СКАЗАНИЕ
ЧЕТЫРЕ ЭПИЗОДА ИЗ ЖИЗНИ ГРЕШНИЦЫ
Жила-была девочка по имени Гали, и ангел хранил её. Но девочка росла. Её приняли в "октябрята" и на школьный фартук на груди в области сердца прикрепили пятиконечную красную звёздочку. Ангелу пришлось отойти в сторонку. Потом на шею Гали повязали красный галстук. В беззаботном отрочестве набегали иногда тучки, появлялись вопросы, с которыми не к кому было обратиться. Юность наложила более серьёзную печать: комсомольская организация приняла её в свои ряды и выдала документ в виде членского билета. Предостережения Ангела-хранителя девушка теперь часто уже не слышала. Вступив в сознательную жизнь, она всё чаще бывала её течением захвачена и носима, словно лист, сорвавшийся с дерева, или щепочка в бурных волнах и водоворотах. Совесть давала знать, что есть плохо, но страсти неопытную душу побеждали. Дух звал к высокому, но мiр предлагал совсем другие правила, и Гали, боясь показаться белой вороной, сдавалась, ломала себя, уступала пошлости. Опоры не было, святого примера к подражанию не знала.
Была ли первая любовь, чистая, ясная, светлая? Нет. Никакой не было. Об этом прекрасная Гали много мечтала, всё ждала "принца на белом коне", но принцы в том государстве, где она жила, никакие не водились, а заезжих королевичей она побаивалась, от отечества отрываться не хотела.
Так время юности прошло, иллюзии развеялись. Труды и заботы остепеняют, приземляют. Испытала Гали труд материнства. Слово Божие - "рожать будешь в муках" – не пустое слово. Но прежде ещё пришлось пройти долгие месяцы сосуществования с тем, кто был в утробе. Состояние женщины, готовящейся стать матерью, особенное. Жизнь, зародившаяся в ней, это другой человечек, связанный пуповиной с будущей матерью. Они вместе, но не одно и то же. Даже группы крови могут быть разными. Пережить столь ответственный период нелегко. Кто готовит девушек, молодых женщин выполнить главное предназначение жизни: быть матерью и женой? Великая редкость – добрый пример в семье, потому что институт семьи в советском государстве целенаправленно и долго разрушался. Десять школьных лет ушли на приобретение знаний, умений, навыков, только успешность в учёбе не гарант удачи в жизни. Изучение эмбрионального развития человека на уроках анатомии не воспитывает материнские и отцовские качества, скорее наоборот, иссушает душу, таинство низводит до схемы и закона, лишает целомудрия и скромности. Итак, современная школа нисколько не полезна в поставленной задаче. Далее в жизни человека, как правило, следует многолетнее обучение профессии с последующим повышением квалификации, с регулярным подтверждением соответствия профпригодности. И совершенно отсутствует институт семьи. Отдана на откуп инстинктам и сарафанной школе кумушек-подружек великая наука: как выбирать спутника жизни, как создавать семью, как готовиться к рождению детей, как их воспитывать? Результат – драмы и трагедии семейной жизни, как правило, и редко – счастливые полные семьи. Всё это сухие скучные слова. Судьбы человеческие не скучны, не сухи. Кто-то "смачивает" зельем одурманивающим, а кто-то кровью и слезами.
