Билет в мусоре

Билет в мусоре.

Поезд пришёл на станцию поздней ночью. Михаилу пришлось долго сидеть в автобусе. Водитель ждал следующий поезд, чтобы заодно прихватить пассажиров, которые, возможно, приедут с ним. Наконец, прибыл последний пассажирский состав, и в маленький автобус набилось человек тридцать. Большинство приехавших были ему знакомы. Они здоровались друг с другом, обменивались новостями. Не все были в хорошем настроении. Многие, поздоровавшись, замыкались в себе. Оно и понятно. После долгой дороги, после бесконечного стука колес, после нескончаемой вагонной суеты, хотелось тишины и покоя. А Михаилу покоя хотелось особенно. Он летел из Мюнхена. Позади была двухчасовая дорога до аэропорта, долгое ожидание вылета, длинный полёт, суета на Алмаатинском вокзале и ещё несколько часов нудной езды в поезде. Почти сутки в дороге. Он вздремнул немного в самолёте и в поезде. Но это был не сон, после которого чувствуешь себя бодро, а беспокойная дремота, сквозь которую слышишь всё, что происходит вокруг тебя: и шарканье ног пассажиров по проходу, и стук колёс, и голоса людей на станциях, и грохот проносящихся мимо встречных составов, и крикливые скандалы за места в вагоне, и звяканье стаканов в соседнем купе, где красиво ехали домой командировочные. За окнами автобуса властвовала тёплая летняя ночь, в салоне становилось душно, и все с облегчением вздохнули, когда, наконец-то, водитель сел за руль и завёл мотор. В открытые форточки начал залетать свежий ветерок.
Через полчаса были в рабочем поселке. Вдоль дороги стояли чёрными глыбами высокие девятиэтажные дома и вытянувшиеся в длину пятиэтажки. Кое-где в них светились окна. Видимо, там в такой поздний час ещё кого-то ждали. Михаил знал, что сейчас в посёлке осталось мало жителей, и большинство многоквартирных домов стоят пустыми. Процесс оттока людей начался ещё в то время, когда он здесь жил. Уже тогда опустели две малосемейки. Когда в целях экономии отключили лифты в девятиэтажках, семьи стали переселяться из верхних этажей в освободившиеся квартиры снизу. Раньше хорошо освещённая дорога к дому родственников, была сейчас тёмной. Приходилось идти чуть ли не на ощупь. Асфальт на тротуаре выкрошился, и ноги проваливались иногда в выбоину. Он интуитивно понял, что дошёл до нужного подъезда. На втором этаже светилось окно. Там жил его брат, который тоже сидел на чемоданах, ожидая вызова из Германии. Свет от окна падал на входную дверь, но саму дверь из-за козырька видно не было. Её, как оказалось, на месте и не было. Михаил вошёл в подъезд. Пахнуло мусором и мочёй. Осторожно поднявшись на второй этаж, он постучал в дверь. Ему тут же открыли. Брат, предупреждённый заранее о его приезде, радостно обнял. Вышла из кухни его жена и тоже чмокнула в щёку. Проснулись дети и стеснительно выглядывали из-за приоткрытой двери спальни. Отец строго прикрикнул на них, и дверь тут же захлопнулась. Михаил оставил в коридоре чемодан и сумку, которые были заполнены заморскими подарками и сладостями для родных, и прошёл в кухню, где сноха уже накладывала в тарелку пахучий плов, а брат открывал заждавшуюся в холодильнике бутылку импортного коньяка.
Утром Михаилу надо было в ЖЭК и в поселковый совет. Прошедшей ночью поздно лёг. Пока поели, пока рассказали друг другу накопившееся за год разлуки, пока выложил предназначенные семье брата подарки, пролетело время и лёг, когда стало светлеть на улице. Но, несмотря на это, чувствовал себя выспавшимся. И на удивление после выпивки не болела, как обычно, голова. Он шёл по знакомой дороге, по которой когда-то ходил на работу. Рядом с конторой ЖЭКа находился его кабинет. Правда, прошло уже больше трёх лет, как он сдал дела своему заместителю и перешёл работать в кооперативное объединение. А ещё через год неожиданно быстро получил разрешение на выезд в Германию. Как хорошо, что он тогда так легко сумел развязаться с этой работой, подумал Михаил. Он был рад, что вовремя сумел сориентироваться и перешёл на высокооплачиваемую должность заместителя директора вновь организованного кооперативного объединения ещё до того, как развалилась партия. Иногда в нём возникало чувство, будто он предал кого-то. Надо было, наверное, сидеть в этом кабинете до последнего дня. Не бежать с горящего корабля, как крыса. Тогда не мучила бы совесть. Но с другой стороны, на должность парторга он не рвался, она его даже тяготила, и он был рад, когда появилась возможность уйти на другую работу.
