2006
Клавиатура этой машины сложна и необычайно запутана. Так, например, в дополнение к клавишам «вверх», «вниз» и «вглубь», установлены там и другие: «мимо», скажем. Или – «вдоль, не оглядываясь», «ощущая спиною своей странные взгляды живущих в месте этом существ»... чем-то родственных и, не дай Бог, неотделимых от тебя и пространства твоего... не дай Бог!
А чего стоит комбинация клавиш «поэзия опережающей гениальности», введённая кем-то из эмигрантов! Или же, как раз наоборот – «внутренняя эмиграция», придуманная уже здесь и пораньше. А перепутаешь клавиши в комбинации, и на тебе – паутина, лабиринт и далёкая томительная дудочка Крысолова в темноте: за мной, сюда, я выведу!..
– Каждый мечтает открыть заговор! – поучительно заметил Великий Артист. – Каждый!
Он достал из нагрудного кармана своего френча золотой карандашик и сунул себе в рот.
– Как бросил курить, так, знаете, вынужден постоянно держать что-нибудь в зубах... – извиняясь, улыбнулся он карандашиком и добавил:
– Это – великое, поверьте, наслаждение!.. ой, поверьте, я знаю!.. Систематизировать долгие-долгие наблюдения, мысленно воссоздать полную картину и, представляете, – открыть заговор на кончике пера... силою анализа и собственного своего воображения только!
– Открытие заговора – высший смысл любого текста и любого чувства! – добавил он очень серьёзно.
– Но мы-то с вами – люди взрослые, – Великий Артист, подхватив золотой карандашик, засмеялся добродушно и несколько печально, – всякие и всяческие игрушки нам уже скучны... нам с вами уже потребны упражнения всерьёз, нетленное что-то потребно, тэк-скэээ-ть... даже в заговоре...
Однако же компьютер надо не лениться что ни день – умывать, прополаскивать и выщелачивать всё более новыми средствами гармонизации. В нём заводится нечисть, ежели не следить постоянно за неразберихой внешней толчеи в устьицах его, за неуёмными насекомыми, что облепили самые невзрачные щели и прорешины в сплошной на первый взгляд стене.
Зыркнет неразборчиво, пискнет – и нету его здесь! Он уже внутри... колдует, пакостит, плетёт интригу...
С жужжанием вывернется из той стены, где нарисованы были горы, стерженёк, щёлкнет патроном – и вытянется длинным тонким пальцем из механизма нечто поблёскивающее. Поскребёт кое-где, ощупает механическая глупость эта то, что на стене нарисовано и отковырнёт самую обыкновенную жестяную дверку: здравствуйте, господа! Сидит там посиживает в духовке известная личность с носом и тесёмками, сидит, коленки обхвативши, и губами жует, размышляя...
...если не считать, конечно, пьес, жеманных, актёрских, с проблемой и духовностью – послаба себе и дамскому энтузиазму...
Не зря же дамы тут же переименовали ИванОва в ИвАнова – чёрт с ним, со смыслом, когда – красивше и бла-ародней гора-аздо!
Хотя интеллигентов не любил и «Степь» написал потрясающую.
Дверку, однако, можно мимоходом захлопнуть и завалить рухлядью – не лезь!
Однако – поздно. Вот что я вам скажу – лучше совсем не трогать клавиатуру. Не известно на какой клавише ввинтится в мозги умнейшей машины мелкая дрянь – и пошла писать губерния!
Великий Артист ухмыльнётся:
– Помните? Помните Льва Гумилёва?
– Лев Николаевич, вы – интеллигент?
– Боже меня сохрани! Нынешняя интеллигенция – это такая духовная секта. Что характерно: ничего не знают, ничего не умеют, но обо всем судят и совершенно не приемлют инакомыслия.
Вот такие могут безобразия завестись. Вполне.
