Памяти Владимира Викторовича Орлова (1936 – 2014)
«Удар, удар... Еще удар...
Опять удар – и вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушел...
Вот апперкот – я на полу
И мне нехорошо!»
Из «Песни о сентиментальном боксере»
Владимира Высоцкого
Пойдите ночью на московскую улицу.
Найдите троллейбусную остановку.
Встаньте под легкую крышу.
Ждите.
Скоро или нет, но, в конце концов, вы растворитесь в звуковом дыхании ночного города.
И тогда хитросплетения сетки проводов над дорогой начнут тихонько вибрировать, потом по ним пробежит нервная дрожь, затем, судорожными вздохами, торопливое жестко-проволочное цыканье, и пауза – ненадолго перепляс токопроводящих путей прекратится.
Не уходите, иначе пропустите самое интересное.
Вдруг, откуда-то издалека, из городских недр, из многострадальных переплетений московских внутренностей донесутся до вас несколько надтреснутых саксофонных возгласов, выдающих работоспособность пневматики и тормозов невидимого пока транспортного средства, и опять ненадолго вернется первородная ночная атмосфера.
Потом пунктиром по проводам пробегут световые всполохи, из дальнего переулка, словно из-за ширмы, выкатятся шары-апельсины огней, плывущих ровнехонько по центру условной трубы, ограниченной асфальтом, паутиной проводов, одетыми в чугунные юбочки столбами и проблесками двойной сплошной дорожной разметки.
Все ближе и ближе загадочные огни.
Совершенно неожиданным световым взрывом апельсины желтоватых фар вдруг распадутся на мелкие квадратики-фасетки, в опасной близости промелькнут пять черных неповторяющихся букв «впарк», «шш-шырп, туу-тутуух» – толстая световая гусеница, не остановившись, ловко продавит свои яркие членики-окна мимо вас в другой конец транспортного тюбика, и городское чудо растворится в московской ночи, оставив после себя еле различимые запахи трансформаторного масла и чуть пригорелой резины, а также горькое ощущение оскорбления непониманием.
И тогда вам станет понятен сокровенный смысл слова «мимо».
Ведь только что «мимо» вас проехал не старенький московский троллейбус, а чемодан с многочисленными Кудасовыми и Муравлевыми, случайными домовыми Артемом Лукичом и Константином Ивановичем (да-да, тот самый, что с Таганки), а также отдельными просто демонами, многочисленными демонами на договоре, чихающими гипсовыми Гретами, синими быками Кармадонами, и полным штатом сотрудников Канцелярии Улавливания Душ и Управления Женских Грез…
В Останкино, или на Ленинградке, или Моховой, и даже на набережной у Киевского вокзала – так будет всегда в этом странном городе.
А вот в испанских городах троллейбусов нет.
Зато в других уголках живут странные древние животные, называемые «верблюдами».
***
Шел густой бархатистый снег. В сумерках по обочине заснеженной подмосковной дороги легкой рысью строго на юго-запад двигался двугорбый верблюд. Изогнутая шея была неподвижна относительно перемещавшегося большого тела, а расклешенные шерстистые ноги, переставляемые животным с механической точностью, методично пережевывали метры пространства. На бело-жёлтые, словно прокуренные, неровные космы шерсти, большими островами покрывавшие бока животного, налипали крупные снежные ошметки, кое-где образуя кристаллообразные сосульки, нежно и мелодично позвякивающие во время перемещения.
Проезжающие встречные и попутные машины снижали скорость, бибикали и мигали дальним светом, однако верблюд не обращал на них никакого внимания. Сквозь новогоднюю метель он двигался не быстро и не медленно, а ровно с той скоростью, которая могла с достаточным сохранением физических сил привести к цели, в далекую страну, лежащую за высокими горами Пиренеями.
***
«Ну, ваще! Зачем мы сюда приехали? Снега нет. Погулять негде. Горок нет. Не покатаешься. А Петька сейчас, наверное, во дворе крепость снежную делает. И, конечно, потайной ход для отступления забудет сделать. Меня-то нет, напомнить некому».
