Какую неприятную беспомощность чувствуешь, когда не можешь и не умеешь помочь человеку в серьёзной ситуации! Помощь нужна сейчас, сию минуту – человек, например, теряет сознание, валится наземь, - а ты в совершенной растерянности не знаешь, что при этом делать.
…В переполненной летней электричке было жарко и душно. Поезд мчался, рассекая, будто разваливая пополам, зелёную массу леса, а потный народ – сельди в бочке - внутри невольно толкался, и прикосновение чужого потного тела к твоему такому же потному телу было по-особому противно. Открытые окна вагона не спасали от духоты, ибо тридцатиградусный зной повсюду раскалил воздух, и он жарким ветром влетал в вагон. Электричка расторопно приближалась к городу, однако ехать было ещё долго, и все молча страдали. Тем, кто в вагоне сидел, страдать было легче; тем, кто стоял в тамбурах и проходах меж сидениями, приходилось горше. В глазах многих едущих читалось: «Господи, когда же все это кончится?!» Понурую массу пассажиров разнообразило некоторое вялое трепыхание, когда в вагоне то тут, то там начинали махать веерами перед носом, пытаясь охладиться. Но махать было бесполезно – веер не охлаждал по-настоящему, только рука быстро уставала в духоте.
В вагоне я стоял в проходе меж сидениями и с тупостью скотины пережидал свалившиеся на меня невзгоды. Мой приятель Лёвка так же терпел духоту, но на лице у него рисовалась угрюмость и злость – злился он не только и не столько на жару, сколько на меня. Именно я настоял, что ехать надо не медля, несмотря на летнее иссушающее пекло. Считал, что так надо. Лёвка сперва не соглашался на поездку, но потом уступил моей настойчивости, и мы оказались в переполненной электричке. Сейчас Лёвка, видимо, сожалел, что уступил, и – злился. Он в сердцах отвернулся от меня, и я видел только его потную майку на спине. Но я не расстраивался по поводу Лёвкиной злости – моё убеждение, что ехать надо было именно сейчас, успокаивало и защищало от собственного ощущения неправоты.
Электричка мчалась, и если Лёвка находился справа от меня, то слева, рядом со мной, стояла высокая рыжая девица, которая крепко вцепилась в ручку сидения. Я обратил внимание на её нежную кисть и удивился, что девица так сильно держится за сидение, аж пальцы побелели. Скосил глаза на лицо незнакомой спутницы и увидел, что оно бледно и что страдания рыжей барышни от духоты безмерны. Казалось, держится она из последних сил.
«У девицы малокровие или сосуды…» - успел подумать, как вдруг девушка выронила сумку, её глаза остекленели, и она сама мягким кулем стала валиться на грязный пол электрички. У меня в груди возник холодный ужас, что на моих глазах умер человек, и на полу вагона лежит уже труп. Я бросился поднимать девушку, тянул её за пояс вверх, чувствуя явную тяжесть человеческого тела. Кто-то из сидящих вскочил с места, чьи-то руки стали мне помогать, и мы усадили девицу на сидение, стараясь трупу придать человеческий вид. Однако девица не приходила в себя и валилась набок. Я не знал, что делать дальше, остро ощущая свою бесполезность. Кто закричал на весь вагон: «Врача! Врача!..». Врача в вагоне не оказалось.
Меня никогда не учили ни в школе, ни в институте практике, как оказывать первую медицинскую помощь пострадавшему. Правда, несколько раз видел выцветшие плакаты в кабинете гражданской обороны, и теперь в моей голове стали мелькать картинки, на которых люди массировали грудь друг другу и делали искусственное дыхание «рот в рот». «Никогда так не делал с умирающей, но – придётся» - подумал. А вокруг галдели пассажиры, такие же беспомощные. Для начала я слегка пошлёпал девице по щекам, неуверенно так. «Сильнее!» - крикнул кто-то. Тогда я два раза ударил покрепче. Бесполезно. Голова девицы висела боксёрской грушей и болталась. Парень, сидящий у окна, достал из сумки бутылку воды и стал сверху лить на висящую голову. Это тоже не принесло результата – только рыжие волосы смочил. Я вспомнил про нашатырь. «Нашатырь! У кого есть нашатырь? – растерянно просипел я – голос пропал от волнений. Но кто с собой возит нашатырь?
Когда у меня уже наступало отчаяние от собственной беспомощности перед обморочной девицей, Лёвка, мой приятель, о котором я забыл, протиснулся ко мне, ловким движением ступни скинул с себя ботинок и сдёрнул с ноги носок. Никто ничего не понял, а Лёвка скомкал свой носок и, отпихнув меня, сунул носок девице под нос. Та дёрнулась, сморщилась, будто говоря «фу-уу», и медленно открыла глаза, приходя в сознание.
Кто-то из пассажиров, кто понял суть, хихикнул, кто-то откровенно засмеялся, а двое зааплодировали находчивости Лёвки. Многие, однако, ничего не поняли, но все были рады, что спасли рыжую девицу…