САЦЮК.
«НЕ ТО АНГИНА, КОГДА ГОРЛО БОЛИТ, А ТО АНГИНА, КОГДА ЖРАТЬ НЕЧЕГО!»
Зоновская поговорка.
Витька, сколько за дистрофанами наблюдал, диву давался! Был такой у них в бригаде Сацюк - не жилец на свете! И отчего вы думаете? Нет! В первую очередь доходят не от голода, а от «гонок». Проверенная истина!
Мужики на точно такой же пайке, хоть и тощие, но Баланы ворочают. Умирают на ходу! Но редко. По зиме, в лютые морозы, да на непосильной работе.
В основном падают в обморок. И тогда, если не удалось поднять пинками и «раскумаркой», их волокут в санчасть. Две недели уколы, усиленная пайка! И потом месяц легкого труда.
Так чтоб доходил без работы у нормального работяги не бывает никогда! Обычно начинают «Мастыриться» - пьют йод, заваривают и пьют махорку, пропускают нитку сквозь грязные зубы и потом загоняют её иголкой под кожу…
Так начинается падение! «Самострел» хочет закосить, а заболевает по настоящему! Да еще получает «полосу на «деле» - «систематический симулянт» – «СС» А с ней уже хоть по настоящему загибайся – никакой помощи не дождешься!
Но «ветром» их не качает! Не даром у дистрофанов первым делом «истощение нервной системы» обнаруживают. Он уже рассудок от гонок по еде теряет! Он за корку хлеба на любое преступление пойдет, на любую подлость!
Вот и Сацюк. Изможденный, он еле ходил как на ходулях на неуверенных, тонких как спички, готовых в любую секунду подломиться ногах. Голова тряслась в постоянном нервном тике. Координация движений нарушена, взгляд тупой, бессмысленный. Под конец, весь покрытый незаживающими гнойными ранами, он делал под себя и валялся в заплеванном и забросанном окурками углу мужицкой бытовки, на чьей то ненужной старой фуфайке. – Здесь был его лазарет!
Стояло жаркое лето. Над зоной, расположенной среди болота, вились полчища мух. Больше всего их было около досчатых туалетов да в столовой. «Кыш проклятые, пайку на одного давали!» - шутили зэки. Не помогала и завозная, пополам с хлоркой вода. (Своей питьевой в зоне не было!). Так, что сваренный на ней обед с трудом шел в рорло. Санчасть перманентно (читай классиков Марксизма – Ленинизма) оказывалась запресована дристушниками. Да и в отрядах половина неуспевала добегать до туалета.
Клуб, еще с зимы забит чесоточниками и превратился в дополнительный чух-отряд. Так что фильмов уже давненько не видали.
«Самая приятная болезнь! – издевались над ними,- Чешешься и чесаться охота!» А самая неприятная какая же? «Геморрой! Сам не посмотришь и другому не покажешь!» (Словом, всё было именно так, как в широко здесь известном, ходившим по рукам стихотворении, приписываемом Солженицыну:
«Меж сопок ровными рядами
Бараки прочные стоят
Там за железными дверями
Друг друга за живо едят.
Живые трупы еле ходят,
Кругом царит паразитизм.
А воспитатели в шинелях
Толкуют нам про коммунизм.»
Следует сказать, что дела у здешней санчасти были налажены с экспертизой так тесно, что трупы списывали на что угодно, смотря по тому, на что в данный момент есть вакансии. Так забитого сапогами менты могли списать на воспаление легких, сердце…
Не принято было так же ставить настоящий диагноз дистрофикам, это подрывало авторитет советского общества как самого гуманного обЧества в мире!
Что касается Сацюка, то мухи его уже не боялись! И ходили по лицу пешком. Водили шумные хороводы вокруг глаз, рта и носа. Время от времени, преодолевая тошноту, кто нибудь из мужиков подходил и пинал мумию, срывая злобу. «Лежишь тут пидор, вонету разводишь! Шел бы ложился у ворот санчасти, какая тебе разница, где подыхать?!»
