Начало: «Раздел первый» http://www.proza.ru/2014/12/28/462
Предыдущая часть: «Раздел второй» http://www.proza.ru/2014/12/28/1978
Раздел третий
Первое, что я сделал на следующий день, это отодрал доски от дверей той единственной заколоченной комнаты, в какой только и мог исчезнуть Малый Человек, если он был существом из плоти и крови. Гвозди заржавели, филенки на дверях были целыми, в комнате лежал слой пыли на три пальца. Там никто не мог спрятаться, и я опять заколотил двери. Потом я обследовал все комнаты во втором крыле и убедился, что спрятаться там негде. Над коридором, где я слышал шаги, был чердак, на котором также не было следов. Справа были двери в мою комнату и комната хозяйки, глухая стена и за ней парк.
От всего этого в меня начало кружиться в голове. Неужели действительно существует на свете что-то сверхъестественное? С этим я, закаленный «афеист», никак не мог согласиться.
Мне пришла в голову мысль, что надо пойти в библиотеку и узнать, наконец, что это за дикая охота, про какую мне было неудобно расспрашивать хозяйку. Кстати, я надеялся отыскать там какой-либо старый план дома, чтобы потом начать методические поиски. Я знал, что в наших старых дворцах бывали иногда так называемые «слушалки», то есть тайные пробои в стенах. В них обычно были замурованный «усилители», - особой формы кувшины, что усиливали звук, - и хозяин мог, находясь в другом конце дворца, хорошо слышать, что говорят гости или слуги в этом конце.
Возможно, и тут было нечто подобное. Какая-нибудь экономка ходила ночью на первом этаже, а шаги ее были слышны тут. Это была слабая надежда, но чего не бывает...
И я направился в библиотеку, которая размещалась в бельэтаже, между первым и вторым этажами, в отдельном крыле.
Редко мне случалось видеть такие запущенные комнаты. Паркет выбит, огромные окна в пыли, люстры на потолке в пыльных чехлах. Видимо, это была самая древняя часть дома, «замчище», вокруг которого потом возник сам дворец. Это пришло в мою голову, когда я увидел перед самой библиотекой странную комнату. И тут был камин, но такой огромный, что зубра можно было зажарить, и даже гнезда от вертелов еще остались на его стенах. Окна маленькие, из цветных стеклышек, стены грубо оштукатурены; на потолке перекрещиваются тяжелые квадратные балки, покрытые закоптевшей резьбой. А на стенах старое грубое оружие.
Словом, это была комната тех «добрых старых времен», когда паны вместе с хлопами собирались в один зал и сидели зимними вечерами при огне. Пани и чалядницы пряли, пан играл с хлопцами в «двадцать пальцев» или в кости. Ах, идиллические старые времена! И куда, зачем вы только исчезли? Правда, потом между одним и другим могло случиться такое, что - только послушаешь - кровь леденеет и жить не хочется, но это же глупость, на это обращают внимание только сентиментальные хлюпики.
Простите меня, почтенные читатели, что я не могу пройти мимо ни одной комнаты, чтобы не рассказать о ней. Что поделаешь, на старости лет человек становится болтливым. И, к тому же, вы такого никогда не видели и не увидите. Возможно, кому-то будет интересно.
Библиотека была под стиль передней. Высокие своды, окна на колонках, кресла, обитые рыжей от старости кожей, огромные шкафы мореного дуба и книги, книги, книги.
Ну, как пройти мимо них и не сказать вам хоть пару слов! У меня слюна течет от одних воспоминаний. Давние пергаментные книги, книги на первой пористой бумаге, книги на желтой от старости, гладкой лоснящейся бумаге. Книги ХVІІ столетия, какие сразу узнешь по сорту кожи на переплетах. Рыжая кожа переплетов ХVІІІ столетия; деревянные доски, обтянутые тонкой черной кожей, на переплетах книг ХVІ столетия.
