Камрад
Николай Руденко
"Лицо врага поражает меня тогда, когда я замечаю,
как оно похоже на моё".
(Станислав Ежи Лец)
Душный августовский вечер 1943 года плавно перетекал в ночь. На далёком горизонте трепетными нитями лиловел закат. Медленно истаивала весь день душившая духота. Тонули в накипи угольно-фиолетовой черноты кусты, деревья, таинственный луг, колосившийся дикими злаками.
Из окопа боевого охранения два солдата – Тетерко и Чичибабин - вели наблюдение за вражескими позициями. Было тихо. Противник не стрелял, как в предыдущие дни, и значительно реже взлетали осветительные ракеты…
Ввиду неблагоприятно сложившейся оперативной обстановки на левом фланге дивизии 2-я стрелковая рота, где служили Чичибабин и Тетерко, получила приказ временно перейти к обороне. В спешном порядке - за две ночи - были отрыты окопы полного профиля, ходы сообщения, оборудованы ячейки для пулемётчиков и бронебойщиков, протянуты проволочные заграждения, в два ряда установлены противотанковые и противопехотные мины. Чтобы обезопасить роту от всяческих неожиданностей, вперед выдвинули боевое охранение. Располагалось оно в ста-ста пятидесяти метрах от немецких траншей и было связано телефонным проводом с командным пунктом.
-Покушать бы, товарищ старшина… - вполголоса мечтательно произнёс Тетерко, недавно прибывший в стрелковую роту новобранец. – Кишка кишку захлёстывает, сил нет терпеть.
-Требуху харчами набить – дело не хитрое, - сиплым басом убедительно и мягко ответил ему, переменив положение тела, Чичибабин, и на гимнастёрке его глухо звякнули медали.
Чичибабин – худой, угловатый, жилистый, чернявый, с лицом цвета подгорелого солода старшина, ироничный и добродушный, говоривший короткими фразами, без придаточных предложений, - солдат хотя и молодой, но бывалый. В тридцать девятом, когда отменили отсрочку для получения высшего образования, он, студент-филолог второго курса пединститута, был призван в армию. И сразу в нерв его бытия врезалась война – «зимняя» финская. Замерзая в дремучих лесах Суоми, Чичибабин вызернил для себя очевидный до пошлости факт: чтобы противника одолеть, недостаточно одной лишь силы морального превосходства или жертвенной храбрости, ещё нужен ум, смекалка, солдатская сноровка и обязательно – простой и мудрый, первобытный звериный инстинкт. Именно он помог ему под Белостоком, в вывернутые наизнанку, душемутительные, полные ужаса и бреда июньские дни сорок первого. Неожиданно для себя оказавшись во главе большой группы окруженцев, он вышел к своим почти без потерь и даже с солидным трофеем: бронеавтомобилем «Хорьх». Потом были Могилев, Смоленск, Вязьма, Харьков, Сталинград, снова Харьков. Причину внезапно разыгравшегося аппетита рядового Тетерко опытный старшина разгадал без труда – нервничает новичок. И это естественно: на передовой ежечасно, ежеминутно, ежесекундно рвётся чья-то жизнь, с кровью, по живому...
-Можно хоть цигарку свернуть?
-Я тебе сверну. На огонёк папиросы немецкие снайперы стреляют без промаха. Хочешь судьбу свою испытать?
-Не хочу.
-Тогда… слушайся старших, - шутливо скомандовал старшина. - Давай-ка головы спрячем.
Они опустились на дно траншеи. Закатав в газетную бумажку махры, задымили крепким куревом.
-Наша задача, Тетерко, простая: самому уцелеть, а врага уничтожить. «Памятку красноармейца» читал?
-Читал.
-Помнишь, во втором пункте написано: «Откуда бы враг ни появился, его всегда можно достать либо пулей, либо гранатой, либо штыком». Так?
-Так.
-А дальше?
-«Чем сподручнее – тем и бей».
-Правильно. Я к чему веду?.. Бить ведь тоже надо уметь. Умения этого у тебя пока нет. Потому как приходит оно с опытом.