Гали была глупа и легкомысленна. Вновь пройти тернистый путь: круглый, как мячик животик, который портит фигуру, неприятности токсикоза, полнейшая рабская связанность на долгие годы, особенно, когда ребёнок (однокоренные – работа, раб) ещё младенчески безпомощен и заменить мать ему не может никто, когда женщина оторвана от профессиональной деятельности и скована в социальной активности? "Ни за что!" – решила она для себя. Гали была самоотверженной матерью, любящей, но, когда вновь пришло время избирательности в блюдах, она, нисколько не сомневаясь, отправилась на аборт. Прекрасная женщина даже не догадывалась о том, что совершает убийство. В учебнике анатомии были изображения человеческого эмбриона, но никто не произнёс слова о том, что прерывание беременности, есть умерщвление, что бремя женщина должна нести до конца, как бы ни было трудно или неудобно. Ангел в сторонке стоял и плакал, но подойти не мог. Гали и креста-то не носила, Богу не молилась. Она в Него попросту не веровала. А картинки из учебника даже не всплыли в памяти, не родилась ассоциация: во мне живой человек. Это можно сравнить с тем, как воспринимают люди сообщение о повышенном радиактивном фоне: не видят, не ощущают, поэтому не тревожатся, если не были предварительно соответствующим образом информированы о последствиях радиактивного воздействия. А последствия прерывания беременности всегда плачевные. Появились у Гали недомогания и болезни, которые она никак не связывала со своим грехом, да и о том, что совершила грех убийства, всё ещё не ведала. Слепота обуяла. Между тем, не только Ангел-хранитель, но и сама природа оплакивала пытку, муки раздираемого на части, зародившегося и не увидевшего свет существа. Среди зимы – ледяной дождь. Картина, представшая проснувшимся людям, была одновременно сказочно красива и печальна. На улице всё обледенело. Покрылись толстым прозрачным хрустальным панцирем и деревья. Семиметровые берёзы опустили свои ветви до земли. Склонились макушки, словно белоствольные красавицы, одетые сверкающим, блестящим нарядом, клали поклоны до земли, перегибаясь пополам. Свисали тонкие гибкие ветви, окованные хрусталем льда, словно слёзы, пролитые о неведомой печали мира. Долго ещё стояли склонёнными Русские белоствольные красавицы, даже после избавления от отяжелявшего их прекрасного ледяного панциря разогнулись не сразу. (Так и Россия согбенна под грузом прелестных, завлекательных, одурманивающих соблазнов.) Сломленными оказались многие деревья, которые по природе своей гнуться не могут. Предсказывал один афонский старец, что будут сильно страдать деревья за грехи человеческие. Не о нашем ли времени он говорил? Пострадали и люди, и скоты, и зверьё. Оборванные провода ЛЭП стали причиной отключения многих жизненно важных производств, скотоводческих ферм, жилья от источника энергопитания.
Видно, концентрация грешников в тот момент, в том краю превысила критическую (судную) массу; природа и земля более чутко отреагировали на вопиющее беззаконие, чем люди. Женщина-убийца не оплакивала никого, не скорбела. Если и испытывала чувство неловкости, то это был стыд перед людьми от ущемлённой гордости, ибо потщеславиться было нечем. Был Гали и более явный знак от Бога. За преступление против жизни человеческой не обошлась она без возмездия, с осложнением надолго осталась в больничной палате. Врачи – преступники в белых халатах – лечили её, а Гали, хоть и находилась в мрачном состоянии духа, но занята была заботами земными. Она довязывала для себя красивую вещь – чем ещё заниматься здесь? Но были же, вот досада, в палате тётки, которые приставали к ней: "Не вяжи, праздник, грех работать". Отмахнувшись от назойливых доброжелательниц, принялась за самый ответственный участок. Делает по схеме, как и приходилось уже, но полотно из-под спиц выходит вкривь, пытается скорректировать, меняя количество петель, резко уходит вкось. Борьбу проиграла, изделие отложила, распустив бракованный кусок. Каково же было удивление нашей рукодельницы, когда по прошествии времени она решилась опять приняться за муку, но работа пошла, как по маслу, изделие чётко вписывалось в выкройку. Следовательно, дело было не в плохом навыке, это чудо Гали отметила, подивилась тому, что простые неучёные тётушки знают какую-то тайну, их слова не пустой звук. Эта капля оросила душу, поставила вопрос, но Гали продолжала жаждать другого… И получала.