Любопытнейший вопрос один не оставляет меня уже долгие годы – почему интеллигенты ненавидели последнюю нашу империю, КОММУНИСТИЧЕСКУЮ, столь несоразмерно?
«С чего бы это такой вопрос?» – спросят разумные люди. «С чего бы это запали вам в душу совсем уж по лужам ползающие, эти жалкие остатки имперского величия?» – и ткнут в нас указующим перстом недоумевающие собеседники.
Вырастут новые – ответим мы уверенно. Обязательно вырастут. Эти, конечно, вымрут, на мат перейдут, скурвятся, но попрут новые из оттаявшей почвы. И не сомневайтесь. Барство новое появилось? Появилось. В человеческий вид придёт, с четверенек встанет, оглядит себя – и потребует хоть какого-то великолепия. Вон они – личинки, эмбрионы новых интеллигентов, со всех экранов гулят, пузыри пускают, писают… Вылупятся-таки однажды, научатся туалетом пользоваться, зубы чистить, а там, глядишь – очки нацепят, думать начнут… Есть смысл, господа-товарищи, есть… Вдруг промыслом верховным не закончена история наших мест. А коли не закончена, то без новой Империи – никак. Не умеем мы – республикой вопросы решать. Так и не научились.
Так почему же порождения имперских библиотек и университетов начали ненавидеть родительницу свою? Вот попробуйте порассуждать здесь, попробуйте... Она ведь более ли менее сытно кормила их всех, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ НЕ ПОНИМАВШИХ ЭТОГО.
Возмутившимся сытностью этой пренебрежительной, как условием нормальной жизни интеллигента, возвратим с удовольствием лозунг, брошенный литераторами в толпу ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ однажды, в самом начале Смуты: БУДЕТ СВОБОДА – БУДЕТ И КОЛБАСА! В переводе: ХВАТИТ ВАМ ДЛЯ СЧАСТЬЯ.
Не считаете же вы литераторов людьми, презирающими всё остальное человечество?
«Спаси и помилуй!» – в ужасе плеснут в нас дланями собеседники.
«Может империя была уже не та?» – не очень уверенно скажут нам. «Другая уже была империя – хамская…»
Да, согласимся. Верховный был безроден, как дворняга. Но не понимание того, что в начале самого блестящего рода обязательно должна находиться именно безродность, не украшает мыслящего человека… не украшает…
«Так, ведь, и империя была – солдатская…»
Понимаем… Как только образовалась, да огляделась, да империей себя прочувствовала, так и стали гуманитарии её ненавидеть, а любить ту, прошлую, каковую тоже ненавидели вполне искренне, пока жива была, да кормила их. Что-то в этом мелкопоместное проглядывает, согласитесь. Не будем сюда думать, ладно.
Автор понимает себе, разумеется, и недостаточность человеку корыта, даже по край налитого отборными помоями, и некоторую высшую отдельность артиста ОТ ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ, особливо в момент крайней востребованности по ведомству Мусагета, однако же, ненависть артистов к Империи евнухов, литературной насквозь, генетически сценарной, Империи вышедшей из поучений Гоголя и мечтаний Великого Петра, Империи, возведшей в государственный и производственный принцип толстовскую ОБЩИНУ, заставляет автора задавать и задавать этот вопрос всем кому угодно, хотя автору прекрасно известен наиистеннейший и наитривиальнейший одновременно ответ на вопрос этот: скушно было до тошноты, в империи ТОЙ, последней, новизна приравнивалась к мужеложеству, повторы пошли наимерзейшие. Одним словом – ЭТО уже ели не единожды. Но, предвидя возмущение таковым решением загадки, более того, предвидя пренебрежение автором, как серьёзным собеседником, он, автор, предлагает мыслить.
