Маска фараона (начало)
«Можно ли понять философию камня, не поднимая его? Вы скажите Египетские пирамиды! Да! Но, эти камни, были подняты, обработаны и, наверное, это и есть сама – философия».
Как-то раз мне на Качалова позвонил мой старинный приятель и попросил встретить с ним его гостей из Иркутска.
Я согласился. Были рождественские праздники, работы не было, на дворе холод, вьюга, да и на вокзалах я не был чуть лишь не с десяток лет.
Вдвоем поехали на Ярославский вокзал. На калининском проспекте взяли такси и через пятнадцать минут были на вокзале.
Поезд приходил только через четверть часа, и мы решили пройтись по вокзальной площади.
- Ты помнишь? – там было когда-то место наших встреч! Как мы его тогда именовали, забыл, наверное?
- Как же! Забудешь это, оно называлось «Три березки!» А вон там, на переходе с Ленинградского вокзала на Казанский, тоже была точка, похожая на погреб.
- Да, да! Мы ее тогда называли – «Гробница Тутанхамона». Восторженно говорил мой приятель мне, не менее чем он, восторженному, показывая на общественные привокзальные туалеты. Это были места наших тайных встреч, и они были нам дороги не меньше чем памятники Пушкину или Маяковскому.
- Ты посмотри «Гробница» и сейчас работает?
- Да! Старушка! Только, наверное, платной стала?
- Не говори! Все равно зайдем на минуту погреемся, а? – сказал мой приятель и улыбнулся.
- Как бы поезд не прозевать?
- Да! В следующий раз обязательно зайдем, - озабоченно ответил мне приятель и, развернувшись, мы пошли обратно.
Этот туалет и вправду похожий на старинный склеп мы прозвали в то время в честь шумной выставки Каирского музея, проходившей тогда в Москве, как раз были привезены экспонаты, найденные в гробнице фараона «Тутанхамона». Была там и его посмертная маска, большая такая, из чистого золота. Мы тогда несколько раз бегали в Пушкинский, смотреть, насколько она была обворожительна, искусна, прямо как живая.
- Да, что и говорить! Здесь прошли наши юные и молодые годы, вот именно у этой самой «гробницы» мы встречались почти каждый день….
- Мне надо было ехать из Зеленограда, после работы, целый час, и так каждый божий день! – начал и я вспоминать свою молодость.
- А я тоже, тогда жил в Перловке и сюда каждый день мотался, - перебил меня приятель.
- Ах, какие были тогда дни, а какие встречи?
- Да! Фонтаны били голубые и розы красные цвели!
- И только для нас! А куча друзей, а интриги, а ревность?!
- Да-а-а-а! Все было прекрасно!
- Сколько же нас здесь собиралось? - задумчиво сказал мой приятель и даже на минуту остановился.
- Только вот здесь человек десять, а потом с Лермонтовской, Козловского, от кинотеатра «Встреча», с Бауманского сада, главпочтамта, Покровский ворот, Красноказарменного переулка еще столько же добавлялось, и все мы шумной, веселой, толпой шли к Политеху, затем к Гуму, забегая по дороге в еще парочку таких же гробниц в которых выпивали по стаканчику вина. И уже от Гума, чуть хмельные от дешевого портвейна и, от своей необузданной молодости, красочно вываливались, к Большому театру.
- Весело было! Лавочки были свои! Помнишь, мы еще хотели покрасить их в голубой цвет?
- Да! А мечтали как? Вот если помрем, то пусть наш прах будет развеян вот здесь у Большого театра! Вот как любили мы Москву и ее центр!
- А это только были мы, пришедшие со стороны, Трех Вокзалов, а еще, сколько приходило с разных сторон? Человек двести не меньше собиралось в хорошую погоду, - мой приятель вздохнул и посмотрел на часы, – Пойдем! Вроде бы поезд не опаздывает? Как раз подойдем к прибытию.
Мы пошли сквозь снег и яркие огни вокзала и метро, гул и пар от проезжающих со светящимися фарами машин, скользящих по растаявшей, от множества колес, жиже снега к перрону вокзала.
Поезд, извиваясь, уже начал подходить на путь к платформе, и был уже виден его огненный глаз. Электровоз, пыхтя и обдавая нас, паром от нагревшейся машины, заскрипел тормозами и как бы нехотя остановился. Еще раз, пыхнув и дав сигнал о своем прибытии, как бы доложил Москве, что вот он какой молодец, - привез ей гостей.
