У каждого человека свой взгляд на жизнь: кто-то зрит в корень, кто-то – кому-то в рот.
Город, где проходили эти события, я называть не стану – сами догадаетесь.
Лежит на побережье Чёрного моря населённый пункт, жемчужина, которая на фиг никому не нужна. Жители, называющие этот город своим и сочиняющие о нём душещипательные песни и байки, всегда бежали из него – одно время в Москву и Ленинград, теперь в Нью-Йорк и окрестности, под которыми следует понимать весь обезумевший западный мир.
Таково мнение главного героя нашего повествования…
Нельзя сказать, что судебный процесс, проходивший в столице эмигрантского мировоззрения, не был тривиальным, тем не менее, он заслуживает уважения. Зять подал иск на своего тестя Льва Соломоновича и всех его родственников - оптом, обвиняя в невыполнении обязательств, данных ему при оформлении супружеских отношений с дочерью Льва Соломоновича Розочкой К.
Заседание проходило в зале, под завязку заполненному ответчиками и их многочисленными родственниками. Ударив молоточком по подставочке, словно отбивая роскошный кусок телятины, судья открыл заседание и тут же предоставил слово истцу. Всеволодом звали истца, Севой. Как Багрицкого, уроженца этих мест.
Всеволод с неизъяснимым презрением оглядел присутствующих и начал свою речь. И рассказал он, что познакомился с девушкой и вступил с нею в интимные отношения.
- Девочка была кошерная со всеми атрибутами вестибулярного состояния…
- Это как? – не понял судья. – Разъясните суду ваше определение.
- Воздушное создание – по замыслу, - разъяснил истец. - По исполнению… - Он махнул рукой. - Полная безнадёга… Подарил я ей кольцо. Теперь-то они говорят, что я обвёл её вокруг пальца…
- Какое кольцо? – спросил судья.
- Какое-какое - обручальное, какое ещё? Я так и сказал: имею серьёзные намерения 585 пробы. Очень серьёзные намерения, почти шо червонные…
Время от времени молодой человек начинал изъясняться на специфическом говорке, словно издеваясь над местными словесными выкрутасами.
- Девочка моя забеременела, и тесть, Лев Соломонович, долго уговаривал меня жениться на его дочери…
Уговорил.
Я, разумеется, не хотел расставаться со свободой. О ней, о свободе, столь много говорили в последние двадцать лет, шо связать себя рабскими узами с существом, даже таким обворожительным, как Розочка, мне было очень даже не просто. Тесть мой, Лев Соломонович, наобещал мне у три короба. Надо заметить, шо Лев Соломонович - человек предприимчивый. Он имеет в округе всех – и мужчин, и женщин, и чужих, и близких, включая родителей – такой вот радужный, вездесущий товарищ. И потому все его родственники тоже начали наперебой обещать мне разные разности. И обещали они манну небесную, землю обетованную, ветку Палестины, два полотна Марка Шагала, ключи от квартиры на Брайтон-Бич, престижную работу в инвестиционном фонде – в общем, всё то, шо составляет тихое еврейское щастье. И не только еврейское…
Розочка моя жила почему-то не у родителей, а у тёти в обыкновенной коммунальной квартире. Это было странно, очень странно, и несуразность эта поразила меня сразу же, как только я в первый раз побывал в гостях у тёти Сони. Временными казались обитатели дома. Впрочем, все жители этого города кажутся временными, непостоянными, как ветреная возлюбленная…
Неудобно как-то, когда все удобства во дворе, но это был тот самый случай.
Возле смрадного сооружения, спиной к дощатой стене, сидели три ветхозаветных старичка. Ум, честь и совесть они отдали когда-то на хранение родной коммунистической партии, которая в определённый период нашей и уже не нашей истории перестала быть таковой. Куда партия дела вышеуказанные ценности никому неизвестно. Самое интересное заключается в том, шо старички прекрасно доживали свой век и без этих утерянных компонентов тревожной молодости. А уж за внуков и правнуков говорить нечего – зачем им сии излишества? Я остановился и прислушался к разговору, который они вели.
- Я би сейчас покушал, - сказал один из старичков.
- А я би нет, - сказал второй.
- Я би – ни я би, – передразнил третий первых двух. - Жить надо, а не тужиться – поняли?..
Из открытого окна доносился недоумевающий голос: - Обрезать-то можно - зараз обрежу - да кому это нужно – вашей жене? тёще? любовнице? или просто соседке?
Впрочем, скоро окно захлопнули.
В затхлом подъезде было пусто.
И тихо.