Девятилетний Борька грустил в кресле. Родители ушли за покупками и оставили его одного в номере.
Мальчик зевнул. Где-то в недрах гостиницы пробили часы.
«Ну, ваще! Восемь часов уже. До Нового Года всего ничего осталось, а шнурки еще не в стакане. Куда ж родаки запропастились? Ску-чнаа! Рисовать неохота. Хорошо хоть, типа, елку перед уходом нарядили. Даже елок-то настоящих тут нет. Мама-то все время причитала: «Ах, Испания, Испания! Ах, Ано Нуэво, Ано Нуэво!» А вокруг только деревья с этими, как их там? Нараньи, вроде бы, по-ихнему. А по-нашему апельсинки. Вот и притащили это уродское чудо в кадке. Мне оранжевый цвет уже надоел!».
В углу стояло украшенное мишурой и блестками большое до потолка апельсиновое дерево, на котором среди тусклых плодов были развешены сверкающие синие, красные и серебристые шары. Кадка была укрыта белой простыней, а рядом стоял метровый пластиковый Дед Мороз, повернутый к мальчику сутулой спиной.
***
Верблюд жил при чайхане около деревни Волково.
Лет десять назад хозяин заведения, узбек по национальности, привез сюда верблюжонка («вах, вах, слушай, совсем дешево Москва троллейбусный парка взял, бородатый старух продал»), выкормил, вырастил и посадил на привязь в качестве живой рекламы своего частного предпринимательства. Летом большую часть времени флегматичный бактриан лежал на зеленой лужайке и дремал, чуть свесив на сторону верхушки двух горбов, оживляясь лишь когда гости затевали шумные приготовления по поводу шашлыков, а на зиму верблюда переселяли в старый коровник.
Но каждый раз в новогоднюю ночь он убегал в юго-западном направлении.
И каждый год утром первого января хозяин вместе с цветастыми охалаченными домочадцами отлавливали рекламного питомца («ай-ай-ай, слушай, бадик-верблюда, сам большой хвост короткий, опять убежала, ай-ай-ай!»), с мужским гиканьем и женскими визгами грузили в старенький пикап и доставляли обратно в теплые объятия запаха коровьего навоза.
До весны, до первой зеленой травки на лужайке перед чайханой...
Но на следующий год в восемь часов вечера предновогоднего дня верблюд опять подавался в бега.
***
«Ну, ваще! Папахен-то тоже хорош! Скупердяй! По дешевке какого-то пыльного, корявого Деда Мороза на блошином рынке прикупил».
Борька отложил фломастер, которым рисовал на листке план снежной крепости, достал из кармана маленький баллончик и «пшикнул» два раза себе в рот.
У мальчика была астма, и, как ни странно, болезнь обострялась в зимний период. Собственно говоря, перемена климата в лечебных целях и была причиной встречи Нового Года в Испании, на берегу Средиземного моря.
«Чего там они еще свистели про этого недоделанного Деда Мороза? Ага, вспомнил. Вот, мол, пусть пока спиной постоит, а когда Новый Год наступит, тогда и подарки появятся, и кукла лицом повернется. А пока, сынок, не заглядывай ему в лицо. Ниизя, типа! Ну, ваще! Папахенские сказки-рассказки!»
Борька смял лист бумаги, скатал ком и швырнул его в фигурку под нарядным апельсиновым деревцем.
«Получай, сутулый, по кумполу! За меня и Петьку! Где моя плейстейшн с двумя джойстиками?»
Белый ком угодил точнехонько в пластиковую голову.
Раздался глухой «бум!», а потом Дед Мороз сказал женским голосом «ой!» и со скрипом повернулся.
Мальчик открыл рот.
– Ну, здравствуй, кверидо амиго!
Борька закрыл рот и сглотнул слюну.
