De lointaines terres longues nouvelles
Обратный путь Фридриха и аббата Фулькона вновь пролегал через Лес Дрёмы : вместе им предстояло проделать недолгий путь до развилки между Фигерасом и Фёнжэ. Аббат Фьерри уверил их, что другой дороги для обоих нет. При въезде в лес аббат Фулькон не удержался и обернулся назад, чтобы еще раз окинуть взором великолепный вид, открывавшийся с холма на долину Фейнгартен, приютившую аббатство, который являл до неприличия откровенную одержимость осенним буйством красок в это время года. Аббату даже стало неловко, как будто его любопытство вынудило его заглянуть в альков. Тем контрастнее выглядел въезд в сумрачный лес, куда с трудом проникали солнечные лучи, казалось, запутавшиеся, как в паутине, в высоких кронах. Осенние краски проявляли себя здесь лишь от случая к случаю, когда крошечная опушка попадалась им вдруг на пути. Тогда солнечный свет наполнял ее, как чашу, растекаясь по окружавшим ее стволам и листьям, как льется в кубки вино, струясь и пенясь.
Страх усиливает зло. – Я тоже так думал когда-то. Большинство людей думают так, пока не познают страха смерти. – Я слышал, где-то в этих краях живет отшельник, знающий правильную молитву для рыцарей, которым в качестве фьефа дарован Грааль с кровью Господней. – Тот самый, который держал в руках преподобный Иосиф Аримафейский? – Да, кажется, тот самый. Отшельник этот будто бы учит произносить имена Господа нашего, даже самые величайшие и грозные из них, кроме Страха Смерти. – Скоро именно это головокружительное чувство станет причиной Восточных походов, которые назовут Крестовыми войнами. – Войнами против Грааля? – Во имя Креста, очевидно. – Вот я и говорю, что против язычества. – Но то будут войны против страха власти и в еще большей степени, по всей видимости, против страха ее потери. – Значит, выиграют те, кто окажется в стороне? – Посторонних в этом месиве не будет. – Однако мы не рыцари, так нам ли об этом судить? – Нам. Во-первых, потому что нет ничего страшнее этой бойни, которая есть ни что иное, как повторение притязаний Рима и по этой лишь причине может затянуться на века, чтобы поспорить с Римом в могуществе. И, во-вторых, потому что вскоре никого больше не останется в живых. Нам некого будет наставлять в своих молитвах. – То есть, по сути мы окажемся свидетелями возрождения притесненного друидизма?
Это эхо. Мы слышим реальные разговоры вполне реальных людей. – Хорошо бы построить храм в том месте, где Вам пришла в голову эта спасительная мысль. – Тогда прошлось бы не только вырубить часть этого леса, но и посвятить всех стрителей в таинства евхаристии, что гораздо опаснее. Так что пусть услышанное пока останется между нами. – Как Вам будет угодно. Однако я тоже слышал историю про отшельника, который будто бы так боялся этого леса, что однажды при въезде в него увидел вместо деревьев крошечного человечка, над которым не приминул насмеяться вдоволь : уж настолько мал он был по сравнению с его страхом ; однако, под его взором человечек стал стремительно увеличиваться в размерах, пока не достиг высоты самой высокой из крон, красовавшихся на опушке. У путника буквально душа ушла в пятки. Тогда он и познал, по всей видимости, имя Страх Смерти, который придал ему силы стать отшельником в этом Лесу Дрёмы. – Ты отвечаешь мне, как мирянин. Могу и я ответить тебе в том же духе : я даже догадываюсь, кто именно мог быть тем гигантом. Только один известный в этих краях друид способен на такое. – Как, и Вы тоже о нем наслышаны? – Знаком ли я с ним лично? Разумеется, я буду это отрицать, если ты спросишь меня об этом в другом месте.
Однажды мне приснилось, что я проснулся с кривым фавританским кинжалом в боку. После этого правда о наследии настоятеля Фарона Фавра стала восприниматься мною несколько иначе. – Надеюсь, ты говоришь о Рафане Фарфе, авторе истории Смерти Артура? – Его смерть – такой же символический сон, как мой. Он еще, к несчастью, всех нас переживет, если ему и впредь будет везти с его подданными.
Напутствуемые этими словами, епископ Фридрих и аббат Фулькон покинули неуправляемые лесные угодья, каждый сам по себе.
Non bis in idem
Ronge l’os que le sort t’a jetе
Вдруг в тот самый момент, когда все четверо собравшихся на галере и склонившихся над чашей не успели еще дослушать эхо последних слов Фредеруны, в гроте появился Фабиус. Фридрих, первым увидев его, вздрогнул. Фелиция содрогнулась, узнав в нем незнакомца, укравшего цветок, однако, не подала виду. Только Фриц, казалось, смотрел на него так, будто ждал этой встречи в условленном месте. Однако Фабиус не обращал ни на кого из них никакого внимания. Он ходил взад и вперед вдоль берега надземного внутрискального озера, едва не наступая в воду, и твердил, что папа безумен, если полагает, что в таких непроходимых местах можно найти то, что фаски именуют градаль или gradale, как его описал Фернар фон Ферден, назвав при этом Александрийским. Да еще ему полагалось не спутать его с анапами или hanap, и вообще, папа перед началом своей Фландрской компании говорил с ним так таинственно, как будто надеялся найти среди этой груды отбросов градуалы с антифонами, с текстами гимнов и песнопений, исполняемых хором монашествующего братства Ордена. Фабиус был явно вне себя и говорил вслух все, что думал. А думал он, что папа Фюйгеберт не зря получил прозвище Флевтерий. Он не остановится ни перед чем, и ради своих интересов выступит даже против фриттов. Однако не стоит забывать, что как только он вознамерился устремиться в Фамюр, как Ficus Campus оказались населенными феканскими монахами. Теперь Фари Саллийский, Фодри де Фургойль, не говоря уже о летописцах, таких как Фобер де Флари, или этот скандальный автор списков, Фаук Фитц Форин, – все делают, то есть, пишут то, что считают нужным, без оглядки на Фюйгеберта. Его власть слишком слаба, чтобы противостоять Ордену, Фриц совершенно прав.
Фелес внезапно громко заговорил, дав понять, что Фабиус не только не способен видеть их, но он остается глух ко всякого рода полезному знанию, потому что совершил смертный грех, как это называется в его вере. Откровенная, почти святотатственная, отстраненность Фелеса от веры остальных потрясла собравшихся больше, чем появление Фабиуса, хотя, разумеется, ничего естественнее во взглядах друида и представить себе было невозможно. Однако Фелес пошел еще дальше и последовательно показал им, что если бы они, каждый в отдельности, в той или иной степени не испытывали сомнений в своей вере, то не смогли бы так долго находиться в его обществе на галере язычников, коими по праву были римляне. Фридрих, Фриц и Фелиция, переглянувшись, удостоверились, что каждый из них считает непростительной подобную друидическую вольность в отношении спорного наследия истории права, однако, ни один из них ни в тот момент, ни гораздо позднее не нашелся, чем возразить Фелесу.
Фабиан, раздувая полы рясы при каждом шаге, продолжал свои поиски, попусту распиная раки, даровницы и реликварии.