Ну, первое: близка ещё была кровавая юность Империи, память о расстрелах была ещё личною ненавистью. Может быть. Но – личною. На большее не согласен – не менее продуктивное в уничтожении соотечественников своих царствование Великого Петра видится гуманитариями возвышенно. Да и заступившая место Империи Смута очевидно предъявила повальное равнодушие интеллигентов к чей либо НЕТВОРЧЕСКОЙ жизни:
«Ну и правильно голодают, коли работать не умеют!» – правда, изящнее, литературнее и артистичнее высказано будет во времена Смуты теми, кто обретёт долгочаемые голос и норов за ожиданием вслед и нетерпением своим... «Что-то я не видел, чтобы на улицах умирали от голода!» – несколько раз повторили во время Смуты замечательную эту формулу напёрсточники от культуры – журналисты, а за ними и гуманитарии некоторые, и даже в Городе нашем повторили.
Старики-блокадники промолчали – страшно там было, в блокаду, человеческий облик там проверялся. А в Городе нашем, управлявшимся к тому времени САМЫМ ИНТЕЛИГЕНТНЫМ МЭРОМ, уже ездила неотложка по вызовам на голодные обмороки.
Да и любимейший гуманитариями Харизматический Президент, положивший на пробу в ПЛОХОМ парламенте полторы тысячи народу, а уж после, с полупьяну, погнавший пацанят в Чечню эшелонами, отнюдь не был лишен за этим всем интеллигентской любви. И по сейчас его, суконного секретаря обкома, поминают с нежностью ютящиеся по углам порталов вдохновенные правозащитники.
Интеллигенты его даже жалели тогда. «Президент – хороший мужик. Просто ему мешают нераскаявшиеся коммунисты!» – буквально так напишет в «Литературке» одна из дур высшей номенклатуры интеллигенции, помянув, кстати, врагов реформ и, как следствие, – народа, и романтикой Гражданской войны, да пламенных рабочих собраний понесёт из-под полу, да с чердака. Шибанёт в нос классовой ненавистью, припомнится, кстати, что оную ненависть, те же гуманитарии вынянчили, вылизали, людям привили вдохновенным словом, – тут и плюнешь в омерзении: «Ума – палата!..».
«Всё было бы гораздо лучше, если бы народ не привык получать зарплату просто так» – объяснит другой, третий, двадцать пятый. Лаяться, да по морде изловчаться, не выйдет – они там, за шрифтом. За что народ зарплату получал – они сами читали в «Крокодиле». Журнал такой был в Совдепии. Юмористический.
А мы коварно припомним вдогонку слова интеллигентские:
«Незаписанное – не существует. Нетворческие люди и не существовали».
Это Нагибин (и ещё очень многие иже…). Заметим, что жили они вкусно и сытно, то есть косвенным образом, поеданием продуктов хотя бы, опричь признавали существование нетворческих людей – кто-то же должен был их кормить.
А вот другой. Усатый шестидесятник, кумир, спокойный питерский интеллигент, пен-клубовец, писатель. «В шестнадцать лет я должен был иметь классическое образование и побывать в Париже...» Но до того, как водится, пришёл гегемон и всё пошло прахом. Заметим, что поездка в Париж стоит хороших денег. Отметим слово ИМЕТЬ, а не ЗАРАБОТАТЬ. Отметим обеспечение тоталитаризма на подсознательном уровне.
И, разумеется, – мечта о классическом образовании, мечта ничего не УМЕТЬ.
...барские гены интеллигентов понуждают их любить ПРОСТОЙ НАРОД, но только – как часть ландшафта, каков дан свыше и – не переделать уже. Париж – истинное отечество их...
Разумеется, можно теперь переименовать их, заляпавших белый свет чушью собачьей, в НЕНАСТОЯЩИХ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ, но лучше всё-таки не делать этого.
Привыкнув к переименованиям, мы их вообще растеряем, интеллигентов наших.
Нет, господа, кровь невинных жерв тут не причём. Это был только предлог, только. Если – не личное мстительное удовлетворение: «Вот вам, коммуняки!» и плюнуть в нарисованный коммунизм.