Нам нужен был пятый вагон, и мы поспешили мимо уже стоявших на своем посту проводников у открытых, пышущих теплом и светом, тамбурных проемов поезда и, первых, вышедших на перрон пассажиров, ежившихся после купейного тепла от ветра и холода.
Подоспели мы уже тогда, когда наши гости выходили из вагона.
Приятель мой, сразу же узнавший одного из них, подошел к ним со словами приветствий и поздравления по случаю счастливого прибытия в Москву.
Их было двое. Один – высокого роста в каракулевой шубе и ондатровой шапке, узнав моего приятеля, заулыбался и, протягивая руки для приветственного объятия, приятным баритом радостно пропел:
- Анатолий Петрович! Я так рад, так рад тебя видеть! Сколько лет и сколько зим мы не видались?
- Да! Наверное, лет так пятнадцать будет! Как ты, окончил аспирантуру? Как все же быстро летят года! Неужели пятнадцать лет прошло?
- Пятнадцать, пятнадцать! Даже и не верится!
Я за этими обычными, наверное, для многих, приветствиями, рукопожатиями и прочими подобающими при встречах ритуалами, обратил между тем внимание на второго нашего гостя. Он мне показался необычным человеком, в его облике было что-то такое, что заставляло вглядеться в него внимательней. Было ощущение, что я раньше видел где-то этого человека.
Среднего роста, в хорошо сидящей на нем дубленке, с горлом, закутанным пушистым шарфом, в спортивной, желтого цвета шапочке, он скромно стоял в стороне, пока шла вся эта приветственная суета и терпеливо ждал, когда, наконец представят.
Мой приятель и его знакомый, искренне обрадованные встрече, за воспоминаниями о давно минувших днях как будто о нас забыли.
Но наконец, очередь дошла и до нас.
- Вот! – хочу тебе, мой дорогой, представить своего друга – Владимир Павлович, будущий писатель! У него неплохо получаются рассказы о нашей молодости, о старой, «голубой» Москве!
- А это – Роберт Михайлович! Великий хирург современности! – шутливо с теплотой в голосе сказал мой знакомый. Мы пожали друг другу руки и вежливо улыбнулись.
- Роберт, что же ты, совсем забыл о своем друге? Он, наверное, совсем замерз! Ты ничего о нем мне не сообщал, да и вообще писал мало. Так что уж будь любезен, представь нас, пожалуйста!
- Да, да! – Это Харитон! Мой ассистент, друг и даже более! Учиться в медицинском, на втором курсе, заочно, очень хотел посмотреть столицу: театры, Кремль, Третьяковку! Собственно, из-за него и приехали в державную. Да и я давненько не был, все повода не находилось. А если честно, то я бы и сам скоро бы приехал, не выдержал бы и приехал, скучновато у нас там, в провинции.
Харитон пожал мне руку. И в этот момент я понял, что мне показалось необычным в нем – его лицо и глаза. Сняв лайковую перчатку, он тихо, но в тоже время с ноткой гордости произнес: - Харитон! Можно просто - Хари!
Глаза его и лицо при этом улыбались, светясь каким-то внутреннем теплом и приковывая внимание необычным цветом кожи. Голубые или, можно даже сказать, фиалковые его глаза, с лучистым теплым блеском, имели необычный разрез и поставлены были на лице, как на картине, - косыми мазками художника. Большие и сходившиеся как бы двумя продолговатыми стрелами от дальних углов виска, они косо сбегались к переносице. Я видел такие глаза всего один-два раза в жизни и, надо сказать, один раз увидев их, уже никогда не забудешь.
В них было что-то иконописное или, даже больше, что-то от древних, восточных богов. Да лицо его было необычным: белое, с легкими, едва заметными следами грима, правильным длинным носом с расширяющимися у кончика, красиво очерченными, ноздрями, большим, чувственным и властным, с пухлыми губами, ртом и легкой стрелочкой пробивающимися над ним усов. Все это дополнялось красивым, мужественным подбородком, открывшимся, когда он , представляясь , отвернул кашне рукой, освобождая себя для приветствия. Правильной формы лицо украшали длинные черные брови. Они, как и ресницы, были ухожены и приглажены. Видно было, что он готовился к встрече с Москвой. Смоляная челка, пробивающая из-под шапочки, придавала Харитону определенный шарм. С правой стороны на щеке красовалась черная, с горошину, родинка, которая еще более подчеркивала молочный цвет его лица. Парень был, безусловно, очень красив. И все это при неясном мерцающем свете тамбура вагона и тихо падающем снеге выглядело как какое-то волшебство. Вечер предвещал тайну и колдовство, а еще какое-то смутное воспоминание о моем участии в чем-то.
