Пора служить
Приближалась пора служить. Как поется в известной песне, «последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья». И Лёнька пускался в загулы на всю катушку.
Однажды его даже хотели выгнать с работы, но решили ограничиться предупреждением: ведь скоро в армию! Армия, она исправит!
Горбатого могила исправит, гласит не очень оптимистическая пословица, а армия может научить дисциплине и еще, может быть, солдатской находчивости.
Солдатская находчивость – понятие широкое. Урвать хорошую должность, например. Хотя это тоже зависит от характера. Одному хлеборезка – благо, а другому – каторга. Кочегарка – место теплое, но по недосмотру может разорваться котел. У кого-то мечта стать штабным писарем или коптенармусом: выдавать лопаты и метелки, а кому-то сто лет этого не надо. Им лучше топать по плацу.
Какое пьянящее чувство – идти в строю плечо в плечо и при команде:Рота!!! перейти на строевой шаг, когда сто человек, как один, бьют всей подошвой по бетону. В эти минуты солдат чувствует силу единства.
Лёньку Рублева определили помогать клубному художнику. Должность, прямо надо сказать, неплохая. Подразделение приписки – хозвзвод.
В хозвзводе собрана вся обслуга полка. Тут и сапожники, и швеи, и пастух подсобного хозяйства, и истопники, и шоферы, и повара, и хлеборезы, и художники.
Все работы, как говорится, хороши, но лучше все же попасть медбратом в санчасть или художником в клуб. А хуже всего, как ни странно, поварам. Казалось бы: сытно, чего еще надо? Ни дня тебе, ни ночи! Вечно в пару, в дыму. Подъем в три часа утра: иди на закладку! Потом завтрак, обед, ужин. Потом подготовка к завтраку следующего дня. А когда же спать? Спать - в промежутке между всеми этими работами.
По штату положено два или три повара, чтобы они могли чередоваться. Но работает часто один, вечно сонный, неумытый, в нижней засаленной рубахе.
Художнику лучше. В распорядке дня ты – сам себе хозяин. Главное – выполняй работу, а работы много всегда. И, если сумеешь не показать, как быстро можешь выполнять тот или иной заказ: лозунг, плакат или стенд с выпиской из устава, даже когда над душой стоит офицер и подгоняет. Если сумеешь, будет у тебя свободное время. А если сделаешь работу быстро, в следующий раз прикажут сделать еще быстрей и так до тех пор, пока малевать придется без разгибу с утра до ночи.
Лёнька сразу это понял. Помог, конечно, Борис, основной художник, который вскоре демобилизовался. Лёнька стал основным художником пехотного полка Забайкальского военного округа.
Люди бывают разные. Одни трудоголики, другие - обыкновенные лентяи, а третьи – мечтатели, загорающиеся, когда их что-то сильно увлечет. Алешка относился, скорее, к последним.
Вечерами, когда рабочий день окончен, лежа на топчане у себя в мастерской, где он частенько и ночевал, Лёнька предавался мечтам. Где-то он слышал, что есть такие люди, которые могут отрываться от земли и зависать в воздухе.
- Вот бы так уметь! – думал Лёнька, – выступал бы в цирке, люди смотрели бы и хлопали. И везде только и разговоров было, что обо мне.
Мечты уносили его за моря и океаны, как Синдбада-Морехода, про которого он рассказывал сам в казарме после отбоя.
Лёнька очень уважал людей необыкновенных: фокусников, жонглеров, или очень сильных, или умеющих ходить на руках. А еще он слышал о людях, умеющих видеть сквозь стены, и все хотел представить, как это может быть и что можно из этого извлечь.
Он даже в голову взять не мог, что сам-то он тоже человек необыкновенный. Любое стихотворение он запоминал с первого раза, умел нарисовать, что захочет, и рассказами его заслушивались и просили рассказывать дальше, хотя он плел, что придет в голову и что слышал от тех же ребят, только все превращал в сказку, которую хотели слушать.
А еще Лёнькиной любовью было кино. И друг его Сашка Григорьев – признанный богатырь полка, писарь второго батальона, соблазнял его поехать к нему в Калугу, где есть курсы киномехаников.
- Лёнь, какая тебе разница, куда ехать? Родни у тебя – только собаки дворовые. Поехали ко мне в Калугу! У нас столько красивых баб – глаза разбегаются!
- В Задонске тоже есть красивые девки.
- А у нас есть школа киномехаников! Представляешь, вот закончишь ты школу и будешь крутить кино в деревнях и поселках, а может быть, в нашем клубе. Все девки - твои! Отхватишь себе кралю и будешь ходить с ней под ручку по главной улице, а вокруг все будут говорить: «Смотрите, это пошел Лёнька Рублев, киномеханик, с первой красоткой»! Как это тебе?
- Кончай баки пудрить!
- Так и будет – клянусь!
Они обе ржали. Лёнька тенором, а Сашка басом. Сашка поднимал друга к потолку, как пушинку. А что ему шестьдесят килограмм, если он мог скрутить в бараний рог троих здоровых парней!
Когда в части устраивали соревнования по борьбе, Сашку обязательно заставляли участвовать. Ростом он был не намного выше среднего, но сила в нем была зверская. Без единой жиринки в теле он казался толстым. На нем трещали и гимнастерки, и голифе. Воротничок не застегивался, потому что не было воротничков на его бычью шею.