И названия, Боже, какие названия! «Катэхізіс роускі», «Сапраўдная хроніка Яна Збароўскага», «Варлам-індзеянін», «Прытча пра славія», старые шестидневники, «Пчала працавітая», рукописные сборники старых легенд, «Gesta Romanorum» из двухсот рассказов, «Трышчан і Ізота», «Бава» в белорусском варианте, «Анафегмы», «Прамова Мялешкі» - это был клад. А более новые манерные книги с длинными названиями вроде: «Плаценне амурнае, або тысяча спосабаў, якімі адарыраваны кавалер свой прадмет да згоды з амурнай пажадлівасцю сваёй прывесці можа». Но хватит, иначе я рискую никогда не закончить своего описания.
Я так увлёкся книгами, что не сразу заметил в комнате другого человека. А он между тем поднялся из кресла и выжидательно смотрел на меня, немного наклонив голову. На губах его была приятная улыбка, большие глаза ласково улыбались. Одной рукой он застенчиво придерживал на животе халат. Мы отрекомендовались.
- Андрей Белорецкий.
- Игнась Берман-Гацевич, управляющий, - сказал он тихим вежливым голосом.
Мы сели. Я смотрел на этого человека, заинтересованный. Что могло держать его в ужасных Болотных Елях? Деньги? Их не было. А он, как будто стремясь ответить на мои мысли, сказал:
- Видите, какие книги. Ради них и держусь тут. Книголюб.
Книголюб был невысокий, плохо сбитый человек. Лицо его, мягкое и нежное, слишком мягкое для мужчины тридцати пяти лет, был румяно неживым румянцем, как на фарфоровой кукле. И вообще он был слишком «кукольный». Большие серые глаза, длинные ресницы, ровный прямой носик, тонкие, приятно сложенные губы. Пастушок из табакерки. И борода у него росла слабая, как у многих белорусов из нездоровых болотных мест.
- Вы, наверно, из северной Менщины? - спросил я.
- О, пан не ошибается, нет, - сказал он. - До этого жил в губернском городе. А сейчас тут.
Если бы у меня спросили, какая черта этого человека прежде всего бросается в глаза, я бы сказал: «Старомодная галантность». Он был прекрасно воспитан, этот куклёныш, воспитан в духе провинциальной шляхетской гжечности, какая смешит нас. Когда смотришь на таких людей - так и кажется, что в их семьи дети, играя в прятки, прятались под широченную, в шесть полотнищ, шерстяную юбку бабушки, какая - бабушка, а не юбка - вязала чулки или штопала новые носки, чтобы не так быстро прорвались.
И, однако, это впечатление быстро рассеивалось. Что-то пуритантско-чёпорное, жестковатое было в этих глазах, в поджатых губах.
Но того, что дано, не отберешь. Это был действительно знающий книги человек. Через двадцать минут разговора я понял это, мало того, убедился, что этот самоучка знает древнюю литературу не хуже, чем я, человек с университетским образованием.
Поэтому я навел разговор на дикую охоту. У Бермана губы сложились, как куриную гузку.
- Почему пан интересуется этим?
- Я этнограф.
- О, тогда конечно, конечно. Но моя скромная особа не может рассказать этого так, как надо для высокого гостя. Мы лучше дадим слово пожелтевшим страницам книг. Пан разбирается в литературном языке ХVІІ столетия?
Он открыл один из шкафов артистическим движением (пальцы у него были тонкие и в два раза длиннее нормальных), подняв облачко пыли.
И вот на моих коленях лежал огромный том, исписанный каллиграфически мелкими, рыжими от старости буквами.
«Року тисеча шесть сот первого не было покоя на этой земле. Только что копны судья Болванович дело рассмотрел про убиение и ядоносный морд через хлопов пана милостивого их Янука Бобоеда. И в других обителях такожде покоя не было. Дубина к месту Витебскому подходил, под Кричевом и Мстиславом и у нас хлопы морд, и убийство, и вред чинили. Четырнадцать панов убили. Иже без бытности нашей, говорили, еще троих били так, что от того биения не знали, како живы будут».