Пришёл возраст профессионального становления, карьерного роста. Маленький ребёнок станет помехой. Да и материальные, жилищные условия оставляют желать лучшего, лишнего нет. Это много времени спустя Гали узнает, что если Бог даёт детей, то даст и средства к существованию, а пока она хоть и знает уже, что Он есть, но живёт не по вере, а по представлениям мiра сего. Имя её не случайно означает Прекрасная, если перевести с греческого. Гали по праву могла гордиться своей внешностью, дарованиями, однако считала главным своим достоинством ум, к чему располагали её начитанность, рассудительность, успехи в учениях. А, между тем, продолжала быть глупой и слепой, находясь в плену у страстей, не сумела сделать вывод и после явных знаков, сопутствовавших второй трагедии в её жизни.
Наркоз был тяжёлым. Летела вниз по мрачной спиральной трубе. Ощущение неприятное и ни с чем не сравнимое, страшное. Промелькнула мысль: "Неужели это уже конец?" Потом будто несли её по тёмным коридорам, взгляд безпомощно блуждал по средневековым арочным потолкам. Очнулась в палате, и душа тихо возрадовалась, облегчённо вздохнула: "Ещё здесь, ещё жива". О том, что отняла жизнь у собственного дитяти (от дивый, дивный), даже в голову не пришло, слишком погружена была в свои переживания и желания. Врач-рвач назначила прикладывать пузырь со льдом. Открыв морозильную камеру холодильника, увидела пакеты с "мясом" и удивилась. Медсестра пояснила, что это абортивный материал. Царапнуло по сердцу, словно наждаком зацепило, но другое отвлекало, слепило. Что другое? Желание любви, красивой жизни, приключений, великих дел и предприятий. Вместо этого опять осложнение, больничная койка и грусть-тоска. В день выписки залетела в палату синичка и металась, металась. На последнем осмотре поделилась тревогой с лечащим гинекологом, заведующей отделением, о которой говорили, что у неё золотые руки (те самые руки, которые расчленяли в утробе Гали её зародившееся дитя). Прагматичное утверждение гинеколога о том, что птиц прикармливают из окна, вот и увлеклась синица, не успокоило. И, действительно, желтопузая вестница принесла беду. Предыдущей ночью умер дедушка нерождённого, убитого во чреве плода (плода страстной любви). Дед отправился вслед за невинной душой, оставив наследникам всё то, чего не хватало.
Велико доверие Божие и милость. Вскоре Он послал новую жизнь, венчая любовь и супружество детотворением, в противовес всем медицинским показателям. Лукавый подкидывает новое искушение – возраст уже не тот. Позиция слабая. Совсем недавно этот аргумент не звучал. Враг рода человеческого внушает Гали на упреждение решительно сказать мужу, гражданскому, конечно: "И не отговаривай меня, нам нельзя". Но не скоро дело делается. Намеченное третье убийство сопряжено было с другой операцией, поэтому предстояло обследование. Дано было время, чтобы опомниться. Появились сомнения и колебания. Не было человека, у которого можно было бы взять совет. Самые родные люди, по опыту знала, скажут "нет", им не говорила, не спрашивала. Между тем, созревавшая во чреве жизнь (Гали чувствовала, что то была девочка) воззвала: "Не убивай меня, не убивай меня". Как эхо звучал жалобный призыв из сердца. Это всколыхнуло. Воспользовалась любопытствующим вопросом медсестры, поделилась своим сомнением, спросила совета, объяснив обстоятельства. Та, рассудив по-житейски, сказала: "Лучше не рожать".
Борьба продолжалась. Искала мудрого. Вспомнила, что довелось когда-то познакомиться с думающим врачом, которая посоветовала вместо рискованных вмешательств в организм, попытаться изменить взгляд на жизнь. В пример она поставила себя: "Обижалась на невнимательность мужа: пальто не подал, цветы не купил. Неудовлетворённые мелочные эгоистические потребности отравляли жизнь. Когда серьёзно заболел внук, ценности поменялись. Испытав истинные муки души, боль сердца, сострадание к невинной крошке, кричащей от боли, пережив свою безпомощность, начала понимать, что на свете более важное и значительное". Новая встреча состоялась, но разговор не получился: врач спешила на совещание. Отовсюду равнодушие. Таков был её мир, круг её общения.