Чичибабин вздохнул.
-Да, брат, тебя ещё отёсывать и отёсывать... Немец - враг серьёзный, не на мякине замешанный. С ним шутки плохи. Чуть зазевался – и песенка твоя спета. Но и мы, как говорится, не портянкой утираемся… Ты вот что… в бою держись рядом. По возможности помогу, прикрою...
-Спасибо, товарищ старшина.
-После боя благодарить будешь.
-А правда говорят, что вас учиться посылают в пехотное училище?
-Правда. Сейчас всех, кто десятилетку закончил, на офицерскую линию выводят.
Чичибабин встал во весь свой гвардейский рост, вынул из брезентового чехла командирский полевой бинокль. Вытянув шею, приложил окуляры к глазам. С горизонта на него уставился горящий фосфором лунный серп. Лёгким дымком курились под ним облака. Опустив бинокль ниже, он нашёл то, что искал – нейтральную полосу. Она была неподвижна и мертва, но он (для очистки совести) какое-то время пошарил по ней оптическими стёклами. Спрятав бинокль, вновь присел рядом с Тетерко. Продолжил:
-Есть у пехоты такая примета: уцелел в первой атаке, и во второй пуля и осколок тебя обминут. А к третьей уже будешь иметь какой-никакой опыт.
-Я – невезучий, - горестно признался Тетерко. - До третьей атаки могу не дожить. Даже в школе, на переводных экзаменах, мне всегда попадались самые сложные вопросы.
-И что, часто срезался?
-Ни разу.
-Так в чём же дело? Ты на своё везение не наговаривай. С ним у тебя всё в порядке.
-А у вас?
Чичибабин смущённо крякнул.
-Как видишь, жив ещё. Хотя мог давно в земле лежать… Везение, к твоему сведению, даёт нам судьба. Кому - вместо разума, кому - вместо доблести. Так сказал один очень мудрый человек… Не знаю только, вместо чего я своё везение от судьбы получил.
Старшина на мгновенье задумался.
-Один бой на всю жизнь мне в память впечатался… Было это месяц назад. Немцы бросили против нас мотопехоту и новые танки - «тигры»… Батальонные противотанковые «сорокапятки» могли пробить только бортовую их броню… и то - подкалиберным снарядом.
Чичибабин умолк. Поднял голову, посмотрел на разлившийся вверху бескрайний звёздный океан, перевязанный бледной лентой Млечного пути. Провёл ладонью по лицу, как бы стирая горечь нахлынувших воспоминаний…
-А дальше? – прервал паузу Тетерко.
-Что?
-Дальше-то что было?
-Да-а-льше? – выйдя из задумчивости, спросил Чичибабин. – Ну да, ну да. Дальше безнадёжно: остаюсь я в траншее один. Товарищи мои – что справа, что слева - мёртвые лежат. А танки немецкие всё ближе и ближе, рычат, сволочи, моторами, злобно гусеницами лязгают… У меня же, как назло, ни гранаты, ни ружья противотанкового под рукой, ни бутылки зажигательной, ничего. Подобрал ручной пулемёт, залёг. Человек я казённый, бежать от врага присяга не позволяет. И тут неожиданность: первый «тигр» задымил, второй, третий завертелся на месте, как уж на сковородке, гусеницу перебитую сбросил. Вижу - сзади, в шагах пятидесяти, орудие по немцам бьёт. Я сорвался и туда. Прибегаю, а на позиции из расчёта в живых только сержант-наводчик остался. Вот он, оказывается, и стрелял. Вообрази, всё сам делал: сам разворачивал, сам заряжал. Одним словом - хват! Осколком снаряда сорвало прицел, и он целился через ствол. Вместе с ним мы ещё три танка фрицевских подожгли. Жаль, убило сержанта, отчаянно смелый был парень, стрелок хоть куда, настоящий зверобой. Опять я один... Заряжаю, навожу, стреляю. Заряжаю, навожу, стреляю. Механически, без раздумья. Как будто всю жизнь артиллеристом был. Пуля плечо задела – даже не заметил. Осколок ногу зацепил – плевать! Заряжаю, навожу, стреляю. Какая-то, понимаешь, резвость двужильная во мне проявилась… Всё бы ладно, да кончились снаряды… Заряжать нечем. Смотрю – ближний «тигр» прямо на меня своё дуло пялит. Всё, думаю, пиши пропало. Каюк мне… Крышка... Пришёл смертный час... Ан нет! У «Тигра» вдруг откинулся люк, из него экипаж на землю вывалился и бежать. Чудеса! Позже выяснилось, что я из сорокапятки попал в орудийный ствол, повредил его, вывел машину из строя. Скажу тебе прямо, братишка, как есть: чтобы танк в движении подбить, нужно от пяти до десяти снарядов, представляешь?.. А тут ещё одно чудо – немцы изрядно нами потрёпанный клин свой танковый развернули и начали общий отход. Вот такая, понимаешь, история со мной приключилась.