Разумеется, если просто не назвать их НЕОБРАЗОВАННЫМИ, поскольку, сообразив ВРЕМЯ, в котором сидела эта страна, можно было бы сравнить его с похожими ВРЕМЕНАМИ иных империй... Монгольской, персидской, римской…
Один из них, американский житель и российский интеллигент (умён, собака, чертовски, но чем-то неуловимо противен лично мне – почему и не называю по фамилии) произнёс однажды совершенно здравые слова: «Оставьте вы Россию в её времени, в пятнадцатом веке!»
Я бы поправил только – в тринадцатом.
Правда, задним числом в интеллигенты запишут однажды и тех, времён чеченских, СОЛДАТСКИХ МАТЕРЕЙ, но уставших и угрюмых этих женщин, искренне и беззаветно ненавидевших Харизматика, лучше бы, наверно, оставить в неприметном обществе ПОРЯДОЧНЫХ ЛЮДЕЙ, разве что, приписав их, вдобавок, к сословию ПРОСТО ЖЕНЩИН В ОТСУТСТВИЕ МУЖЧИН.
Так что память о расстрелах и зверствах не кажется мне убедительным доводом. Интеллигенты наши умеют не видеть и не слышать, когда их самих не трогают. Смута доказала.
Второе: свободы не было.
А её ведь действительно не было, чёрт бы нас всех тут побрал!
Но вместо свободы этой бесплодной, как камень, и надобной для инженерных только нужд, им, недотёпам, предлагалась ЦЕНЗУРА!
Нам предлагалась!
Нам выбрасывалась щедрою десницею из необъятного бюджета роскошь погони и запрета, лабиринта и нескончаемых сюжетов, нам ОБЕСПЕЧИВАЛСЯ интерес!
Нет, не нам – им, всё-таки, обеспечивался... Ни книг, ни фильмов не получается у них теперь, пока говорить ещё можно всё. Картины о мерзости бытия выцвели вдруг и сразу. Лишенные ссылок и кивков на жуть имперскую, оказались они просто нытьём бездельников.
Свобода обвалилась на всех, в том числе и на потребителей этого товара. Потребитель освободился от интереса к запретному.
А ныне – где его взять, сюжет? Жизнь, как всегда, скрыта за рабочею оградой. Детективы стали невозможны после разгрома правоохранительных ведомств. Ну, не писать же о трагедиях новых русских!.. Кто ж поверит? Примет ИНДИВИДУУМ патентованного слабительного – и нет трагедии! Ежели, конечно, субъекта не ЗАМОЧИЛИ ПРОСТО.
Повторю: я не верю в то, что они и впрямь печалились о народе своём, – беспощадные времена бесцеремонно доказали, что ПОЛНАЯ НИЩЕТА и вследствие того – ПОЛНАЯ НЕСВОБОДА тех, кто, возможно, и сейчас называется народом, никоим образом не задела интеллигентов. Им, как выяснилось, не очень интересен оказался факт полной невозможности ПРАВЕДНЫХ ТРУДОВ на земле своей. И по этому поводу можно, казалось бы, переименовать замечательных писателей и великих художников, гениальных танцовщиц и роскошных эссеистов в НЕНАСТОЯЩИХ, но я настаиваю на относительности переименований. Начав переименовывать, где остановишься? Границы обведены только нашей с вами, уважаемые, болтовнёй!
Нет, нет – не то! Не было личной свободы, свободы ВЫЕЗДА не было – вот тут теплее, вот здесь прощупывается пульс и оживают глаза. Просыпается индивидуум и появляется согласие. Любой человек достоин свободы. Это – объективно!