В церковь не пошла. Почему? Такой имела опыт. Всегда священники на заданные вопросы отвечали мельком, равнодушно, пренебрежительно и убегали, не давая открыть рот для следующего уточняющего вопроса. Разуверилась. В храмы захаживала, но связать свою веру с жизнью других не получалось. Двери открыты для всех, но никто не встречает новичков, каждый спасается сам, как может. С Богом разговаривать и слышать Его не умела, а посредника не нашлось. Служители Божии всегда лаконично отвечают, что можно, что нельзя; на вопрос "почему?" или контраргумент – показывают спину.
А вот маститый гинеколог умела объяснить, почему надо делать операцию. И на второй вопрос-сомнение, и на третий находила аргументы. Та самая, с «золотыми руками». Она-то была настоящий профессионал, служила своему делу неформально, неравнодушно, не по-фарисейски. "Резать. Надо резать, если не хочешь страшных последствий. Это наилучший выход. Рожать не сможешь. Ты же не собираешься иметь детей?" – звучит как программа, как утверждение. Вопрос скорее риторический. Центры планирования семьи усердно выполняют заказ, хорошо знают своё дело. Смирившись, согласившись, Гали выдыхает: "Нет. Не собираюсь".
После операции год от года здоровье становилось всё хуже и хуже. Отношения с мужем всё сложнее и прохладнее. Господь всё больше и больше открывался семье. В Него верили, о Нём говорили, старались познать. Но мiр и дела его любили несравненно больше.
Сподобил Господь держить пост, прийти к исповеди и к Причастию Святых Даров. Но это были "восхождения на Эверест", а под горой жили, как могли, как хотели, исповедовали веру в силу своего понимания, ибо получаемая информация была скудной и отрывочной. О великих делах и возвышенных предметах говорили, рассуждали, но искали вначале удовлетвориться земными приобретениями. Как и всякая женщина, мечтала Гали поуютнее устроить "гнёздышко", тут её фантазии не было конца. Благородные порывы, желание служить людям – всё, как у всех " лишних людей". Но никакое настоящее дело не давалось.
Уже вошли в церковь, часто в воскресные дни и в праздники спешили в храм. Батюшка на сетования о сложностях семейных отношений сказал: "Надо венчаться". Казалось бы, что мешает? Нашлась и тут помеха. Фея не спешила принести хрустальные туфельки, а без них как же? Если прохудились сапоги, то к зиме хочешь, не хочешь, но выжимаешь нужную сумму, а венчание – не стихийное бедствие, можно отодвинуть. Да, видно, не было и смысла в нём. Взаимные иллюзии рассеялись, супруги всё далее и далее расходились в стороны в своих устремлениях. Смысл брака – деторождение, воспитание чад в семье – малой Церкви. Воспитывать уже было некого. Кровь нерождённых вопила ко Господу на Небо. То, что принималось за любовь, а именно, привязанность, основанная на страсти, испарилось, растаяло, как дым. Гали, некогда считавшая себя счастливейшей из женщин, увидела, что, так называемое, вечное чувство оказалось преходящим, а прикрываемое им - серо и посредственно без розовых очков, навязанных романтической культурой. C рутиной семейной жизни Прекрасная мириться не могла, надежды на ожидаемое счастье не осталось.
Осталась Гали совсем одна среди людей. Но была у неё любимая кошка Пиама, котёнком привезённая когда-то из Египта, заботы о которой приносили утешение. Неудовлетвлрённое чувство материнства в виде нежности непреодолимо подкатывало, побуждая нянчить Пиамку. Нахлынет волна: душа томится в потребности прижать к груди заветный невинный милый нежный чистый и безпомощный сосуд. Ощущения пережитых в своё время материнских чувств память души воскрешала, жгла сердце томительной тоской, тягой пережить всё вновь, отдать скопившуюся нежность и ласку. Знаете ли вы, какая это пытка, нянчить, носить на руках и ласкать кошку, любовь изливать на безсловесную тварь, плакать и каяться в совершённых преступлениях? Вот она любовь, есть, но нельзя чувство материнства удовлетворить; осознано значение и тяжесть грехов, а исправить невозможно. Покаяние принесено, исповедь принята, но боль прозревшей души вместе с духовным восхождением всё увеличивается.