-Да-а, - восхищённо протянул Тетерко. – Пофартило вам, будь здоров! Как же вы так метко стреляли из пушки?
-Сам удивляюсь, - ответил старшина. – Никогда раньше этого не де...
Не договорив, он насторожился и, приложив палец к губам, прошептал:
-Тс-с-с!
В наступившей тишине они услышали очень явственно чей-то тусклый, придушенный голос:
-Русский камрад!..
И ещё раз, через мгновенье:
-Русский камрад!..
-Немец, - умозаключил старшина, кашлянув в кулак.
-Немец? – Тетерко сделал движение подняться. - Надо наших разбудить!
-Не надо. Пусть спят… Ты сядь пока… А что немец хочет, сейчас узнаем.
Чичибабин привстал, положил «дегтярь» на бруствер, ощупал глазами складки близлежащей местности. И увидел на краю одной из воронок, в шагах пятнадцати от окопа боевого охранения, блеснувший в лунном свете предмет, очень похожий на перевёрнутый вверх дном горшок.
-Эй, фриц, потише, зайцев распугаешь! – приложив руку корабликом ко рту, сказал старшина, обращаясь к горшку.
Горшок шевельнулся, произнёс всё тем же придушенным, заржавленным голосом:
-Я не фриц… Я, камрад, социал-демократ.
-Эва! Социал-демократ!
Хотел Чичибабин спросить, из каких соображений немецкие социал-демократы не объединились с коммунистами против национальных социалистов в начале тридцатых, попустительствовали Гитлеру, способствуя приходу его к власти, но не спросил, передумал. В данных обстоятельствах подобный вопрос прозвучал бы, конечно, нелепо.
-И что здесь социал-демократ делает?
На эту фразу старшины горшок отреагировал вмиг - приподнялся, оказавшись немецкой защитной каской. Под ней размытым пятном серело лицо с тёмными провалами глаз.
-В Россию идти… не хотеть. Меня заставлять.
Чичибабин смягчился:
-Чего ж тебе надо?
-Махорка у камрада есть?
-Ну, есть.
-А водка?
-И водка.
-Гут. Камрад мне водка и махорка, я камраду – мазь для чирьев… мыло… бумага.
-Какая бумага?
-Письмо писать.
-Язык откуда знаешь?
-Работать у вас… по контракту. Город Ленинград.
-Как минное поле прошёл?
-Я… как это говорить… сапёр.
-Подожди….
Чичибабин пригнулся, сказал, обращаясь к Тетерко:
-Ну что, отжалеем ему водки и махорки?
-Немцу? – курносо уставился на него удивлённый Тетерко.
-Немцу, немцу, кому ж ещё, - подтвердил старшина и стал рассуждать: - Мазь от чирьев ротному отдадим. Он второй месяц фурункулёзом мучается. Мыло и бумагу себе возьмём. Мыло, знаешь, большой у нас дефицит. И письма писать не на чем. Так что давай соберём фрицу посылочку. Может и вправду он социал-демократ…
Переброс предметами обмена совершился быстро, деловито и при полном молчании. По его завершении немец сказал:
-Утром…в семь часов…мы наступать.