Non cuilibet pulsanti patet janua
Crains celui qui ne craint pas Dieu
Что видите вы на дне этой чаши, которую я принял за потир? – неожиданно громко заговорил Фелес. Все подняли на него глаза, с трудом оторвав взоры от дна грааля, поглощенные каждый своим видением. – Не знал, что тебе ведомы таинства церемоний, ответил ему Фриц. – Я, между прочим, колебался, выбирая название. Сначала я решил, что мы имеем дело с кратером или с cratis, однако, сосуд этот все-таки более напоминает римский garalis для гарума. Признаться, он знаком мне потому, что никогда не попадался другой рецепт рыбного соуса из анчоусов. Так что, как видишь, я посвящен пока не во все таинства церемоний, которые могли бы совершаться с участием и в присутствии gradale. – Не знал, что ты знаешь греческий. – Я живу давно. И возрождаюсь, как птица Феникс. Когда-то я знал обо всем, что пыталось противостоять Риму : и вашему обществу я обязан тем, что мои познания сузились, как у всех коллаборационистов. Греки пользовались кратерами вопреки им. Я бы даже сказал, что на определенном этапе заката империи, они действовали даже вопреки собственной безопасности. Возможно, вы все тоже уже успели заметить, что закат иногда, то есть, в какой-то краткий миг, может оказаться слишком уж похожим на восход. Теперь я познаю населившие Франконию народности. Так, например, я слышал, что феканские монахи считают одного из своих братьев потомком Лонгина. И все братство разделилось по вопросу того, считать ли его приближенным к Христу или грешником. То есть, им до сих пор не ясно, прозрел ли Лонгин, почувствовав божью благодать или ощутив тяжесть копья в своей исполнившей предназначение руке. – Ты мог бы вспомнить еще и Кассия Лонгина, по-римскиляне Cassius Longinus ; утраченный город Longula ; обстоятельства, предшествовашие событиям на Lacinium promuntarium ; племя Ligures, давшее название местности Лигурия ; и роль претора Лициния в разбирательстве деятельности провинциальных магистратов в стиле Popilius Laenas. – Мог бы. Однако, кроме того, я симпатизирую культу Фаросской иконы Божьей Матери, меня восхищает гибкость графа Феньи, одного из отпрысков Фландрских герцогов, занимавшего папский престол под именем Финокента II, и я в некоторой степени не просто знаком, но и разделяю взгляды Иоахима дель Фьоре, этого небезызвестного южанина-визионера, которого по какой-то причине забыл упомянуть послушник Фабиус в своей антиклерикальной тираде. Слова, как известно, летают в воздухе, и на каждое из них можно поймать человека, как и на каждом из них : потому владеющих Словом Господь ваш и назвал 'ловцами человеков', что мы только что могли лично засвидетельствовать. Некоторые слова я, как птица, схватываю налету. Другие запутываются среди веток и листьев. Надо просто уметь слушать их шепот. Говорящий должен быть настороже : ибо пока он говорит, он не слышит других. И вот в этот-то решающий момент две наши с вами веры решительно сливаются в одно целое. Однако меня поражает, что то, что для вас – начальные слова Библии, для нас, друидов, резюме многолетних трудов!
Ignoramus et semper ignorabimus
La veritе comme l’huile vient au-dessus
Фриц, а что ты видел на дне Грааля? Ты не хочешь ответить мне? – Расскажи ты сначала, Фелиция. – Мне казалось, что все слова Фредеруны разбиваются о стенки этого сосуда, их напоминающая роговицу скорлупа лопается, и из них, как бутоны из почек, начинает пробиваться, наконец, правда. – И тебе ничего не показалось странным? – А что именно? – Например, откровенность Фредеруны. Тому должны быть веские причины. – Я видела твой замок. – Это тоже имело отношение к бутонам правды? – Да. Мне стало вдруг очень легко парить над землей. – И тебе не показалось, что это Соколиная Гора? – Нет, он не был моим домом. – Тогда и я могу сказать тебе правду – я тоже всё это видел.
А что произошло между тобой и Фабианом? – Он принял куриную слепоту за подснежники. Мы подрались, и он чуть не выколол мне глаз. Но мы уже не были детьми. – И у него был с собой нож? – Даже более того. Он сказал, что, проснувшись однажды, обнаружил его у себя в бедре, и с тех пор решил не расставаться с ним никогда. – В этом случае Фабиан и Фабиус не могут быть одним и тем же лицом. – Мне и не кажется, что у них одно лицо, но ведь лица со временем меняются. К тому же, согласись, почему бы человеку, который всадил нож в бедро Христа, не стать теперь его поборником. Ясное дело, что содеянное было делом рук язычника в представлении христианства, и друиды могут с легкостью затеряться в этой толпе, причем, заметь себе, что живут они вечно, пока сами не решат покинуть этот мир. – Но ты же не хочешь сказать, что Фабиан стал друидом? Это было бы невероятно! – После встречи с Флорой этого исключать нельзя. Ее магия всесильна, тем более, если она полюбила его. – Значит, тогда она еще могла кого-то полюбить? – Магия Фабиана тоже оказалась всесильной, и он сделал ее подобной себе. – Такая чудовищная метаморфоза не могла бы присниться Овидию. В какие страшные времена мы живем! – Я бы даже добавил, что мы сами и создаем этот кошмар. – Зато он всегда может узнать тебя по оставленному им шраму. – Эта метка, Фелиция, о многом уже рассказала мне. Так, ее глубина говорит мне о решимости и целеустремленности, а ее изгиб о неуверенности в себе, о камнях преткновения, о превратностях судьбы и даже, ты не поверишь, о неоднозначности наших помыслов. – Ты забыл назвать ненависть. – Ее не было в Фабиане. – Возможно, ты застиг его врасплох со своим разговором, и застав в момент превращения, просто попался под руку. Ты отобрал то сокровенное, что у него было, его тайну, и он жестоко отомстил тебе. Или ты думаешь иначе? – Судя по твоему рассказу, выходит, что Фабиан – сын Фредеруны. – Спроси у неё, ей ли этого не знать.
Ream linguam non facit nisi mens rea
La neige ne brise jamais les branches du saule
Фридрих, я ты, что видел ты на дне чаши? – Я видел облатку и думал о том, что нас четверо, а облатка одна, причем довольно небольшая и с виду очень хрупкая. Так что не похоже было, что, разломив, ее стоило бы поделить на всех, как поступил бы Христос. – И больше ничего? – Из вещественного мира, кажется, ничего. Однако, похоже, я все-таки успел увидеть конец! – И что же ты называешь концом этой церемонии? – Я говорю о конце каждого из нас. Однако Фелес в самый неподходящий момент вторгся в мой сон и отвлек меня от грустных мыслей, поэтому я не уверен в твоем случае, так что мне нечего рассказать тебе, Фелиция, чтобы дополнить твои собственные видения. – Значит ли это, что Фелес видел то же, что и ты? Сомневаюсь, что он догадывается о предназначении облатки.– Фелес всегда умел предвидеть грядущее. Ему для этого не нужен Грааль. К тому же Грааль генерирует образы, не фразы, поэтому то, что представляется мне облаткой, для Фелеса может оказаться объектом совершенно иного предназначения и смысла. Мне уже не раз приходилось бывать свидетелем того, как исключительно по этой причине наши представления о религии не находят понимания среди иноверцев. – Ты заговорил, как римлянин, Фридрих, не знаю, правда, намеренно ли? Мне кажется, что наш мир сейчас замер в точке свершения принципиально значимого для себя выбора между двумя гибридными философскими концепциями : греко-друидической свободно-природной и римско-христианской строго-аналитической. – Однажды мы уже остановили свой выбор на германских костюмах. Думаю, дальше в этом направлении мы вряд ли пойдем на уступки. – Мне трудно представить тебя без сутаны. – Да, монахи не боятся черной работы. Одному Богу ведомо, сколько клякс скрывают их одежды. – Это твое окончательное решение? – Ты же знаешь, я никогда ни в чем не бываю уверен вполне. Можешь, как и другие, считать это моей слабостью. Однако я жду знака, знамения. – Ты просто ждешь встречи с Фульконом. – Ну, если ты настоящая сивилла, тогда говори точнее, я жду, что аббат Фулькон уступит моей просьбе и поговорит обо мне с Фароном Фарфом, настоятелем монастырской школы в Фульде. – Он, однако, не торопится подать тебе знак. – Ты, видимо, плохо его знаешь, если думаешь, что паук станет торопиться раньше времени дергать нити своей паутины.
