Самое паршивое время для меня – вечер. Другой бы порадовался, что дневная жара спала, впереди ночь, когда можно выспаться и отдохнуть, а перед этим лениво и неспеша выпить чашку чая, полюбоваться на остывающее море, помечтать о чём-то приятном…
Да, море, закат, красота… Говорят, самые красивые закаты на Карибских островах. В принципе, повсюду они красивы, надо лишь ими проникнуться. Но здесь это особенно красиво. Раньше я бы с ума сошёл от радости, если бы знал, что попаду сюда, на этот райский кубинский островок Хувентуд, буду сидеть в полупустом ресторанчике городка Нуэва-Херон и глядеть на засыпающее море, в котором тонет большая, как розовый пупырчатый апельсин, луна.
Сидеть, абсолютно расслабившись, и тихо радоваться тому, что, наконец, оказался в одиночестве и в то же время пуще смерти ненавидеть одиночество… В плетёном из толстых жёлтых прутьев кресле не совсем удобно, потому что оно сухо поскрипывает, едва пошевелишься. Но это мелочи… На столе передо мной бутылка местного рома, других напитков в этом ресторанчике просто нет. А ещё – пол-литровая банка, в которой плавает рыбка. Её подарил мне сегодня днём незнакомый мальчишка на берегу, когда я гулял без цели и присел на камень, чтобы понаблюдать, как он рыбачит на причале, далеко выдающемся в море.
Рыбка… Я не знаю, что это за рыбка, но мне стало жалко её, когда мальчишка ловко подсёк удочкой и вытащил её из воды. Она бессильно скакала по гальке, и мальчишка, заметив мой взгляд, поднял её, сунул в стеклянную банку, валявшуюся у ног, набрал воды и протянул мне. От предложенной монетки он отказался, а только махнул рукой и снова забросил леску в море.
Так я оказался обладателем рыбки.
Хозяин ресторанчика, смуглый старик с седой щетиной на изрезанном глубокими морщинами лице уже несколько раз проходил мимо моего столика, демонстративно поглядывая на часы. Хоть я и не один в ресторане, но остальные посетители, вероятно, его знакомые, и отправить их по домам в этот поздний час он не постесняется. Я же тут первый раз, к тому же иностранец, правда, неплохо говорящий по-испански, так что со мной проблема. Обижать меня ему не хочется – вдруг приду сюда снова.
Он сразу почувствовал, что испанский мой не родной язык, но… какой же язык мой родной?
В Польше, куда я попал в самом начале, я разговаривал на русском. У меня был российский паспорт, и хоть в Польше теперь к русским относятся настороженно, а иногда и враждебно, меня там хорошо понимали. В архивах, где я перекопал кучу документов, мне вообще помогали охотно и с интересом. Когда я рассказывал о том, что ищу, люди согласно кивали головами и помогали. Работать там было просто, и очень скоро я разыскал всё, что мне было нужно.
Потом я перебрался во Францию, чтобы продолжить поиски. Нужных документов в тамошних архивах почти не было, зато я сумел найти очевидцев. Разговаривать с ними было тяжело вовсе не потому, что мой французский хромал на обе ноги. Впервые я столкнулся не с документами, а с живыми участниками событий. Люди ничего не забыли, но даже спустя столько лет страшились своих воспоминаний. Боль, страдание и смерть – кому хочется ещё раз смаковать эти страшные воспоминания?
Виной всему, конечно, не мой слабый французский. Я бы мог говорить с этими людьми по-немецки, и они бы меня поняли, только это было бы уже запредельно.
А потом мне сообщили из центра, что нужно искать в Латинской Америке. Кто-то видел там человека, которого я разыскиваю уже столько времени, вот только где он точно, было неизвестно. Пришлось срочно лететь.
Поначалу я пробовал возмутиться, мол, почти полгода уже не был дома, но начальство, как всегда, задало свой любимый вопрос:
- Хочешь приехать домой за окончательным расчётом? Пожалуйста, хоть завтра.