Но вам, наверняка, тяжело читать такое. Потому я просто перескажу вам содержание этой старой легенды.
Дело было в том, что в те времена бунтовали не только хлопы. Бунтовала и древняя белорусская шляхта, обиженная новыми порядками. В околицах Болотных Елей было в особенности неспокойно. Тут, в Ходановской пуще, сидел хромой батька Ярош Штамет, который поддерживал очень родовитого белорусского пана Стаха Горского, что был в родстве через предков прежнему князю виленскому Александру. Этот молодой и честолюбивый человек поставил перед собою цель: добиться самостоятельности. Для этого были все условия: королевская кровь, какая текла в его жилах (тогда на это очень обращали внимание), поддержка окружающего панства, огромные воинские силы, поддержка православных и «лесных братьев», талант воина, а главное - ужасающая нищета, целиком безнадежное существование крестьян. Молодого руководителя по всей окрестности называли уже, не стыдясь, королем.
Но он пока что собирал силы и дипломатично туманил глаза представителям государственной власти. Силы его, как говорила рукопись, достигали уже восьми тысяч всадников, какие частично прятались в пуще, частично находились при его дворце.
Наконец глубокой осенью 1602 года все было готово. По окружающим церквям крестьяне давали присягу королю Стаху, и он неожиданным ударом овладел сильным замком в современном уездном городке. Ждали только Яроша Штамета с хлопцами, а поскольку армия была сильной, а король решительным - вполне могло случиться, что в историю Беларуси была бы записана новая яркая страница.
Не высказывал особенного восхищения королем Стахом только Роман Яновский, сильный магнат, властелин Болотных Елей. Король подозревал, что Роман вступил в предосудительные сношения с гетманом литовским и даже римской церковью. Он предупредил Яновского, что это опасно для него закончится. Яновский заверил его в своем уважении и преданности, и король Стах поверил, даже облобызался с Романом, даже смешал в чашке свою и его кровь, которую потом выпили обе договорные стороны. Стах даже послал Роману серебряную посуду.
Неизвестно, что заставило Романа решиться на следующее. Честолюбие или вероломство, или, может, еще что. Он же был другом законному королю. Он пригласил короля Стаха на охоту, и тот выехал к нему со своим небольшим охотничьим отрядом человек в двадцать. Штамет должен был появиться в замке завтра, времени было достаточно. Король решил позабавиться, тем более что предмет охоты был очень соблазнительный: болотная рысь, существо, которое напоминало размерами и окраской тигра и уже тогда была редкой в наших пущах, а потом, лет через сотню, совсем исчезла, и про нее даже забыли.
«И черную измену задумал он, пан Роман. Хотя и был король Стах мужицким королем, хотя и поднялся против божьих властей, но разве не благословил бы Бог и его власть, если бы он захватил трон предков своих?
И приехал король Стах в Болотные Ели, и тут ему дворец огнями украсили и пир устроили. И он пил и тешился с паном Романом и другими панами, а панов тех было, может, сотня и еще три десятка. А ночью поехали они на охоту, поскольку ночи стояли светлые, а в такие ночи болотная рысь оставляет камыши, и ходит на нашей равнине от Болотных Елей вплоть до урочищ Курганы и Пнюхи, и ловит не только скотину, но и одиноких людей, - поэтому и ненавидят ее все, поэтому и уничтожают, что она - людоед: волк минует, и лесная рысь чаще всего минует, а болотная не минует.
И гости все поехали, а Роман, с охотой короля Стаха, и старым своим верным доезжачим Аляхно Вороной, и мелким шляхтичем Дуботовком поехали на болотную рысь. А ночь такая была, что чуть месяц светил, и смутно все было, и плясали по болотам, несмотря на осень, болотные синие огни.
А огни человеческие погасли в домах, и, может, даже Бог, по неопределенной мудрости своей, погасил огни и в некоторых душах человеческих. И отбились от загонщиков своих пан Роман и король Стах.