Ubi mel, ibi fel
L’eau n’oublie pas son chemin
Я хотел бы сменить сутану на рясу. – Хорошо тебя понимаю. Что-то такое постоянно читалось в твоем взгляде, с детства. Можно сказать, я был всегда настороже, всегда мысленно готов к этому выпаду. Кстати, по этой же причине я, не задумываясь, отдал тебе епископство, когда Фредеруна попросила меня об этом. Симония чистейшей воды. Я думал, ты метишь в primus inter pares, но я всегда знал, что мое от меня не уплывет. Да что уж там, я сам направил ее мысли в это русло. Ты бы не оставил Фредеруне ни одного шанса, не то что этот размазня, Фердинан. Однако ей ты казался слишком тщедушным и рос каким-то слишком уж независимым. Вольнодумцем, если угодно. Данное обстоятельство могло решительно сыграть впоследствии не в ее пользу, однако, боюсь, что она выбрала худшее из зол, хотя в утешение ей следует признать, что это становится очевидным только сейчас, когда еле теплившаяся в душе Фердинана любовь начинает набирать силу, и она, кажется, обещает быть несчастной и безответной, что, впрочем, ранее никогда не останавливало его. Маркиз, между прочим. Тоже мой грех, признаюсь, хотя отмолить и не надеюсь. Теперь, как я понимаю, вопрос только в том, какой из Орденов ты предпочтешь. Каждый будет рад принять такого патриарха. – Я хочу быть простым монахом, чтобы иметь достаточно времени для изучения рукописей, гибнущих от сырости в архивах. – В архивах хранятся кляузы, которые монахи пишут тайком на настоятелей в надежде добиться поблажек. – Только не в Фульде. Там для этого неподходящие условия. К тому же не так давно из апокрисариев можно было попасть прямиком в папы. – Это были римские военные игры. Теперь, в отсутствие императора, играть в них стало намного сложнее. – Я предпочел бы францисканцев. Однако говорят, там страшная теснота в библиотеках. – Где? Ах, в Фульде! Тебе выделят отдельное место, но первое время, возможно, придется потерпеть. Если ты отправляешься туда прямо сейчас, у меня не так много времени для переговоров с настоятелем. – Я не ищу поблажек. – Да-да, разумеется, ты и не представляешь себе, что такое их отсутствие, я забыл предупредить тебя. – Есть и еще кое-что, книги. – О доступе в архив я, разумеется, тоже не забуду. Однако скажи мне, есть ли хоть что-нибудь, что может если не изменить, то хотя бы отсрочить твое решение? – Да, есть. – Тогда скажи скорее, не томи. – Папа открывает мне беспрепятственный доступ на Запад. Однако мне кажется, нельзя понять настроения фасков, если он проигнорирует Восток. – Восток слишком большой, и там нет ничего такого, что уже не нашло бы себе места на Западе. – Однако влияние Рима распространилось в этом направлении только до Фракии и Филлирии. – Мне кажется, папа прав, хотя, признаюсь, я соглашаюсь с ним впервые. – Надеюсь, мне все же удастся переубедить его! Он, непременно, прислушается к голосу Фульды. – Ох, Фридрих, как ты рискуешь ошибиться! И заметь себе, что рискуешь ты впервые. Это очень опасно! – Что опасно? Архивная пыль? – То, что под ней скрывается. Тебе пока невдомек, что некоторые рукописи неспроста оставляют в неприкосновенности. – Моя жизнь, мои и песни, как говорят крестьяне перед свадьбой! – В таком случае тебе больше не на кого пенять. Так они тожк говорят, когда бессильны кого-то урезонить. – Хотите добавить словечко про глупца или фофана? – Однако помни, я всегда был против твоего намерения, и я готов придти к тебе на помощь, пока жив буду. – Я знаю, какую карьеру Вы мне готовили, аббат, от нее я и бегу. – Я вижу, что ты делаешь. Но до сих пор ты пользовался покровительством мужчин. – Я был юн, а теперь обнаружил, что повзрослел. – Как-то вдруг, и совершенно для меня неожиданно. Ты, признаться, застал меня врасплох. – Своим возрастом? – Да. Ха-ха-ха!
Caelum, non animum mutant, cui trans mare currunt
La lettre tue et l’esprit vivifie
Фредеруна права : мне действительно пора отправляться в Фур, чтобы свести счеты с Фердинаном и выяснить, кому все-таки из нас двоих по праву принадлежит Соколиная Гора. – Фриц, это дело, конечно, твое. Однако Фелиция считает себя наследницей Фёнжэ, я имею в виду со стороны Фландрского герцога. – Так и есть, я ее не разочарую. Это и ее Замок постольку, поскольку она войдет туда хозяйкой вместе со мной. – Мы уже говорили на эту тему. Тебе известно, что я не разделяю твоей уверенности на сей счет. – Фридрих, в поисках опоры ты склонен уподобляться весам, но иногда походишь на флюгер. Кстати, Фелиция претендует только на термы на том основании, что носит нательный крест, который якобы имеет связь с империей. Согласись, это весьма спорный аргумент. В особенности после твоей последней находки в Фейнгартене. – Найденный мною документ не более, чем случайность, в конце концов. Он прилагался к списку римских соусов, которыми интересуется Фелес. – Теперь это уже не важно. – Но как ты объяснишь его происхождение, если возникнет необходимость? – Пока не знаю. Ты мне поможешь. – Может статься, я окажусь в этот момент очень далеко. – Но ты же заглянул в Грааль и знаешь, что в этом смысле все сложится как нельзя более удачно. – Вот это как раз зависит от точки зрения. Так и будет, если сначала ты поможешь мне и отправишься со мной в Фортифополь. – Неужели папа и там нашел следы фасков? Тогда мне кажется, что они наследили там только ради тебя одного. – Твое участие в походе. Это его единственное, хотя и довольно странное, условие. Только в этом случае Фулькон готов помочь мне.– Какое странное условие. Не вижу никакой связи. – Он знает, какой ты воин. Возможно, причина в этом. – Зачем Фулькону один человек, допустим, даже очень храбрый? Пусть возьмет лучше армию Фердинана. – Она, кажется, не внушает ему доверия. Малочисленная и малообученная. – Фердинан коварен. Тем он опасен, и, боюсь, таков он во всем. – Кстати, это мне тоже весьма странно слышать от тебя. – Одно дело турниры, где он рассчитывает остаться инкогнито, пренебрегая, в общем-то, манерами нарождающейся куртуазности. В открытом бою, на виду у всех, это совсем другой человек. – Значит, Фердинан тщеславен? – Это ты оставляешь меня наедине с целым букетом головоломок, Фридрих. Давай обменяем их все хотя бы на одну мою. – Вот тебе и ответ на твой вопрос, Фриц. Как видишь, иногда один стоит целого сонмища. – Хочешь сказать, что один укус ядовитой змеи сделает меня невосприимчивым к беззлобному жужжанию мух? – Только представь себе римскую армию без Цезаря! – Это сравнение, произнесенное одновременно в связи со мной и Фульконом, меня настораживает. Тебе пришлось бы выбирать. – Все решается мгновенно, Фриц, как открываются бутоны. Нет такой силы, которая заставила бы их свернуться обратно, как и лист не может вновь превратиться в почку. Попробуй, сам увидишь. Один такой ты уже сорвал, и глазом не моргнув. Неужели уже забыл? Что-то не похоже! – Ты бы мне этого не простил, Фридрих. Любовь, с этой стороны любой беззащитен, а ты любишь Фелицию. – Как брат, да! – Нашел что-нибудь на этот счет? – Отвечу, когда получу твое согласие. Учти, на этот раз я непреклонен!
Candidatus crucis
Tous nos cheveux sont comptеs
Фердинан понимал, что Фредеруна скрывает от него нечто весьма существенное, без чего все остальное, ею сказанное, не представляет собой единого целого ; и в этом случае каждое звено в витой цепочке ее рассказа может быть заменено на фальшивое, что превращает их в пустые росказни. Однако не он первым уличил ее во лжи. Виной его последнего конфликта с ней стала его армия. В их глазах он читал, что они не вольны подчиняться ему. Они предпочли бы другого. Как минимум, Короля, а не фальшивого Маркиза, место которому на балах. Парадоксальность создавшегося положения Фердинан объяснялась не поражениями его войска, как можно было бы полагать, а напротив, нескончаемой полосой его побед. Они возомнили о себе больше, чем даже он сам. Именно это вменялось ими ему в вину. Всем своим видом они показывали, что готовы обвинить его в малодушии и трусости. Теперь Фердинан мог бы с уверенностью сказать, что он видел воочию, как выглядели лица римлян, покоривших, наконец, Фарфагфен. Жажда все новых и новых побед, казалось, подстегивала его рыцарей и солдат. Они уже пили, не пьянея. Они изнывали от бездействия. Состояние покоя действовало на них разрушительно. Ни один шторм не мог быть опустошительнее для корабля. Они ждали появления героя, в котором воплотились бы их грезы. И готовы были растерзать и загрызть любого, кто решился бы встать у них на пути. Эта воинствующая помесь римлян с варварами объединилась против Фердинана за воротами его Замка. Все, как один, выстроились клином, как он их научил, не подчиняясь уж более его приказам. Он чувствовал омерзение, приближаясь к ним. В случае его провала на турнире, они все поодиночке перейдут на сторону его врагов или выберут одного, просто так, за компанию. Им все равно. Они готовы расстаться друг с другом, лишь бы не служить слабому, с их точки зрения, полководцу. Странное дело, но и Фердинан готов был, скорее, прибегнуть к услугам наемников, чем пойти на поводу у этой деревенской толпы. Их внезапно проявившаяся со всей откровенностью необузданность, склонность к своеволию и бесконтрольности ни в малейшей степени не отвечала его замыслам. До сих пор все складывалось, как нельзя лучше. Он умело лавировал между интересами папства и местечковых феодалов, подыгрывая то одним, то другим, чтобы не дать им возможности укрепиться на своем северо-востоке. Действуя таким образом, он надеялся незаметно потеснить всех, добившись решающего перевеса в свою пользу. Иногда он вмешивался в судебные споры и разбирал притязания на фьефы, которые обычно заканчивались потасовками, но никак не войнами, на которые теперь настроилось его войско. Ему нужна была максимально сплоченная, энергичная и дисциплинированная армия, способная как начать бой, так и прекратить его по одному его слову или жесту. Ему было досадно, что рядом совсем не оказалось единомышленников. Он только слышал слова, обращенные ему вслед на старо-галльском Mal se musse ; qui le cul pert. Сначала он игнорировал эти выпады, а потом стал отвечать им в том же духе Mieux vaux user des soulier que des draps, но они делали вид, что не понимают его, а может, так оно и было на самом деле. Они привыкли жить одним днем. Летом, когда воевать гораздо легче и приятнее, они непременно хотели быть со своими семьями.