Михаил прошёл мимо построенной временно к какому-то празднику летней танцплощадки. Она осталась стоять на годы и верно служила молодеже. Невысокие карагачи, посаженные на субботниках, тяжело вгрызались своими неразвитыми корнями в каменистое основание и выглядели хилыми. Пройдя мимо забора из не строганного штакетника, он свернул на бетонную дорожку к конторе ЖЭКа. На эту дорожку выходил окнами его бывший кабинет. Через запыленные стёкла виднелись голые стены. Видимо, кабинет освободили для других надобностей. Он подошёл к окнам и заглянул внутрь кабинета. Мебели не было. На полу валялись обрывки газет и бумаг. Возле двери стояла огромная коробка, наполненная папками, брошюрами и другой макулатурой. Михаил обогнул угол здания и вошёл в коридор. Привычно скрипнула доска у порога. Двери в кабинет парткома, комнату комсорга и в подсобку были настежь открыты. Пол толстым слоем покрывала пыль, на которой чётко отпечатались кем-то оставленные следы. Он подошёл к ящику с бумагами и вытащил первую попавшуюся папку. Это был один из многих протоколов заседаний парткома. Им овладела досада: неужели нельзя было сдать эти документы своевременно в архив?! Из под одной папки выглядывала красная обложка какого-то документа. Михаил потянул документ за угол и с трудом вытащил из под груды бумаг партийный билет. Насыпанный сверху на груду бумаг мусор стал тихим шелестом просыпаться вдоль листов на дно ящика. Он знал, что партийные билеты необходимо было сдать в райком. Во всяком случае, об этом должен был позаботиться последний парторг. Михаил стал решительно разгребать мусор в ящике и обнаружил ещё три партийных билета. Казалось бы, какая разница, кому принадлежали эти билеты? И вообще, какое ему дело до чужих билетов? Он не был уже членом партии, как и не был уже гражданином этой страны. Но его душила обида. Он присел на корточки рядом с мусорным ящиком, опёрся спиной о дверной косяк и с тоской разглядывал сжатые в ладони красные книжки. В мыслях хаотично крутились обрывки фраз, когда-то сказанных на собраниях и заседаниях парткома, сохранившиеся навечно в памяти слова из устава партии, лица коммунистов, которых он хорошо знал. Когда почувствовал, как из-за неудобной позы затекли ноги, встал, сунул партийные билеты в нагрудный карман рубахи, вышел на улицу, и решительно пошёл к крыльцу конторы ЖЭКа, где заодно находился поселковый совет.
Закончив дела в ЖЭКе и в поссовете, Михаил вернулся в квартиру своих родных. Эрна, жена брата, была ещё на работе, дети в школе. До обеда оставалось много времени и он растянулся на диване, взяв с журнального столика книгу. Но смысл прочитанного не доходил до сознания. Сосредоточиться на прочитанном мешало внутреннее беспокойство. Мысли постоянно возвращались к партийным билетам, которые обнаружил в мусорном ящике. Придя из ЖЭКа, он положил их в зале на столик, и теперь они настойчиво притягивали взгляд. Он взял один из них и развернул. Билет принадлежал водителю автобазы Белику. Михаил хорошо его помнил. Белик работал водителем огромного БеЛАЗа, но как человек был незаметен. Он исправно платил партийные взносы, регулярно посещал партийные собрания, никогда на них не выступал, если большинство голосовало «за», он также голосовал «за», если же «против» – он послушно голосовал «против». Может быть, в молодости он был другим, но в то время, когда Михаил с ним познакомился, Белику было уже за пятьдесят. Так получилось, что больше полгода их пути не скрещивались. Парторг автобазы приносил каждый месяц ведомость уплаты взносов, где в третьей строчке согласно алфавита стояла фамилия Белик, сумма членского взноса и корявая закорючка подписи. Позже напротив его фамилии исчезли сумма взноса и пропала подпись. Михаил ездил в автобазу, чтобы узнать, что случилось с Беликом, но там тоже были удивлены его длительным отсутствием. Случайно, когда кто-то из автобазовских поехал в соседний город, где жила семья Белика, узнали, что он, оказывается, умер от инфаркта сердца. Михаил встретился с вдовой водителя. Ему было стыдно смотреть ей в глаза. Умер человек, коммунист с большим стажем, и никто не вспомнил о нем. Пока платил взносы, пока в ведомости стояла определённая сумма и его подпись, было всё в норме. А что за этой фамилией был человек, со своими проблемами, со своими болячками, со своей непростой судьбой – это всё как-то выпадало из внимания. Так, наверное, и превращалась партия в бездушный механизм, в аппарат, внешне функционирующий безотказно, а внутри уже давно сгнивший. Тогда, после визита к вдове умершего, впервые задумался Михаил о смысле своей работы, и, вообще, о своей партийной принадлежности.