Интересное явление – эта армейская дружба. Пока ты служишь и проводишь время с другом за одним забором, пока живешь по одним уставам, ешь одну и ту же кашу в одной столовой, а весь остальной мир - где-то там, за пределами полка, друг тебе – как брат, как часть тебя самого. Друг и ты – как листья одной ветки.
А когда вы оба оказались на гражданке, ветер событий несет вас, как оторвавшуюся от ветки листву, и где окажешься ты, а где друг твой – одному богу известно. Дружба остается только в воспоминаниях, в архивах души, как томик прочитанной книги.
Лёнька демобилизовался почти на две недели позже Сашки. Когда он приехал в Калугу в начале октября, Сашка уже устроился на работу на завод, в проектный отдел, чертежником и собирался поступить на курсы рабфака.
Встреча друзей была бурной. Сашка обнял Лёньку так, что у того ребра затрещали.
- Кореш, привет! Как доехал? Встречу положено отметить!
- Саш, подожди, дай отдохнуть! Я даже вещмешок не снял! Где мне раздеться?
- Мам, иди сюда, покажи Лёньке его кровать! Пусть он на Иришкиной кровати поспит!
На зов вышла невысокая крепкая женщина с приятным, нестарым лицом.
- Сашок, ты что же не познакомишь с гостем?
- Мам, это же Лёнька! Алексей Рублев. Я тебе о нем писал. Это мой кореш, – Сашка весь светился, как будто не видел Лёньку года два. А всего-то прошло 12 дней с момента расставания.
- Угомонись, медвяка, ты же его раздавишь! Лёня, а ты раздевайся, умывайся и – за стол! У меня щи из свежей капусты и картошка с грибами, - приговаривала Агафья Николаевна, приглашая гостя покушать с дороги.
- А ты, Сашок, принеси-ка из чулана четвертиночку! Я не буду, а вам хватит на двоих, авось! Вам же не напиваться, а просто за встречу, для веселья!
Мать, как положено, ворчала, но видно было, что она безмерно рада, что сын ее рядом, и это счастье. И если прислушаться, то можно было услышать праздничный звон колоколов в ее душе.
Лёнька неделю спал на Иришкиной кровати, пока не получил места в общежитии.
А Иришка – это Сашкина сестра. Она полгода назад вышла замуж и ушла жить к мужу, но в родном доме появлялась часто. Лёнька однажды ее видел. Она была моложе Сашки на три года. Лицо широкое, в канапушках, крупная телом, ростом почти ему не уступала. И это в неполные девятнадцать лет! Кожа на руках и ногах красноватая, в пупырышках, гусиная. Глаза серые, обрамленные белесыми ресницами. Остальные женские достоинства плохо умещались в платье.
- И в кого они пошли у меня? – улыбалась Агафья Николаевна. Муж был, царство ему небесное, обыкновенный. Может, в моего деда? Он был мужик крупный. А может, в родню мужа? У них, говорят, богатыри были.
Лёньке, вообще-то, как и многим некрупным мужчинам, нравились женщины дородные, но с изящными чертами лица. А у Иришки и щеки, как помидоры, и губы какие-то раздутые. Правда, насчет губ Лёнька преувеличивал. Ее губы, напоминавшие его собственные, можно назвать сочными.
В общем, такой вариант ему не подходил. Пора было заняться делом. Лёнька без труда нашел школу киномехаников, название которой звучало так: «Курсы киномехаников Калужского управления культуры». Занятия в школе начались с первого октября, но Лёньку легко приняли как демобилизованного красноармейца и предоставили место в общежитии.
По этому случаю Агафья Николаевна накрыла на стол. Грибы, соленые огурцы, маринованные помидоры и моченые яблоки в хозяйстве имелись, да и яички и сальце нашлись. Отварили картошки, Сашка сбегал за вином. А что еще надо? Отметили весело. Агафья Николаевна следила, чтобы ребята не напились. И все было хорошо. Как в любом застолье, пели песни, плясали.
Зашла и Иришка с мужем, тоже крепким парнем. Когда дошло до пляски, выпил Иришкин муж да так стал выкаблучивать, отбивать дробь и ходить вприсядку, что Алексея взяла зависть, и ему тоже захотелось показать, на что он способен. Но мы-то знаем, что плясал он плохо, и его ужимки рассмешили Иришку. Лёнька обиделся и стал ругаться, кричать, что он лучше пляшет и вообще:
- У нас в Задонске казаки - вот пляшут! А вы, калужские, только и умеете, что стучать каблуками. Он стал неумело передразнивать. Все смеялись, а это еще больше заводило Лёньку, и он, было, полез с кулаками на Иришкиного мужа.
- Ладно, угомонись! – Сквозь смех успокаивал друга Сашка. Но не тут-то было! Алексей вошел в раж, стал махать руками и орать:
- Я всем вам покажу, что казак может! Я, едрена мать, не лыком шит, не пальцем делан!
После этого Сашка сгреб его в охапку и, по-видимому, немного придавил. Лёнька сразу умолк, и Сашка отнес его на кровать, где он быстро отрубился.
Наутро никто не вспомнил о выкрутасах Лёньки, а сам он почти ничего не помнил. После легкой опохмелки и чая он собрал свой вещмешок.
Агафья Николаевна завернула в тряпицу несколько картошек, яички, пару огурцов. Сашка обнял друга, и Лёнька отправился в новую, неизвестную жизнь. Душа его пела и радовалась переменам.