Одно слово – крестьяне. Нет, будь его воля, он бы их не выбрал. А ведь когда-то он считал, что выбирает лучших из лучших. Из тех теперь почти никого уже не осталось в живых. Слишком много прошло времени, чтобы оглядываться назад.
Hic haeret aqua
Ch;tier fol est coup en ewe*
- Тебе следовало просто убить одного из них, - будничным тоном, как будто речь шла о курице, произнесла, чуть помедлив, Фредеруна, расстроенная, кажется, тем, что эта мысль до сих пор не пришла в голову Фердинану. – Все равно, кого именно. Выхватив одного из бунтарей из толпы наугад, на глазах у всех, ты бы сразу заставил их смолкнуть. Только надо приближаться решительно, не мешкая ни мгновения, чтобы они опешили от увиденного. Тогда ты победишь их и сможешь вить из них веревки.
Зачем ему столько веревок! Ему вполне достаточно одной. – Фердинан был бы рад узнать, наконец, что он и вправду не ее сын. Однако только Фредеруна, как ему казалось, могла подтвердить или опровергнуть это, и что хуже того : он никогда не доверял ей. Теперь, после ее последних слов, его недоверие к ней не только не рассеялось, но окрепло еще более. Однако в то же самое время именно эти ее слова убеждали его в своей правоте, в своем неоспоримом праве отказать ей в кровной связи с ним, найдет он тому подтверждение или нет. Позже он испросит у Фулькона уже не разрешение, а прощение за свой произвол. Его совесть будет чиста, как взгляд ребенка. Он готов заново родиться на свет божий, чтобы вновь лицезреть его невинную красоту.
- Надеюсь, ты не питаешь ни к кому из них никаких сколько-нибудь сильных чувств, - даже не спросила, а как будто заверила его Фредеруна.
Фердинан почувствовал тошноту и брезгливость.
- Я возьму твою борзую. – Возьми всех, если решил поохотиться. – Нет, мне нужна только одна собака. Та, с которой ты охотилась в одиночестве. Пусть покажет мне дорогу к месту твоего позора. Тогда я, возможно, смогу не допустить следующего.
Фредеруна ринулась наперерез ему, именно так можно было истолковать ее жест. Потом, как будто вспомнив вдруг о своей немощности, она прервала свой едва наметившийся протест.
- Не волнуйся так, я узнаю ее по глазам. Они не умеют лгать. Этому тебе не удастся научить эту псину. Даже мне эта наука поначалу давалась с трудом. Тебе стоило бы перенять их повадки прежде, чем давать советы самой.
Фердинан, преодолевая нагромождения фабулярных фолиантов под феерические звуки, которые придворные, усердствуя, извлекали из филигранных флейт, вышел из комнат Фредеруны, почти уверенный в том, что сегодня он непременно найдет место ее приключений, по большей части фривольных : то есть, когда даже фён фатальным образом ферлакурил ее фасонистые фитюльки.
Поглощенный своими размышлениями, он почти не обратил внимания на Жанетт, попавшуюся ему навстречу, шедшую, высоко поднимая ноги на крутые каменные ступеньки, так что целый ворох фламандских кружев вспенивался при каждом шаге на ее худых коленках. Наперевес она держала лук, который был явно несоразмерен ее хрупким формам, и его конец волочился следом за ней, издавая при каждом шаге Жанетты звук, который, казалось, эхом отдавался во всех близлежащих коридорах и переходах Замка. Позже Фердинан всвспомнил, что удивился в тот момент тому, что Фредеруна даже не попыталась остановить этот безумный шум хоть каким-нибудь окриком.
Борзая в Лесу Забвения взяла след и вывела его к домику колдуньи Фиулы. Фердинан считал ее невменяемой, хотя никогда прежде ее не видел. И поскольку он полагал, что вопросы задавать ей было бессмысленно, он повернул коня, провожаемый вопросительным взглядом пса, почти достигшего своей цели.
Фиула, и в самом деле, отвечала только тем, в чем была уверена. Для каждого, входящего в ее дом, у нее были готовы ответы на готовые сорваться с языка вопросы. Фердинан, не безразличный к слухам, полагал, что она могла изувечить Фредеруну и не прибегая к помощи капканов, одним взглядом, если бы той вздумалось встать у нее на пути. Вопрос только в том, где именно могли бы пересечься пути Фредеруны и Фиулы в этом не знающем границ лесу? Однако о себе самой колдунья с ним говорить не станет.
Дальнейшие поиски, казалось, завели бы его в тупик. Он вернулся в Замок еще засветло с тем, чтобы утром, собрав свое войско, попытаться поговорить с ними. Однако как только эта безголосая в своей массе толпа обратила на него свои взоры, из окна Фредеруны вылетела стрела и вонзилась в сердце того, кто знал множество старо-галльских поговорок, казалось, на все случаи жизни, кроме такого, какой приключился с ним самим.
Фердинан, в тот же миг развернувшись, хотел выпустить ответную стрелу во Фредеруну, но он знал, что окно ее слишком высоко и стрела, взвившись, падет ему же на голову. Он был бы настолько же смешон как в своем негодовании, гасколько и бессилен в своей ненависти. Однако войско поняло его ропот и сплотилось вновь вокруг него на какое-то время, хотя с тех самых пор и пошел среди галлов слух о том, что проклятие Финиста-Сокола стало сбываться на Соколиной Горе.
Фердинан, в свою очередь, оценил стратегические возможности своего Замка и принялся с удвоенной силой за его реконструкцию в связи со своими замыслами, поставив, прежде всего, часового на галерее, прямо у окон комнаты Фредеруны, выходящих во двор, и заколотив все ее окна, смотрящиеся в Лес Забвения, как в озеро Печали, тем самым защитив Фредеруну от его корающих взглядов и утроив ее злобу.
Внешне Фредеруна казалась безразличной к происходящему. Однако когда последний луч света со стороны Леса не смог пробиться к ней в спальню, она окончательно ослепла, хотя освещенность комнат, казалось, осталась прежней, поскольку размеры окон, выходящих во двор, несравненно превосходили все прочие.
Фердинан, сколько ни старался, не нашел ни одного друида, пожелавшего бы помочь Фредеруне. Он делал вроде бы все, как добропорядочный сын, однако, менее всего он желал бы найти для нее исцеление. Хуже того, он даже не мог бы пожаловаться, что муки совести преследовали его в его противоречивых намерениях. Он был искренен перед самим собой. Однако он отказывался признаться себе, что впервые не на шутку испугался. Он привык уже распоряжаться судьбами других по своему усмотрению, теперь же ему показалось, что он вторгся в чьи-то еще владения, как если бы исход этого дела он, несмотря ни на что, не вправе был решать, как будто речь шла о его собственной судьбе, которая с этого момента была уже предрешена.