Я поднялся на второй этаж, нашёл нужную квартиру. Судя по табличке на двери, здесь жили стукачи и стукачки: Аарон – три стука, Изя – пять, тётя Соня – восемь. Стучи – не хочу.
Электрический звонок был выдран с мясом. Сведения о нём, однако, сохранились на дверном косяке. В этом перечне фигурировали те же самые имена: Аарон – 1длинный и 1 короткий; Изя – 1 длинный и 2 коротких; тётя Соня – 3 коротких сигнала. Собрание звонков напоминало азбуку Морзе. В тридцать седьмом году обитателей этой квартиры, конечно бы, посадили – в лучшем случае, в худшем…
Вот в этой коммунальной квартире с выдранным до мясу звонком я и провёл целый год своей жизни.
Ребёночек мой – увы! – не родился: скинула его Розочка при невыясненных обстоятельствах, и мои многочисленные новоприобретённые родственники забыли о моём скорбном существовании. И даже Розочка потеряла ко мне всяческий интерес. Моих заработков не хватало даже на завтраки, не говоря уже за обеды и ужины. Жена моя оказалась скупердяйкой. Свет не видывал подобного жлобства. Говорила "Копейка рубль бережёт" - и дрожала над каждым центом.
- Как дрожала?
- Во так. – И показал довольно убедительно.
- Понятно, - улыбнулся судья, - врите дальше.
- И дошёл я до последней точки. А шо делать? Чувствую, что трещу по швам, как швед под Полтагой!.. Заблудился о трёх соснах, кричал: "Ау! ау!", но меня никто не слышал…
- Неужели никто? – удивился судья.
- Никто. Я из шкуры лез, да так и не вылез. Положил зубы на полку, а челюсть у буфет. Глубоко нырял, но мелко плавал…
- Какая у вас образная речь! – сказал судья. – Позавидовать можно!
- Мой тесть меня избегал, а когда я, исхитрившись, его настиг, сказал, что переживает не лучшие времена. "Войди в моё положение", - сказал Лев Соломонович.
Я вошёл, а потом ещё, и ещё раз.
Войти в положение и остаться в нём – могут только женщины. Войти в положение и тут же выйти наружу - мужчины. Сколько раз я входил в его положение не знает даже папа Римский с соседней улицы…
- Это что за папа такой? – удивился судья. – И что за улица такая?
- За улицу я вам сказать не могу – у нас так часто меняют названия, что у некоторых впечатлительных горожанок кружится голова. По-моему тогда она звались улицей батьки Махно, а теперь, мне сдаётся, носит гордое имя Маньки Облигации…
- Аблигации или Облигации? – хитро прищурившись, подыграл ему судья.
- Это хорошо, шо вы улыбаетесь, - сказал Всеволод. - Очень хорошо… А за папу Римского вам рассказывать?
- Не надо, - сказал судья. – За папу Римского мне расскажут другие.
- Жаль, - сказал Сева. - Папа Римский с улицы Маньки Облигации настоящий папаша, не то шо некоторые…
А ви знаете, ви знаете, шо у нашей коммунальной квартире туалетов больше, чем во всём праздничном Ватикане, если количество патеров пересчитать на одно посадочное место?
- Откуда бы интересно такие познания?
- Один знакомый выкрест из катакомбной церкви рассказал.
- Ну-ну, - сказал судья. – С Боингом сравнивать не пытались?
- Шо сравнивать?
- Количество пассажиров на один унитаз? Не пытались, нет? Сравните, и вы новым взглядом посмотрите на здешние коммунальные квартиры. Продолжайте ваши показания и, пожалуйста, я вас очень прошу, не отвлекайтесь за ради бога на никому ненужные детали.
- Постараюсь, хотя и не обещаю, - сказал Сева и продолжил: - И опять, гражданин судья…
- Ваша честь, - поправил его судья.
- Да кто же спорит? - удивился Сева. – Конечно, ваша. Я на вашу честь, гражданин судья, не покушаюсь.
- Продолжайте, - тихо сказал блюститель закона.
- И опять я пришёл к тестю и опять попросил исполнить свои обещания. Он разнервничался. Сказал, шо ничего не обещал. "Моя хата с краю, ничего не знаю". - Тю, сказал я ему, а где же моя хата?
И тогда у меня забрали Розочку и выгнали из коммунальной квартиры, как Адама из Раю.
В общем, жизнь началась - хоть в гроб ложись, хоть караул кричи…
- И что же вы выбрали? – полюбопытствовал судья.
- Не вы, а "ви", - сказал Сева.
- Что "ви"?
- Ви, как не родной, честное слово! Правильно "ви", а не "вы".