Пару раз, набравшись храбрости, потерявшие терпение «пахари» его даже под общий одобрительный хохот выволакивали из бытовки и спустив кувырком по ступенькам (Лестница была так крута, что выходя во двор, можно было угостить коленкой по затылку переднего, а подымаясь, приходилось видеть маячащую перед лицом чужую задницу). Оттаскивали за отряд. Но ночью Сацюк, каким то сверхъестественным образом, добирался до бытовки и вновь занимал свое место.
Прохладным вечерком, после дождичка, когда особенно остро чувствуются пьянящие ароматы тайги, и все, даже доисторические бараки выглядят помытыми и обновленными. А дали переливаются всеми оттенками цветов и звуков, Шпала с баулом стоял на плацу у надзорки, ожидая этапа на больничку.
Пели птицы, ПЕЛ С КРЫШИ НАДЗОРКИ РЕПРОДУКТОР О ТОМ, КАК ВОЛЬНО ДЫШЫТ У НАС ЧЕЛОВЕК (Широка страна моя родная («Песня о Родине»; 1936) — известная патриотическая советская песня, написанная Василием Лебедевым-Кумачом и Исааком Дунаевским для фильма «Цирк».), и душа Витьки тоже пела! Ему предстояло ехать в Красноярск через Хакасию. В первый раз.
Посмотреть, пусть даже в щель приоткрытого вагонного окна (стекла в Столыпине матовые. (Еще одно изощренное средство не травмировать психику благополучных и ущемить изгоев). Надивиться этими соседствующими с тайгой пустынями, где с успехом можно пасти верблюдов!
Увидеть своеобразные могилы, ни с того ни с сего возникающие по холмам в виде концентрических кругов из остроконечных глыб. Целых два дня наблюдать забытую, манящую и такую далекую волю.
Существование взаперти бедно впечатлениями, настоящей, полной сил без запаха смерти жизнью! И вырваться из него, пусть даже на жалкие в сравнении со сроком заключения секунды, всегда праздник! Волшебство, после которого со всей неотвратимой остротой ощущается дикость, животная низость окружающей тебя жизни. Пока вновь не привыкнешь, принюхаешься и опять ничего!
Однако лирическое Витькино настроение вмиг улетучилось, когда к этапу присоединился еще один пассажир – это злосчастный Сацюк. К надзорке его притащили два упитанных санитара. С омерзением, и, одновременно, каким то веселым интересом они глядели на дистрофика, как на какое то странное, не вымершее вопреки эволюционному учению, ископаемое животное.
Окаменевшая от высохших испражнений роба чудовища распространяла невыносимый смрад. ДПНК (дежурный помощник начальника колонии), проверяющий этапников зажмурил, простите, заткнул нос. «Вы с него хоть гавно отскребите, - сказал он с растерянной улыбкой,- куда такого на этап?»
Кликнул каптерщика, приказал принести новую милюстиновую одежду (пусть на больнице думают, что это блатного в ПКТ да на голодовках так подморило). А санитарам велел Сацюка быстренько вымыть.
КАКОЕ ИСПЫТАНИЕ ВЫПАЛО НА ИХ ДОЛЮ! Отвернувши носы в сторону, они потащили на все готового дистрофана во двор санчасти. И через железную арматуру забора было видно, как податливый живой скелет, положив на траву поливали целительной болотной водой из колодца и скребли.
К этапу его приодели и запихнули в кузов, где уже сидели остальные. Последовало короткое объявление о том, что «Шаг влево – шаг в право, прыжок вверх считается побегом, а оружие применяется без предупреждения!», и кузов грузовика, разделенный надвое досчатой переносной перегородкой, по ту сторону которой находились автоматчики с собаками. Уже трясет по таежной лежневке так, что и без прыжков подбрасывает метра на полтора!