Sibi imperare maximum imperium est
Qui veut la fin veut les moyens
- Первоначально планируемый папой маршрут пролегал через Фрифурп, Ферран, Фижак, Фуа и далее, напрямую в Фигерас. Я хочу изменить его, отправившись через Фимм, Фессалонику, Фелиппы, Фракию, Фиатир, Филадельфию и далее в Фергию и Фесарию. Этот путь более осмысленный с точки зрения составления летописей Фатифана, но почти вдвое сложнее и опаснее. – Папа, наверняка, думает, что ты все еще в Фиберике. – Мой корабль затонул на пути туда. Я чудом спасся. И раз уж Господь послал мне новую жизнь, я и прожить ее хочу по-новому. Я уже отписал ему, что хочу увидеть Фанум, один из городов Фентафоля. И получил благословение. – Да уж, Фанум не Фигерас, скажу я тебе, хотя в обоих случаях нам придется иметь дело с прибрежными городами. Иной ландшафт, иные взгляды. В особенности, те, что бросают искоса. – Сам знаешь, ничего нельзя сравнивать, не увидев воочию. Твой ослепительный восточный камзол не дает мне покоя. – Восток, Фридрих, начинается к востоку от Фламиниевой дороги. Ты можешь отправиться туда через Фрозиноне к Фоджа, затем последуют Фолиньо, Фабриано, Фано, Форли, Феррара, Филлах, Фризах, Ферлах. – Звучит заманчиво, как звуки лютни. – Да, чуть не забыл про Фриули. – Надеюсь, речь идет не о франкских маркграфах Фриули?! – Слышал, твой порыв влечет тебя, скорее, в Фюрт и Фульду, чем через окрестности Фрайфурта? – Строптивцы, которых папа называет фасками, включают в себя несколько народностей. Это не только собственно фаски, но и фаталанцы, которые верят в судьбу и ставят фатальность превыше страха смерти. Я уже встречался с подобными теориями. В Фульде. – Это ереси, Фридрих, папа не одобрит твое рвение. – Разве ему безразлична Истина? – Ты готов рискнуть ради этой дамы? – А ты, Фриц, ты примешь участие в турнире ради предложенной Фредеруной награды, фрау Феи? – Турниров будет два. Почти одновременно они будут проходить в Фурми и в Форже. – За один и тот же приз? – Приз не Фея, Фридрих. Настоящий приз – это Фёнжэ. Разумеется, если мы с Фердинаном не разминёмся по дороге. – А как же Фёд? – Фабиан прав, этот замок его, поскольку он, а не я, носит в сердце проклятие Черного Ворона. – Но Фелиция… – Фелиция и открыла мне на это глаза. А Фея, она, говорят, красива, и всегда найдется кто-нибудь, готовый посягнуть на нее. Однако после публичного испытания чужим оружием она лишится своего призового фонда. – Ты рассуждаешь, как наемник. – В таком случае, Фридрих, мы с тобой : два сапога – пара. Мы связаны, как слова streiten и frei, поскольку осознаем, что состязание в силе, как и душевные борения, немыслимы без свободного духа или свободной воли. К этому нас обоих подготовила наша духовная практика в Фульде, куда ты хочешь попасть и откуда бегу я, облачившись в первый попавшийся камзол, чтобы не вернуться туда никогда. – Первый попавшийся?! Да ему цены нет, Фриц! Даже посланники Короля-Рыбака, почти наверняка, одеты беднее. Спроси кого хочешь! Ты видел, к нему не пристала даже болотная тина! Хотя неизвестно, сколько времени ты был ею опутан. – Вот именно, что неизвестно. Возможно, у нее даже не было для этого времени. – Ты слышал, Фелес говорил, что это Фиула вылечила тебя. Он говорит, что если бы она не была так молода, то ей бы вряд ли понадобилась его помощь. – Фелес всегда себе льстит. Это его слабость.
Nec tibi quid liceat, sed quid felisse decebit, occurant
C’est l’intention qui compte
Я готов открыть вам свою тайну, - начал Фелес издалека, обращаясь к собравшимся на римской галере у грааля. – Я уже говорил, что живу давно. Однако это не вся правда. На самом деле я живу так давно, что никто уже не помнит, когда волосы мои окрасились сединой. Причем седина эта оказалась такого оттенка, что со временем я стал все более походить на германца и, воспользовавшись этим обстоятельством, долго жил среди потомков лангобардов, на северо-востоке от того, что осталось нам от Древнего Рима, который изменился почти так же неузнаваемо, как я, но не исчез окончательно, чему моя экзистенция может быть подтверждением. Скажу вам прямо : я – римлянин, чей род упоминается в одной из обнаруженных мною хроник в связи с фасциями. В поисках камня, выпавшего будто бы из короны падшего ангела и способного напитать посвященных, я стал поваром. Однако, заметьте себе, я не перестал быть римлянином! Мои планы проваливались один за другим. Я искал рецепты зелья Тристана, а нашел отхаркивающее и кровоостанавливающее средство. Но это не сломило меня! Я шел все дальше, по следам смешения копий и рас, от френтанов к фикциям, туда, где латынь, впитав германский эпос, преобразуется в притчи, воспроизводимые разве что по-окситанские. Мне кажется, я, тем не менее, неизменно удалялся от своей цели. Признаться, мне льстило, что вы считали меня друидом. Эта сталактитовая чаша, эхом повторяющая все известные миру легенды, стала моим пристанищем, и я не думал, что Фриц раскопает ее. Однако после этого я не мог бы расстраиваться, что служил не тому, кому следовало бы. И надеюсь, что это значит, что меня не постигнет участь Люцифера, о чем считаю своим долгом сообщить и вам, чтобы вы впоследствии могли в этом удостовериться, если я по каким-либо причинам потеряю над собой контроль, ведь, как я уже сказал, я становлюсь слишком стар, чтобы во всем полагаться исключительно на себя самого.
Рано начавшиеся в тот год снегопады задержали Фабиуса на берегах подземного озера, по-прежнему остававшегося невидимым для него. Он все так же сидел, разбирая окружавшие его со всех сторон бесспорные реликвии Распятия, как волк, безразличный к перепадам температур в межсезонье. Если бы его увидел Фердинан, он сказал бы, что то, что он ищет, давно уже присвоила себе Фредеруна, и что у него теперь есть не менее кровожадный соперник по части мести ей. Пробираясь в Фёнжэ по указанию папы, он наткнулся в пути на Фразименское озеро, заглянув в которое Фриц вспомнил себя. Однако Фабиану оно открыло совсем иное, и он увидел лишь темень и пламя, не освещавшее ее, но затемнявшее еще более пеплом. Если бы Фридриху стали известны эти обстоятельства, он сказал бы, что, с точки зрения еретиков-фаталанцев, Бог оберегает Фабиуса от присутствия воды. Так это или нет, трудно сказать, повествователь всяд на себя смелость резюмировать это, однако, в воде подземного источника, не оскверненного пиратами, Фабиус, сколько ни плутал, пока не утонул, да и огненный пепел ведений даже краем не опалил еще его выстриженные ради тонзуры роскошные кудри.
Как будто услышав вдруг вслух произнесенное имя падшего ангела, Фабиус поднял голову и воззрился на чашу. Он заговорил, кажется, обращаясь к одному Фелесу :
Я верю в предание о том, что Королевство Логрия, ведущее свое название от имени участника тех печальных событий, будет уничтожено копьем, его же копьем, а не каким-то иным. Значит ли это, что Лонгин после этого будет прощен? Или прозрение стало свидетельством его прощения? Так, прощения или кары? Что вообще означает прозрение Лонгина с точки зрения библейского смысла? Не с этого ли вопроса и начинается вся ересь? Так ли важна временная последовательность, если фатальный поступок совершен, а участь каждого предрешена изначально? Что выбрано за точку отсчета? Уж не совершенный ли факт, свершившееся, с тем чтобы сверить его с замыслом Творца? Значит ли это, что Люцифер обречен? Или он обречен только в том случае, если считать, что он сам – творец своей судьбы?! Кстати, не в Логрии ли находился утраченный для потомков не-римский город Longula? Возможно, Лонгин получил свое имя по месту своего рождения. Тогда его участие в распятии – не что иное, как святотатство. И я оказываюсь на позиции язычника, где мне, наверное, было бы самое место, если бы мне не была обещана сутана после успешного окончание этого предприятия.
