Первое признание в любви.
Я шагаю по улице и улыбаюсь. На душе светло, радостный комок застрял в горле. Внутри меня вырос огромный воздушный шар, я стал таким невесомым, что едва касаюсь земли.
Полчаса проходит в томительном ожидании, я стою у кинотеатра и разглядываю рекламный щит. Читаю на нем надписи, но ничего не понимаю. Внешний мир исчез для меня, все мысли о другом. Я поворачиваюсь к нему спиной и смотрю в ту сторону, откуда должна появиться Иришка. Время растянулось до бесконечности, но вот из-за угла улицы показывается она. Иришка в голубом сарафане — легкая, воздушная, неземная. Она подходит ко мне, замедляя шаг, и протягивает руки.
«Какая она красивая, — поражаюсь я, — неужели это моя девушка, моя Иришка?! Ведь такого в моей жизни никогда не было».
— Ну что ты так на меня смотришь? — говорит она, возвращая меня в реальность. — Не нравлюсь тебе?!
Я хочу открыть рот и что-то произнести, но ничего не получается. Иришка берет меня за руку и тащит за собой.
— Где тут у вас ваши Валы? — спрашивает она. — Лена рассказывала, что их насыпали еще при Петре Первом, чтобы от шведов защищаться. Пойдем туда?
— Пойдем, — соглашаюсь я.
Иришка берет меня под руку, совсем немножко прижимается к моему боку, и мы идем вместе, вместе — я и она, она и я. Почему у меня нет крыльев?
— Тебе нравится певица Алла Пугачева? — спрашивает она, заглядывая сбоку мне в лицо.
«Хорошо, прыщи на другой щеке», — проносится в голове.
— Очень нравится, — отвечаю, — особенно песня «Снова птицы в стаи собираются».
— А мне не эта, мне другая нравится. Я не знаю, как она называется, ну, где человек у автомата. Мне эта нравится! — и она с задорными искорками в глазах радостно смотрит на меня.
— Вот наша речка Судость, — говорю я, — она маленькая, но чистая, и рыбы в ней полно.
По деревянному мостику мы переходим на другой берег. На другом берегу начинается огромный заливной луг, он тянется до самого горизонта. Трава на нем по пояс, в ней вовсю трещат кузнечики, небо совершенно голубое — ни облачка, солнце в самом зените.
Мы медленно бредем по узкой тропинке вдоль реки. Иришка впереди, я — сзади. Я смотрю на ее волосы, шею, плечи, чувство нежности охватывает меня. Нет воздуха, чтобы дышать.
Я говорю без умолку: и про Петра, и про шведов, и про свою учебу в институте одновременно. Но вот и Петровские Валы. Это насыпи метров 15 — 20 высотой, давно поросшие травой и совсем непохожие сейчас на деяния человеческих рук.
Иришка первая поднимается по тропинке наверх. Подъем очень крутой, икры и щиколотки ее ног мелькают перед самым моим носом. Там, где икры переходят в щиколотки, отчетливо видны темные волоски.
«Ага, она пылкая», — думаю я. Поднять взгляд выше и посмотреть, какие у нее ноги под сарафаном, не хватает духу.
И вот мы на вершине. На вершине хорошо, как на всякой вершине. Вокруг Валов луга до самого горизонта, только с той стороны, откуда мы пришли, — небольшая холмистая возвышенность. На ней наш городок виден, как на ладони, с его действующей церквушкой и недействующим Воскресенским собором. Мы будто парим над всем этим, хотя высота не такая уж большая.
Потом мы спускаемся внутрь валов. Здесь трава еще выше, почти в рост человека. Иришка останавливается на небольшом пригорке, срывает ромашку и садится на траву.
— Давай, я погадаю тебе, — говорит она, — иди, садись рядом.
Я сажусь, обнимаю ее за плечи, смотрю в глаза и напряженно молчу. Молчит и Иришка, сорванная ромашка дрожит в ее руке.
— Иришка, я люблю тебя, — медленно и внятно произношу я и повторяю: — Я люблю тебя.
В ответ она молчит и странно испуганно смотрит на меня. Я наклоняюсь и целую ее в губы. Она запрокидывает голову и страстно отвечает на мой поцелуй. Я слышу, как вздрагивает ее грудь, и как понемногу дрожь эта передаётся мне. Мысли мои туманятся, путаются в голове и уносятся куда-то в небытие. Время растягивается, поцелуй длится нескончаемо долго. Я чувствую, как ее слюна набирается мне в рот, я глотаю ее, и мне совсем не противно, наоборот, приятно, будто что-то девичье, чистое входит в меня.
Потом мы гоняемся друг за другом, падаем в траву, лежим на спине и смотрим в небо. Еще никогда не было такого синего бездонного неба.
Иришка гадает на ромашках, и у нее почему-то всегда выходит, что я её не люблю. А я люблю, люблю так, как не любил до меня ни один человек на свете, и никогда не будет любить после. Я это знаю, уверен в этом, глупо даже сомневаться.
Я поднимаю ее на руки и несу к реке, трава щекочет ее шею и голые руки. Она смотрит на меня снизу вверх и улыбается.
«Моя Иришка, — думаю я, — моя нежность, любовь моя, как хорошо, что ты есть...»
Слезы готовы навернуться на глаза, и, чтобы этого не произошло, вслух я произношу:
— Хочешь, я на руках донесу тебя до реки?
— Неси, — смеётся она, — неси-неси, всю жизнь теперь будешь меня носить.
— Буду, — говорю я, — хоть две жизни.
И вот мы снова у реки, я совсем не устал, хотя пронес на руках Иришку метров сто, — своя ноша не тянет.
— Давай, я сейчас в одежде прыгну в воду, — неожиданно говорю я.
— Давай, — соглашается Иришка, — прыгай, а я посмотрю.
Я храбро подхожу к краю обрыва, делаю взмах руками и тут вспоминаю, что я не в плавках, а в трусах. Придется при ней раздеваться и выкручивать одежду. Ни за что! Чтобы она увидела меня в трусах?! Нет.
И я застываю с поднятыми руками в неподвижной позе.
— Ну что, слабо? — смеется Иришка. — Может, тебя подтолкнуть?
Я с опаской отхожу от края обрыва — хватит еще ума, так и толкнет.
— Кто-то у нас получается смелый трус, — хохочет она, — ну ладно, я тебя прощаю, а то еще утонешь.
«Когда-нибудь я расскажу тебе, почему не прыгнул, — думаю я, — велика смелость в одежде в воду прыгнуть. Для тебя бы я прыгнул и с камнем на шее».
Проходит время, мы возвращаемся назад по той же тропинке. Все вокруг так же прекрасно, как и два часа назад, но что-то уже не то. Что-то свершилось в мире за это время, отчего он стал совсем другим. Те же кузнечики вокруг, то же солнце, небо, то же радостное ощущение утреннего счастья, но уже и не то. Что-то случилось такое, чего уже никогда не повторится; будет, может быть, похожее, но не то. Часть жизни закончила свое существование, и ничего тут не поделаешь….
«Отрывок из Ирреального Мира, 1977год».