Все ухватились за борта. Кто к кабине ближе, тому легче. Да и то! После очередного толчка Шпалу оторвало от борта. Теряя равновесие он ухватился за что то лохматое. Оглянулся и обомлел: это была лапа конвойной овчарки по ту сторону щита. Смирная попалась собачура! Пол часа назад она яростно лаяла на Витьку и рвалась с поводка, а теперь взглянула на него с пониманием, дескать – служба такая!
Из угла в угол скачет безжизненное тело Сацюка. Когда его прибивает к кому нибудь, отталкивают ногами. От мумии все еще припахивает (видно санитары брезговали и больше поливали чем скребли). К тому же он вновь уделался, к досаде поглядывавшего на его костюм молодого «шерстяного», слишком смазливого, чтобы не заподозрить в нем невскрытого петуха какой нибудь блатной семейки.
Откуда в этом дистрофане берется гавно? Непонятно! Да и что, кроме отвращения, накопленной годами злости вызывает падший и беззащитный? Особенно усердствовали те, кто судя по одежке, сами были от Сацюка ненамного выше. Затравленная злоба их за постоянные побои наконец то нашла предмет применения.
Шпала скрежетнул зубами. Мрази гребаные, сами то, небось, по помойкам шарятся, в отряде через каждый час на звиздюлину крутятся, а туда же, брезгуют! Вот кому дай поддержку, своего же вчерашнего товарища в гроб загонит. Не даром ненавидел Витька и остерегался трусов – они способны на любую подлость!
«Погодите твари, - подумал, - доберемся до станции я вас языком заставлю вылизать!» Не ехать же, в самом деле, с такой «парашей» в и без того тесном вагоне!
«Эй вы, твари зачуханные, - Крикнул он двум сомнительным мужикам со следами «раскумарки» на физиономиях, яростно пинающих грязное и уже подмокшее тело «заморенного изоляторами блатного», - сами что-ли далеко от него ушли? Ну ка, держите его, да так, чтобы не бился об кузов, кому говорю?!»
И только что пинавшие Сацюка существа вмиг притихли, обняв его как родного брата. «Но не ужели же все двое суток придется ехать в одной хате с этим ублюдком?» - об этом нельзя было подумать без ужаса. Нужно будет как нибудь уломать начальника, чтоб рассадил по разным хатам. Хоть этапников не так много, а в одну клетку, Витька это точно знал, напрессовывают до тридцати харь, а то и больше!
Однако, этим путем «Столыпин» быть полным не должен. Через Решеты там да, один краслаг более тридцати зон, плюс пересылка, особняк на Грамацком, Ингаш – общак, Каннская тюрьма. А по этой трассе мужества Абакан – Тайшет как её называли по радио, когда Витька еще учился в школе - голь.
Так что если с умом подойти можно будет с конвоем добазариться. Оставить с собой несколько человек из тех, что почище, а этих двух подмоложенных, да еще вон ту шерсть вместе с дистрофиком и подальше, чтобы хаты через две. Не так будет вонять. А уж там пусть как хотят с ним разбираются.
Однако всё обошлось как нельзя лучше! Столыпинский конвой «Блатного», как его окрестил про себя Шпала, брать отказался. «Он же до больницы не доедет, сдохнет, а нам отвечай?» И к неописуемой всеобщей радости «напарники» погрузили Сацюка обратно в кузов машины.
Зоновский конвой злился и понятно почему! Из Столыпина им никого не передали, НЕ БЫЛО ЭТАПНИКОВ, а значит в зону Сацюка придется тащить самим красноперым. Одни собаки были спокойны. Они воспринимали дистрофика как вещь, а на веешь лаять глупо. И лишь брезгливо отвернули морды.