Фелес ответил ему, что считает Лонгина и Люцифера одним и тем же лицом, поскольку усматривает в их именах совпадение начальных букв. Он не верил, что этот довод хоть кому-то еще покажется в достаточной степени убедительным, но говорил так уверенно, как будто это тема была естественным продолжением темы о ликторе, обязанном возносить фасции, из его собственной родословной.
После последних слов Фелеса Фабиус поднялся, поскольку Чаша явила ему себя и осветила путь к себе, подобно Лунному свету. Фабиан направился к ней, не замечая, как с каждым шагом всё далее и глубже погружается в подступающую к его горлу воду, пока она, как шрам, наискось не перерезала ему лицо. Фриц пытался протянуть ем руку, которую удержал Фридрих. Однако плохо управляемая галера, включившись в их безмолвную борьбу, накренилась, создав волну, которой Фабиус в беспамятстве был выброшен на берег. Его неподвижное тело производило впечатление опустошенности истерзанного бурей.
Фердинан в это время уже мчался в Форж, а его войско, совершенно забыв Господа, громило Фёд в поисках нового господина, достойного противостоять Новому Королю. Прощаясь с Фелицией, Фердинан почувствовал ажурное кольцо на большом пальце её левой руки, и хотя это было то самое старое кольцо, к которому он не раз прикасался взором, мысль о несметных сокровищах, обещанных Фредеруной, уже более ни на миг не отпускала его от себя.
Dona clandestina sunt semper suspisiosa
Fait ce que tu dois, advienne que pourra
Наконец, наступил тот роковой момент, когда полифония отраженных граалем монологов исключила финальный синтез аккордов :
Однако почему фасции? Возможно, подумав еще немного, ты выбрал бы греческие филы. – Думаешь, Фелиция, я не догадываюсь, кто мне ближе, Филон или Фест? – Тогда чем плохи фламены, ремесленники : fabrum, форум, коллегии фецалов? – Храм Fides, законы Fannia? – Да, их форма, фабула? – Все они, вне всякого сомнения, folign, все несвободны, однако, согласись, как ни трудно было найти трибуна из плебеев, сила красноречия которого могла бы равняться свободному патрицию, но найти свободного для роли палача гораздо сложнее. Мне кажется, я выдержал бы такое. – Это невозможно проверить, Фелес. Теперь другие времена, и это знание нам более недоступно. Оно и к лучшему. К тому же твои представления о свободе могли резко отличаться от понятиц римлян, не забывай об этом никогда! – Но ведь и ты, Фелиция, уверена, что неспроста носишь свой крест, правда? Как думаешь, знал ли Фест о Фестском камне? – Однозначный ответ звучит, скорее, как нет. Однако о самом Фесте вспомнили, когда камню понадобилось присвоить имя.
Признаться, Фридрих, я с трудом представляю тебя восточнее Фиден. А Флоренция? Мне помнится, она была твоей мечтой. Или я что-то путаю? – Когда-то, да. Но от феканских монахов мне стало известно пророчество о ведьме Фаничелле. Мне не хотелось бы оказаться там в день ее казни. – Не хочешь хотя бы попытаться вмешаться? Мне кажется, это выглядело бы по-христиански. – Фриц, тебе ли не знать, что нельзя помешать свершиться предназначению! К тому же летописи немногословны к таким эксцессам. – Я не ослышался? Ты в самом деле рассуждаешь, как другид, или это папа не одобрил бы твоего присутствия в таком месте? – Вот именно. И я несвободен в своем выборе, поскольку я не наемник, Фриц. – Это как посмотреть, Фридрих. На мой взгляд, даже папа наемник, сделавший сначала блестящую карьеру клерка!
Ты друид, Фелес. – Ты тоже вдруг стала дочерью друида. – Был сделан выбор. – Однако не мной. – И не мной тоже. Мне хотелось бы думать, что это уже не имеет значения, но ты сам понимаешь, что это не так. – Это не так, Фелиция. Все всегда имеет роковое значение. – Это не так! Мне так хотелось бы думать, что ты преувеличиваешь, Фелес. – Никогда! Вот увидишь!
На востоке, там молятся образам. – В таком случае это ересь, Фриц. И нам придется с ней бороться. – Если, конечно, не появится более достойного повода, Фридрих. – Только представь, Фриц, если бы нам удалось обнаружить книги! – Ты это о чем? – Для борьбы с ересью нужны, прежде всего, книги, разве ты не знаешь? Несколько томов Диона Кассия, считающиеся безвозвратно утерянными, могли бы свести на нет все споры о евхаристии, как assis facere! Прости мне, Господи мою меркантильность!
Люди, о которых ты говоришь, обычно не доживали до седин. Как можешь ты их понять, Фелес? – Мне казалось, я пережил их время, потому что понял его. Ты права, это не каждому по плечу. – Ты говоришь, как дух. – Я дух и есть! Я, Фелес, и одновременно его дух. А ты разве не чувствуешь, что мы живем во временной бреши, в точке, где образ прекрасной Фенис из легенд о так называемом Святом Граале сплетается, как ветви в непрореженной лесной чаще, с образом римской богини Фидес, являющейся олицетворением верности клятвам и договорам?! – Не вижу никакого противоречия. Красоту и совершенство своих законов римляне всегда ставили превыше всего. Боюсь даже, что мужская красота воспевалась ими чаще, чем женская, которую считали, скорее, порочной, если она не исходила от весталок, мало пригодных для семейной жизни вследствие возлагаемых на них обязанностей. Думаю, женились на них только те, кто не был посвящен во все тонкости. Кроме того, воспевание красоты могло стать поводом для ссылки, с этим связана масса нюансов. – Вот видишь, и ты невольно подтверждаешь мою мысль. Значит, и ты тоже кое-что знаешь о духе нашего времени. Мы, именно мы с тобой, если постараемся, можем даже почувствовать разницу между Фидес и северным богом Форсети, сыном Бальдра! – А можем и не почувствовать ее вовсе, пока не вызовем в памяти воспоминания о Северной части истории о Граале. По-моему, однако, понятие о духе рыцарства идет напрямую от верности Фидес. Грааль просто вплелся в уже известную подоплеку много позже и не привнес ничего, кроме терминологии. – Прямая дорога не всегда самая короткая, Фелиция, однако, тебе пока позволено игнорировать этот факт. В твои годы время еще не подчиняется пространству, хотя силу обратного закона и ты уже не можешь отрицать.
Nec divis homines componire aequum est
Nеcessitе n’a pas de loi
Ты права, Фредеруна, где уж собаке взять след два года спустя? – Надеюсь, это не относится к моей собаке! – Относится. Ты опять попалась. – Мы с тобой похожи, Фердинан. Бессмысленно это отрицать. Допустим, не я тебя родила. – То есть, допустим, или не ты? – Но я выбрала тебя. – Так где же слова правды, которой мне так не хватает? – Тебе не хватает власти. Вот правда, которую ты скрываешь от всех. – А мне кажется, это смежные проблемы. – Однако таким, каков ты есть, ты сделался по собственной воле, хотя, несомненно, в созданных при моем участии обстоятельствах. – Я бы на твоем месте уточнил и назвал это участие откровенным попустительством. Однако, возможно, такая точность тебе просто ни к чему, или она тебе не по карману? – Бойся, если Фелиция знает правду о наследнике. – Я знаю ее. – Мы сильны только пока мы вдвоем, против нее одной. Военное, или наследное – вот правда о твоих правах! Поверь мне на слово, это не простой выбор. Такого тебе до сих пор делать не приходилось. – Есть еще новое, не-римское, право. – То есть? – То есть, церковное, основанное на их идее жертвенности. – Это не для нас. – Ничего иного нам не дано. Ничего иного и тебе не остается, Фредеруна!