- Пусть будет "ви", - вздохнул судья. – Рассказывайте дальше.
- Я тоже, знаете ли, не лыком вышит, и у меня свои заморочки, и я честно признаю, шо ставил палки у колёса собственному тестю, но для чего я это делал? Только для того, шобы они, колёса, вертелись. А без палки, гражданин судья, ни одна б...дь крутиться не будет. Это суровая проза жизни, и я…
Зал зашумел, забурлил – не весь, конечно, но женская его половина, а одна дамочка с явно выраженными эмансипированными намерениями и криками: "Шо ты сказал? шо ты сказал?" стала отчаянно пробиваться к Севе.
Всеволод попытался было заблаговременно приостановить её угрожающее перемещение. "К вам, мадам, это не относится, - сказал он. - Я исключительно за колёса… Люди, покупайте шины марки "Бриджстоун"! – закричал он, ещё на что-то надеясь…
Куда там! Дамочка приблизилась к нему и начала мутузить Севу увесистой сумкой.
Типа пращи была сумочка. Время от времени из неё вылетали метательные предметы, не предназначенные для этой цели, но летевшие прямо в цель: пудреница, айфон с посвятительной надписью "Симе от Сёмы", связка ключей… В продолговатом предмете, угодившем несчастному в лоб, злопыхатели усмотрели вибратор, изготовленный на местном заводе детских заводных игрушек…
- Мадам, ну зачем вы так… мадам… мадам… - говорил Всеволод, старательно уклоняясь от летящих предметов.
Наконец общими усилиями разбушевавшуюся гражданку утихомирили. Опять-таки общими усилиями собрали разлетевшиеся по залу вышеперечисленные и не учтенные в списке предметы, среди которых были обнаружены интереснейшие экземпляры, например, противозачаточный колпачок в прозрачной целлулоидной коробочке. Её Всеволод вытащил из бокового кармана своей замшевой куртки.
- Мадам, это ваше? – спросил он учтиво, не получив однако вразумительного ответа на свой вопрос. Колпачок, тем не менее, передавая из рук в руки и с любопытством рассматривая и его, и мадам, вернули хозяйке.
Судья продолжил заседание, пригрозив очистить зал, если что-нибудь подобное повториться вновь, и Всеволод продолжил свой рассказ:
- И пошёл я по родственникам моей бывшей жены, настаивая на том, шобы они исполнили свои преднамеренные обещания. Первый, к кому я пожаловал, был дядя Аарон, да-да-да - тот самый Аарон, который услышав на спектакле сакраментальный вопрос принца датского, закричал: "Таки быть!"
- Короче, - сказал судья. – "В смысле?" - Пропустите этот эпизод и продолжайте дальше. – "Э-э, нет, ничего не получится. Я и сам с удовольствием пропустил бы его в своей жизни, да разве ж можно?"
- Хорошо, - сказал судья примирительно. – Излагайте.
Как умный человек, он с большим удовольствием слушал истца, но опять-таки, как умный человек, вида не показывал.
- Так вот, на вопрос "Быть али не быть" дядя Аарон ответил пронзительным воплем, причём повторил его неоднократно. Его попытались было утихомирить - он начал кричать во всю мочь. Его попытались вывести из зала – он брыкался и плевал на окружающих. За день, вернее за вечер он стал знаменитым. Его называли Аароном Такибыть и, как на Дюка Ришелье, указывали пальцем…
- Ну и что? – спросила его милость.
- Как – шо? – удивился Сева. – Разве не интересно?
- Интересно, - сказал судья, - но какое это имеет отношение к нашему процессу?
- Прямое… Дядя Аарон опять предложил мне картины Шагала, и, когда я согласился их принять, принёс мне две репродукции.
Судья захохотал.
- Вырванные из журнала "Огонёк"?
- Если бы! Такие картинки на Привозе в кулёчки заворачивают и семечки продают…
Потом я встретился с дядей Мишей, когда он приехал из сумрачного Нью-Йорка. Теперь его зовут анкл Мозес. Так вот этот анкл заявил, шо квартира на Брайтон-Бич, которую он мне обещал, долгое время находилась в залоге, но теперь списана по долгам – по его долгам…
"Дядя Миша, анкл Мозес – охренеть можно! – думал судья, слушая Севу. - В какой стране я живу? И в какой стране будут жить мои дети? Бедный мужик! Уеду к Бениной матери!"
