ФЗУ
Дни холодные и голодные тянутся уныньем и тоской, а годы тем не менее мчатся, как скорый поезд, чтобы изредка останавливаться на больших станциях.
Такой станцией в жизни Лёньки стало ФЗУ (фабрично-заводское училище), куда он поступил, когда ему исполнилось 14 лет, чтобы выучиться на электрика.
Жизнь в ФЗУ не сильно отличалась от детдомовской. Правда, кормили получше: все же рабочий класс, хотя и малолетки! Ученикам выдали фирменную одежду. Лёнька, хоть и подрос к четырнадцати годам, все же был почти ниже всех, да и щуплый, как цыпленок. Но форма после подгонки сидела на нем красиво. Синие гимнастерки с блестящими пуговицами, черные хлопчатобумажные брюки и черные, начищенные до блеска ботинки, делали строй учеников немного похожим на строй солдат. Это радовало совсем еще юное сердце Лёньки.
Начались будни учебы и работы, в которых было место всяким проявлениям молодости и привычкам прежней жизни. Ребята собрались разных возрастов и габаритов. Были и такие, кто побывал в колонии для малолетних преступников.
Особо выделялся Борька Резаный, длинный не по годам - ему было шестнадцать - со шрамом на левой щеке. Весь дерганый, как на шарнирах, постоянно перебирал руками какие-то предметы: то ли пуговицы, то ли четки, а иногда карты. Резаный был вором и картежником и уже давно близко познакомился с милицией. Перспектива стать электриком его не грела, и он часто отлучался по своим делам, прихватив с собой кого-нибудь из ребят помоложе.
Однажды он поймал Лёньку, отвел в сторону и, крутя в руках какие-то шарики, а может и камушки, стал шептать ему на ухо:
Слушай, Шкет, давай сегодня свалим после обеда на рынок! Ты мне поможешь, а я угощу по-царски.
А что помогать-то? – не врубился Лёнька.
- Ты чего, маленький, что ли? На шухере постоишь и что я тебе передам, возьмешь и делай ноги! А встретимся за рынком у пруда в кустах. Понял?
- Ты на «понял» меня не бери, понял? Я не маленький. Всё, заметано!
Вечно голодный Лёнька всегда мечтал наесться до отвала. Он часто вспоминал, как однажды с другом в сентябрьский еще не холодный вечер они нарыли у кого-то на огороде картошки, развели костер и испекли ее до черно-румяной корочки. Потом поделили поровну. Каждому досталось по 27 штук. Какой-то подвернувшийся незнакомый мальчишка попросил угостить его. Лёнька хотел было дать одну картофелину из своих, но друг – он был постарше – ехидно заметил:
- Беги воруй, пока трамваи ходят!
И мальчишка, сглотнув слюну, пошел восвояси.
Тогда они объелись картошки без соли до блевотины. Но ощущение сытости осталось в памяти, и хотелось еще раз наесться досыта.
Лёнька с Резаным встретились у рынка после обеда, как договорились.
Здесь Резаный дал Лёньке последние наставления и в конце добавил:
- Если ты, сучара, сдрейфишь, твои зенки не увидят света никогда! Ты все понял,
Шкет?
Кличка «Шкет» осталась за Лёнькой и в училище, куда он перешел из детского дома вместе с однокашниками, которые, как и Ленька, поступили в ФЗУ.
Предупредив со свирепой рожей Лёньку, Резаный передернулся всем телом и пошел,
как бы приплясывая и теребя в руках шарики или камушки, к вещевым рядам, где продавали всякую всячину.
Двое в милицейской форме появились совершенно неожиданно, и Лёнька не успел свистнуть, как договорились с Резаным. А Резаный уже мчался, отталкивая и сбивая всех, кто попадался на пути. ОН на бегу успел передать меховую шапку Лёньке и скрылся в толпе. Лёнка не моргнул и глазом, как был кем-то сбит с ног. Он только заметил, как шапка отлетела под ноги милиционерам.
Лёньку точно избили бы, если бы не те же стражи порядка. Его подняли за шиворот,
потрясли и без лишних слов повели в участок. Вдогонку кричали:
Скажи «спасибо», щенок, лягавым! Мы бы вложили тебе ума. Мы посчитали бы тебе ребра, шпана фезеушная!