Не успели и осмотреться они, как прыгнул с кочки лемпарт болотный, сбил ударом своей груди в грудь коня Романа и выдрал у коня того кусок живота с кишками вместе, поскольку такой уж привычка болотной рыси. И упал пан Роман, и почувствовал ужас смертельный, поскольку зверь пылающими глазами смотрел в лицо его, и был он, этот зверь, шире его и длиннее.
Но тут король Стах спрыгнул со своего коня дрожащего просто на спину зверю, схватил его за ухо, оторвал морду от лежачего и кордом, коротким мечом, полоснул его па глотке. Лемпарт отбросил его ударом лапы, и Стах отлетел, а зверь насел на него, умирая, но тут и пан Роман вскочил и разбил череп страшилища своим боевым чеканом. Так и лежали они втроем; и пан Роман помог королю встать, поцеловал в губы и сказал:
- Квиты мы с тобой, брат. Ты мне жизнь спас, а я твою душу спас искренне.
А потом встретили их охотники, и решили они ночь провести вместе в лесу и еще пить и гулять, поскольку еще не достаточно было для их души, и сердце их после битвы с лемпартом просило вина. И разложили они костёр в лесу заповедном, и начали пить. А тьма стала такая, когда исчез месяц, что, отойди дальше от костра, и не увидишь пальца на руке. Взяли они бочки вина, что привез Роман, и пили, развлекались. И никто не знал, что вино то было отравленное, только Роман, Ворона и Дуботовк заранее себя к той отраве приучили.
И все пили, только король Стах пил мало.
Подожди, Роман. Что ты делаешь, Роман? За землю свою хотел кости свои сложить этот человек. Что же ты божье предопределение собой заменить хочешь? Панство своего тебе жаль, а подумал ли ты, что топчут волю народа твоего, язык и веру его, душу его? Не думаешь ты про это, зависть и честолюбие в сердце твоём.
И так они пили, пока не стали у людей из охоты короля Стаха закрываться глаза. Но король все говорил, какими счастливыми он сделает всех, когда сядет на трон предков своих.
И тогда пан Роман взял свой корд, взял его за рукоять обеими руками и, подошедши к королю Стаху со спины, вознес корд над его головой и потом опустил этот корд острием на затылок короля Стаха. Тот клюнул носом, потом поднял голову, посмотрел в глаза Роману, и лицо его, залитое кровью, было какк вопль ужасный к Богу о мести.
- Что же ты сделал! Ты же побратим мой, брат.
А потом, силясь встать, крикнул:
- Многих людей лишил ты сейчас счастья. Зачем продал ты свой народ, отступник?
Роман второй раз ударил его мечом, и тот упал, но дар слова не покинул еще его губ:
- Сейчас держись, предатель. Проклятие моё на тебя и на твой черный род! Пусть станет камнем хлеб у губ твоих, пусть бесплодными будут жены ваши, а мужи захлебнутся собственной кровью!
И потом сказал он жалостным от слабости голосом, но жестко:
- Продал ты свой край, бывший побратим. Но мы не умрем. Мы еще явимся к тебе, и к детям твоим, и к потомкам твоим, я и моя охота. До двадцатого колена будем мы мстить безжалостно, и не спрячетесь вы от нас. Слышишь, до двадцатого колена! И каждое из кален твоих будет дрожать больнее и ужаснее, чем я сейчас, у ног твоих.
И уронил голову. А его остолбеневшая охота наконец спохватилась и схватилась за ножи. И они бились двадцать против троих, и драка была ужасной. Но трое одолели двадцатерых и убили всех.
А потом они приторочили трупы и раненых, какие жалостно стонали, к собственным коням и настегали их, и кони помчались как раз к Волотовой прорве, не разбирая дороги.
И никто не заметил, что в теле короля Стаха еще была искра жизни. Кони летели в ночь, и слабый месяц освещал их длинные гривы, и где-то впереди бегали по кочкам синие огни.
И из этого ужасного стада доносился голос короля Стаха:
- Дьяволу отдаю душу свою, поскольку не помогает Бог. Держись, Роман, мы прискачем к тебе конные! Дрожи, Роман, трясись, исконный враг! Мы придем! Мы отомстим!