– Ну, ваще! Ты кто?
– Я Кавидад де Вакуидад. Но для друзей можно просто донна Кавидад, – и бывший Дед Мороз подмигнула мальчику нарисованным глазом.
– Кави… Ваку… Дад… Баб… – Боря задумался. – Женщина? Баб Мороз? А почему с бородой?
– Так я же из троллей. Горных. Древнего пиренейского рода, между прочим, – и ожившая фигурка горделиво подняла голову, отчего седая борода стала торчком, почесала правую подмышку и направила левый указательный палец в потолок. – А у троллей женщины всегда с бородами. Мы же дальние родственники гномов. Между прочим, о бородатых женах гномов еще Толкиен писал. Классик! Читал?
– Ага, – соврал мальчик, уши стали было розоветь, но потом вспомнил победительницу последнего конкурса «Евровидения» Кончиту Вюрст («у них же здесь все наоборот, ёксель-моксель!»), принял пол новогодней куклы как должное, и внешние слуховые органы быстренько восстановили естественный цвет.
– А ты-то, кверидо амиго, кто таков? – ласковым голосом, словно мурлыча как голодная кошка, спросило существо, представившееся донной Кавидад.
Вообще-то ожившая пластиковая кукла совсем не понравилась Борьке, особенно доставала манера почесывать правую подмышку, но было очень скучно, и, чтобы развеять тоску и одиночество, он стал подробно рассказывать все-все-все и о себе, и о своих непутевых, но богатых родителях, и о России, и о Москве и даже о краснодарских бабушке и дедушке...
***
А летом, в середине июля, к подмосковному бактриану в гости приходил местный дачник Петр Леонидович.
Слегка выпивший по причине собственного дня рождения, он, кряхтя, садился на изумрудную травку рядом с животным, угощал кусковым сахаром, и затевал философский монолог о жизни, периодически сплевывая сквозь дырки, оставшиеся на местах передних зубов.
Петр Леонидович был бывшим боксером со сломанным носом и хорошей пенсией, но выбитые в боях кусательные принадлежности не вставлял из-за боязни потерять почетные профессиональные признаки.
«Эх, верблюжатина! Что ты знаешь о жизни? Вот лежишь здесь, на плоской поляне, жуешь сахар, а, между прочим, весь мир состоит из многих сфер. Выпуклых!».
Бактриан часто прядал ухом от мух, а Петр Леонидович столь же часто прикладывался к двухлитровой банке с пивом.
«Только не гладкие они, сферы эти, а с углами. Ну, как углы чемодана. Нескольких чемоданов. Великого множества чемоданов! Вставленные друг в друга! И они все вращаются! Представь, двугорбый, такое мироздание! Одни чемоданы как… как виолончели, другие как скрипки или альты, и есть чемоданчики поменьше – это смычки. И чемоданы все время трутся отдельными частями. И от трения рождается музыка. Только ни ты, глупое создание, ни я, расшифровавший чемоданное мироустройство, не слышим той музыки чемоданных сфер».
Склонив набок голову с полузакрытыми глазами и неслышно двигая губами, верблюд внимательно слушал монолог дачника.
«Молчишь, бестия заморская? А вот ответь мне, почему музыка сфер есть, а мы не слышим ее?»
Словно от удивления (или обиды?) верблюд опускал нижнюю губу, оголяя крупные желтые зубы.
«Ага, не знаешь! Да потому, глупое жвачное, что мы все время в этой чемоданной музыке живем! Всегда! Каждый день! Каждую ночь! А чтобы слышать музыку, надо быть вне ее! А мы, мы все… в каждом внутреннем углу чемодана понатыканы! Внутри мы этой музыки! Вот так вот, верблюжатина!»
В завершении беседы, когда густая пивная внутренность двухлитровой банки наполнялась летней пустотой, а стеклянная внешняя сущность приобретала мутную липкость, что происходило обычно на исходе второго часа совместного сидения на травке, бывший боксер переключался с философии на личное, и принимался рассказывать о Борьке Буткееве, своем друге детства, пропавшем давным-давно в новогодние праздники в далекой европейской стране Испании.
