Фердинан, маркиз Нейстрии. Середина. Часть III

Mieux vaut aimer bergеres que princesses

Знаешь, у друидов время течет иначе, - начала Фелиция, даже не пытаясь найти себе оправдание. – Знаю, - ответил ей Фриц, сдерживая радость, как сдерживают вставшего на дыбы коня. – Я много знаю про тебя, Фелиция, и узнаю еще больше, если ты мне расскажешь. – Фриц, между нами столько препятствий. – Посмотри на меня, Фелиция, скажи, какие препятствия ты видишь между нами. Я послал за тобой Фуо, чтобы ты, поговорив с Фердинаном, вернулась ко мне, а ты вместо этого используешь мою лошадь, чтобы увиливать от разговора со мной. Это ты называешь препятствием?
Она осознанно ему перечила, и это он читал в ее глазах. Фуо, казалось, тоже была с ней заодно : она запутывала следы, мотала мордой из стороны в сторону, так что Фрицу никак не удавалось взять ее под уздцы. Расхаживая вокруг Фрица кругами, она все время норовила встать так, чтобы еще яркое августовское солнце било ему прямо в глаза. Он нашел спасение под кронами деревьев, обступавших ту маленькую полянку, на которой происходил этот его разговор со строптивой Фелицией, и, изловчившись, вскочил верхом, присоединившись к наезднице.
Фуо затрусила по тропинке, по знакомой дороге. Фриц, сидевший позади Фелиции, больше не пытался взять у нее поводья, напротив, мешая ей править лошадью, он стал обнимать ее, ласкать ее шею, грудь, бедра, колени и даже голени, насколько позволяла длина его рук.
Фелиция не сдавалась и правила, как могла. Иногда белая рубаха Фрица целиком закрывала ее руки и ноги, а сзади казалось, что на лошади едет один только Фриц, без второго седока.

                Optima fide


La jalousie est pire que la sorcellerie

Фелиция, поедем на то место, где я нашел тебя прошлой осенью. Я оставлю тебя там, а завтра утром в направлении Фаргентората, туда, где когда-то был пленен король франков Фродомар, здесь проедет со своим войском Фердинан, вслед за которым ты собиралась последовать, и ты сама сможешь убедиться, полезет ли он за тобой на дно того оврага, или нет. – Фриц, ты очень жесток и несправедлив к нему. – Неужели, Фелиция? Я или ты? – К тому же он едет в Фюльжэр, и он посылал даже за сыновьми Жюстины. Она сама рассказала мне об этом. – Ты знаешь, что это значит? – Весьма приблизительно. А ты? – Возможно, он просто пришел к Жюстине за своими сыновьями, и с Фюльжером происходящее имеет крайне мало общего.

                Brevis ipsa vita, sed in malis fit longior


Quand la cage est faite, l’oiseau s’envole

Однако, слово за слово, но поводья к тому времени уже оказались у Фрица, Фуо перешла на галоп, а Фелиция, прижавшись к Фрицу, думала о том, что это путешествие верхом, действительно, совсем не похоже на то, которое привело ее сюда из Фризии.
Она сидела, обхватив шею Фрица руками, а торс его – ногами, и уже ни спереди, ни сбоку, ни сзади нельзя было ошибиться и предположить, что на своей любимице Фуо Фриц едет в одиночестве. Когда Фелиция отпускала одну руку и скользила ею вниз по льняной рубахе, чтобы прислонить ее к тому месту на груди Фрица, где должно было биться его сердце, она чувствовала глухие удары, как будто копье ударялось в щит, и они не всегда совпадали с ритмом галопа Фуо.
Овраг в это время года выглядел совершенно иначе, чем в тот день, когда они с ним расстались. Cклон его, как ковром, был покрыт цветами колокольчиков с тонкими и длинными, как у лилии, лепестками. Внутри цветы Fampanula Lactiflora были светлее, чем снаружи, а фарфорово-белые по краям чашечки Fortenschlageana Frost резко контрастировали со своими фиолетово-голубыми сердцевинами. Их головки раскачивались на высоких стеблях и заглядывали в глаза попеременно то Фелиции, то Фрица, когда они их раскрывали, чтобы взглянуть на небо, бледно-голубое, как цвет неприхотливого Borago Laxiflora, или ярко-синее, как Campanula Persicifolia.
Потом Фриц, долго сжимал и разжимал ее пальцы как будто для того, чтобы, сравнив их длину с длиной лепестков колокольчиков Browallia Semperflorence, спрятать, наконец, кисть ее красивой руки в своей, ровно настолько же превосходящей ее по длине. Рука Фелиции казалась Фрицу все же не цветком, а трепещущей птицей, пока он не прижал ее ладонь к своей груди, где она спокойно легла, расправив свои крылья.