И никто не знал, что правда была в этих словах, что оружием дьявола, правды, мести и кары появился король Стах. Не за то мстил он, что убил его Роман. Убийство никогда не получит такой кары, если это не убийство побратима.
Недолго они зажились на свете. Доезжачий Ворона первый увидел тени Стаха и его приспешников через две недели. Не разбирая дороги, мчалась дикая охота по самой ужасной топи, по лесу, по воде протоков. Не бряцали узды, не звенели мечи. На конях сидели молчаливые всадники, и болотные огни катились впереди дикой охоты короля Стаха как раз через топь.
Аляхно сошёл с ума. Погиб после того и Дуботовк. Гетман литовский рассеял мужичьи полки, которые остались без руководителя, в драке погиб Ярош Штамет. А Роман Яновский был живой и смеялся.
И однажды он был на охоте и возвращался один через вересковую пустошь домой. Месяц слабо светил на вереск. И вдруг забегали где-то сзади синие болотные огни, и долетело с той стороны пение рогов и чуть слышимый стук копыт. А потом появились тусклые тени всадников. Гривы коней веяли по ветру, бежали перед дикой охотой гепарды, спущенные с поводков. И беззвучно по вереску и топи летели они. И молчали всадники, а звуки охоты долетали откуда-то с другой стороны. И перед всеми скакал, освещенный месяцем, туманный и огромный король Стах. И горели глаза коней, и людей, и гепардов.
И Роман побежал, а они беззвучно и быстро скакали за ним, и кони иногда перебирали ногами в воздухе, и пел дикий вереск, и месяц равнодушно смотрел на погоню.
И Роман трижды крикнул: «Дикая охота!..» таким голосом, что услышали даже люди в окружающих домах.
А потом дикая охота нагнала его, и сердце его не выдержало. Так погиб Роман.
Многие с того времени видели на торфяных равнинах дикую охоту Стаха. И хотя наказывала она не всех, но мало у кого не разрывалось сердце, когда видел он на болотах сумрачные тени всадников.
Так погибли сын Романа и сын его сына, после смерти какого я и пишу про это на научение и ужас его потомков, которые, может, и смогут добрыми делами избавить силы седое давнее проклятие.
Остерегайтесь топи, люди, остерегайтесь болот ночью, когда синие огни собираются и начинают пляски на самых гиблых местах. Там часто ночью увидите вы двадцать всадников на вороных дрыкгантах.
И главный всадник мчит впереди всех. Шляпа с заломленными полями надвинута на его глаза, ноги привязаны к седлу. Не звенят мечи, не ржут молчаливые кони. Только иногда откуда-то издали доносится пение рога. Развеваются гривы, болотные огни сияют под ногами коней.
По вереску, по гиблой топи скачет дикая охота и будет скакать до тех времен, пока существует мир. Оно - наша земля, нелюбимая нами и страшная. Сжалься над нами, Боже!»
Я оторвался от бумаги и встряхнул головой, желая избавиться от диких образов. Берман выжидательно смотрел на меня.
- Ну, что, пан, извиняюсь, думает про это?
- Какая ужасная, красивая и фантастичная легенда, - искренне воскликнул я. - Так и просится под кисть великого художника. И что только можно придумать!
- О, как бы это, простите, была только легенда... Вы знаете, я вольнодумный человек, я атеист, как каждый человек, который живет душой в нашем высокообразованном веке. Но в дикую охоту короля Стаха я верю. Да и странно было бы не верить. От нее погибли потомки Романа и почти вымер род Яновских.
- Послушайте, - сказал я. - Я уже говорил это одному человеку, но скажу и вам. Я могу восхищаться старыми легендами, но что меня заставит верить им? Потомки Романа погибли «от охоты» двести лет тому назад. В те времена могилевская летопись серьезно утверждала, что перед войной на могилевских стенах, куда и человек не может взобраться, являлись кровавые отпечатки ладоней.
- Да, я помню это, - ответил книголюб. - Можно было бы привести и дальнейшие приметы, но они... м-м-м... немножко фривольные. Наши предки были такие грубые люди.
- Ну, вот видите. - сказал я с укором. - А вы верите в охоту...
Кукольный человек, как мне показалось, колебался.
- Ну, а что бы вы сказали, почтенный, когда бы я заявил, что видел её?
- Басни, - жестко отрубил я. - И не стыдно вам пугать такими словами, такими сообщениями женщин?
- Это не басни, - порозовел Берман. - Это серьезно. Не всем быть героями, и я, искренне говорю, боюсь. Я даже не ем сейчас с хозяйкой за одним столом, поскольку на таких тоже упадет гнев короля Стаха. И помните, в рукописях...
- И как вы видели дикую охоту?
- Так, как и тут, в книге. Я был в Дуботовка, соседа Яновских, - между прочим, потомка того Дуботовка. - И возвращался от него. Я шел вересковой пустошью, как раз у огромной груды каменьев. И ночь была светловатая. Я не услышал, как они появились. Они мчали мимо меня как раз по топи. О, это было ужасно!
Что-то мутное плеснулось в его глазах, и мне подумалось, что в этом доме, и, наверняка, и по всей равнине, плохо делается с мозгами людей.
«Есть ли тут хотя один нормальный? Или, может, все безумцы?» - подумал я.
- Главное, они мчали почти беззвучно. Кони, знаете, такой древней породы, которую сейчас с огнем не найдешь: настоящие полесские дрыкганты с подрезанными жилами у хвостов. Гривы веют по ветру, плащи-велеисы...
- Велеисы одевались только на панцирь, - непочтительно перебил я. - А какой панцирь может быть на охоте?
- Я знаю, - просто и очень искренне ответил кукольный человек, направив на меня большие, смирные, как у оленя, глаза. - Поверьте, если бы я врал, я бы мог придумать что-то более ловкое.
- Тогда простите, - растерялся я.
- Велеисы треплются за спинами людей. Копья торчат в воздухе. И мчат, мчат они, как нашествие.
- Еще раз простите, почтенный пан. А скажите, может, на ужин у соседа угощали медом?
- Я не пью, - с достоинством поджал губы Берман-Ганцэвич. - Я говорю вам, они не оставляли даже следов за собой, и туман скрывал ноги коней. И лицо короля. Оно было совсем спокойное, безжизненно-мрачное, сухое и совсем-совсем серое, как туман.
Самое главное, они приезжали к дворцу Яновских в ту ночь. Мне рассказали, когда пришел, что в полночь загремело кольцо на дверях, и голос крикнул: «Роман в двадцатом колене, выходи!»
- Почему Роман?
- Потому что Надежда - последний потомок Романа, как раз двадцатое его колено.
- Не верю, - опять сказал я, сражаясь до конца, поскольку лицо у Бермана было действительно белое. - Давайте родословец Яновских.
Берман с готовностью вытянул какую-то книгу и развернул пергаментную вкладку с «деревом достоинства». И действительно, девятнадцать поколений шло от Романа Старого. Ниже девятнадцатого колена, опять Романа, была надпись, сделанная мелким почерком: «26 октября 1870 года родилась дочка моя, Надежда. Последнее, двадцатое, наше колено, единственный мой ребенок. Жестокая судьба, сними с нас свое проклятие, пусть погибнут только девятнадцать поколений. Сжалься с этого маленького комочка. Возьми меня, если так нужно, но пусть выживет она. Она же последняя из рода Яновских. Уповаю на тебя».
- Это отец ее писал? - спросил я, растроганный, и подумал, что мне было в год рождения этой девочки восемь лет.