Резаного поймали через час на станции, когда он хотел сесть на проходящий поезд.
Суд состоялся через три дня. Резаному дали два года колонии, а Леньке, учитывая его возраст и то, что он раньше не был замечен в кражах, год условно.
Персональное дело Алексея Рублева разбиралось на общем собрании училища. Его заставляли каяться, и он каялся. Ему придумывали наказания и, наконец, сошлись на том, что пацана надо загрузить общественной работой.
Лёньке поручили оформлять училищную стенгазету под названием «Синеблузник» и записали в духовой оркестр, который организовал один из истопников училищной котельной. Лёньке предстояло играть на волторне. Слух у него был не ахти какой, но ноты он все-таки научился различать. Легкие его и губы позволяли извлекать из инструмента необходимые звуки. Так Лёнька стал музыкантом и теперь на построениях, праздниках и парадах играл не последнюю роль в оркестре, а скорее даже одну из первых. Быть на виду ему нравилось.
Учеба Лёньке давалась легко. Физическую природу электричества он понимал без труда. А вот штробить стенку, т.е. при помощи скарпели и молотка делать канавку в стене для будущей проводки или работать шлямбуром, чтобы поставить пробку, силенок еще не хватало. Но со временем руки окрепли.
По праздникам в училище устраивали молодежные вечера. Приглашали девушек из профучилища «Красная швея». Встречи проходили весело. Выступала самодеятельность, играл оркестр, а главное, конечно, танцы.
В танце можно обнять приглянувшуюся девушку, если танец медленный, замирать, ощущая близость ее желанного тела. Вот тут-то игра в оркестре оборачивалась своей невыгодной стороной
Лёнька давно приметил симпатичную, голубоглазую девочку, которая часто поглядывала на него. И даже, когда ее приглашали танцевать, их взгляды нередко встречались.
Игра в переглядки продолжалась до перерыва. Сердце Лёньки каждый раз замирало от взгляда незнакомки. Тепло растекалось от груди к ногам, и ноги делались слабыми и начинали дрожать.
Тем временем незнакомка почти не оставалась в одиночестве. Ее часто приглашали на различные танцы, и она умело отплясывала и краковяк, и польку, и в танго податливо дополняла партнера.
Лёнька завидовал тем, кто может танцевать с незнакомкой, но сам-то занят был своей валторной.
В перерыве, набравшись смелости и улучив момент, когда она, стоя у окна, достала платочек, чтобы промокнуть капельки пота на лбу и у висков, Лёнька направился к ней.
Ноги были как чужие, и он несколько раз оступился, как будто на полу были ямы. Он уже приготовился что-то сказать и вдруг споткнулся на ровном месте.
- Ой, чёй-то с вами?!
Лёнька не знал, что с ним и от этого лицо его побагровело, слова застряли в горле, и губы стали изображать то ли улыбку, то ли грусть. Незнакомка хихикнула:
- Вы хотели что-то спросить?
- Да, я хотел только узнать, спросить хотел, как тебя зовут. Простите, как ваше имя? – Лёнька вспотел и посмотрел девушке в глаза.
Глаза оказались такой голубизны, как прозрачное сентябрьское небо в солнечный день, обрамленное золотом светящейся листвы. Золотой листвой были кудряшки волос.
Ноги совсем не держали Лёньку, и он, наверное, упал бы, но тут она дотронулась до Лёнькиной руки, и он, будто сквозь сон, еле услышал:
- Лена меня зовут, Лена. А вас?
Лёнька от прикосновения руки пришел в себя. Теперь он разглядел ее синее, в белый горошек платьице из ситца, стянутое в талии пояском.
- Ну, что же вы молчите? Скажите же ваше имя! – настаивала Лена.
Лёнька открыл рот, что-то говорил, но слов не было слышно, потому что воздух не выходил из легких. Наконец он выдавил из себя:
- Лёнька Рублев.
Он протянул руку. Лена, секунду помедлив, вложила свои маленькие и теплые пальчики в его ладонь. Кровь в висках Лёньки стучала, готовая разорвать сосуды. Лёнька держал пальчики и не знал, что делать.
Отдайте же мою руку!
Лёнька разжал мокрую ладонь и предложил выйти на воздух. Они шли к выходу плечо к плечу, опустив руки, и чуть не застряли в проходе.