И я улетел в Латинскую Америку. Тут-то и пригодился мой испанский язык, который я изучал в молодости неизвестно для чего, а вот оно как сегодня повернулось…
- Синьор, – наконец, не выдержал хозяин ресторанчика и виновато почесал седую щетину на щеке, – вашей рыбке пора спать. Посмотрите, она еле шевелит плавниками…
Я допил ром из стакана, набросил на плечо свою сумку, взял банку с рыбкой и вышел на тёмный пятачок у входа в ресторан. Идти было некуда. Я не собирался задерживаться здесь надолго, но… так сложилось.
- Пойдём, рыбка, где-нибудь посидим до рассвета, – сказал я рыбке, – а утром посмотрим…
Я вышёл на набережную, спустился на пустынный в это позднее время пляж и сел в кем-то забытый чёрный пластиковый шезлонг. Банку с рыбкой поставил на песок и закурил очередную сигарету. Перед глазами было только тёмное бесконечное море с неясными переливающимися огоньками на горизонте. Где-то чуть поодаль шевелились и сияли причалы местного порта, но разглядывать их не хотелось.
Когда я приехал в Аргентину, то в нашем посольстве сообщили, что разыскиваемый мной человек находится в старой немецкой колонии в одном из отдалённых южных посёлков. Но там он сегодня в действительности или нет, никто точно не знал, и я это должен проверить.
Что мне оставалось делать – я поехал. По дороге мной стали овладевать довольно странные мысли. Я и не подозревал, что способен на такие пространные размышления. Просто раньше на это времени не хватало.
Странная у меня работа. Эдакий чистильщик общества от всякой падали. Я и мои товарищи отслеживаем и уничтожаем бывших нацистских преступников, которым удалось уйти от возмездия после второй мировой войны. Все помнят, как был пойман, переправлен в Израиль и казнён Адольф Эйхман. Кто-то, конечно, скажет, что после окончания войны прошло шестьдесят лет, и какой может быть вред сегодня от этих почти столетних немощных стариков? Они сами себя наказали, всё это время скрываясь под вымышленными именами в самых разных уголках света. Ведь сегодня есть более серьёзные угрозы миру на земле. Это так и не совсем так. Любой преступник должен получить то, что заслужил, сколько бы лет ни прошло. В назидание тем, кто только собирается пойти по их пути.
К сожалению, память людская коротка. Нет народа на земле, который не пострадал бы во второй мировой войне. Хоть история и не стирает имён убийц и человеконенавистников, желание отмстить им постепенно ослабевает. Годы берут своё. Поколение уходит, а следующему уже не хочется ворошить старые угли. Тем не менее, беспрерывным поиском и уничтожением военных преступников, насколько я знаю, занимается лишь Израиль. И это правильно и необходимо. Жестоко? Да, жестоко, но выбора нет. Лишь поставив вместо многоточия точку, можно сказать, что зло отмщено, и наши погибшие могут спать спокойно.
На моём счету несколько найденных военных преступников. Южная Америка, Африка, острова Микронезии, Канада – вот география моих поездок. Но вряд ли я могу рассказать что-то достопримечательное об этих местах. Столько сил и нервов стоил каждый поиск, что не оставалось и минуты свободной любоваться тамошними красотами. Мне необходимо было быть терминатором, преследующим свою жертву и лишённым каких бы то ни было эмоций. Чувственность в нашем деле – признак непрофессионализма. Таким среди нас не место.
Я и Аргентину не помню, куда приехал разыскивать своего последнего клиента. Так я называю про себя этих престарелых прячущихся нацистов. Больше запоминаются почему-то автобусы, поезда и самолёты, на которых постоянно передвигаешься.
У этих стариков, почти все соратники которых уже ушли в мир иной, поразительное чувство самосохранения. Они словно догадывались, что скоро за ними явятся вершители возмездия, избежать встречи с которыми невозможно. Опасность заставляет их нервничать, срываться с насиженных мест, менять страны и континенты, жить под чужими именами, изменять внешность.