Михаил задумчиво посмотрел на красные книжицы, лежавшие на столе. В своё время, когда в армии вступал в партию, он мечтал о больших делах, о карьере. Иногда представлял себя крупным партийным работником. Но постепенно стал мечтать о более приземлённых вещах; об успешной экзаменационной сессии в строительном техникуме, о хорошей квартире или о построенном собственными руками доме, о денежной и интересной работе. И партийным работником уже не хотел быть. Он был доволен своей профсоюзной работой. Эту работу он знал хорошо – учился в профсоюзной школе. Однажды, ещё в том районе, где он родился и где работал в тресте, его хотели назначить парторгом в колхоз, но при разговоре с секретарём райкома он однозначно отказался от этой должности. В тресте многие не поняли его отказа. Шептались за спиной: «Михаил не может жить». Друзья и коллеги не поняли его и тогда, когда он ушёл с профсоюзной должности в тресте. Как мог он им объяснить, что эта работа стала для него в тягость, надоела рутина. Да и по-настоящему профсоюзным лидером себя не чувствовал. Конечно, когда его неожиданно на конференции предложили в председатели профкома, и делегаты дружно за него проголосовали, ему было лестно. Тогда он работал, в буквальном смысле, не жалея себя. Работы было много. Новый трест. Всё нужно было организовывать с нуля. Профсоюзные организации, подчиняющиеся трестовскому профкому, находились в трёх районах. Приходилось много ездить. Тут он, наверное, и заработал себе язву желудка. Но со временем Михаил начал понимать, сколько бесполезной работы приходится выполнять. Разве дело профсоюзов выбивать вагончики для полевых станов, распределять ковры и паласы, часами сидеть на тягучих и нудных трестовских планёрках? Он никогда не жалел, что ушёл из треста. Как раз кстати в областной газете была напечатана большая статья о новой стройке на Балхаше. Ему хотелось романтики, чего-то нового и неизведанного. Жена тоже была не прочь поменять место жительства.
В управление новой стройки он пришёл устраиваться монтажником. Закончив до профсоюзной школы строительный техникум, мечтал испытать себя на деле, проверить свои знания. Но начальник управления, заглянув в трудовую книжку, принимать его рабочим наотрез отказался. «Ты у меня будешь главным диспетчером», – заявил он и размашистым почерком написал на углу заявления резолюцию.
Михаил быстро втянулся в новую работу. Было интересно. Вставал рано, ещё засветло, а спать ложился глубокой ночью. Целый день крутился как белка в колесе. Надо было распределять автокраны, которых на все строительные участки не хватало, составлять графики автобусов, перевозивших рабочих к стройплощадкам, контролировать поставки железобетона, принимать участие и вести протоколы планёрок на нескольких горячих объектах, а потом ещё проверять, как выполняются их решения. Уставал сильно. Домой, за двести километров, мог только один или два раза в месяц вырваться. Когда начались школьные каникулы перевёз семью в строящийся посёлок. Правда, на первых порах пришлось ютиться в маленькой комнате в малосемейном общежитии. Романтики, действительно, было в избытке.
К осени в Алма-Ате приняли решение создать в управлении профсоюзный комитет с оплачиваемой должностью председателя. Вспомнили его опыт работы в трестовском профсоюзе и профсоюзное образование, и Михаилу снова пришлось начинать с нуля. Здесь всё равно было интересней, чем в тресте. Он был ближе к людям. Часто ездил на объекты, познакомился со многими интересными людьми. Да и он, видимо, пришёлся людям по душе. Когда возвращался в конце рабочего дня с объектов, приходилось допоздна принимать в кабинете людей. Стройка новая, отсюда неурядицы, семейная неустроенность. Вот где он почувствовал себя по-настоящему профсоюзным лидером. Приобретя на прежней профсоюзной работе в тресте опыт, как нельзя профсоюзам работать, на новой работе он старался быть более независимым, принципиальным, если дело шло об интересах рабочих, не боялся идти с начальством на конфликт, решительно прекратил хаос, который царил до создания профкома в очередях на места в детские сады и на квартиры. Добился в обкоме ставки спортивного методиста и культработника для стройки, навёл настоящий контроль в  торговле и общепите. Не всем руководителям нравилось это. Каждый начальник участка считал себя маленьким царьком в своей вотчине и, естественно, правил не по закону, а по своему усмотрению. Благо, и райком с райисполкомом, и областной город были далеко. Но постепенно начальники строительных и монтажных участков зауважали Михаила.
Избрали парторгом Михаила неожиданно. Шла полным ходом перестройка. Никто ещё не знал, куда она заведёт страну. Но все с энтузиазмом принимали гласность и демократию. Разгар перестройки совпал с созданием на крупной стройке юга партийного комитета. Партийная организация разрослась до двухсот с лишних коммунистов и по инструкции положена была ставка освобождённого работника. Как правило, на такую должность человека готовят заранее. Многие, не посвящённые в эту кухню, думают, что парторга избирает собрание. На самом деле, в подавляющем большинстве случаев, это не так. Сверху – в райкоме и в обкоме – решают, кому быть партийным лидером. Ещё до собрания кандидат на этот пост проходит собеседования в вышестоящих парт органах. Наверху всегда были уверены, что кого бы они на эту должность не предложили, за того безоговорочно проголосуют. На этот раз ошиблись. За два дня до собрания к Михаилу в профсоюзный кабинет пришли несколько мастеров, начальников участков и рабочих. Эти люди пользовались в своих коллективах авторитетом, к их мнению прислушивались. Один из них, монтажник второго участка, загорелый лицом, с чёрными и жёсткими как солома волосами на голове, но с добродушными и умными глазами, своим басовитым голосом сказал:
— Михаил Семенович, мы знаем, что нам хотят навязать в парторги этого Покраскина из дирекции. Все знают, что он за человек. Будет на побегушках у директора. Всё таки нас, коммунистов – строителей больше и парторг должен быть из строителей. У тебя опыт строителя. С людьми ты неплохо ладишь, уважают тебя. Принципиальный, и за своё мнение можешь постоять. Вот, мы хотели бы тебя в парторги предложить.
