Один день

 

               

   Как много вмещает в себя летний день.
   С утра мы искали удравших улиток. Вчера набрали полные ведёрки, сегодня – ни одной!
   В пустые банки из-под гуталина набили земли – отличные битки! Опробовали их, расчертив школьным мелом классы.
   Катали друг дружку в Татьянкиной коляске.
   Потом разложили кукольное хозяйство на ступеньках, ведущих в подвал. Людке мало места, она подрисовала себе на асфальте дополнительную жилплощадь, с диваном, гардеробом и трельяжем. Но вышел приказ командования всех перевести в другие гарнизоны. Надо срочно паковать вещи. Сворачиваем в узлы домашний скарб, кухонную утварь и вместе с куклами грузим в Татьянкину коляску. Витёк, один в нескольких лицах – отец четырёх семейств, то есть, четыре отца.
   Причём, их с Ирой отправляют служить за границу, а его с остальными – в далёкую военную часть в Белоруссии, где уже раньше, с Людкой, он был сверхсрочником. От Людки у него голова раскалывается. Она требует взять с собой новую мебель.
   - Ты что, мать, забыла, как в прошлый переезд всё побилось и ножки сломались у стульев?
   - Один переезд – всё равно, что половина пожара,- повторяет Ира расхожую сентенцию всех офицерских жён,- два переезда равняются одному пожару.  Так что, как-будто, что-то сгорело.
   - А складывать с умом надо,- не сдаётся Людка. – Как себе знаешь, а трельяж я, всё-таки, беру! Остальное, опять, по твоей милости, - за гроши продавать. Да, кстати,- не унимается, - ты подъёмные получил?
   - Какие подъёмные?- Удивляется Витёк.
   - Какие-какие, деньги на переезд!
   Оказалось, подъёмные Витёк просадил, купив ребятишкам три килограмма барбарисок, по кило подушечек: ягодных, в сахаре, и шоколадных, в какао, ну и ещё кулёк полосатого мармелада.
   Людка оттеснила собой всех:
   - А ты, Ира, будешь за границей, отрез мне привези на платье и статуэтку, какая у вас на этажерке, орёл, и чтоб тоже в темноте светился. И ещё фарфоровые белые часы с лодкой, и в ней сидят и гребут веслом, мне жутко хочется.
   - С гондолой, что ли?
   - Вот-вот, всё б тебе гребсти к себе. Много хочешь – мало получишь! – Показывает дулю Витёк.- Что, мы с женой – барахольщики? У тебя и так  добра – полк солдат одеть-обуть!
   Выполнив всё честь по чести, что положено перед снятием с места, уволившись с работы, раздав остающимся соседям часть имущества, посидев на дорожку на ступеньках, мы толкаем нагруженную коляску вокруг квартала. Коляска – контейнер, багаж, ручная кладь и плацкартный вагон поезда дальнего следования. Считается, что мы едем в разных направлениях. Лена беспокоится, как бы детей на сквозняке не прохватило. Людка на станциях выскакивает из вагона:
   - Погодите, здесь – фрукты дешёвые...За борщом, тут прям на перроне...
   Наконец, прибыли на место назначения, в свой двор. Комендант, опять Витя, нам выписывает пропуска и велит подождать на КПП.
   - Всё уладил,- радостно сообщает комендант,- к сожалению, у нас только две свободные комнаты. Вам придётся пару месячишек пожить по две семьи в одной.
   Людка возмущается, что ей некуда поставить трельяж.  А Ира и Лена, хоть одна за границей, а вторая в Белорусском гарнизоне, мирно делят комнату пополам:
   - Нам не привыкать, и не так живали.
   ...Потом – казаки-разбойники.  Мягкий школьный мел истратился – рисуем осколком красного кирпича бледные, худосочные стрелки на стенах и люках.  Заметая  следы, мы с Леной делаем хитрый крюк вокруг соседних домов и по пути заглядываем в магазинчик, где пахнет краской и новой бумагой, где много открыток, и под стеклом, и на стекле: на белом фоне – фиолетовые анютины глазки в корзинках, лимонно-жёлтые цыплята клюют  рассыпанные зёрна, смешные медведи качаются на красных качелях... Мы перебираем открытки и внюхиваем яркие, простые, радостные цвета. Белый матовый фон картинок – простор, который можно заполнить, чем только   пожелаешь: небом, морковно-голубым или синим, с радугой или с жарким рыжим кругом солнца, или с облаком и серебристым самолётиком... Стеклянный прилавок – замок с тьмой-тьмущей сюрпризов.  Луч полуденного света зажигает в прозрачном замке триллион триллионов огоньков, его обитатели прячутся за солнечными зайчиками и становятся ещё милей и таинственней....
   На дороге играть опасно. И, боже мой, что будет, что будет, если нас застукают! Ира Попова трусит: «Ой, девочки, только маме не говорите!» И мешает беззаботно подкидывать резиновый мяч аж до самых крон могучих каштанов, сомкнувшихся над широкой, тенистой и прохладной булыжной мостовой.
   Знакомое звонкое «цок-цок-цок» и «стой, окаянная!». Мужичок Коститряпки, не слезая с телеги, принимает барахло и взамен раздаёт глиняные свистульки. Смирная лошадка фыркает и стриженым хвостом отгоняет мух, услышав «пшла», послушно трогается и продолжает размеренное «цок-цок-цок» по разомлевшим от зноя улицам города. До темноты переливаются на разные лады трели свистулек.
   ...Беззвёздный вечер. Лопата висит на воротах. Лена сидит на мячике. Людка, подпирая подворотню, по уши залезла в арбуз.  Смазав соплю на локоть, Витька торжественно объявляет:
   - А я знаю, как дети родются. – И ждёт, чтоб упрашивали продолжить. Но остальным разговаривать лень. – Разрезают живот тётеньке. И вынимают оттудова ребёнка. Вот!
   Добавить к этой важной информации нам нечего.  Молчим. Каждый по-своему переживает: как больно, когда режут живот. Я-то уж давно знаю: никакой не арбуз сидел у мамы внутри – обманывать скверно, но взрослым допустимо. Но как же Татьянка вылезла? Теперь всё встало на свои места. И я злюсь на сестру.