Кстати, блатным в силу милюстиновой робы, Сацюк казался весьма не бесспорно. Кто знал Тугушинскую историю за последние несколько лет – помнил, что начальник колонии Гутник, питавший необъяснимую симпатию к петухам, частенько сдирал с блатных их цивильные костюмы и сдавал в пользование петухам, у которых брать что либо, как известно «в падлу».
У него была крылатая фраза: «В Хайрузовке блатной только я и моя жена! Остальные здесь чуханы». Что недвусмысленно относилось и к ментам. Некоторые их верхних чинов Тугушинского высшего обчества интерпретировали данный перл по другому: «В Хайрузовке вольный только я и Гутник!»
(Хайрузовка – это поселок близ железной дороги, куда их сейчас этапируют к поезду. К которому Гутник, видимо, причислял и маленький, только для работников колонии пос. Верхняя Тугуша. 28 километров в тайгу от станции) Он перед всей колонией на плацу заявлял, что добьется того, чтобы в милюстине ходили ТОЛЬКО ПИДОРАСТЫ И АКТИВИСТЫ.
В связи с этим, одно время, милюстина на данном контингенте оказалось столько, что боясь быть принятым за одного из них, блатные перестали носить добротные костюмы и облачились в обычное х/б. Так было и с некоторыми другими «геральдическими» знаками. Одно время, например, шапку «вертолетом» насилии блатные, затем это нововведение «писк французской моды» перехватили козлы и варьямс вынужден был от знака отказаться.
Собственно говоря, между блатными и высшим козьим сословием «козлоблатными» уже давно особой разницы в облике не наблюдалось. Милюстиновая подогнанная роба, вольного покроя фуфайки, яркий шарфик, нарядная бирочка, одно время отвисший хлястик, из грудного кармана куртки уголком носовой платок – «марочка», сапоги уженные, ушитые в голяшках, на высоком каблуке. На руках кожаные перчатки, во рту фиксы рыжие. Отличие лишь наколки, которых на козлах как правило меньше.
Дорога на больничку сложилась прекрасно! Скоро Шпала забыл и думать о недавнем попутчике. В Абакане к ним подсадили парня, каким то чудом вырвавшегося из ада – Тувинской зоны. Для того, чтобы попасть на больничку, ему пришлось сделать себе язву желудка (этап делала возможным лишь необходимость операции).
За Туву он порассказал! «Правда, сейчас там легче, - говорил парень, - русский барак от тувинцев колючей проволокой отгородили. Это после восстания. А то ведь на нашем брате «миски» верхом в туалет ездили. Но для них и сейчас там житье – малина! Все менты, все вольняшки в зоне свои – тувинцы. А у них ведь родовые связи и по сей день превыше всего! И имеют они в зоне всё положенное и неположенное. Да что в зоне? Наиболее уважаемых хозяин домой под честное слово отпускает. На неделю, две – нелегально конечно. Стариков чтят, их слово в зоне – закон. А те знай на русских «керосин» плещут.»
И еще много Шпала о Туве узнал интересного! Что расположена она меж гор, в котловине, от всего мира отгорожена! И был там до прихода русских каменный век! Кочевые племена. Которые, в массе своей таковыми и остались до ныне. Первый город, ныне Кызыл («Золотой» с чуркистанского. Сравни: Кызылкум, Кызылорда… Вот и верь теперь тому, что арабы не от оленеводов севера произошли!). Кызыл – их столицу заложили русские еще до революции и назывался он Белоцарск!
С тех пор мисяндры очеловекообразились немного (смотри на Шойгу!), но до современного уровня еще не дошли. Шаман и по сей день в кишлаке первый человек! Присоединилась Тува, оказывается, к СССР лишь в 1944 году, в конце войны, когда уже было видно, чья возьмет! Чурки – народ ушлый! «Ты бабай и я бабай, ты мне мозги не ебай!»