– А вы уверены, что за меня проголосуют?
– Это дело техники, – уверенно заявил с некоторым юмором начальник спец участка. – Коммунисты – строители проголосуют за нашего кандидата, а это уже будет большинство. Да и в дирекции строящегося предприятия многие коммунисты не очень-то готовы за Покраскина голосовать. Времена сейчас не те, чтобы нам навязывать кого-то сверху. Тебя мы знаем. Конечно, крови ты нам много попортил, когда председателем профкома стал, но, в конце-концов, всё же на пользу пошло.
– Послушайте, Покраскин уже собеседование в обкоме прошёл. Может получится скандал.
– А ты боишься скандала? – спросил Серёгин, начальник монтажного участка.
– Да нет, не то, чтобы я боялся. Я беспокоюсь, что мне работать не дадут. Хотя попробовать можно.
– Ну и хорошо. Мы поработаем эти два дня среди коммунистов, а ты приготовь программу к собранию. Не бойся, тебе не с обкомом же работать, а здесь, на стройке с нами, – одобряюще сказал монтажник второго участка.
Так Михаил стал неожиданно для себя парторгом. Он помнил, как вытянулись лица представителей обкома и райкома, когда собрание пошло не по плану. У них даже бюллетени для голосования были подготовлены только на одного кандидата. Пришлось срочно вызывать секретарей-машинисток из Управления и Дирекции и печатать новые бюллетени с двумя кандидатами. Когда же подсчитали голоса, то совсем растерялись. Каждый из них, наверное, думал о последствиях такого прокола. Потом были поездки в райком партии и в обком, на собеседование и утверждение. Большинство заведующих отделами в этих организациях приняли нового парторга приветливо. За исключением одного. Секретарь обкома Грищук, который курировал стройку и который, собственно говоря, готовил Покраскина на эту должность, не мог простить непослушания. Не принял лично нового парторга, и в последствии, при каждом приезде на стройку, игнорировал партком, ехал сразу напрямую в дирекцию или в управление и не приглашал Михаила на совещания.
Два года проработал Михаил секретарём парткома. По его настоянию создали на стройке комитет комсомола, избрали на должность комсорга молодую и энергичную девушку. Михаилу работа нравилась, хотя всё больше и больше понимал, что партия уже совсем не та, какой она представлялась ему в молодые годы. Он видел, какой огромный ров пролегал между простыми коммунистами, вступившими в партию по убеждению, и партийными функционерами, ставшими ими только благодаря своему образованию, национальности и связям. Он боялся превратиться в одного из таких бездушных функционеров, думающем только о своей личной выгоде и карьере. Когда почувствовал, что люди всё больше и больше отдаляются от партии, что меньше и меньше ей верят, когда до конца понял, что партия превратилась из партии для народа в партию для избранных, он подал заявление об освобождении его с должности парторга.
Сейчас, сидя на диване в квартире брата, ему вспомнился случай, который навсегда врезался в память. Дело было в начале осени. Сентябрь случился на редкость жарким и безветренным. Вода в озере за ночь не успевала остывать и под лучами яркого солнца днём становилась тёплой, как в разгар лета. Обычно пустынный в это время года песчаный пляж был наполнен людьми. Многие жители посёлка после работы отдыхали на берегу, смывая усталость и заряжаясь энергией озера на следующий день. И Михаил, закончив все дела, с удовольствием шёл под вечер с семьёй на озеро. Когда ещё выдастся такая погода? В те же дни по посёлку пополз слух о якобы готовившемся нападении казахской молодёжи из окружающих посёлок энергетиков населенных пунктов. Вдруг всплыло давно забытое слово «погром».
Михаил только недавно вернулся домой. Целый день ездил по объектам, а потом допоздна оставался в своём кабинете, где беседовал со многими людьми о сложившейся ситуации. Поздно поужинав, он сидел у телевизора и досматривал программу «Время». Прозвенел звонок над дверью. « Кто бы это мог быть?», – подумал Михаил и вышел в коридор. Из кухни выглянула обеспокоенная жена. На её немой вопрос он пожал плечами и открыл дверь. У входа в квартиру стоял Самат – монтажник первого участка. Лампочка в подъезде тускло освещала ещё одного человека за ним.
– Можно войти? – спросил Самат.
– Да, да, заходите, – поспешно ответил Михаил, и отошёл в сторону, пропуская непрошеных гостей.
Вошли в зал. Пришла жена, поздоровалась с гостями, и спросила:
– Чай поставить?
– Нет, нет, мы не надолго, – ответил Самат, и как-то виновато посмотрел на неё.
Когда жена вышла из зала, он указал рукой на незнакомца.