Нас с Фредеруной разделяет столько же лет, сколько трибы Falerina и Fotentina. Те, кто умеют считать возраст деревьев, упускают из виду подобные обстоятельства. Фелес, например, сторонник совершенно иных аллюзий при всем его знании истории ; хотя данное явление следовало бы акцентировать иначе : именно благодаря своему знанию он видит мир по-своему. – Фелиция сидела одна, склонившись над чашей. Высказав в нее то, что Фредеруне предназначалось, но знать было не дано, Фелиция последовала на турнир следом за Фрицем, надев подаренное им кольцо с вензелем, предположительно римское. Тяжелое, оно годилось ей разве что на большой палец. Фриц утверждал, что достал его со дна грааля после того, как Фридрих заверил всех собравшихся, что видит там облатку. Сколько Фелиция ни прилагала усилий, она не могла припомнить, чтобы нечто подобное имело место в ее присутствии. Всю дорогу она боялась обронить это кольцо, неосторожно взмахнув рукой. Оно поглотило все ее мысли и помогло скоротать время. Она бы, наверное, не заметила и волков, если бы их стая гналась за ней. Что уж и говорить об одиноком псе, едва мелькнувшем у нее на пути, перебегая дорогу. Вот Фелес, напротив, не сомкнул бы глаз, выслеживая его следы. Он узнал бы о его замыслах по количеству капель оброненной им росы, и чем их больше, тем злобнее они должны были быть ; он нашел бы и его хозяина, если бы мысленно проследил путь, обратный направлению сломанных псом веток. Однако Фелеса в тот момент не оказалось рядом с Фелицией, и она думала о новом перстне, забыв на время о своем старинном кресте, который, как мы помним, все время красовался у нее на шее, обмотав ее морским узлом наподобие петли.
Hac urguet lupus, hac canis
Quand on parle du loup on en voit la queue
Эхом продолжал звучать в ушах Фридриха его последний разговор с Фрицем.
Ты не знаешь Фелицию, Фриц, так, как знаю ее я. Как plebiscitum становятся lex, так и термы после ее юридических изысканий превратятся в целый замок. – Однако через lex Philonis и посредством leges Hortensia, если у тебя нет на этот счет иных версий. – Хуже всего то, что она не знает, что действует против тебя. Почему бы тебе не показать ей найденный мною документ или хотя бы не сказать ей о нем? – Я так и сделал, подарив ей Physalis и Hydrangea. В первом lex столько же слогов, второй созвучен в переводе. – Она, наверняка, поняла тебя превратно, посадив их на самом видном месте – у ворот. Один цветок я видел даже у твоих ворот, только, извини, не могу сказать, какой именно. – Значит, теперь никто, кроме тебя, наверняка ни о чем не знает. Всем достаются лишь намеки. Пусть все идет своим чередом. Возможно, ей попадутся другие источники. – А если нет? Она рискует. – Она рискует в любом случае. С моим документом она рискует потерять все. – Ты знаешь, что в случае рождения наследника, ей будет принадлежать все. – Как раз это и значит, что ей уже и так принадлежит больше, чем мы думаем. – Впервые я тебя не понимаю. На чьей ты стороне? – В вопросах имущества каждый остается на своей стороне. Ты прав, она мне – не жена. И в данный момент я не знаю, чем еще я могу ей помочь.
Фридрих ехал на встречу с аббатом Фульконом через те самые места, которые хранят печальную память о пастухе Фустуле с его волшебной флейтой, и ему казалось, что эхо чужих разговоров настойчиво преследует его, как бродячий пес. Он окидывал мысленным взором небольшой кружок знатоков, собравшихся на галере вокруг легендарного грааля в подземном термальном гроте, и все присутствовавшие там казались ему нереальными, как будто времена те давно канули в лету вместе с римскими пленными и их рабами, совместно исполняющими галерные работы с соблюдением прежней иерархии положений, чему они обязаны были исключительной милости победителей.
С другой стороны, поскольку он тоже сидел на галере на месте, предназначенном для рабов, то и он тоже на себе как будто испытал давящий на них гнет ; как и каждый из той кампании, заглянувшей в грааль, приобщился к своему прошлому, которое, безусловно, не могло бы существовать без связи с римским миром.
Фридрих чувствовал, как под воздействием спонтанно возникавших воспоминаний душа его словно расщепляется на сопричастные составляющие и отделяется от тела, как то предлагалось Платоном в Федоне. Укоряя себя за пойманную налету свободную ассоциацию, он думал о том, как грешно, видимо, ставить классическое наследие превыше писания ; ему хотелось бы обсудить эту сентенцию с аббатом, однако, он предполагал, что цель его визита не оставит ему для этого достаточно времени.
Eritis sicut dei, scientes bonum et malum
Les beaux esprits se rencontrent
Не исключено, Фелес, что корни твои уходят гораздо глубже. Я имею в виду Древнюю Грецию, законы Солона, роскошную прелесть флоры Фессалики. – Ты смеешься надо мной, Фриц, и совершенно напрасно. Думаю, всем здесь присутствующим известен миф об Ионе, которая, спасаясь от любви бога Аполлона, попросила превратить ее в дерево. Впрочем, во что еще могли превратить ее друиды? – Их тогда не было, Фелес, не задавайся. – Нет-нет, я и не думал! Однако, по моим сведениям, друиды живут с тех пор, как появились леса. – Они появились в тот самый момент, когда Иона попросила у них защиты, полагая при этом, что все еще взывает к греческим богам, которые и указали на нее Аполлону. – То есть, друиды обязаны своим происхождением силе воли Ионы при полном, надо сказать, отсутствии у нее силы духа. Имено тогда, потеряв последнюю надежду спастись от этого красавца, любви которого желал весь Олимп, Иона обратилась к силам тьмы. – Ты рассказываешь о ее спасении, как о падении. – Это так и есть, Фелиция. Думаю, она пала в объятия дерева, полюбившегося ей в тот момент. Грекам, разумеется, это толкование и в голову прийти не могло, хотя оно и является логическим продолжением истории нарциссизма как патологии страсти. Эволюция – это всегда отказ от прежних форм. Овидий предугадал это в своих Метаморфозах, однако, был понят слишком узко для своего времени. С этим рано или поздно сталкивается каждый, но вы все вместе еще слишком мало прожили, так что не можете достойно возразить мне. Позже религия попытается дать им оценку. Поступок Ионы кажется странным с точки зрения греков и самой Ионы, но он нормален с точки зрения лесного массива, которому она решила уподобиться, уступив однородному однообразию масс. – Ты говоришь о ее просьбе как о сознательном поступке, если не проступке, в то время как ею двигал только инстинкт самосохрания и панический ужас, ставший следствием типично женской истерики. – Знаешь, Фридрих, я, в отличие от тебя, придерживаюсь той точки зрения, что эмоции и определяют сознание. В особенности, в наше темное время. – Беззаконие : это не тьма, а либо отсутствие законов, либо возможность отказа от соблюдения существующих нормативных актов. – По этой причине и Овидий не избежал ссылки. Многие могли последовать за ним, следуя этой идеальной, то есть, мужской логике. – О, Фриц, и ты заговорил, как римлянин! – Прислушайся к себе, Фелес : всё, что ты скажешь далее об in iuro, будет похоже на греко-римскую борьбу. Я никогда не знал, на чьей ты стороне? – Хорошо, тебе я, пожалуй, отвечу так : я выступаю за трансформацию законов в постоянно меняющемся обществе. Посмотрите на Фабиуса, он уже второй bi sextis месяц не может найти выход из грота. Но вы же, надеюсь, не думаете, что он забыл дорогу назад. Просто он ощущает себя в ином пространстве. Оглянитесь вокруг и посмотрите повнимательнее. Что вы видите? Я, например, рассматриваю этот грот как фамильный погребальный склеп. Отличное последнее пристанище для патриция вместе со всеми его клиентами. – Я слишком давно тебя знаю, Фелес, и чувствую, что ты чего-то недоговариваешь. – Мое следующее наблюдение может показаться тебе парадоксальным, Фриц. Так, увидев сокола по дороге в твой замок, я рассматривал его полет как бы в процессе ауспиций, хотя давно уже считал себя друидом. Думаю, Замок назвали Соколиной Горой, поскольку здесь применялся этот древний обряд, признанный римлянами законом. С высоты этой горы удобно наблюдать за полетами птиц, и эти места могли бы стать излюбленными для орнитологов. Здесь могли найти пристанище фламины, настаивавшие на священном брачном обряде ferra salsa, на верности погребальных обычаев, не признававшие излишеств костров и lamentationes funeris, несмотря на строжайший запрет mulieres genas ne radunto, neve lessum funeris ergo habento ! – Полагаешь, сюда еще докатилось могущество foedera ? – На мой взгляд, Фёнжэс представляет собой типичный образец municipia foederata. – Фриц, это муниципия, дерзнувшая притязать на суверенитет. – А мне кажется, что географически это не что иное как междуцарствие : не-Цизальпинская и не-Циспаданская Галлия, которая в своем стремлении проникнуть к Циминскому озеру наткнулась на непредвиденное препятствие в виде одноименного леса и подверглась частичной романизации, по типу Цере. Это был своего рода еще один Целийский холм. –
– Фелиция, заметь себе, что освобождение женщин римлянами проистекало исключительно из имущественных выгод семьи. – Я догадалась об этом, Фелес, по азартному блеску твоих глаз. – Рим оставил нам много вопросов. Я бы сказал, что их даже больше, чем нам в настоящее время нужно. Например, можно ли считать романизацией процесс, в результате которого церетанцы лишились гражданства? – Возможно, муниципия Фёнжэ могла, но не хотела признать чужаков своими гражданами. – Если бы только Fratres arvales оставили Feunges feuderata ! – Как знать, не это ли ищет Фабиус? – Определенно, его притягивают артефакты. Возможно, ему для его целей достаточно было бы и одного объекта веры. Судя по размаху, с каким он взялся за дело, это, видимо, нечто объемное, но небольшое, с чем он легко справится и в одиночестве. Эта посильная ноша должна принести ему и удачу, и новое положение в уже известном ему обществе. – Однако он не знает, что ведет свои поиски там, где миф о Фенрире приобрел формы легенды о волшебнице Цирцее. – Точнее было бы говорить о параллельных процессах, в результате которых одна и та же история оказалась описанной в разных образных системах, которые называют одновременно искусством и религией, емко, но, возможно, крайне неосторожно порождая известную двусмысленность!