И уполз, в мгновение ока потерявшись во мраке.
. Сообщение о предстоящем наступлении нисколько не удивило старшину. Чуяло его сердце: замышляет что-то противник. Уже как два дня на их участке обороны активность до нуля умерил, артиллерийский и пулемётный огонь вести перестал, осветительные ракеты ни с того ни с сего стал экономить. Перемену в поведении немцев заметил и ротный: "Штиль этот, старшина, перед ураганом..."
Чичибабин пошёл по траншее циркульным шагом, переступая через спящих солдат.
«Подъём! Подъём! Хватит в дудку сопеть! Гансы скоро в атаку пойдут…»
Светлело. Ночь отступала. Утро – чистое, синейшее, склянное, - осаждаясь на землю, мокрую от росы, разблёскивалось брызгами солнечных лучей. Порывы слабенького ветерка зыбили траву на лугу. По дну далёкого оврага сиротливо влачились клочки прозрачного тумана. Бодро ёрзали в небе стрижи, будто и не было никакой войны.
Ровно в семь началось. Грохнуло раз. Грохнуло ещё. И ещё. Удар. Второй. Третий.
«В щели!» - зычно гаркнул старшина.
Пошла земля ходить ходуном, содрогаясь от мощного артиллерийского гласа. Взметались фонтанами комья земли, щепки, камни. Дико, визгливо скрежетало разорванное железо. Винтом закручивалась белая пыль. Немец бил по переднему краю. Сосредоточенно и методично вспарывал его осколочно-фугасными снарядами в течение получаса, уничтожая в прах укрытия, блиндажи, землянки, построенные ротой на скорую руку. После чего на пять коротких минут огонь перенёс в глубину обороны, в завершение густо засыпал минами окопы боевого охранения.
А затем, ломаясь зигзагами на изрытом воронками поле, серым стадом двинулись на позиции роты немецкие пехотинцы. Жидким переливчатым эхом разнеслась над зелёным лугом ружейно-автоматно-пулемётная трескотня.
В это самое время старшина Чичибабин лежал в окопе полуприсыпанный землёй. Он не был убит, как «неудачник» Тетерко и остальные десять бойцов группы боевого охранения, попавших под губительный миномётный налёт. Старшина лежал на спине, контуженный взрывом, запрокинув голову, тонкий, чёрный, жалкий. Левый рукав его гимнастёрки – повыше локтя – был жирно-красным от крови. Неуловимые думы без воли совершались в душе старшины, исчезали, сменялись другими, такими же непонятными и летучими. Тонкая полоска убегавшего вверх синего неба ярчела над ним. Тело сделалось вдруг невесомым; казалось, он падал в бездонную пропасть... Вдруг и совершенно внезапно полоска исчезла, и вместо неё появилось, сопровождаемое лёгким запахом водочного и табачного перегара, лицо в стальном горшке шлема. Чужое, бледное и сухое, прокуренное лицо с утиным носом, тонкими губами и расширенными глазами. Глаза эти оказались у самых глаз Чичибабина. Не успев в них ничего прочитать, он, теряя сознание, почувствовал, как его, подхватив под руки, потащили куда-то.
Очнулся Чичибабин в полуразрушенном блиндаже боевого охранения.
Взводный Ашот Маркарян тряс его за плечо.
–Жив, бродяга?.. Слава богу… Еле нашёл тебя тут… Дали мы фрицу прикурить… Не меньше полуроты выкосили… Отбросили на исходные… Слышишь?.. Тебе, брат, надо в госпиталь... Ты ранен… Сам перевязку делал?..
Что-то ещё говорил ему взводный, но старшина ничего не слышал, потому что слышать не мог из-за потери слуха. Морщась от боли, он поднялся и пошёл с перевальцем, покачиваясь, по траншее. В ушах его звенело, тошнота накатывала волнами, и вертелись, вертелись в голове невесть откуда взявшиеся слова: «Живи, камрад, живи…»
18-22 июня 2013 г.