– Познакомьтесь. Жапар-ага из Учагана.
Михаил пожал протянутую гостем руку и предложил ему сесть. Жапар тяжело опустился в низкое кресло. Хозяин и Самат устроились на диване. Громко работал телевизор. Начинался фильм, но Михаил отключил его. Он внимательно посмотрел на Жапара, которому, по-видимому, из-за больной поясницы было неудобно сидеть в кресле.
– Если вам удобнее сидеть на стуле, то он, вон, у окна, – предложил Михаил.
– Да, я лучше сяду на стул, – согласился Жапар, и с кряхтением поднялся из кресла.
Гостю было за шестьдесят. Несмотря на возраст и проблемы со спиной, в нём чувствовалась сила. Под тёплым, не по погоде надетым пиджаком, скрывалось натренированное, привычное к физическому труду тело. В потресканные пальцы рук въелась грязь, которую невозможно было бы отмыть самыми крепкими моющими средствами. Редкие волосы на голове были седыми, и таким же стальным цветом отливались брови над глазами и усы. Его глаза смотрели мудро и устало.
– Что вас привело ко мне? – спросил Михаил, обращаясь к Самату.
Самат, не отвечая, вопросительно посмотрел на старшего. Михаил тоже повернулся к нему, ожидая ответа.
– В Санузеке собрались старейшие со всей округи. Они хотели бы с вами встретиться.
– Давайте встретимся. Завтра приезжайте в партком.
– Нет – сегодня. Они вас ждут в доме у Толебая.
Михаил знать не знал, кто такой Толебай, и куда-то ехать ночью ему не очень-то хотелось.
– А почему нельзя отложить этот разговор на завтра?
– Мы знаем, какие слухи распространяются сейчас в посёлке. На втором участке мастер дал задание рабочим готовить из арматурных прутов пики на случай нападения казахов. Завтра должен прилететь вертолёт со специальным отрядом военных. Нужно выяснить, откуда поползли слухи и что можно предпринять, чтобы успокоить население. В такой напряжённой обстановке могут быть провокации.
Да, он был прав. Действительно, в посёлке со вчерашнего дня царила напряжённость, в воздухе висело ожидание чего-то страшного и непредвиденного. Слух о том, что, якобы, молодёжь из близлежащих рыбацких колхозов и железнодорожных станций собираются в ночь с пятницы на субботу устроить в городке энергетиков погром, расползся по посёлку. О погромах Михаил читал в книгах и видел в кино. Это слово из далёкого прошлого вызывало страх у людей, мало кто верил в вероятность этого, но всё равно страх распространялся по посёлку, вползал в квартиры, где тревожно сидели люди у телевизоров, где испуганные дети не понимали, почему им нельзя играть на улице, где особенно напуганные паковали сумки и чемоданы, чтобы в пятницу с утра уехать из посёлка куда-нибудь подальше – к своим родным или знакомым – и там переждать тревожное время.
Откуда взялся этот страх? Как родился этот слух? Михаил до конца ещё не разобрался. В среду он был в районном центре на пленуме райкома. Сразу после обеда первый секретарь пригласил его в свой кабинет. Там уже были председатель райисполкома, начальники милиции и КГБ и несколько незнакомых. Лица их сквозили озабоченностью. Первый секретарь в двух словах объяснил ситуацию и попросил Михаила срочно вернуться домой.
Через два часа Михаил был в посёлке. Он сразу завернул в поссовет, где его уже ждали несколько человек. Со слов председателя совета, утром ему позвонила женщина-казашка и рассказала о случайно подслушанном разговоре, в котором речь шла о готовившемся нападении на посёлок. Председатель позвонил начальнику управления строительством и рассказал об этой информации. По сути дела, об этом могли знать только трое. Каким образом о готовившемся погроме узнали жители, оставалось загадкой. После обеда ни в поссовете, ни в конторе управления, ни в дирекции не смолкали телефонные звонки. Звонили жители посёлка, мастера и начальники участков, директор школы и заведующие детсадами. Слух мгновенно разлетелся по посёлку и по строительным объектам.
На следующий день утром Михаил зашёл к начальнику управления. Решили вместе проехать по участкам. В посёлке жило много казахских семей. Большинство из взрослых работали на строительстве. Хотелось узнать их мнение об этих слухах. Прежде, чем уехать на объекты, заехали в поссовет и договорились, что председатель поговорит с учителями и продавцами казахской национальности. Встретились снова в кабинете парткома. Пришли начальник поселкового отделения милиции, директор школы. К этому времени подъехал второй секретарь райкома и с ним трое замкнутых в себе, суровых на вид человека. Поездка на участки, беседы в школе и в магазинах никакой ясности не внесли. Большинство из тех, с кем разговаривали, недоумевали – откуда мог родиться такой слух. Один из монтажников обиженно сказал: «Кто-то ляпнул со злобы глупость, а вы подхватили и раздули чёрт знает что!».
Михаил начал тоже сомневаться в реальности возможного нападения на посёлок, но своего мнения пока не высказывал. Во всяком случае, разобраться, откуда вышла вся эта сомнительная история нужно обязательно. Возможно, встреча с аксакалами, на которую его приглашают Самат и Жапар, внесёт ясность.
