Эта история произошла со мной давно, когда я учился в первом классе, в старой московской школе на Брянской улице. Школа была построена еще до войны, в 1936 году, и представляла собой типовое кирпичное четырехэтажное строение. Вокруг школы и школьного двора теснились двух и трехэтажные деревянные дома, в которых жили мои одноклассники. В Москве тогда было много таких домов, строительство новых районов только начиналось, и основная масса москвичей ютились в этих избушках. «Москва – это большая деревня». Так и было. Москва действительно была большой деревней, то есть, сплошь состояла из деревянных домов. Мы с моей семьей жили в новом, кирпичном доме в отдельной комнате в малозаселенной коммуналке. Помимо нашей семьи с нами жили еще две. Жили дружно, и я, до определенного возраста, не видел разницы между соседями и родственниками. Мне нравился наш дом, с прекрасным просторным двором с беседками и клумбами, где можно было играть с моими многочисленными друзьями.
Каждое утро мама проводила меня в школу и спешила с сестрой в детский сад, чтобы успеть до работы, и я вынужден был, задолго до уроков, гулять по пустынному школьному двору в одиночестве. Двор был обнесен деревянным забором, а за забором были те самые деревянные дома. Люди, жившие в этих домах, были добры и приветливы, днем работали на многочисленных московских заводах и институтах, а вечерами стучали допоздна костяшками домино под старым висячем фонарем, либо, по праздникам, танцевали под шепелявый патефон. Рядом с нашей школой было несколько таких домов, некоторые примыкали к самому школьному забору, а у одного, рядом с нашим забором стояла собачья будка. В этой будке жила большая лохматая собака. Она постоянно гремела цепью и лаяла на глупых мальчишек, которые дразнили ее от нечего делать. Про эту собаку у нас, первоклашек, ходило много страшных легенд. Говорили, будто это настоящая немецкая овчарка, которую хозяин привез с войны, и за то, что она была немецкой и служила у фашистов, он держит ее на цепи, будто бы она загрызла 40 человек и одного милиционера и за это ей суждено быть на цепи до конца дней своих. Мы пугали друг друга страшными рассказами, и самим было страшно слышать грозный лай и лязг цепей. Подходить к этой части забора мы боялись, но ребята постарше, чувствуя свою безнаказанность, любили после уроков дразнить грозного пса. Кидали в него камнями, кривлялись, корчили рожи и громко смеялись.
В этот день, как всегда, я оказался во дворе школы задолго до ее открытия. Я уже привык к таким обстоятельствам и всегда знал чем себя занять. Я любил мечтать. В мечтах я представлял себя и своих друзей в невероятных обстоятельствах, мне мыслились увлекательные путешествия и приключения. Я еще не совсем представлял себе, как выглядит мир, и от этого еще сильнее хотелось скорее все увидеть и узнать. В своих мечтах я не заметил, как оказался у самого забора, в том самом месте, где жила злая собака. Из мира грез меня вывел звенящий звук цепи, возникший у самого уха. Я остановился и поднял голову. На меня близко-близко, в проломе забора смотрели два больших карих глаза. Глаза с интересом глядели на меня, и в этом взгляде не было ничего страшного. Я протянул руку навстречу этому взгляду. Черный кожаный нос несколько раз с шумом втянул в себя мой запах, еще мгновение, и шершавый розовый язык лизнул мою руку. И совсем не страшно! На меня смотрела добрая лохматая морда с торчащими ушами и брови «домиком». «Привет, - сказал я, - как дела?». Голова наклонилась и еле слышно визгнула, как бы продолжая разговор. Я осмелел совершенно и начал гладить торчащий в проломе нос. «А ты совсем не страшный, оказывается, - говорил я, - А мне говорили, что ты злой. Вот глупости!». Я гладил лохматую голову и понимал, что существо по ту сторону забора, одинокая одичавшая от насмешек и оскорблений глупых мальчишек собака сильно нуждается в моей помощи, мне стало жалко этого бедного пса, жалко до слез, и я заплакал от неожиданной нежности и сочувствии. Собака, видя мои слезы, забеспокоилась, заскулила и стала облизывать мою руку. Между нами возникло то самое, что, возможно, взрослые называют «любовь с первого взгляда». Тот контакт, который произошел в ту секунду. Мгновенно сделал нас друзьями. Без слов мы поняли друг друга и полюбили.
С этого дня я каждое утро спешил в школу и поторапливал маму и мою медлительную сестренку. Я рвался изо всех сил на встречу со своим новым другом. Я решил держать нашу дружбу в тайне и не рассказывать об этом никому, даже маме. Из дома я, украдкой, тащил оставшиеся от супа кости, котлеты, или сосиски. Пес с благодарностью принимал от меня эти подарки и радовался, когда я появлялся у заветного пролома. Я сам радовался каждой нашей встрече. Теперь я мог мечтать вслух. У меня появился благодарный слушатель, который сопереживал со мной все мои приключения и искренне волновался в самых страшных местах моих рассказов. Он гремел цепью и еле слышно повизгивал, смотрел на меня своими большими карими глазами, наклонив голову, и брови «домиком».