На улице их обдал резкий порыв октябрьского ветра, и вечерний сумрак обнял их, будто приглашая побыть наедине.
Ой, что-то холодно! – тихо произнесла Лена. Лёнька снял бы с себя пиджак и укрыл им свою драгоценность, но пиджака не было. На нем была лишь гимнастерка.
Он просто обнял Лену и прижал к себе, чтобы согреть ее своим юным телом. Ее кудряшки щекотали Лёнькины губы, и он поцеловал ее в затылок. Она повернулась и посмотрела ему в глаза своими бездонными глазами
- Что вы делаете?!
Но Лёнька не мог остановиться. Он целовал ее в глаза, в щеки, в ушко.
- Да что с вами?! – почти не сопротивляясь, шептала Лена. Ленька пришел в себя и стоял пред ней, опустив голову, и не знал, что теперь надо говорить.
- Пойдемте в помещение! – предложила Лена, и Лёнька пошел за ней, связанный невидимой нитью нахлынувшего чувства.
Бурный роман с Леной продолжался недолго. Да и назвать то, что было, бурным романом можно ли? Роман предполагает движенья душ навстречу друг другу. А в данном случае Лена все чувства держала под контролем. Лёнька при встрече изнывал от желанья поцеловать Лену. Она позволяла это делать крайне редко, Лёнька стал привыкать к этому и постепенно остывал.
Как-то он увидел Лену с парнем из соседней группы, который был старше Лёньки, высокий, кудрявый, как цыган, юноша, почти мужчина. Он и вел себя по-другому, по-хозяйски. Он знал, что делать, и ходил с ней, небрежно положив руку на плечо.. Лёнька очень страдал. Они встретились еще раза два, но теперь Лена держала дистанцию.
Хотя Лёнька в таких делах был почти ребенок, он понял, что его первая любовь раскололась, как глиняный кувшин, и возврата не будет. Несмотря на неопытность, он был человеком гордым и сумел взять себя в руки. Они больше не встречались. Иногда, когда видел Лену на улице, он старался перейти на другую сторону, будто не заметил ее.
Все же заноза первой любви осталась на всю жизнь, и, если он встречал на жизненном пути девушку, которая задевала его душу, он всегда, всю жизнь сравнивал ту девушку с Леной, и сравнение всегда было в пользу первой любви.
Первая получка
После окончания ФЗУ Лёньку послали работать по специальности на стройку. На Марксистской улице ему дали место в общежитии. Кроме него в комнате проживали еще четыре человека.
Вскоре он получил свою первую получку. Обмывали всей комнатой. Лёнька до этого вино пробовал раза два по стаканчику. А в этот раз он впервые напился и лег спать не раздевшись.
На следующий день на работу он пошел с похмелья. Казалось, что в голове варят кашу, и она вот-вот взорвется. Так голова у него еще никогда не болела. Его стошнило. Лёнька попил чаю, и ему немного полегчало.
Ребята рассказали, что он вчера буянил, хотел вылезти в окно и спрыгнуть со второго этажа. Потом стал орать, и, когда его стали останавливать, полез драться. Ленька, конечно, ничего этого не помнил и решил: «Больше пить не буду!» Но в следующую получку он опять напился. Так Лёнька решил отметить обновку.
Он пришел в общежитие в новом шевиотовом пиджаке. Ребята разинули рты. Пиджак очень ему шел. Серый, в мелкую полоску, он удачно оттенял его серые глаза и черные, как воронье крыло, волосы. У Лёньки была хорошая, очень стройная фигура.
Худощавый, с тонкой талией, когда он надевал галифе и краги и заправлял рубашку в галифе, он напоминал танцовщика из осетинского ансамбля. Серый пиджак сделал его совсем взрослым. И с этих пор ребята стали называть его Алешкой, а иногда и Алексеем.
Девушки волновали сердце Лёньки, да и он не оставлял их равнодушными. У него наступила пора поиска. Девушек он менял часто. Два-три свидания, и он понимал, что это не его человек. Белокурая Лена с голубыми глазами не выходила из памяти, и, пообнимавшись, нацеловавшись и немного выпустив энергию из молодого тела, он прекращал отношения с очередной пассией.