                E cantu cognosciture avis


Qui craint les feuilles n’aille point au bois

Когда они поднимались по склону оврага, Фелиция, в рыжей жилетке, надетой на голое тело, в темно-коричневых, широких не по размеру брюках с кожаными заплатами на коленях, и Фриц, с перекинутой через плечо порванной белой рубахой, Фелиция, увидев полосы у него на спине, как от порезов осокой, хотела, поравнявшись с ним, погладить их, но оступилась, едва успев ухватиться за лодыжку Фрица, чтобы не слететь кубарем обратно по крутому склону. Только оказавшись пристегнутой наподобие заплечного вещевого мешка, она разглядела, что ей не известно название той травы, которая могла бы оставить такие порезы. Фриц опередил ее вопросы, ответив, что все с тех самых пор он лечит листьями или лепестками физалиса ; и нет якобы такой болезни, которая устоит перед этой сорной травой. - Впрочем, одна все-таки есть, - поразмышляв некоторое время, добавил Фриц. Фелиция тоже знала ее имя.
Выбравшись из оврага, они не нашли Фуо и решили, что она сама вернулась домой, устав их ждать, хотя Фрицу эта версия показалась невероятной. Они шли в Замок Черного Ворона не по дороге, а через виноградники, бурно разросшиеся почти на таких же крутых склонах, как и склоны оврага. Фриц мимоходом рассказывал, как эти кусты появились здесь, и сопровождаемый звуками его голоса путь по бесконечной извилистой тропинке казался Фелиции не таким утомительным.
Вино из своего собственного винограда Фриц считал бы слишком кислым, если бы крестьяне, с которыми он расплачивался за работу частью собранного ими урожая, не придерживались иного мнения : по крайней мере, до него никогда не доходили слухи, чтобы кто-нибудь жаловался на вкус местного вина. Оказывается, это повар Фрица Фелес убедил его засадить виноградом эти склоны. Он долго изучал их рельеф, их освещенность солнцем, количество осадков, температуру почв, построил даже шкалу зависимости от уровня высот и пришел к выводу, что подойдет, по крайней мере, один из двух отобранных им сортов, Fitis Frorege и Vinifera Floribunda, и на всякий случай высадил оба, поскольку они отличались временем цветения, хотя и незначительно, и оба отлично прижились. Один сорт первоначально был фицилийским, второй – родом из Фриоли ; вино он назвал февюнцтнер и фюнцтраминер. Смешав их, Фелес решил, что нашел, наконец, неповторимо тонкий вкусовой букет, и под названием фендан – fendant – поставлял его Фердинану. Фриц предпочел бы иное название, скажем, фаберже – производное от faveur-des-bergers, но оспаривать марку Фелеса не стал.
Фелес надеялся, что низкорослые кусты могут представлять ценность не только с точки зрения виноделия и, помимо гастрономической, из них со временем можно будет извлечь и иную пользу, если они укрепят склоны. Он был уверен, что им это удастся лучше, чем любой другой растительности, и в случае нападения на замок неприятеля они превратятся в дополнительное препятствие. Он в динамике представлял перед Фрицем, как жесткие колючие ветви рвут кожу рук неприятеля. Фрица эта военная стратегия Фелеса только рассмешила. Однако именно ей обязан был своим великолепием открывшимся взору Фелиции вид.
Гроздья, налившиеся всевозможными розоватыми оттенками на солнце, пойманном, как сетью, листьями с проступающими бордовыми прожилками, похожими на вены, расползались дивным узором по стене замка, нависающей над обрывом. Фриц не успел рассказать ей, почему он расстался с автором столь живописного полотна, и она тоже не стала вспоминать всуе друидов.
Подъем, казавшийся вечностью, закончился ; и Фелиция неожиданно оказалась во внутреннем дворике замка Фрица, перед клумбой с несколькими сортами дицентрума, самым ярким из которых было  разбитое сердце Фрица. По другую сторону клумбы на нее смотрели Фуо и Фридрих. Фелиция даже вскрикнула от радости, увидев его, и рассыпала букет лиловых цветов кариоптериса, который, бережно обняв, несла всю дорогу. Фридрих помогал ей их собирать, пока Фриц отводил Фуо на конюшню.

                De verbo in verbum


Il ne faut pas parler latin devant un cordelier

- Знаете, за ужином у Фердинана я загадала посланцам короля загадку, которую ни один из них не смог отгадать : они не узнали ни Марцеллина, ни Магненция, хотя одно из сражений с его участием нанесло самый непоправимый урон Империи. А я хотела дойти хотя бы до Магна Максима, несколько позже провозгласившего себя императором при поддержке франка Флавия и Феодосия. – Ничего удивительного, Фелиция, никто, кроме тебя, не может, рассказывая про фризских франков, назвать Фезориака королем пиратов, заметил Фриц. – Я всегда считала это подсказкой, я же указываю в имени название города, в котором происходили события. – Ты не указываешь, а намекаешь. Ты еще плохо знаешь вкусы приближенных короля. Они живут ожиданием тех моментов, когда исчезновение недомолвок становится вынужденной мерой. – Мне тоже не мешало бы поднатореть в этой науке, вздохнул Фридрих, но Фриц похлопал его по-дружески по плечу, давая понять, что самое главное – то, что он опять здесь ; однако, они оба понимали, что самое страшное для Фридриха еще впереди.
- А вы неплохо продвинулись в анализе римских событий, сказал Фридрих. – Будь у Агриппы столько хроник, сколько у тебя, он, по ту сторону гор, рассказал бы тебе гораздо больше. – По ту сторону гор кого-то, очень похожего на тебя, называют Фенриром Волком с Соколиной Горы. – Это старая, как мир, легенда, Фридрих. