Чистое, свежеумытое солнце клонило голову к горизонту. Игриво поблёскивая в лужах, которые не успели пропитать землю, оно наполняло душу спокойствием и безмятежной радостью.
Пять минут назад скоротечный, но мощный, по силе близкий к тропическому, ливень обрушился из внезапно налетевшей тучи. Капли размером с небольшую градину выбивали в придорожной пыли здоровенные воронки, с отчаянным рвением лупили по листьям, кустам, засохшей траве, принеся с собой лишь легкое послабление, слегка растянутое по времени благодаря наступающему вечеру. После утомительного зноя последних недель земля словно отторгала неожиданно свалившуюся воду, будто бы разочаровавшаяся женщина, уставшая ждать.
Перегретый асфальт прямо на глазах выпаривал из себя влагу, превращаясь в реку, текущую средь полей и поддернутую легким предзакатным туманом.
Воздух тяжелый, насыщенный неохотно проникал в легкие, наполняя их стелившимся по земле загущенным запахом урожая.
Бесконечные волны кукурузы, плывущие по обеим сторонам дороги, сменились подсолнечником. Его веселые мордашки в желтых кокошниках тянулись вслед уходящему солнцу, чутко и легко разворачивая свои толстые, массивные шеи. Поля, разделенные узкими лесопосадками, тянулись до самого горизонта. И невозможно было охватить их ни взглядом, ни разумом.
Совсем неожиданно к свежести, разбавившей воздух после дождя, примешался чужой запах. Едва уловимый, он резко выделялся среди прочих и нес с собой тревогу.
Что-то мрачное сгустилось в воздухе. Холодными, липнущими к коже руками оно подобралось к шее и, тихонько сдавливая, отнимало у природы силы, отсвечивая кровью глазами, вытягивало из неё соки и жизнь.
Умерщвленные, тучные головы подсолнухов, с тяжелым безразличием отвернувшись от солнца, опустились к земле. Их усталые плечи – каждого в отдельности и одновременно все вместе, немым укором говорили – им тяжело, им одиноко, они напуганы.
Чувство надвигающейся беды, защемившее сердце, томительной безысходностью накрыло подсолнухи чернотой, отобрав радость и краски, заглушило обычный живой гомон полей, подменив пугающей, чуждой тишиной. Не хватало людских голосов, трескотни тракторов и уборочных машин, собирающих богатый урожай. Куда-то исчезли бесконечные вереницы грузовиков и самосвалов, доверху наполненных щедротами земли.
Фугасный снаряд, прилетевший из-за посадки на пристрелянную дорогу, взорвался прямо под колесами БТРа. Тяжелая, бронированная машина задрала кверху нос, словно преодолевала водяной вал. В отчаянном рывке смертельно раненного животного, последней надеждой уйти от неминуемого, избежать уже предначертанное, БТР все же рухнул вниз на дорогу, вспарывая оголенным брюхом асфальт и на ходу теряя колеса.
Компрессионный удар смял позвоночник в кулак, так что голова ударилась о собственный пах. Оторвавшийся кусок брони срезал обе ноги, неприлично обнажив бледно-синие, шоковые обрубки.
Падая на землю в облаке песка, камней и комьев земли, которые, как в линзах фотообъектива отражались в удивленных глазах, он уже ничего не видел. В них не было вопросов: «Как? За что? Почему?» Шестнадцать лет – не тот возраст, который рождает подобные вопросы. В шестнадцать лет мысли высоко парят над землей, с легкостью отрываясь от всего, что для других кажется важным и незыблемым. В его шестнадцать лет глаза смотрели открыто, чуточку наивно, но с исключительной внутренней добротой русского человека. Смотрели и уже ничего не видели.
03.09.2014