(Но ведь и любого же обязаны спросить: «А нужна ли ТВОЯ, драгоценный, свобода выезда для во-о-он тех граждан, коих зовёшь ты на баррикады?» И если люди мы благородные, по крайности – цивилизованные, обязаны добавить: «Остальным, дорогой товарищ, ничего не гарантируется. Сам хлопочи»)
Запертый рвётся на волю – это уже понятнее. Империя, построенная на мечте давней и барской, Империя, целью своею поставившая ВОСПИТАНИЕ и ОБРАЗОВАНИЕ народа, тупоумно пренебрегла основным правилом педагогики: НЕ ЗАПРЕЩАТЬ, НО ПОКАЗЫВАТЬ РЕЗУЛЬТАТ. Например, то, что в результате ПРОСТОГО ВЫЕЗДА в современный мир, артист моментально становится ЧАСТНЫМ ЛИЦОМ и перестаёт интересовать кого бы то ни было, кроме студентов-славистов и коллекционеров варварской экзотики. Но Империей, увы, правили евнухи – где им было сообразить, как исчезает хотенье?
Наоборот же, в дурацкой этой Империи имел присутствовать великолепный шанс УДИРАНИЯ ЧЕРЕЗ СКАНДАЛ, ВЫЕЗДА В ЗНАК ПРОТЕСТА, когда артист при некоторых личных издержках становился борцом с этим самым варварством, то есть совмещал гонорар ТАМ с известностью ТАМ и ЗДЕСЬ!
«Какую биографию делают нашему Рыжему!»
Неужли не понять было, как драгоценно такое состояние, как надобно бережно было относиться к неустойчивому равновесию ВАРВАРСКОЙ КУЛЬТУРЫ!
Вот ещё третье, если угодно. «Зарабатывая за границей МИЛЛИОНЫ, у себя в стране он жил в обычной четырёхкомнатной квартире». Добавим с возмущением: «А некоторые – ДАЖЕ в коммуналках!»
Может быть – обыкновенная алчность, вполне человеческое, вполне узнаваемое и почти простительное чувство, виною было тому? Предположим, что очень многие из них, проповедуя высшее бескорыстие, просто полагали разбогатеть на своих талантах, мнимых или действительных, – но не имели к тому никаких внешних условий? Да ещё обида запертого, а? Может быть, они не хотели добиваться и клянчить, что обычно приносило вполне ощутимые плоды, может быть, они с гордою обидой ждали того, что им всё дадут и так? Может быть, они просто не помнили, КАКИЕ посвящения вписывал Мигель де-Сервантес Сааведра герцогу де-Бехар, маркизу де-Габрелеон, графу де-Беналькасар и Баньарес, виконту де-ла-Пуэбло де-Алькосер, владетелю городов Кассилья, Куриель и Бургильос, в поучительной книге своей, «Дон-Кихот Ламанчский»? А времена были гораздо более современные у него, времена-то!
Симпатяга Барышников, вдохновенный Нуриев… Дельные ребята. Вырвались на заработки – и заработали. И, слава Богу, позабыли про народ, Россию, миссию и страдания. С облегчением вычеркнем их из списка интеллигентов. Работяги. Ремесленники высшего профессионального разряда.
Так нет же - холодно. Они всё-таки создали замечательную КУЛЬТУРУ для этой Империи, они всё-таки работали вдохновенно, всё-таки гордыня их обитала в области созданного ими, а не обретённого БЛАГОДАРЯ ЭТОМУ!
Хотите – скажу что-то? Нет, правда?
Коммунизм наш, проклинаемый уже тише, поскольку надоело, вовсе даже не от Маркса с Плехановым побежал. Вот оно как! То, что сидело в мечтах наших младенческих, никакого касательства не имело к тяжеловесной логике дотошных отцов-основателей, пошедших в выводах несколько далее, противу допустимого в приличном обществе. Более того, за ТОТ марксизм с ленинизмом вместе очень можно было схлопотать приличный срочок без права переписки в Империи, которую мы с гордым негодованием называем «коммунистической».. Тот, кто без дураков читывал Маркса и Ульянова, поймёт, о чём я.
