достаётся успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их. Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них».
Что же делать, раз так установлено? Живи сейчас, наслаждайся моментом. И пусть доля твоя тяжела, но другого шанса не будет.
Или, говоря словами того, кто совершит такое же открытие спустя полторы тысячи лет после Экклезиаста: «... чашу вина и греха пей сегодня, на завтра надежда плоха. Завтра, глядя на землю, луна молодая, не увидит ни славы моей, ни стиха». Ибо смерть забирает всё…
(Приписка в конце текста Экклезиаста:
«Выслушай сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай,
потому что в этом всё для человека;
ибо всякое дело Бог приведет на суд,
и тайное, хорошо ли оно, или худо» --
явно более поздняя. Знай Экклезиаст о Суде после земной жизни, как и о бессмертии души, он написал бы совершенно иное произведение. Чего ж тогда горевать? Впереди - вечность).
Но его крик-упрёк прозвучал, вопрос был поставлен. Творение Божие -- несправедливо и несовершенно!
Такое не могло остаться без ответа, не заняв умы богословов.
И ответ пришёл.
Спустя 4-5 веков.
За одно-два столетия до истории Иисуса.
Он появился у перушим («фарисеев») – толкователей Закона. Они допускали только изучение священных текстов, делая оттуда выводы. Отрицали стороннее вмешательство, включая знамения и мнения авторитетов-иерархов. Раз Бог сказал всё в данных Им откровениях – в них есть ответы на все возникающие вопросы.
Оставалось «всего лишь» извлечь их оттуда. Что фарисеи и сделали, даровав нам Ответ.
По свидетельству Иосифа Флавия:
«Фарисеи верят в бессмертие души; за гробом людей ожидает суд и награда за добродетель или возмездие за преступность при жизни; грешники подвергаются вечному заточению, а добродетельные имеют возможность вновь воскреснуть».
Воскрешение, как и Суд, должны были состояться в Кедронской долине под Иерусалимом, потому что на склонах, обращённых к ней, (на одном из которых был Гефсиманский сад) находились еврейские кладбища.
Однако власть предержащие (саддукеи), которых жизнь вполне устраивала, по-прежнему придерживались более древнего мнения о нашей одноразовости. По словам апостола: «саддукеи… говорят, что нет воскресения» (Мф. 22:23)
Примерно в то же время, когда делился своим горестным выводом Экклезиаст, на другом конце света – в Индии, в совершенно иной традиции, изначально утверждавшей нескончаемость всего и вся, его переход в иное бытие, -- сказал своё слово Будда Гаутама.
Он заявил, что человек способен стать подобным богу, прервав цепь страданий и смертей, и придя к блаженству.
Если жизнь – сплошные страдания, то должен быть путь к избавлению, ведущий к истине, путь, отверзающий очи, просветляющий разум, приводящий к душевному миру, к возвышенной Мудрости, к совершенству пробуждения, к Нирване…
Спасение тут тоже исключительно индивидуально, ибо карма – следствие наших поступков.
В случаях обоих учений лучшие шансы на него – у монахов. Мир – это место соблазнов, страданий и греха.
Буддизм «экономит» на Творце-Воздаятеле, который не предполагается, а потому и на рае с адом. Исчезает и возможность кому-то кроме себя предъявить претензии. Зато Будда сразу указывает выход, а не только ставит вопрос.
Разные религиозные учения по-своему отвечают на закономерно возникшие вопросы вроде: «почему?» или «за что?», снимая их. В одном случае позволяют открыть в себе то, что даёт возможность вырваться из цепи круговорота страданий, «заработанных» проступками в прошлых жизнях, в другом – избежать их в будущем -- после смерти оболочки, и даже заслужить награду.
После двух этих значимых духовных открытий 25 веков столь радикальных шагов не делалось. Все изменения происходили внутри возникших парадигм. Каждая из систем, являясь самодостаточной, не нуждалась в иных.
Однако со временем ойкумена стала меньше и тесней, а её ноосфера доступней. Что не замедлило сказаться.
И в середине двадцатого века учёный и христианский мыслитель, брат Тейяр, долго живший и работавший в Китае, знакомый с буддизмом, пришёл к выводу:
"Мы – не люди, порой переживающие духовный опыт, но духовные существа, переживающие опыт человеческого бытия",
как бы «сняв» буддизм в этом вопросе, по сути, включив его в единую гносеологию, в этом смысле «объединяя» два учения.
Ведь, если мы лишь меняем обличья, дабы пройти испытания – не важно чьей волей – в «чужой шкуре», то чем это принципиально отлично от цепи перерождений?
Но из вывода Тейяра де Шардена следует и другое: нынешней формой существования человечества история не закончится…
Можно по-разному представлять это продолжение, включая версию цивилизаций умных машин, в которые воплотимся, уйдя. Вопрос -- который для самих машин существовать не будет -- кто и как их запрограммирует на это дальнейшее?
Ответ на этот вопрос даст только грядущее. Для нас он преждевременен, и наши робкие попытки заглянуть в будущее обычно лишь смешат то.
Впрочем, как и сегодня, когда каждый выбирает себе сказку, в которой предпочитает жить.