И тогда веки дремлющего верблюда поднимались, открывая выпуклые темные глаза, в уголках которых стояли прозрачные полукупола слез.
И всегда в самый ответственный момент личного рассказа дачника верблюд начинал надсадно кашлять.
И со словами «да, да, Борька кашлял, прям как ты, тьфу на вас всех, чемоданщиков!», Петр Леонидович, хрустя коленями, поднимался и, слегка покачиваясь, уходил к себе на фазенду спать.
А верблюд, не мигая, смотрел ему вслед сквозь контактные линзы слез.
***
Борьке показалось странным то, что из детального рассказа гостью больше всего заинтересовали московские троллейбусы.
– Ха! Какие славные средства транспорта у вас там! – и донна Кавидад хищно улыбнулась, произнося эти слова. – Говоришь, даже по снегу ездят с помощью электричества? Угу-м, угу-м… Кушать хочется.
При мысли об источниках питания горных троллей у мальчика вдоль спины побежали мурашки.
– А почему ты не предложишь мне перекусить, мой маленький рассказчик дон Б’Орис? – неожиданно вежливо и ехидно спросила гостья.
– Так я ж не знаю, чем вы питаетесь? – Борька решил больше не врать. Себе же хуже получается.
– Ага, а вот с этого надо было начинать, – и ожившая кукла провела ладонью по темечку. – Дело в том, мой маленький дон Б’Орис, кверидо амиго, что жизненные токи у троллей значительно медленней, чем у людей. Большую часть жизни мы существуем как бы в спячке...
– Ну, ваще! Ничего себе спячка! Болтаешь тут со мной всякое! – немного осмелел мальчик.
– Дон Б’Орис! Соберись! Дай договорить до конца, – слегка припадая на левую ногу, донна Кавидад подощла поближе к Борьке. – Так вот, есть разные способы разогнать токи по жилам троллевого тела. Для каждой породы есть свой способ. Например, чтобы ускорить горного тролля или троллиху надо ровно за четыре часа до наступления нового года осуществить давление в восемьдесят граммов на квадратный сантиметр темечка. Теперь понял, несмышленыш? Твой бросок бумажным комом был крайне удачным. И по времени совпал.
– Пургу метешь! Сказки! – Борька совсем не боялся, но на всякий случай вместе со стулом отодвинулся подальше от странной донны Кавидад.
– Так ты мне не веришь, скверный северный иноземец? – донна Кавидад рывком расстегнула застежку молнию в глубинах правой подмышки и посредством гигантского прыжка с места взгромоздилась мальчику на колени. – Гляди!
Перед мальчиком предстала во всей красе подмышечная впадина пожилой троллихи.
Оттуда остро пахнуло мужским потом. Было темно, но в недрах чувствовалось угрожающее движение.
– Это мой питательный мешочек, будьте знакомы! Ха! – откуда-то сверху, как будто приглушенный ватной преградой, донесся голос донны Кавидад. – Он совсем пустой! Ох, как мне голодно! Между прочим, мы, горные тролли, питаемся жизненными флюидами тех детей, которые в уходящем году не чтили своих родителей и не верили в сказки. Ах-ха-ха!
Все поплыло перед Борькиными глазами, мир распался на множество разноцветных угловатых стекляшек, которые в бешеном темпе стали складываться в калейдоскопные узоры, и он оказался под квадратным серым небом, углами напоминающим внутреннюю поверхность гигантского чемодана, посередине снежного поля, по которому катались гигантские блестящие оранжевые апельсины.
– Когда сочинители… уходят, то дети их… лишаются… берегинь, – отраженные чемоданным небом, обрывки речи троллихи угасали в окружающих сугробах.
И за спиной у Борьки под порывами холодного ветра запарусили два верблюжьих горба, тихонько позванивая кристаллообразными сосульками.