- Сейчас только семь часов вечера, - сказал Роберт Михайлович. – Я предлагаю сразу же посетить ресторан и отметить наш вояж, начало так сказать осмотра Москвы!
- Чтобы в дальнейшем было легче ее покорять! – напыщенно громко сказал мой приятель.
- Да, может быть, я еще приеду сюда, защищать диссертацию. Вот только времени нет. Я ее уже давно написал, надо только кое-что уточнить. А главное – больных не бросишь, нас в городе всего три хирурга, я имею в виду настоящих, остальное так – больше фельдшера. Роберт Михайлович на минуту задумался, а потом, продолжил:
- Ну и на каком же ресторане мы с вами остановимся? Что вы предлагаете, мой дорогие москвичи, доброй ночи и вспоминайте нас и так далее. Я вот что вам скажу. Так как мы решили с Харитоном остановиться в гостинице Москва, то я други мои зову вас в «Славянский базар», где как вам известно, останавливался мой великий коллега Антон Павлович Чехов и его дама с собачкой.
- И не только он! Там много кто останавливался и даже жил подолгу, - дополнил его мой приятель Анатолий Петрович.
- Вот, вот! Значит вы не против? Значит, так мы и поступим. Вот и хорошо!
- Вези, вези ты нас извозчик, по гулкой мостовой, - уже на вокзальной площади распахнув шубу и театрально встав у остановившейся машины такси, Роберт уже приглашал нас в ее теплые недра. Песня, наверное, посвящалась пожилому таксисту, который из вежливости вышел из машины и, подпевая Роберту, с улыбкой открывал перед нами обе двери.
Ехали быстро и весело. Пели, шутили кто, во что горазд и, когда уже был виден Кремль, Роберт попросил таксиста остановиться на Лубянке у светящегося новогодними огнями «Детского мира», рядом с огромной елкой, на которой под ветром качалась разноцветная гирлянда и чудом сохранившаяся бумажная снегурочка. Она каким то чудом еще держалась на нитке, привязанной к самому верху, и было такое ощущение, что она хотела улететь в эту вьюгу, туда, за разноцветные огни больших, стоящих тесным рядом домов, в обсыпанные снегом их крыши.
Мы все четверо, поблагодарив таксиста, любезно согласившегося снять в гостинице номер и доставить туда чемоданы наших гостей, зашли в сияющее огнями, теплом и музыкой чрево «Славянского базара». Швейцар с огромной, похожей на лопату, бородой и в черном с галунами, фирменном смокинге, встретил нас низким поклонам. Проводив до гардеробной, в таком же согбенном состоянии он вручил нас уже другому гардеробщику, который отличался от него тем, что борода его была чуть меньше чем у первого. Потом, первый швейцар, взяв нас снова под свою опеку, повел полутемным коридором к большой золотистой двери и опять с поклоном сдал нас старшему швейцару, а тот тут же раскрыв настежь двери, передал прямому как пограничный столб метрдотелю этого больше похожего на дворец ресторана.
Метрдотель, видимо из бывших официантов, опытным, профессиональным взглядом окинувших гостей, направил стопы в дальний угол зала к видневшей в стене нише и показал рукой на небольшой стол с полукругом бархатного дивана вокруг него.
В зале ресторана было уже достаточно много гостей, все четырехместные столики были заняты и только на некоторых, больших столах красовались таблички, гласившие, что места заняты какими-то важными персонами. Звучала легкая музыка со сцены в глубине зала, музыкантов было невидно отсюда, но чувствовалось, что они играют в живую и живую музыку.
Роберт, завалившись в своем модном велюровым костюме на темный бархат дивана и придерживая для равновесия локоть моего приятеля, шутливо говорил, что он его сегодня никуда не отпустит, а вы, он махнул рукой в сторону меня и Харитона, веселитесь сами в свое удовольствие, а они будут говорить и говорить, пока не умрут или не напьются до чертиков.