Наша дружба длилась уже несколько недель. Когда во дворе было много народа, мы делали вид, будто не знакомы, а когда двор пустел, мы вновь продолжали общаться и радовать друг друга этим общением. Однажды, когда после уроков я вышел из школы, я увидел, как группа старшеклассников, по обыкновению, дразнит мою собаку. Теперь, когда мы подружились, я не мог этого терпеть. Не раздумывая, я налетел на самого длинного и с размаха ударил его портфелем. «Ты что! – закричал длинный, - псих?». «Не смейте обижать собаку! – закричал я и запустил в другого мешком со сменной обувью. Их было трое, пятиклассники. Двоечники и хулиганы. «Безотцовщина, - говорили о таких, выражая этим и горечь и сожаление. Тогда, когда война ушла еще не так далеко, много было не полных семей. Много мужчин погибло на войне, вот и пытались бедные женщины в одиночестве воспитывать детей, пусть без отца, но все-таки семья. Гнули спины на трех работах, чтобы прокормиться, а на воспитание не хватало ни сил, ни времени. Вот и росли в неполных семьях дети беспризорники. Без родительского присмотра и без отцовской любви. «Безотцовщина» - еще одно порождение войны. Эти трое были из таких. Они плохо учились, грубили старшим, обижали малышей, отбирали деньги. Никто не мог с ними ничего поделать. Давно в детской комнате милиции на них заведены дела, а им все нипочём. Словом, отмутузили меня в этот день знатно. За забором, гремел цепью, лаял и даже выл, от бессилия мне помочь, мой друг, но два синяка под обеими глазами и множество мелких ссадин и царапин я получил. Мне еще дома влетело за порванные брюки и испачканный пиджак, но я молчал и не рассказал о случившимся никому.
Время шло, синяки и ссадины исчезли, я и моя собака продолжали дружить, и наше общение оставалось нашей тайной. Однажды, когда после уроков я вышел из школы, с высокого крыльца увидел, что моя собака бегает отвязанная по своему дворику за забором, а хозяин ее хлопочет у небольшого грузовичка, такие раньше назывались полуторками. В том году начали массово ломать старые деревянные дома и их жителей переселяли в новые районы. Черемушки. Это слово стало синонимом многочисленных московских новостроек. Строились целые районы с новыми домами, с отдельными квартирами. Теперь эти дома пренебрежительно называют «хрущебами» или «хрущевками», но тогда они помогли расселить множество коммуналок и превратить большую деревню Москву в современный город. Хозяин моей собаки, очевидно, получил квартиру в Черемушках и, погрузив свои вещи на полуторку, готов был уезжать, а собака была отпущена побегать, размяться перед предстоящим переездом.
Толи я что-то крикнул, толи позвал моего пса, не помню, но собака, почувствовав мое присутствие, вскочила на будку, а с нее мигом перемахнула через забор, и, не обращая внимание на окрики хозяина, оказалась рядом со мной. Еще мгновение, и две тяжелые лапы лежали на моих плечах, а мокрый розовый язык облизывал мое лицо. «Назад! Ко мне! – кричал растерянный хозяин. «Мальчик, стой не двигайся! Он тебя не укусит! Не бойся! Я сейчас!». Через забор перепрыгнуть он не мог, и ему пришлось бежать через улицу, а это большой крюк. А я стоял растерянный и счастливый и не мог освободиться от дружеского объятия. Вдруг, из-за школы, подняв воротники и ссутулившись, так они казались себе взрослей, вышли мои прежние обидчики, все трое. Курили они там за школой что ли? Вышли прямо на нас, нос к носу. Собака ощетинилась, страшный оскал исказил ее морду! Пес захрипел и рванулся вперед. Я еле успел ухватиться за ошейник. Удерживал эту страшную силу, я ликовал от сознания силы и власти над моими обидчиками, которые съежились, прижались друг к другу и стали какими-то маленькими: «Мальчик, убери собаку, убери ее, пожалуйста!». Мне стало их жалко. Жалко и противно одновременно. Обида ушла, осталось презрение. Я их презирал и жалел одновременно. Через минуту прибежал испуганный хозяин собаки, прицепил пса на поводок и со страхом дотронулся до меня: «С тобой все нормально? Он тебя не укусил?». Я молча смотрел на моего защитника, а в голове все еще звучал страшный собачий рев. От пережитых эмоций я был в оцепенении и не мог пошевелиться. Хозяин увел собаку, а я все стоял посреди школьного двора и лишь звук мотора полуторки из-за забора привел меня в чувства. Я понял, что они уезжают. Хозяин и его… моя собака, мой друг. Я выбежал на улицу. Через ворота выезжал грузовичок, а в ее кузове, среди вещей, сидел хозяин собаки и держал за ошейник моего друга. Пес смотрел на меня, наклонял голову то в оду, то в другую сторону, повизгивал, и брови были «домиком». От боли и отчаянья я закричал что было мочи! Пес, мой друг, натянув поводок, привстал в кузове и громко залаял, как-то по особенному, с завыванием и повизгиванием. Этот вой до сих пор стоит у меня в ушах. Мы оба понимали, что расстаемся навсегда, что больше никогда не увидимся и мы прощались. Машина зафырчала и скрылась за поворотом, а я остался стоять посреди улицы и горько плакал. Это была моя первая большая потеря.
Меня больше не задевали школьные хулиганы, они старались обходить меня стороной. Не потому, что меня боялись, просто им было стыдно. Они стыдились того, что я видел их слабость. С тех пор я не боюсь злых людей, я знаю, что против сильной воли они слабы, и мне их всегда жалко. Я их жалею и презираю. И они это чувствуют. Чувствуют и обходят меня стороной.