Тувинцы, где бы не совершали они преступления, отбывают наказание у себя дома! (Витька тогда был не прочь поближе к дому, даже наговоры на себя писал! О, якобы, совершенных в Белгороде преступлениях в надежде, что выдернут его из проклятой Сибири и повезут туда на следствие. Но не помогло. Не клюнули прокуроры! А всем этим маленьким народам такие привелегии!)
Блоть у них в зоне до сих пор называет себя ворами, хотя за пределами «страны» - как они именуют свою зачуханную республику, спесь с бубнорылых слетает, и вора превращаются в «повара». Приходилось Витьке потом видеть тувинцев на больничке в Красноярске. Пригнали «воров» туда этапом, человек 60. Их бы, тварей, в петушатник, рихтонуть об их плоские морды арматуры, да никому это не надо! Русский «Иван» самый недружный, не чтящий родства народ. Так его и называют: «Иван родства не помнящий!» Поэтому у нас в союзе да вокруг него и живется хорошо разной узкоглазой да черножопой шушаре! Торгуют «братья» кто во что горазд, а Иван на них вкалывает, помогает, охраняет. Да еще ведь и недовольны твари! Большего хотят. А куда больше, если у них за какого то вонючего негра, сроку в два раза больше дадут, чем за своего – русского! А они – макаки, которых в путних странах за людей не считают, пялят наших баб, да еще и издеваются: «Чтобы жить у вас в России как белый человек, нужно быть негром!»
Не обязательно! Можно быть арабом, индусом, на худющий конец Грузином или даже Тувинцем. Только не русским! За границей зерно за золото покупаем и кормим разных черножопых братьев, а они потом как Саддат серут нам в карман! У народа своего – русского никто не спросит: сыт ли, хочет ли друзей оберегать! Какая сволочь в правительстве придумала такое положение дел?
Хакасы до революции вымирали в своих чумах! А тут недавно поднялась у Витьки температура, зашел он в санчасть. ВРАЧИХА – ХАКАСКА на него как на вошь смотрит. Шпала пустился в объяснения, так мол и так – температура. А она ему выдала: «Меньше, - говорит, - народу, больше кислороду!» Ну Витька не стерпел, ответил ей: «Вымирали Вы при царе и зря вас, ****ей узкоглазых, не всех уничтожили!»
Заработал он, конечно, на этом деле 15 суток, а её муж – прапорщик (русский падла!) не упустит теперь случая придраться к Шпале! Вообще Витька после того как в армии да здесь в зоне на чурок посмотрел, ярым расистом стал!!!
С тех пор Шпала не слыхал больше о Сацюке. И, конечно, не интересовался больше его судьбой: «Кого гребет чужое горе, когда своего невпроворот!» Он и без того был уверен, что эта параша уже давно засыпана землей и не отравляет больше воздух тайги. Каково же было его изумление, когда заскочив как то через год с лишним по своему делу в бригаду грузалей он услышал его фамилию, а потом увидел и самого Сацюка.
Властного, жестокого брагадира. Рассудок отказывался верить. Он решил расспросить у знакомого грузаля о том, кто это и откуда. «Этапом с больнички недавно», - ответил тот – он там в стройбригаде работал. Дистрофик бывший, - поверишь? А до больнички, кажись, в вашем отряде был. Родом с Сумм на Украине. Подлый – козел и требовательный. Перед начальниками выслуживается. Он и у Вас в отряде блатовал?»
Вот это шайба! В нем наверное два Витьки будет. Больше центнера весом, он показался на голову выше того скелета. И Шпала признался себе, что не хотел бы попасть под его размером с помойное ведро кулак.
И ведь это почти правило! Увидишь в зоне мордоворота с какой то, даже болезненной, тучностью и черно – коричневыми пятнами на теле (печатью зоны) – в прошлом дистрофик, а в настоящем любитель упороть кастрюлю, другую за мытье полов в столовой. Шпале невольно вспомнился рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Теперь он представлял себе, как должен выглядеть его «герой».