Утро, наступившее столь же неожиданно, сколько и вовремя, проскрипело из дальнего угла комнаты.Колыбель качалась в безветренной комнате и этому была живая причина.
Однако, утро не могло наступить без предшествующей ему ночи, а ночь в свою очередь – без зарождающего тьму вечера.
Вечер у Клауса выдался весьма долгим.Всех жителей поселения собрали на главной улице, где их ждал большой костёр.Все прекрасно знали для чего он там и были готовы к этому мерзкому мероприятию уже как с неделю.Стоит упомянуть, что это должен был быть последний вечер в этом году.Должен был быть.Правитель этих людей отныне считал, что дальше данного года летоисчисление следовать не должно.В ужасающем страхе от всего нового, он добрался, наконец, до волшебного праздника – Нового Года.Костёр нужен был не столько для пользы, сколько для самоутверждения правителя.Так как новых лет в этом поселении больше не будет, следовательно, праздновать встречу их впредь не имеет смысла, да и, ко всему прочему, теперь нельзя.Значит, многочисленные новогодние украшения, ёлки, находившиеся на территории правителя, игрушки – в общем, всё, что было связано с этим праздником, должно быть уничтожено.На показ всем.
Для Клауса это был несоизмеримо более тяжёлый удар, чем для любого другого в этих землях.Вместе с этими украшениями, ёлкой, находившейся в самом центре его гостиной, а значит на территории правителя, игрушками…Вместе со всем этим он должен был бросить в костёр и свою память.Ещё каких-то двенадцать месяцев назад в то же самое время Клаус сидел в своей небольшой мастерской, докрашивал недавно сделанную колыбель, но даже насквозь пропахшая опилками, его комната не могла сразить проникающий изо всех щелей аромат пряностей, двигающийся прямо с кухни, где любовь его, спеша и как-то по-особому мило ругаясь на время, ставила на стол один шедевр своих кулинарных рук за другим.Клаус же не спешил торопиться.У них был ещё целый месяц до момента, когда колыбель сможет пригодиться.И вот теперь, когда колыбель так и не пригодилась, он нёс на костёр всё, что осталось от того праздника.Всё, что осталось от жены, ушедшей из жизни так скоропостижно, унёсшей с собой не только жизнь ребёнка, но и весь дух Клауса.День рождения их первенца обернулся днём смерти семьи.Именно поэтому так и не состоявшийся отец, но зато полностью состоявшийся муж не убирал ни одну новогоднюю игрушку, ни одно украшение с ёлки.Ни один предмет в его дома не должен был быть сдвинут ни на миллиметр с тех пор.Только в таком случае он всё ещё мог чувствовать призрачный, но несомненно существующий где-то в глубинах подсознания Клауса тот самый аромат кулинарных шедевров жены, тот самый аромат семьи, заполняющий каждый угол дома.Так думал Клаус.
После совершения обряда изгнания новогоднего духа из души каждого жителя того поселения, пламя того костра, казалось, перешло на душу Клауса.Жгло неумолимо, жгло непрестанно, жгло неисправно.Отныне, единственное место в этом поселении, где он мог встретить новый год – сердце.Но и оно отказывалось приютить эту ночь.
Ноги привели домой, затем и до кровати.Взгляд не сходил с места, где не так давно стояла прекрасная ёлка.Ёлка, которую они наряжали вместе.Клаус начал представлять, как на фоне этой картины смотрелся бы их сын.Мысли беспощадно съедали заживо, но неожиданно во взгляде поникшего мужчины появилось что-то непохожее ни на грусть, ни на смирение, ни на боль.Скрытый доселе среди грусти, смирения и боли внутренний огонь Клауса вдруг зажёг его глаза безумием, которое выжидало все одиннадцать месяцев со времён трагедии.Вся его тоска облачилась в мантию криков чёртовой дюжины различных голосов Клауса.Все они взывали к справедливости, к успокоению разверзшегося вулкана внутри потерпевшего.Все они взывали к смерти.Столько вечеров Клаус старательно отметал от себя всякие мысли о том, чтобы сдаться…но только не теперь, но только не сидя в глухой настежь комнате своего промокшего от слёз дома. Самый печальный житель поселения был охвачен в ту ночь злобой, которая может родиться только в самую-самую тёмную ночь, а она к тому времени охватила уже каждый угол дома.Клаус встал, наконец, с кровати, прошёл в гостиную, встал на её середине и медленно охватывал взглядом каждый её миллиметр.Все свечи в этом доме под напором огненных глаз его начинали гореть в ту же секунду.Угли в камине яркой вспышкой искр, казалось, раскалились до предела.Керосиновая лампа на столе, которую Клаус не наполнял уже сутки, разгорелась сама собой.Дом наполнялся светом пламени от протяжного, длиной в вечность, крика хозяина.Затем всё это небольшое поселение озарилось на секунду вспышкой, размером в вечность.Затем наступила тишина, объёмом в вечность.До утра из дома Клауса не донеслось ни одного шороха, ни одного томного вздоха, ни одного малейшего признака жизни.
Утро, наступившее столь же неожиданно, сколько и вовремя, проскрипело из дальнего угла комнаты.Колыбель качалась в безветренной комнате и этому была живая причина.
С тех пор никто и никогда больше не видел Клауса, но в его доме, в колыбельной, нашли тогда младенца.Никто не захотел брать на себя ответственность за имя того мальчика, поэтому общим решением жителей стало назвать его до неприличия просто и ясно – Он.
Так и не наступивший новый год в том поселении отдал своё место наступлению новой жизни в доме Клауса.