- Да, он. Видите, он предчувствовал. Его судьба - доказательство правдивости легенды про короля Стаха. Он знал ее, они все знали, поскольку проклятие висело над потомками этих несчастливцев, как топор. Тот помешается, того убьют за деньги братья, тот погибнет во время охоты. Он знал и готовился: обеспечил девушке хотя ничтожный, но доход, нашел заранее опекунов, сложил завещание (кстати, я боюсь этой осени, многие из Яновских не доживали до совершеннолетия, а через два дня будет ее день рождения, и уже дважды являлась дикая охота под стенами дворца). Роман никогда не выходил ночью из дворца. Но два года тому назад Надежду Романовну взяла в гостьи ее далекая родственница по матери, жена шляхтича Кульшы. Девочка задержалась у нее допоздна. Роман был такой человек, что очень нервничал, когда ее не было дома. А дом Кульшей был у самой Волотовой прорвы. Он сел на лошадь и поехал. Девочка вернулась домой с Григорием, сторожем Кульшы. А пана нет. Поехали искать. А была осень, время, когда охота короля Стаха является особенно часто. Мы ехали по следам панской лошади, я и Григорий. Я боялся, а Григорий - ни капли. Следы вели сначала па дороге, потом свернули и начали вилять по лугу. И сбоку Григорий отыскал другие следы.
Он был хороший охотник, этот Григорий. Какой ужас, пан! Следы были от двух десятков коней. И подковы старые, с трезубцем, похожим на вилы. Таких давно не куют у нас. И иногда эти следы исчезали и являлись через двадцать, через тридцать шагов, будто лошади летели в воздухе. Потом мы отыскали пыж от панского ружья, я узнал бы его из сотни. Григорий вспомнил, что, когда он вез девочку домой, кто-то стрелял у прорвы. Мы погнали коней быстрей, поскольку прошло часов пять, ночь уже темнела перед рассветом. Скоро мы услышали - где-то ржал конь. Мы выехали на большую прогалину, какая заросла вереском. Тут Григорий отметил, что кони дикой охоты развернулись в лаву и пошли галопом. А конь хозяина несколько раз споткнулся, видимо, усталый. - Голос Бермана вдруг одичал и пресекся: - И в конце прогалины, как раз там, где начиналась прорва, мы увидели еще живого коня, который лежал со сломанной ногой и кричал так ужасно, как человек. Григорий сказал, что пан должен быть где-то тут. Мы нашли его следы, которые шли от топи. Я тронул по ним, но они дошли к коню, почти к коню, и исчезли. Тут на влажной почве были вмятины, будто человек упал. И дальше ничего. Главное то, что следов рядом не было. Охота повернула саженях в десяти от того места. Либо Роман вознесся на небо, либо кони короля Стаха домчали к нему в воздухе и захватили с собой. Мы подождали около получаса, и, когда начался настоящий мрак, Григорий хлопнул себя по голове и приказал мнё надергать бересты. Я, шляхтич, подчинился этому хлопу: он был тогда властный, как магнат. Когда мы зажгли бересту - он склонился над следами. «Ну, что скажешь, пан?» - сказал он с видом преимущества. «Я не знаю, зачем ему понадобилось идти от топи, не знаю, как он туда попал», - ответил я растерянно. Тогда этот хам расхохотался... «Он и не думал идти от топи. Он, сударь, шел в топь. И ноги у него вовсе не были выкручены задом наперед, как ты, возможно, думаешь. Он отступал, отступал к топи от чего-то ужасного. Видишь, вот тут он хлопнулся на землю. Лошадь сломала ногу, и он перелетел через голову. Он, если хочешь знать, подвернул ногу: видишь, шаг правой ноги больше и глубже, значит, он подвернул левую ногу. Он отступал к топи задом. Пойдемте туда, там мы увидим, наверняка, и конец». И действительно, мы увидели и конец. Там, где был резкий обрыв в топь, Григорий посветил берестой и сказал: «Видишь, тут он поскользнулся». Я держал его за пояс, а он полез ч этого обрывчика и позвал меня: «Смотри». И тут я увидел голову Романа, какая торчала из рыжей масляной поверхности прорвы, и скрученную руку, какой тот успел ухватиться за корневище от какого-то истлевшего дерева. Мы вытянули его с большими трудностями, вытянули мертвого: в этих прорвах часто бьют подводные источники, и он просто замёрз. И еще, к тому же, и сердце не выдержало, как говорил потом врач. Боже, на лице его был такой ужас, какой нельзя пережить и остаться живым! Потом девушка чуть не помешалась, когда увидела. На руке какой-то укус, ворот порван. А тогда мы приторочили труп к седлу и поехали. И вот не успели мы отъехать и тридцати шагов, как увидели: через просеку плыли смутные конные тени. Странно было то, что вовсе не гремели копыта. А потом запел рог где-то совсем в другой стороне и так приглушено, будто через вату. Мы ехали с трупом угнетенные, кони нервничали, они слышат мертвое тело. И ночь была, ох, какая ночь! И где-то пел рог дикой охоты. А сейчас опять... Наступает время мести.
