Память стариков в бессонные ночи являет многое.Вот и нынешнейй ночью словно наяву обозначилось чрево Донбасса. Не донские, бескрайние степи и казачьи станицы, а шахтный квершлаг на глубине – триста шестьдесят метров, на четверть заваленный грудами обрушенного крепёжного бетона и пудовыми камнями породы.
По этому месту он только что, управляя электровозом, тянул состав порожних вагонеток, напевая "Вышла мадьярка на берег Дуная...", стоя во весь рост в открытой кабине. Своды подземной галереи откликались на шум состава знакомым гулом, в который, как ему казалось, удачно вливалась эта популярная в то время – мелодия. Но, сегодня обычной гармонии не получалось.
Гул подземелья и мелодия песни были в резком диссонансе. "Что бы это значило?" - подумал он и, остановив состав, осмотрел своды квершлага. Луч укрепленного на каске фонарика наткнулся на трещину в выбеленном бетоне. Она уже разошлась на ширину пальца, а тень от осевшей кромки, обрисовывала её ещё шире и страшнее.
Трещина была почти над головой. "Каска не спасёт..." – промелькнула явно несуразная мысль, когда разом ослабевшие ноги усадили его на сиденье. В подземелье стало нестерпимо тихо, словно в могиле.
"Здесь на двести могил глубже", – напомнила трусость.
"Надо выползать", – настаивала настойчивость.
Эти две доисторические родственницы постоянно бередили душу, лезли с советами, надоедали и мучили его, едва он попадал в какую-нибудь переделку.
Вместо того, чтобы выскочить и убежать, он потянулся к рукоятке включения хода поезда, а сам, словно заворожённый, смотрел на жуткую трещину.
"Тронешь состав, растревожишь гору – рухнет", – терзала трусость.
"Надо выползать!" – настойчиво звала настойчивость.
Страх заползал за воротник шахтёрки и крался ледяными коготками по спине. Он вжался в сиденье и во все глаза смотрел, как трещина медленно двинулась назад.
"От солнышка тень быстрее ходит", – обречённо подумал он, в каждое мгновенье, ожидая обвала. Но вот трещина уползла за пер-ву-ю ва-го-нет-ку. За вто-рую. Треть-ю, четвёртую – пронес-ло...
И тут он заметил, что со всей силой давит плечом на переднюю стенку кабины, словно помогая электровозу покинуть опасное место. Квершлаг снова наполнился перестуком колёс, шумом двинувшегося поезда. Своды подземной галереи снова откликались привычным гулом, но ему было уже не до мадьярки вышедшей на берег Дуная…
Начальник смены выразил недовольство его сообщением и поинтересовавшись санитарным состоянием его белья, недовольно пробурчал:
"Наберут молокососов!.. " –
Проклиная начальство, сетуя на себя – размазню, он гружёным составом пустился в обратный путь. Но, не доехав до рокового места, уже издали увидел чёрную баррикаду обвала... И тогда, находясь ещё во власти пережитого унижения, выскочил на ходу и смотрел, как электровоз, словно бульдозер, врезается в обрушенные глыбы породы...
Дробью отчаянья простучали налетавшие друг на друга вагонетки. Потухли фары. На квершлаге снова стало тихо, темно и глухо.
Как в могиле.
–Теперь твоя очередь озаботиться о санитарии..., – шало подумал он и двинулся к подъёмной клети.
Восьмитонный электровоз, сваренный из дюймовой брони, не пострадал, вагонетки – тоже. А начальник смены ошарашил:
– Прости, сынок. Спасибо за науку. – И уважал до самого призыва в армию.