НАШ коммунизм был созданием мосфильмовским, он был гениальной фэнтези-эпопеей, полднем XXII века, по периферии которого бродят разведчики и копошатся в свалках механизмы, а может быть даже аборигены.
Кто сумеет заставить гения создавать гениальные эпопеи? Ну, уж никак не идеологический отдел райкома. Не будем скромной СТРУКТУРЕ присваивать возможности Врага рода человеческого. СТРУКТУРА шла за писателями, раздавая оплеухи возгордившимся, и публично рекомендуя к применению то, что артисты тщательнее отработали в эпопеях своих.
И вот, теперь, после того, как наша мечта была окончательно выброшена нами, мы вынуждены искать истину в несовершенных вещах.
Отсюда – частный вывод. Литература препятствует уразумению дел, впрыскиванием «полдня XXII века», «народного духа», «высших сил» и прочих святочных категорий в расстановку событий и лет.
И другой частный вывод. Плохая литература развлекает. Хорошая – лишает иммунитета от лжи. ТОЛЬКО ПРЕКРАСНЫЙ ФАКТ – ДОСТОВЕРНЫЙ ФАКТ.
Техническое правило ВГИКа нечувствительно перешло в мировоззрение.
Убеждали в истинности имперской реальности не идеи, которых, если разобраться, и не было. Мы любили, читая книги и наслаждаясь фильмами. Бесконечно талантливые артисты любовно изображали вокруг нас великолепную сказку. Артисты, введя первоначально императив ДОСТОВЕРНОСТИ ПРЕКРАСНОГО, убеждали вдохновением своим в истинности того, что через десяток лет столь же вдохновенно кинулись обозначать гадостью.
«А что было делать бедным актёрам? – разводили они руками потом. – Они же должны были хоть что-то говорить!»
– Когда они лгали? – спросим мы сами себя.
И неожиданно получим совершенно внятный ответ от самих артистов:
«Вы что, не заметили тогда ухмылок? Мы же всё время незаметно ухмылялись!»
На что, пожав плечами, можно будет ответить, конечно, но только опять же самим себе:
– Но, уважаемые, вы же и посейчас ухмыляетесь!
Империю подвела сакральность текстов. В ней не было свободы интерпретации – того, что обеспечивает бессмертие литературного пространства. На мелкие пакости интерпретаторов Империя отвечала крупными пакостями СТРУКТУРЫ. Она была лишена благородства настоящего негодяя. Она всё ещё оставалась Ордой, скопищем кочевников, уничтожавшим по обмолвке одного всю сотню. Да и не различала она по дикости настоящего своего врага – законов природы.
Однако – к сути.
Экономическая нелепость имперской структуры? Нет, нет и ещё раз – нет! Вот уж чего не было никогда – экономического здравого смысла в этих местах блаженных! Удивительное словцо ПОШЛОСТЬ надолго прилепилось к любому житейскому расчёту здесь. Большими трудами, но прилепилось. Только нынешним соотечественникам научились мы прощать рассчётливость, и то потому, что знаем – воры.
Незабвенный Лаврентий, согнавший великое множество народу на ВЕЛИКИЕ СТРОЙКИ?
Но вместо ВИШНЁВОГО САДА гуманитарии получили от него ДЕВЯТЬ ДНЕЙ ОДНОГО ГОДА. Вполне трагично, и так же, примерно, соотносилось с реальностью.
(Правда, подлец этот гнал на ЭТИ САМЫЕ СТРОЙКИ и интеллигентов тоже! Он, негодяй, вводил РАВЕНСТВО!)
Так что же тогда, всё-таки?
Не знаю.
Может быть просто - желание ОЧУТИТЬСЯ В ПАРИЖЕ, сейчас, немедленно и на халяву?
Может быть, тот и обязан ненавидеть хозяина, кто подъедается от щедрот его?
Вдохновение - это озорство! Я не знаю, как это происходит.