В небольшой посёлок на юге Аргентины, в предгорьях Анд, где располагалась старая немецкая колония, я попал впервые. Невероятно сложно оказалось разговорить местных жителей, потомков первых переселенцев, которым было непонятно, для чего этот странный иностранец разыскивает невзрачного старика, появившегося здесь сразу после войны, но так никому и не рассказавшего о своём прошлом. Старик безвылазно жил в своём небольшом домике, один, без семьи, почти ни с кем не общаясь. А потом он неожиданно сорвался с места, бросил всё, что у него было, и укатил в неизвестном направлении. Наверняка местные жители чувствовали, что не таким уж простым был этот человек когда-то, но вряд ли они могли предположить, что он был не последним человеком в лагере смерти Треблинка. Тем более, в деньгах он не нуждался, что было здесь большой редкостью, и даже мог позволить себе платить одной из местных женщин, чтобы та пару раз в неделю готовила ему пищу и убирала дом.
Она-то и сказала мне, что старик, кажется, собирался в Венесуэлу, где у него есть какие-то знакомые. Ага, отметил я про себя, маршрут теперь будет пролегать через Венесуэлу, где искать проще, потому что там есть люди, которые могут мне помочь. Сколько ещё придётся колесить, пока я увижу его собственными глазами?
Но и в Венесуэле старика не оказалось. Первый раз мне попался такой непоседа. У этого столетнего кузнечика ещё хватает сил скакать между странами…
В самолёте из Буэнос-Айреса в Каракас я вытащил планшет с информацией про старика, и принялся разглядывать два снимка, которые удалось нарыть в архивах. На первом он был совсем мальчиком на каком-то довоенном празднике, в коротких клетчатых штанах на лямках и тирольской шляпе с пером. Парнишка широко улыбался и щурился от солнца, прикрывая глаза рукой. Выглядел он таким добродушным и простецким парнем, что трудно представить: пройдёт десяток лет и из этого будущего бюргера вырастет мрачный и подозрительный тип в эсэсовской форме с тяжёлым взглядом и плотно сжатыми тонкими губами, каким он выглядел на второй фотографии, извлечённой из личного дела. А какой он сейчас?
В Каракасе я пробыл всего два дня. Мне сообщили, что он улетел на Кубу, и где он там скрывается, искать предстояло одному мне. В стране победившего социализма помощников разыскивать бывших военных преступников, как ни странно, что-то не находилось.
Мне повезло, я его всё-таки нашёл. Есть у нас кое-какие секреты поиска людей, раскрывать которые не стоит. И оказался мой подопечный даже не на самой Кубе, а на одном из кубинских островов – Хувентуде. Я раньше и не подозревал о нём, а вот теперь пришлось включить его в географию своих поездок.
Мой подопечный оказался высоким худощавым стариком, совсем не похожим на немца, потому что за долгие годы в Латинской Америке его лицо приобрёло постоянный бронзовый загар на местном солнце, лишь бледные голубые глаза за толстыми стёклами очков выдавали европейское происхождение. Но я уже давно заметил, что столько кровей намешано в местной публике, что это почти не бросается в глаза. Главное – характер. Взрывной, добродушный, может быть, даже безалаберный и простецкий – такими мы традиционно представляем себе латиноамериканцев. Может, они и не всегда такие, но так уж сложилось…
Я знал его новое испанское имя, под которым он жил в Аргентине, и, улетая столь поспешно, вряд ли сумел его сменить, приехав в Венесуэлу, а потом на Кубу. Поэтому мне не составило труда выяснить у начальника полиции в аэропорту Гаваны, куда он проследовал уже в стране. Двадцать долларов удобно улеглись в карман его светлого френча, зато я стал обладателем точного адреса, выданного полицейским компьютером.
На Хувентуд я приплыл на прогулочном пароходике, на котором туристы приезжают отдыхать на этот небольшой кубинский остров. Места здесь чудесные, поэтому я невольно залюбовался спокойной морской гладью, солнцем на нереально синем небосводе, зелёным пологим берегом позади и далёкой, тонущей в голубой дымке жёлтой полоской землю впереди.
