Не знаю, почему с Мурыновки, где мы жили во время войны, мама и тётя Маруся перешли на Цыганский Бугор, естественно, прихватив меня и моего младшего брата Сергея.
Недели через три нам кто-то сказал, что вроде бы горит наш дом, или может загореться, поскольку горит рядом школа. Прихватив меня и брата, взрослые отправились на Мурыновку.
Мне было семь лет, а Сергею – четыре, поэтому мы были очень рады предстоящему переходу.
Забыв, что с утра мы почти ничего не ели, я и Сергей бегали вокруг взрослых, а они о чём-то постоянно болтали, несмотря на то, что высоко над нашими головами пролетали с воем снаряды дальнобойных орудий. К этому мы уже привыкли.
До самого Госбанка (тогда он был разрушен, но не совсем) мы не встретили ни одного человека – город как вымер. И только пройдя немного дальше Госбанка, мы увидели далеко впереди какого-то человека, который, увидев нас, быстро свернул в ближайший двор. Наверное, испугался нас, а мы – его.
Недалеко от больницы им. Семашко мы увидели горящую легковую машину. Видимо, отступающие немцы её подожгли. Но горела она несильно, поэтому мы подошли к ней
и увидели, что там полно упаковок сигарет. Это была сказочная находка, так как мужикам не хватало табака для самокруток, а тут – сигареты! Мама и тётя Маруся набрали, сколько могли унести, и нас заставили загрузиться.
Помню, что перед р.Тускарью была заминка – они размышляли, как переходить на тот берег. Честно сказать, я не помню, как мы перешли. Ясно помню, что как только мы взошли на том берегу на пригорок, то увидели идущего нам навстречу немецкого офицера, а за ним – человек семь русских солдат.
Подойдя к нам, офицер спросил по-немецки: «Немцы в городе есть?». Мама ответила ему также по-немецки, что мы никого не видели. Офицер вдруг по-русски сказал: «Говорите по-нашему, я немецкий плохо знаю». Мама удивлённо спросила: «А кто же вы?». На что офицер сказал: «Мы – русская разведка».
Что тут произошло, надо было видеть. Крики радости, слёзы, объятья и поцелуи. Сигареты мгновенно все отдали разведчикам. Они закурили, а некоторые присели на пригорке.
Но идиллия быстро рухнула. Из домов слева по нашему ходу застрочили пулемёты трассирующими пулями.
Офицер так рявкнул: «Ложись!!!», что я мгновенно рухнул в сугроб.
Дальше всё вспоминается, как во сне. Что-то кричали женщины. Офицер кричит: «Куда, дура, вела в бой детей?».
Она ему кричит: «Если бы не вы, то и боя не было бы».
Я кричу: «Мам! Мам!». А она мне: «Боря, ползи за нами, а я тащу Сережу!».
Я полз, не только руками утопая в снегу, но часто и лицом.
Меня не пугали цветные огоньки пуль, которые взрывали рядом со мной снег. Мне было страшно от того, что я никак не могу догнать взрослых. Мы ползли вправо-вперёд от пулемётов и наконец-то подползли к домам. Наступила тишина.
Офицер скомандовал: «Становись!». Разведчики и мы мгновенно построились, как будто мы тоже военные.
Вдруг – возглас удивления: «Что, все живы? И никто не ранен даже? Вот это да! Ну что ж, где вражеские пулемёты, мы теперь знаем, скоро подойдут наши. Тогда и разберёмся дальше… Спасибо вам, женщины. Вы нам здорово помогли. Теперь пробирайтесь потихоньку домой, а мы пойдём своей дорогой».
По дороге домой мы зашли в какой-то дом – хотели переждать до темноты. Двери были открыты. Войдя, мы увидели плачущую старушку, суетились какие-то люди, а на печи кто-то стонал. Бабушка сказала, что деду снарядом оторвало ноги. Мы тут же вышли из этого дома и зашли в другой.
Сколько времени прошло, я не помню, но помню, что как только чуть стемнело, мимо окон замелькали бесшумные белые фигуры. Это в белых халатах шли наши лыжники. Мне показалось, что они плывут по воздуху.
Дальше в памяти – опять пауза. Потом – на дворе темно. В доме полно солдат. Дым папиросный. Шум, песни, вкусный запах, кто-то всовывает мне кусок горячего мяса.
Утром мы уже у себя дома и знаем, что город взят нашими.
Прошло восемь лет. Я комсомолец. Стал атеистом, хотя мама моя с одиннадцати лет солистка церковного хора и фанатично верующий человек.
Мама мне говорит: «А ты знаешь, почему мы все тогда остались живы?».
Я ей в ответ: «Случайно».
«Нет, дорогой сыночек, нас спас Николай Угодник – Великий Чудотворец. Когда мы ползли, я дала ему обет, если он нас спасёт, то я прочту ему сорок акафистов. И он, как ты убедился, нас спас».
Да, я помню ясно, что мама много вечеров подолгу в святом углу становилась на колени, что-то читала по молитвеннику и кланялась до пола. Это я хорошо помню. Но всё равно я многие годы был атеистом. И только сейчас начинаю понемногу исправляться.