Аплодисменты, стройные ряды знакомых лиц, преимущественно дам и критиков – глаза, пытливо смотрят в надежде на новое чудо, разорви я сейчас на себе рубашку и вознесись в рай или преисподнюю, думаю, никто бы не удивился.
Тут я летал и падал, ходил через боль, втыкал в вены раскаленные иглы из смеси чувств, надрывно всаживая семь мечей у всех на глазах. Овации, молодые наступают на пятки, талантом, чистотой чувств, невинностью, они и не задаются моими «почему и как» летят высоко, парят над куполом, бывает, и падают, чаще - разбиваются. Скольких я тут повидал, в закулисье напрочь разбитых, разваленных, пеплом на подхвате с завистью смотрящих на новое и новое поколение, да и на меня, на старого клоуна.
Я бы взлетел сейчас, веришь? Совсем как они, так, что в этом чертовом зале у всех замерло дыхание. Я бы взлетел но.. не помню какого это, летать, какого любить, вся жизнь давно легла под рельсы спустя многие метели , снега, затяжные дожди поржавела - прожевала. Мне остается показывать только хорошо заученные движения, перебирая чужие истории. Я бы полетел но.. Я бы полетел и флаг на то, что разобьюсь, готов быть, потом, как собака - на подхвате. Готов.
Только не стоять тут перед ними выворачивая стальные перлы, острой щепкой не забрасывать стружки, не слышать после в закулисье крысячьи речи, пересуды, не чувствовать на себе липких рук, лживые улыбки и не ощущать толстых пальц усеянных поддельной бижутерией, которые суют мне в карманы деньги.
Чтобы не тошнило по ночами желчью и завистью. Я еще могу дышать, не стоять тут перед вами общипанным гусем, с яблоками в жопе, не быть главным, основу составляющим калорийным блюдом на этом праздничном столе. Господи ! В самом деле, я еще не разучился жить, я еще не показал всего мною задуманного, вы еще не видели, как я умею вгрызаться зубами в засохшие доски собственной души. Да, вот он я! Стою перед ними, готовый сейчас, в эту секунду, перегрызть собственные вены, а потом лежать, харкая и пузырясь кровью. Откачают - назавтра первая полоса.
Я еще что-то могу. Могу, слышите?! Вдарить волной в сердца, сбить с вас эту коросту холодности, добраться до каждого, схватить за подбородок и заставить посмотреть мне в глаза. Я могу, в самом деле, под купол без страховки, да что там без страховки, на собственных жилах. А пусть и финал подобающий: я в праздничном фраке и без грима, - нет грима ни грамма.
Только лицо старого, так полюбившегося всем клоуна. Взорвать публику последней искрой.
Слышите я же сдохну, если спишите, нет, не без денег, без ваших фальшивых оваций. Мне надо вставать, у меня должно быть это гребанное «завтра» понимаете?. Я должен ради чего то вставать и на автомате плестись в отведенную мне каморку, уголок, с потрескавшимся от времени зеркалом, наносить грим из баночки, что стоит налево от ярко красной помады. Я должен проходить мимо уборщицы Анюты и кожей чувствовать по мне растекающиеся уважение, как она, наклоняясь раком почтенно отходя в сторону шепчет «гений»
В самом деле, я должен быть кому – то нужен.
Господи, когда же я сдох? Когда пропитался этим трупным ядом фальшивости, когда начал вести этот постаревший блокнот с телефонами, доносами. Когда они меня отравили? Они. Отравили.
А ведь я умел летать, вот и ее платок, амулет, артефакт. Всегда рядом с сердцем, близко. Я тоже был птицей, не старым клоуном с податливо вымученной улыбкой на взрослом празднике – лот №. Когда же я сдох?
Не грызи поедом, стерва! Вот оно – видишь? Я еще не стар оно, зеркало, показывает, что молод я! Все впереди не прошу много, только лишь запах досок родного Театра, немного капель значимости и их!!! Пусть фальшивых, не настоящих – оваций. Оживу, вот увидите, оживу, обо мне еще заговорят, в закулисье, не будут обсуждать худобу, да короткий и нескладный пошив моей рубашки, не будут шикать, грязные толстые руки не тронут больше. Никогда. Гримм не размоют слезы, вот увидишь, я даже спать буду совсем как в детстве спокойно, не кошмарясь.
Душа, сгодится кому-то впору придется, к кому-то вечером буду возвращаться, зарываясь в родных коленях, забываться, доверчивой собакой смотреть в глаза и целовать руки, которые приняли меня, молодого - старого клоуна. Я целовать их буду слышишь? С гастролей охапками цветы таскать, взлетать ради них под купол не страхуясь, не обращая внимая, на недоуменные лица. Я на любви летать хочу.
Понимаешь? Я плакать в них хочу, в родные, слезами настоящими. Я жить хочу, без грима для них только.