Женщина спасается чадородием. Лукавое время вынуждает её брать на себя всё более ответственные социальные роли и посты вне семьи, утаивая основное предназначение – быть женой и матерью. Хорошей мамой, настоящей, мудрой, терпеливой, истинно любящей. Для этого хорошо было бы иметь православный институт семьи, материнства и детства. Cуществует подобная государственная программа. Но каков её нравственный потенциал. Многодетная мать-одиночка окружена почётом и заботой. Орденами её награждают, пособиями и безплатным питанием детей её наделяют. А уважения и сочувствия у людей она не имеет, потому что в безнравственности рождённые дети, воспитания не получающие, являются источником социальной напряженности и опасности.
Школа не воспитывает в учениках будущих отцов и матерей. Много новых предметов, программы перегружены, но главному, быть человеком, семьянином, не учит ни один социальный институт. Некоторых вразумляет жизнь, опыт и скорби.
На глазах у Гали умирала любимица Пиамка. Она не была молодой, но кошки живут и дольше. Пиама, видно, страдала от различных болезней, но почти не жаловалась. Не жаловалась так, как могут жаловаться похотливые люди. А печальные уставшие глаза её можно было принять за выражение любви, просительное мяуканье – за проявление ласки. В последнее время, конечно, это уже была не та Пиамка, что раньше. Характер её изменился и стал, действительно, кошачьим, с заметной долей эгоизма, она стала игнорировать зов хозяйки. Пиамку лечили,оперировали, уважали её заслуги и преданность. Она не ловила мышей по причине их отсутствия в городской квартире, зато была прекрасной матерью. Даже её кличка в переводе с египетского языка означает "мать". Дважды в год появлялся приплод. Пиамке нравилось приносить потомство, воспитывать, заботиться о нём. Кошачья мамаша старательно вылизывала, прилежно кормила котят, играла с ними, любовалась. Будучи голодной, никогда не подходила к миске, пока "барбосики" не насытятся. Те, узнав вкус мяса, с рычанием поедали куски, вырывая друг у друга. Желание материнства у Пиамки всегда было сильнее и чувства голода, и инстинкта самосохранения. Отдавала всю себя безрассудно, если можно так сказать о животном, за что и поплатилась: израсходовала себя прежде срока, износился организм.
Больше, чем детёнышей, Пиама любила своих хозяев. Нам бы, людям, так чтить Отца Небесного и спешить на призывы Его, как делала это Пиама. Заслышав зов, прибегала, отзывалась при этом и голосом, смотрела в глаза, стремясь уловить, понять, зачем звали. Являлась, даже если звали не её, но звал хозяин, как не предстать пред его очи, как упустить возможность откликнуться. Бывало, хозяева выговаривали ей, учили чему-то. Ох и муку же она при этом испытывала, если не могла понять того, чего от неё хотели. Видеть надо было эти глаза, усилие, желание внять человеческой речи, чтобы исполнить, услужить. Так ведут себя собаки по отношению к хозяину. В Пиаме не было природной кошачьей черты – делать только то, что хочется. Она, угодница, старалась отдать тепло и ласку, утешить, снять напряжение и усталость. Пиама не была ни требовательной, ни капризной, но всегда оставалась терпеливой, спокойной, смиренной. Её в узел можно было завязывать, так доверялась человеку во всём. А как она умела подбадривать уставшую или огорчённую хозяйку, после работы сидящую уныло в кресле. Не оставалась киса равнодушной, какими бывают невнимательные люди по отношению к ближнему. Она, почувствовав состояние души Гали, её печаль, запрыгивала на руки, вставала передними лапками на плечи и начинала целоваться по-кошачьи, тереться носом о нос хозяйки. В том было столько подбадривающего задора, внимания, соучастия, что душа невольно заряжалась радостью, приходило облегчение. Когда кошка видела хозяйку рыдающей, то в глазах её отражались тревога, сопереживание, боль. Она не отходила, жалобно мяукала или лизала руки. В те годы, когда Гали ещё не знала общения с Всевышним, она поверяла боль и страдание преданному и верному животному.