– Хорошо, поехали, – сказал Михаил, решительно встал и пошёл в спальню переодеваться.
Следом вошла жена. Видимо, она слышала, о чём говорили в зале.
– Ты что, поедешь? – встревоженно спросила она.
– Да.
– Может, возьмешь кого-нибудь из милиционеров с собой?
– Нет. Не надо. Не беспокойся. Ничего не случится. Самата ты же знаешь? Он поедет со мной.
Михаил вышел в коридор и, кивнув гостям, пошёл к дверям. Внизу у подъезда стоял старенький УАЗ. Жапар сел за руль, Самат устроился на заднем сиденье, а Михаил сел рядом с шофёром. Мотор завёлся тяжело, но потом заработал чисто и без перебоев. Медленно ехали сначала по ухабистой дороге, когда же выехали на асфальт, шофёр прибавил скорость. Свернули на автостраду. Проехали железнодорожную станцию. Слева осталась заправка, показались силуэты домов Акжартаса. За Акжартасом съехали на просёлочную дорогу. Ночь была ясная. Чётко светились звёзды, и в лунном свете кустарники, стоящие вдоль дорог, казались голубыми. В нескольких метрах от машины бежал какой-то зверь. Иногда он поворачивал голову в сторону дороги, и тогда его глаза сверкали каким-то загадочным изумрудным цветом. Всё это: бегущий зверь со светящимися глазами, голубые кустарники, мерцающие звёзды в вышине, полная луна с разводами клякс на ней, причудливые тени от догоняющей машину пыли, пляшущие лучи фар перед ней и ровное урчание мотора – было каким-то неестественным и даже неземным.
Впереди показались саманный дом и большая юрта. Недалеко от юрты топился очаг, и возле него возились женщины. Машина остановилась у юрты. Выходивших из неё обдало смешанной с выхлопными газами пылью.
– Пойдёмте в юрту, – сказал Жапар.
В юрте было немногим светлее, чем на улице. Сверху на шнуре свисала простая керосиновая лампа, стеклянная колба которой давно не чистилась. У круглого низкого стола сидели пять старых казахов. В тусклом свете было трудно определить их возраст. Они прекратили свой разговор, когда приехавшие, пригибаясь у низкой двери, стали входить в юрту. Михаил чувствовал на себе изучающие взгляды стариков и от этого ему стало неуютно и даже неприятно. Жапар, войдя в юрту, не поздоровался, а сразу прошёл к столу и, сев на застеленный кошмой пол, подоткнул под поясницу большую подушку. Самат торопливо подошёл к сидевшему под расписным ковром седому старику и, склонившись, пожал небрежно протянутую руку. Затем он также уважительно поздоровался с остальными, повторяя каждый раз «Ассаламалейкум, ассаламалейкум». Михаил, поняв, что под ковром на почётном месте сидит старейший или же хозяин юрты, тоже в первую очередь подошёл к нему и уважительно пожал двумя руками мягкую старческую ладонь, сказав при этом «Здравствуйте». Остальным он кивнул, ещё раз сказав «Здравствуйте». Хозяин показал на место возле себя.
– Садись, бастык (начальник), сейчас бешпармак принесут.
Жапар достал из под столика бутылку водки, подвинул к Михаилу стакан и наполнил его на четверть. Михаилу хотелось быстрее перейти к делу. Если не выспишься, то будешь завтра весь день ходить разбитым. А завтрашний день обещал быть хлопотным. Приедет куча районного и областного начальства, каждый будет себя считать пупом земли, каждый будет давать самые верные и нужные советы, каждый будет требовать отчёта. При этом, всей этой толпы «помощников» не нужно здесь быть. Сами бы во всём разобрались. Михаил поднял стакан, аксакалы потянулись своими стаканами к нему, раздался разнобойный стеклянный стук и затем все дружно выпили. Он закусил кусочком брынзы и стал ждать, когда старейший начнёт разговор.
– Позови Мейрам, – отрывисто сказал старейший, обращаясь к Самату.
Тот торопливо вскочил с места и пошёл к двери. На выходе он придержал полог, и в проём вошла молодая казашка с большим подносом. От крупно нарезанной лапши, обильно политой наваристым бульоном, тотчас же по юрте распространился приятный, вызывающий аппетит, запах. Следом за ней вошёл подросток, который нес на другом подносе крупные куски мяса, а в центре высилась голова барана. Поднос с лапшой поставили посередине стола, а мясо поднесли к хозяину. Тот взял нож и стал крошить мясо. Когда баранина была разделана, старейший проговорил: «Бисмилла рахым рахмет», сказал ещё несколько невнятных слов, провел ладонями по щекам, потянулся к подносу с лапшой и накрошенным мясом, умело зацепил пальцами пищу, и не проронив ни одной капли жира, отправил еду в рот. Его молитва послужила сигналом. Сидящие за столом сконцентрировались на еде. Михаил тоже взял пальцами тесто с кусочком мяса, осторожно поднёс к губам и начал есть. Ели молча минут пять. Жапар разлил снова водку по стаканам.