Городок Нуэва-Херон, главный на острове, маленький и провинциальный, с рядами сувенирных лавок на центральной улице и рыбными рядами у порта. Ничего достопримечательного, обычная кубинская провинция с долгой послеобеденной скукой, которую здесь называют сиестой, и ежедневное вечернее веселье в кабачках и ресторанчиках в ожидании жаркой тропической ночи.
Без труда разыскав улицу и дом, в котором поселился мой подопечный, я узнал от разговорчивой хозяйки дома, что тот в настоящее время наверняка сидит в небольшом ресторанчике в двух кварталах отсюда.
Весь мой багаж состоял из сумки с документами и планшетом, поэтому я решил нигде не останавливаться, а сделать своё дело и сразу отправиться на вечернем пароходике назад в Гавану. Вряд ли стоило здесь задерживаться надолго.
В ресторанчике, на который мне указала хозяйка дома, в этот полуденный час было немноголюдно. Под тростниковым навесом за одним из столиков расположилась большая семья с кучей ребятишек, потом какие-то рабочие в измазанных рубашках, лениво потягивающие пиво почти на солнцепёке, а в глубине у стойки сидел тощий старик – именно тот, кто мне нужен, – с толстой растрёпанной газетой в руках и большими роговыми очками на носу. Старик отпивал кофе из маленькой чашечки и изредка косился на экран телевизора, подвешенного у потолка.
Я присел за соседний столик и стал его рассматривать. Никакого определённого плана у меня не было. Просто этот человек ускользал от меня столько раз, словно предчувствуя погоню, что я уже не рассчитывал на такую скорую нашу встречу. Вряд ли он сразу сообразит, кто я и для чего сюда пришёл.
Но я ошибся. Старик вздрогнул и неожиданно в упор посмотрел на меня. Минуту он смотрел, потом медленно встал и подошёл к моему столику.
- Я правильно понял, – глухо проговорил он, – вы пришли за мной?
- Как вы догадались? – только и спросил я. Ничего другого мне на ум пока не приходило.
- Всё шло к этому. – Он присел на стул напротив меня и отвернулся. – Значит, судьба…
Как-то неправильно всё складывалось. Казалось бы, естественная реакция его должна быть совсем другой: начать шум, вызвать полицию, побежать туда, где люди, – а он покорно подошёл ко мне, сидит рядом и ждёт, что я буду делать.
- Надоело. Всё надоело, – проговорил он медленно. – Бегать от своей тени, каждую ночь прислушиваться к звукам за стеной, оглядываться на прохожих. Не о такой смерти я мечтал, да, видно, не заслужил её… Делайте что вы задумывали, не тяните время.
- А тогда, в Треблинке, – вдруг сказал я, – вы никогда не задумывались о том, что вас ждёт? – И тут же подумал про себя: – «О чём я?! Зачем мне это – с кем я разговариваю?!»
Старик посмотрел на меня долгим безразличным взглядом, но ничего не ответил, только отвернулся в сторону и потёр виски сморщенными, почти коричневыми ладонями.
- Пойдёмте отсюда, – вдруг попросил он. – Не хочу при людях… Да не бойтесь, я уже не убегу. Отбегался…
Мы вышли из-под навеса на улицу, и пошли в сторону от порта. Время было послеобеденное, но на открытом солнце припекало вовсю. Старик шёл посередине улицы, редкие машины объезжали его, а он, погружённый в какие-то свои мысли, казалось, ничего не замечал. Я шёл сзади, глядел ему в спину и впервые в жизни не знал, как поступить. Моя воинственность и злоба, которые я копил всё это время поисков и перелётов, куда-то испарились. Правда, раньше мне не приходилось общаться с объектами поисков, и стоило им появиться в пределах досягаемости, я тут же приводил приговор в исполнение и сразу исчезал, а сегодня…
Тем временем старик свернул в какой-то переулок с грязными неухоженными домами. Босоногие чумазые ребятишки гоняли по улице сдутый резиновый мяч, а какие-то старики на приступках провожали нас долгими любопытными взглядами, но ничего не спрашивали. Нечасто здесь появляются незнакомые люди, а эти явно иностранцы.