***
Вернувшиеся за полчаса до наступления Нового Года родители не обнаружили своего сына в гостиничном номере. Лишь баллончик с лекарством от астматических приступов одиноко сверкал на стуле в разноцветье праздничных огней.
В это же время по двору гостиницы семенила странная низкорослая сутулая старушка с бородой. Левой рукой она тащила старый кожаный чемодан с облупленными углами и многочисленными цветными наклейками на боках.
Изредка, похлопывая себя свободной рукой по левому плечу, старушка что-то шептала.
Негр-портье, куривший около урны в углу двора, удивленно разобрал обрывки испанских фраз: «Сыто, сыто, сыто! Теперь в Москву…-оскву…-оскву! Воссоединиться с братьями!».
***
«Уважаемый мэр Москвы!
К Вам обращаются представители московской диаспоры троллей уральского и кавказского происхождения. Большинство из нас трудится в Москве с незапамятных времен. Традиционная работа для нас всегда была связана с обеспечением нормального функционирования московских троллейбусных парков.
Однако нынче с документами происходит всякая белиберда, а также наблюдается кризис кадров наряду с общим сокращением числа означенных парков. Кроме того, засилье эмигрантов-гастарбайтеров, постоянно конкурирующих с коренным московским населением, существенно снижает наши шансы на работу по специальности, то есть водителями троллейбусов.
Так, недавно произошел вопиющий случай, когда пиренейская эмигрантка (по документам горная троллиха испанского происхождения Кавидад де Вакуидад) путем дачи взятки молодым верблюжонком полностью оккупировала маршрут № 20, лишив тем самым работы четырех заслуженных троллей уральского происхождения и двух молодых перспективных троллей-кавказцев.
Нам хочется воскликнуть: «Доколе!». Нам, отдавшим все свои силы на поддержание устойчивой инфраструктуры Москвы и в советские, и в постсоветские времена.
Убедительно просим Вас разобраться в данной ситуации и сделать соответствующие оргвыводы.
Еще раз с почтением.
Гильдия московских троллей».
***
А вы замечали, что во время сырого снегопада московские троллейбусы становятся похожими на верблюдов?
На токоподводящие «удочки» быстро налипают сугробы снега, формируя сверху два очаровательных горба. И передние стекла, непрерывно протираемые автоматическими стеклоочистителями, в зимнее ненастье приобретают глубину, свойственную только глазам этих древних животных. И караваны троллейбусов пунктиром выстраиваются на пустынных московских просторах.
«Моховая улица. Конечная».
«Определенно земля имеет форму чемодана, в уголках которого размещаются города и страны. В каком-то Испания, где-то Франция, а для кого-то там же припасена тайга, палатка, клещи и комарье… А в моем уголке – Останкино. И рюмочная на Никитских воротах. Что ж, пора туда перемещаться».
Замечтавшийся последний пассажир выключил плеер, в котором звучала песня Владимира Высоцкого о боксере, чьи имя и фамилия полностью совпадали с таковыми слушателя, поднялся со своего места, прошел к передней двери и легко спрыгнул на привокзальную площадь.
«Куропёлкин, пожалуй, очень хорошая фамилия для главного героя… В меру птичья, однако не поймешь, то ли от дикой перепелки, то ли от домашней курицы происходит? Да и «Шеврикукка» тоже интересно в плане любви к приведениям».
Усталая пожилая водительница городской транспортной машины улыбнулась вслед последнему пассажиру и прошептала «порфавор».
Предновогодняя луна, на минутку выглянувшая из-за облаков, сначала осветила бледным светом аккуратные усы водительницы троллейбуса, а потом лучиком метнулась к самому последнему ряду дерматиновых сидений и ласково погладила лежащий там раскрытый пустой футляр от альта.
«Или взять фамилию попроще? Ну, например, Данилов. Скажем, музыкант Данилов. Нет, точнее будет альтист. Альтист Данилов».