– Бастык, – обратился хозяин юрты к Михаилу, – выпьем за дружбу. Казахи, русские, немцы, азербайджанцы всегда мирно жили на этой земле. Что нам делить? Земли вон сколько вокруг. И Балхаш тоже большой, всем хватит места для рыбалки. Не верь тому, о чём рассказывают в посёлке. Мы без КГБ разобрались, откуда появился этот чудовищный слух. Сейчас Самат приведет Мейрам, она всё расскажет.
Он протянул свой стакан к стакану Михаила, слегка стукнул, и выпил водку до дна.
Поднялся полог юрты и в неё вошли Самат и молодая женщина.
– Расскажи, Мейрам, бастыку обо всём.
Женщина заплакала и, всхлипывая, начала рассказывать:
– Мой брат в прошлом году украл невесту в Мынарале и увёз её в Джезказган. Когда родился ребёнок, я позвала их к нам. Он хороший сварщик и его сразу взяли на работу. Они живут ещё у меня, но начальник участка обещал квартиру в ближайшее время. Родственники моей невесты не знали, куда они уехали. И здесь в посёлке она старалась не выходить на улицу. Мы ждали, когда наш старший брат приедет из Алма-Аты и хотели поехать к родителям невестки мириться. А тут случайно из Мынарала приехала тётя невесты. Она увидела моего брата, когда он на обед с участка приехал, и следом за ним пошла. Эта женщина ворвалась в мою квартиру, поцарапала лицо моему брату, ругалась и угрожала. Она уехала, а через два часа приехала моя подруга и рассказала, что молодёжь – родственники невесты – собираются в пятницу под вечер приехать сюда и устроить драку. Мы разговаривали с моей подругой об этом на балконе, и соседка всё слышала. Она и звонила в поссовет. Я не знала, что она будет туда звонить, и поняла она наш разговор совершенно неправильно.
Женщина плакала и виновато смотрела на аксакалов, вытирая уже мокрым платочком слёзы.
– А откуда жители посёлка обо всём этом узнали? – спросил Михаил
– Наверное, моя соседка растрезвонила.
– Моя дочь находилась на коммутаторе, когда председатель поссовета звонил директору, – вмешался Жапар.– Пенькова - телефонистка слышала весь разговор. Она и рассказала сразу всем, кто был в этот момент в помещении коммутатора, об этом телефонном разговоре. С одной стороны, соседка Мейрам, с другой стороны, телефонистка подняли панику в посёлке.
– Да, – задумчиво протянул Михаил, – из-за двух женщин, которые не могут язык за зубами держать, всю область чуть ли не на военное положение посадили.
– А что же вы – советская власть и партия – не разобравшись сразу тревогу подняли? – обиженно спросил старейший – хозяин юрты. – Столько лет мирно живём, как братья, и вдруг из-за двух сварливых баб нас, казахов, во враги записали. Пики для нас точите, военных ждёте. Эх вы!
Старик обиженно отвернулся, достал со стоявшего за ним сундука кисет с насваем, вытряхнул из него в ладонь несколько крупинок, ссыпал их осторожно в рот и начал, усиленно посапывая, двигать челюстью. Жапар услужливо наполнил наполовину стакан старика и плеснул остальным понемножку. Выдержав небольшую паузу, Михаил сказал:
– Зря обижаетесь на советскую власть и на партию. Не мы разнесли по всему посёлку этот чудовищный слух. Это, вон, ваши казашки постарались. Ладно, сейчас уже ничего не изменишь. Утром буду звонить в райком, расскажу, как на самом деле всё было. У директора строящегося предприятия в 9 часов совещание, пусть Мейрам туда придёт. Соседку свою, фантазёрку, пусть тоже с собой прихватит. Не знаю, успеем ли военных предупредить, чтобы не прилетали? Ну, а если даже и прилетят, так пускай на Балхаше искупаются. Благо, погода для этого прекрасная.
Он взял свой стакан, протянул к хозяину юрты и слегка стукнул об край его стакана .
– Не обижайтесь, Ага (уважительное обращение к старику), чего только не случается в нашей жизни.
Все выпили. Старик подтянул к себе поднос с головой барана, отрезал кусок уха, выковырял один глаз и протянул их Михаилу.
– На, бастык, чтобы ты хорошо всё слышал и видел.
За столом все довольно засмеялись.