- Кстати о дяде Бене, - словно прочитав его мысли, сказал Сева. – Этот Беня не так прост, как кажется. Едва я с ним познакомился, как он тут же заявил мне, что он банкир. Я, говорит, "Ва-банк" держу…
- Какой банк? – не понял судья. – "Ва-банк". – А что есть такой банк? – "Ну, разумеется, есть, если он его держит". – Это Беня? – "Он". – А его мама? – "А причём здесь его мама?" – Ну вы же сами сказали – Беня и Бенина мать". – Ничего подобного я не говорил. Я, если вы заметили, не ругаюсь. Я вообще не прибегаю к этому приёму". – Какому приёму? - "Лексическому. Матерному то есть"…
Судья посмотрел на секретаря, спросил:
- Была мама?
- Не было, - ответила очаровательная Зоечка.
- Ну не было - так не было, - вздохнул судья. - Продолжайте, пожалуйста.
- А шо продолжать? Не был банкиром этот Беня. – "А кем был?" – Картёжником. – "Понятно", - сказал судья.
- Да ничего вам не понятно! - вскричал Всеволод. – Он был не только картёжником, он был прохвостом, по сравнению с которым Великий Комбинатор просто лох или лях – невелика разница. "Вот, говорит, напримьер, есть у тебя десять тысяч долларов…" - Но у меня нет десяти тысячи долларов! – "Так ведь когда-нибудь будут!" – Ви думаете? – "Это ты думай, говорит Беня, а мне незачем – я своё уже надумал. Ну, хорошо, а сто долларов у тебя есть?" – Сто долларов есть. – "Отлично. И нужно тебе перевести эти доллары в еврейский город Нью-Йорк…" - Зачем? – "Ну, к примьеру, говорит". – А на хрена мне сдался еврейский город Нью-Йорк, если я должен перевести туда свои последние гроши?! Да ещё и премьеру! Там, кстати, президент…"
Судья рассмеялся и заинтересованно спросил: "А дальше что?"
- А дальше ещё интереснее. Вот потому, говорит Беня, у тебя и денег нет. Делать деньги и делать им ноги – две большие разницы. Не каждая Соня это понимает. Слушай сюда и молчи – хоть раз в жизни выслушай умного человека. Звонишь ты Моне в еврейский город Нью-Йорк и спрашиваешь: "Моня, тебе нужны сто долларов в нашем городе из жемчуга?" Моня отвечает: нужны. А мне нужны эти деньги в Нью-Йорке, говоришь ты. Кому вручить твои деньги здесь? - "Тёте Розе, - отвечает Моня. – А кому передать твои сто долларов в еврейском городе Нью-Йорке?" Ты говоришь кому – и дело в шляпе. И никому ви ни цента не должны – ни банкам, ни государствам. Ни-ко-му. Деньги как были ваши, так и остались. Понял? А шо ты молчишь, как тазик, который уполномочен заявить?
- Вы же сами сказали – молчи и слушай. Вот я и слушаю вашу ахинею. – "Почему ахинею?" - обиделся Беня. – Да потому шо никакого Мони у меня в еврейском городе Нью-Йорке нету. И вообще никого и ничего – ни тама, ни здесь. – "Так у тебя и счёта нет в иностранном банке?" – Нету, говорю. – "Да зачем же ты живёшь на белом свете, если у тебя ни счёта, ни родственников в прекрасном еврейском городе Нью-Йорке?"
И я подумал: а ведь он прав! Зачем мне жить на белом свете, зря небо коптить, если мне наобещали у три короба - и кинули, как последнего лоха. Или ляха. Сел - и написал сначала претензию, а потом и исковое заявление.
– У вас всё?
Сева подумал и сказал:
- Могу ещё о тёте Розе рассказать - она тоже много чего наобещала. О дяде Изе - "Изя с маслом" называют его родственники… О Циле…
- Это о какой Циле? Мадам Циперович?
- Она уже в третьем поколении мадам Циперович. И ещё будет…
- Достаточно, - сказал судья. – Более чем достаточно!
- Об Абраме Яковлевиче могу рассказать, о Зосе Изяславской, о её брате Пине Гофмане, внуке короля подтяжек…
- Всё, всё, всё, - сказал судья. – Ваши претензии мне понятны. Вот если б у вас были документы - брачный договор, напримьер, или контракт. А так… Ладно, садитесь. Слово представляется ответчику К.
Лев Соломонович вскочил и закричал с места:
- Забудьте всё, шо сказал этот потц! Слухайте сюда…
После Льва Соломоновича выступили Борька Цыц и его мамаша Ша, Аарон Такибыть, Нёма, Беня…
Циля Циперович ждала своей очереди. Ей было что сказать. Говорить кратко она не умела – не учат этому в учебных заведениях и синагогах.
Судебный процесс обещался быть долгим…