А ЕЩЕ КАНДИДАТ!
Когда я наконец-то защитил кандидатскую диссертацию, мне стукнуло аж сорок девять лет. Чтобы морально отдохнуть и развеяться, решил заняться пением. Я знал, что уже несколько лет при Дворце культуры профсоюзов в Магадане существовала Народная хоровая академическая капелла. Слава ее гремела далеко за пределами области. Мне давно хотелось попасть туда.
Пошел. Меня послушали – ничего особенного не обнаружили, но и не отказали, возможно, и потому еще, что мужских голосов не хватало. Слух у меня был, не абсолютный правда, но для хора сойдет. Определили меня в басы, хотя на самом деле у меня баритон.
Репертуар хоровой капеллы в то время был весьма серьезным. Мы пели на латыни «Реквием» и «Lacrymosa» Керубини, «Ave Maria» Доницетти и Гайдна, «Фантазию для фортепиано, хора и оркестра» Бетховена. И много-много других хороших произведений. Но особую любовь наш руководитель питал к произведениям Георгия Свиридова. Мы пели изумительные вещи – «Наташу», «Зорю бьют», «Мери», «Любовь святая» и другие произведения этого автора.
А руководил в то время Народной академической капеллой человек выдающихся способностей и блестящего музыкального образования – Евгений Иванович Алхимов. Школьником он несколько лет пел в хоре Московского хорового училища, руководил которым «сам» А.В. Свешников. Затем он учился в Московской консерватории и закончил два факультета (или отделения – не знаю, как правильно).
Слух у Евгения Ивановича был потрясающий. Вот он стоит в центре зала у рояля, а мы, человек пятьдесят, сидим перед ним полукруглыми ярусами. И он слышит нас каждого. Каждого! Мне это было настолько недоступно, как, допустим, вообразить миллион рублей в моем кармане (или чулке). Мы его обожали.
Однако для моего рассказа важно другое, а именно то, что Евгений Иванович был настоящим артистом, со всеми свойственными этой категории людей чудачествами. И вел он себя во всех ситуациях так, как ведут себя выдающиеся артисты, то есть он зачастую был как бы не от мира сего.
Под его руководством мы подолгу шлифовали каждое произведение Георгия Свиридова, добиваясь чего-то немыслимо высокого.
И вот как-то, после, наверное, стопятидесятого прогона романса «Наташа», нам показалось, что у нас что-то похожее получилось. Евгений Иванович, опершись левой рукой о крышку рояля, правой выводил в воздухе непонятные нам загогулины. Подняв голову и воздев глаза горе, шевеля губами, как бы пробуя что-то на вкус, он долго молча переваривал содеянное нами. Видимо, оно его удовлетворяло.
– Мда..., – сказал он, – это уже течет.
Мы сидим молча, слушаем.
– Течет...
И тут я не выдержал и тихо так говорю:
– По коленям...
И все! Ни слова больше.
Зал замер. Секунд двадцать стояла абсолютная тишина – народ переваривал информацию. А потом раздался такой хохот, что примчалась директор Дворца Нонна Борисовна, чтобы узнать в чем дело. Народ буквально падал со стульев.
А Евгений Иванович продолжал стоять в той же позе у рояля, недоуменно глядя на нас. Потом перевел взгляд на меня. Как-то смущенно так посмотрел на кандидата наук, но вслух ничего не сказал. Однако внутренним ухом я уловил: а еще кандидат!