Возвращался Михаил домой, когда начинало светать. От озера стелился по берегу туман, но до дороги не доходил, рассеивался по пути. Мотор УАЗика ровно урчал. Несмотря на усталость и наваливавшуюся временами дремоту, мозг продолжал переваривать всё, что произошло ночью. Понять стариков можно было. Михаилу тоже показалось странным, почему так напугались власти. Ясно, что на фоне прогрессирующей нищеты в колхозах, распространения тотального дефицита на всё, было раздражительно видеть, как на глазах растёт рабочий посёлок со всеми удобствами, с большой и светлой школой, учителей в которую набирали по конкурсу, с магазинами, где было сравнительно много хорошего товара и продуктовое обеспечение было намного лучше, чем в убогих лавчонках в окрестных сёлах. Завидовали, наверное, многие. Особенно злились председатели колхозов, откуда с началом строительства ушли самые лучшие специалисты. Но до такой степени народ вокруг не мог обозлиться, чтобы пойти на такую чудовищную акцию, как погром. Скорее всего, такая быстрая реакция со стороны властей на слухи в посёлке вызвана чем-то другим. Может быть, надо глянуть глубже. Народ нищает, товаров в магазинах всё меньше и меньше. Дошли до того, что импортные женские трусы по талонам недавно раздавали. Зарплату рабочих стали с задержкой выдавать. Не погрома испугались сверху. Власти боятся мало-мальской провокации, потому что знают, любое недовольство людей может перерасти в выступление против них.
Утром Михаил, в первую очередь, позвонил в райком. Он звонил из помещения коммутатора. Было рано, но первый секретарь райкома был на месте. В комнате кроме Михаила оставались только две телефонистки, которые демонстративно натянули наушники. Услышат они разговор или нет, его не волновало. Он в общих чертах рассказал секретарю райкома о ночном разговоре.
– Как ты считаешь, есть, действительно, какая-то опасность? – напрямую спросил секретарь.
– Я уверен, что всё произошло так, как рассказала аксакалам Мейрам.
– Думаешь, не надо военных посылать?
– Конечно же, не нужно. В девять часов совещание у директора строящегося предприятия. Вы знаете, что здесь уже представители из обкома и райкома. Заместитель начальника районной милиции тоже здесь. Я им расскажу о моём ночном разговоре. Мне кажется, надо им всем разъехаться по домам.
– Хорошо. Скажи Апекову, пусть мне позвонит. Я сейчас свяжусь с обкомом, попрошу отменить вертолёт с военными.
На совещании в девять часов Михаил чувствовал, что у людей напряжение спало. Скорее всего, телефонистки уловили суть его разговора с секретарём и успели кое-кого посвятить в этот секретный разговор. Ясно же, что лучше всего могут хранить секреты женщины, только делают они это сообща. Михаил удовлетворённо улыбнулся. Он хотел чтобы эта новость просочилась в посёлок. Как хорошо работает людская молва. Главная цель была достигнута – люди стали успокаиваться. Когда шёл из парткома на совещание в Дирекцию, видел оживлённо разговаривающих людей на остановке автобуса, шла бойкая торговля на маленьком базарчике, спешили на строительные объекты рабочие, матери вели детей в детские сады и беззаботные школьники торопились на перемене к киоску со сладостями. Нормальная жизнь возвращалась в посёлок.
С тех пор прошло больше трёх лет, но те тревожные дни, пережитый страх и растерянность так и остались торчать, как заноза, где-то в самом дальнем уголке мозга. И вот всё снова вспомнилось Только теперь он смотрел на эти события как бы со стороны, с высоты прошедших лет, более трезво и осознанно. Уже было много написано о партии, уже развалилась, как карточный домик, её идея о всеобщем счастье, уже превратились большие и верные «партийцы-ленинцы» в самых громких обличителей партийных перекосов, уже делили народное добро, нажитое всем миром, по принципу, кто ближе к власти, тому больше всех, уже крестили истово лбы в церквях самые ярые атеисты. Сейчас, после нескольких прошедших лет, Михаил понял до конца, чего боялись там наверху. Если начался бы переворот снизу, не успели бы сидящие сверху карьеристы перераспределить материальные ценности по своему усмотрению. Поэтому через несколько месяцев утопили в крови выступление студентов в Алма-Ате, рассадили инициаторов волнений по тюрьмам и разослали в ссылку по отдалённым районам.
Хлопнула входная дверью Пришла хозяйка. Она приветливо поздоровалась с гостем и поспешила на кухню. Скоро придут из школы дети и приедет муж на обед. Надо успеть приготовить на стол. Михаил собрал красные книжечки и положил их в нагрудный карман пиджака. Он получил в поссовете трудовую книжку жены, забытую при отъезде в Германию, взял в ЖЭКе необходимую справку, и мог назавтра опять отправляться в путь, в гости к другим родственникам. Скоро, если всё пойдет по плану, приедет и последний брат в Германию. Михаил знал, какие хлопоты предстоят теперь этой семье. Нужно будет продать мебель, старенький «Москвич», построенный своими руками гараж. За всё это они получат, конечно же, мелочь. Начнётся муторный этап оформления выездных документов. В каждом учреждении будут вымогать деньги за любую нужную и ненужную справку. За визой надо будет с вечера занимать очередь у здания немецкого консульства. Придётся сутками сидеть в учреждении и ждать билетов на самолёт. И только войдя в салон самолёта в день отлета, мои родственники, ободранные маленькими и большими чиновниками до нитки, вдруг почувствуют, что горечь отъезда из страны, где родились и прожили большую часть жизни, после этих убийственных хлопот вдруг исчезла и сознание наполнится ожиданием встречи с незнакомой страной, где, возможно, с ними, наконец-то, начнут обращаться по-человечески.