Вообще, заметьте, их сенаторы и децемвиры были слишком опрометчивы по части женского вопроса. – Честно говоря, я так не думаю! – Женщина всегда рассматривалась римлянами как объект для ограничения ее потенциально свободной воли даже в том узком диапазоне, который оставляли ей лакуны в законах, возможно, не дошедшие до нас в полном чтении. Представьте себе, что даже закон о погребальном плаче имел для нее ту же ограничительную функцию! В то время как те же самые законы XII Таблиц ставили мужчин в оппозицию свободы и рабства. – Не правда ли, многого стоит свобода, полученная, скажем, через симулирование юридического акта тройственной продажи отцом своего собственного сына в рабство? – Парадоксально, но факт. Причем вопреки целям имущественной или иной выгоды семьи, как в случае с женщинами. – Выходит, что Рим и его законы, скорее, противопоставляли мужчин женщинам, а не свободу и рабство. – Одно другому не мешает, однако, видимо, эта оппозиция, в отличие от предыдущей, не вызывала у них сомнения. – Даже Фауста, насколько нам известно, не помышляла о свободе собственной воли, когда лишилась своего дворца на том основании, что ее муж-император решил подарить его пресвитеру африканского происхождения по воле случая оказавшегося римским епископом в год признания христианства государственной религией Древнего Рима. –
– Нет, и правда, вы только вспомните этот сомнительного свойства подарок Латеранского дворца Фаусты карфагенцу! Разве такой шаг с самого начала не говорил о главенстве императора над церковью, как над женщиной? Оттого, наверное, слово это и приняло на себя всю тяжесть! женского рода практически во всех пост-латинских языках. Трудно представить, что такое могло случиться в древней языческой столице! – Возможно, она была вовсе не против? Женам и сейчас лучше слушаться своих мужей и соглашаться с ними, чем избегать хотя бы видимого единогласия убеждений. – Женщинам, похоже, вообще ничего нельзя делать без оглядки. – Достаточно взглянуть на Фредеруну, чтобы в этом убедиться. – Однако с Римом всегда было так. Его пресловутая юридическая логика еще во времена Августа показала себя крайне противоречиво. Стоило ввести закон об ограничении роскоши, и рано или поздно, непременно, должен был появиться некто вроде Фредеруны, чтобы им воспользоваться. – Однако никто не посмел бы сказать, что законами пренебрегали. – Конечно, нет! Напротив, их чтили, не то что в нынешние времена, но каждый употреблял их по своей воле, если она у него была. – На женщин, разумеется, эти свободы не распространялись! – К их счастью, заметьте себе! Кстати, по этой же причине, то есть, рвением к власти стимулировалось и тщеславие. – Не случайно уже во времена Цицерона мало кто помнил наизусть тексты законов, выставленные на форуме в виде медных табличек, хотя школа и понуждала к их изучению. – После этого стоит ли удивляться, что часть жителей Древнего Рима, на уровне сознания, всегда была заодно с варварами, громившими форум, хотя, разумеется, никто не стал бы обнародовать подобные крамольные мысли вслух. – Вряд ли что-либо худшее можно было ожидать от римской истории! Однако римляне, по-видимому, допускали такую возможность. – Быть не может! – Иначе она бы не реализовалась. Следует признать, что все действительное имеет свои первопричины. – Обратите внимание, что всегда имело значение, чью сторону в этих так называемых варварских историях принимали женщины. Их роль нельзя умалять никоим образом! – Иначе не было бы и Фредеруны, наверное. – Слухами земля полнится, и варвары, единственным доступным им образом, то есть, варварски, материализовали протест римлян против ущемления их свобод. – Назовем это так! – В неменьшей степени это относится и к рабам, полюбившим Христа, чему все мы стали свидетелями! – Какой сомнительной сделкой оказался компромисс христианства с римской властью! – Ты, Фридрих, всегда слишком мягок равно в выражении своих гипотиз и претензий. Скажи прямо : христианство, в особенности, при опосредованном через римское влиянии, могло подчинить себе варваров быстрее, чем это удалось сделать Риму, да и удалось ли ему это вообще, я лично сомневаюсь. Посмотри на Фелеса : это до сих пор настоящий Лесной Король. Возможно, это он объявлен был вслед за Королем Фейрефизом его наследником, Новым Королем, на поиски которого гонцы отправлены на все четыре стороны света. – А ты что на это скажешь, Фелес? –
– Фелиция, Рим дал епископам право выступать судьями в гражданских процессах. Теперь меня стала тяготить именно эта симуляция власти. Я занимаюсь исключительно имуществом, отчуждаемым в пользу церкви. Фулькон предпочитает держаться в тени. Теперь я понимаю, почему. Участь большинства участников этих процессов предрешена. Однако не мной.
servus servorum Dei
Il n’a que le provisoire qui dure
Фулькон тоже вывернул все нити разговора наизнанку и заговорил о том, что действительно тревожило Фридриха, но что, однако, с его точки зрения, никак не могло исходить из уст духовного лица. По крайней мере, он меньше всего ожидал услышать это от аббата :
– Вопрос этот об истоках, о происхождении всего сущего и веры. Он имеет столько же ответов, как, скажем, вопрос о том, над какой из стихий властвует Король-Рыбак, ошибочно или для отвода глаз именуемый Королем Артуром? Точнее было бы назвать его, скажем, Король Амфортрас : кажется, это имя связано с граалем, поскольку происходит от названия амфоры, кратера или иного сосуда, возможно, потира. В то же время, амфора, известная мера водоизмещения судна времен Квинта Клавдия, призвана была привязать римскую аристократию к своим земельным наделам, ассигнациям, дабы отвадить оную от дел торговых. Так, Фёнжэ, благодаря своему положению, вполне мог оказаться пристанищем непокорных римских негоциантов, чей статус благодаря подобному обороту дел был фактически приближен к категории беглых рабов, хотя и не без некоторых чисто юридических нюансов. Значит, ответ практически на любой вопрос зависит от выбранной нами сущности, да, от выбора одного-единственного Слова! Однако должны же мы как-то назвать простой сосуд, в конце концов! Вот тогда, может статься, что путь к Королю лежит через веру. Нам нужны два, точнее, три Короля, включая, по типу Святой Троицы, Короля Артура и нашего Нового Короля, чтобы мы смогли наполнить разнородные сущности подобающими им смежными смыслами. Искомая Чаша – это Королевская купель, если обозначить ее одним словом. Именно этот Грааль напитает нас, разношерстную нацию, силой духа. Не оскудевая. – Чаша? – Ее ищут, вероятнее всего, потому что это последнее из явленных чудес, к которым по всеобщему заблуждению еще можно прикоснуться. Однако ты же знаешь, веру в наших кругах принято считать умозрительным, но не абстрактным понятием, хотя, наверняка, найдутся и такие, кто скажет, что Христос вмещает в себя все понятия, значит, равно и абстракции в нем найдется место. Но тебе, видимо, хорошо известно, что я не принадлежу секулярному обществу.
Spreta gloria iterdum cumulatior redit
...продолжение следует...