И это ещё не все достоинства Пиамки. Она могла быть и строгой; она, конечно же, лидер и главная в доме после человека, наказывала своих деток строго. Если до её слуха доносилось возмущение наказываемого хозяйкой виновника, либо крики сцепившихся между собой уже повзрослевших её деток, то Пиамка оказывалась тут как тут и добавляла со все кошачьей яростью, не позволяла ослушания, не допускала драк и воплей.
Для хозяев Пиама была образцом материнской любви, терпения, отзывчивости, послушания. Со стыдом приходилось сравнивать себя с нею, и признавать несомненный проигрыш. Но в последнее время Пиама всё больше лежала, во сне тяжело дышала и вскрикивала. Иногда она тихо жаловалась на что-то, но эти её обращения были настолько скромными и неназойливыми, что безпокойства не доставляли, тревоги не вызывали. Даже болея и умирая, благородное животное не причиняло собою хлопот. Стала всё меньше и меньше съедать корма. Потом совсем отказалась от еды. Пиама теряла силы. Два дня без еды для здоровой кошки ничто, только ещё резвее будет, а наша ветеранка с трудом ходит, припадает на задние лапы. Вот уже и передние подкашиваются. Пиама подходит к воде, но не пьёт. Третий день не ест, на прикосновение реагирует стоном. Ей тяжело дышать, зевает, судорожно заглатывает воздух, видно, что сильно страдает от боли. Лежит на боку безвольно, вот напряжённо поднялись передние лапки, вот они опустились на пол. Кошка замерла. Ночь. Гали одна. Она прикасается и убеждается в догадке – умерла, всё, конец.
Не оплакивала Гали деток, не успела узнать их, увидеть. А укутанную ещё тёплую и мягкую кошку, прежде, чем отнести на балкон, она прижимала к груди, жалела и горько оплакивала, вспоминая все её добрые качества. В то же время это были и слёзы покаяния. Посмиревшая за последние годы женщина думала: "Как горько я плачу, как сожалею о страданиях, перенесённых благородным животным. Я никогда не плакала о боли, страдании, страхе, муках загубленных мною душ. Нет зримого образа, и человек глух. Когда дух не слышит Творца, а душа не соприкоснулась через чувственное восприятие с объектом предназначенной любви, то чувство не развивается в плотских людях. Всё, что происходит в утробе матери, есть тайна, которой управляет Создатель Вселенной. Необходимо людей готовить к восприятию сокровенного таинственного и к ответственности за него. Должно знакомить человека со школьной скамьи с учением Церкви и святоотеческим взглядом на причину зарождения и значение процессов развития плода. Тем более, что уже имеются и научные тому обоснования". Пиаму предали земле, долбили мёрзлую землю в парке, а тысячи и тысячи выскобленных человечков подвергаются утилизации. В обществе потребления они становятся ценным сырьём для косметических и иных человеческих нужд.
Чем можно удовлетворить содеянное преступление? Любая искренняя исповедь Богом принимается. Нет непрощённых (то есть, к смерти) грехов, кроме нераскаянных. Но невозможно без возмездия. Грешили не только сердцем, не только словом, но и делом. Мало плача покаянного, мало признания вины, необходимо возмещение. Если согреть любовью и заботой сирот, если удержать от роковой ошибки другую женщину, подарив свет, приготовленному ею к уничтожению существу, то не приведёт ли доброе дело к смягчению участи, как для душ самих раскаянных преступников, так и для их невинных жертв, ожидающих последнего суда. Тогда, может быть, не так страшно будет встретиться с ними за порогом смерти.
Январь 2010 года