Он умолк, воткнув лицо в ладони, пальцы на каких, белые, артистические, были длиннее пальцев обычного человека в два раза. Я молчал, и вдруг меня прорвало:
- Как вам все же не стыдно. Мужчины, взрослые, большие мужчины! И не можете защитить. И пусть бы это был даже сам дьявол - бейтесь, черт вас порви! И почему эта охота является тут только иногда? Почему при мне еще не было?
- Даже если они являются часто, они не приходят в ночи на святые дни, а также в среду и пятницу.
- Гм, странные призраки... А в воскресенье? - У меня все больше шевелилось на дне души желание дать по этой фарфоровой, дряблой, безвольной морде, поскольку такие не способны ни на добрый поступок, ни на криминал - не люди, а мокрица-трава на грядке. - А в филипповку, на петровки они являются, когда они такие уже святые привидения?
- На воскресенье Бог дал им разрешение, поскольку, как помните, Стах был убит также в воскресенье, - совсем серьезно ответил он.
- Так что же он тогда такой, ваш Бог? - загремел я. - Он что, стакнулся с дьяволом? Он что, мерзавец, за кровь одного берет душу у невинных девчат, у каких крови того Романа, может, одна капля!
Он молчал.
- Пятьсот двадцать четыре тысячи двести восемьдесят восьмая часть крови Романа в ее жилах, - подумав, мгновенно подсчитал я. - На что он тогда способен, этот ваш Бог?
- Не кощунствуйте, - испуганно ойкнул он. - За кого вы заступаетесь?
- Слишком много чертовщины даже для такого дома, - не успокаивался я. - Малый Человек, Голубая Женщина, а тут еще эта дикая охота короля Стаха. Осада и изнутри и снаружи, чтобы он сгорел, этот дом!..
- Мгм, искренне говорю вам, почтенный пан, что я не верю в Человека и Женщину.
- Их видели все. И вы также.
- Я не видел, я слышал. А природа звуков неизвестно нам. Да и к тому я расстроенный человек.
- Видела хозяйка.
Глаза Бермана скромно опустились. Он поколебался и сказал:
- Я не способен ей во всем верить. Она... ну, словом, мне кажется, ее бедная головка не выдержала этих ужасов. Она... м-м... своеобразный в психических отношениях человек, чтобы не сказать больше.
Я также думал про это, потому смолчал.
- Но я также слышал это.
- Дикарство. Это просто акустический обман. Галлюцинация, почтенный пан.
Мы посидели молча, я чувствовал, что сам начинаю бесноваться от милых приключений, какие тут происходили.
В ту ночь мне приснилась: беззвучно скачет дикая охота короля Стаха. Беззвучно ржут лошади, беззвучно опускаются копыта, качаются чёткие поводья. Холодный вереск под их ногами; мчат серые, наклоненные вперед тени, и болотные огни горят на лбах коней. А над ними, в небе, горит одинокая, острая, как иголка, звезда.
Когда я просыпался - я слышал в коридоре шаги Малого Человека и иногда его тихий жалостный стон. А потом опять черная бездна тяжелого сна, и опять скачет по вереску и топи стремительная, как стрела, охота.
продолжение «Раздел четвёртый» http://www.proza.ru/2015/01/03/897