Потом мы свернули ещё куда-то, и, наконец, старик остановился:
- Дай отдышаться. Не привык я так много ходить.
- Куда ты идёшь? – спросил я.
- Не знаю. Просто иду. Ты ведь хочешь… подальше от людей, да? Вот я тебе и помогаю.
- Помогаешь? Зачем? – Я совершенно не понимал, что ему нужно.
- Делай, что собирался сделать. Здесь тебя никто не услышит… А я устал, дальше не пойду.
Он прислонился к стене, с которой посыпалась штукатурка, и посмотрел на меня:
- Ты из Израиля? Долго меня разыскивал? – Он это проговорил по-польски, и я удивился его чистому произношению. – Ещё в Треблинке я понял, что этот кошмар добром не закончится. Все мы искренне верили нашему вождю и надеялись, что он знает, куда нас ведёт. А вышло иначе. Его уже нет, а я остался и никогда, ни на минуту не забывал, что кто-то рано или поздно придёт за мной и поставит точку. И мне тогда станет легче…
- Почему же ты всё время убегал?
- Боялся. И ещё где-то в душе надеялся, что всё вернётся. – Старик беспомощно развёл руками. – А сейчас вижу, что всё было бесполезно. И принесённые нами жертвы во имя идеи оказались напрасными… Даже если бы ты не пришёл, ничего не изменилось бы. А сейчас я даже рад, что всё скоро закончится. Давай, делай своё дело…
Я полез за пистолетом на дно сумки, и старик безразличным взглядом следил за моей рукой. Губы его что-то беззвучно шептали, а потом он и вовсе сполз по стене на корточки.
- Ну, что ты ждёшь?! – Он уже не говорил, а хрипел.
А я всё медлил, словно мне ещё что-то нужно было от него.
- Скажи, ты вины не испытываешь? – Я пытался завести себя, чтобы легче было стрелять. – Как ты жил все эти годы? Как ты мог жить?!
- Не-на-ви-жу всех вас… – скорее прочёл я по его губам, чем услышал.
Я смотрел на него и всё пытался навести ускользающую мушку пистолета на его лоб, но рука предательски дрожала. А потом какая-то мутная тоскливая волна нахлынула на меня, и я отвернулся. Меня стошнило, хоть в это утро я почти ничего не ел…
Я долго бродил по городу, всё время пытаясь разобраться, почему я не смог выстрелить. До самого вечера я никак не мог найти себе места. Стоило мне присесть где-то, как какая-то сила подхватывала меня и заставляла идти дальше. Лишь на причале, где мальчишки ловили рыбу, мне стало легче. Получив от незнакомого мальчишки в подарок рыбку, я, наконец, перевёл дыхание. Банка приятно холодила ладони, и я вернулся в город, зашёл в первый попавшийся ресторанчик и попросил бутылку рома…
На столе передо мной блокнот, в который я записал эту неожиданно посетившую меня мысль, и хоть в ней ничего особенного не было, но не написать её я почему-то не мог:
«Самое паршивое время для меня – вечер. Другой бы порадовался, что дневная жара спала, впереди ночь, когда можно выспаться и отдохнуть, а перед этим лениво и неспеша выпить чашку чая, полюбоваться на остывающее море, помечтать о чём-то приятном…»
Раньше на такие мелочи я внимания не обращал, а вот сегодня…
А потом я сидел на ночном берегу в чёрном пластиковом шезлонге, и на песке передо мной стояла банка с рыбкой. На душе было неожиданно спокойно и светло, как не было уже давно.
Я отпущу тебя, рыбка, в море, ведь невозможно всё время жить в этой тесной банке, глядеть сквозь стеклянные стенки на жизнь, которая проходит вокруг тебя, но без тебя. Это самое страшное и невыносимое… для рыбки. А для человека?
Волна сладко поглаживает мои ступни. Я захожу подальше в воду и опускаю банку в чёрную невидимую волну. Уплывёт ли рыбка? Наверняка уплывёт, ведь жить она там не сможет.
А вот человек… Куда нам деться из своей банки?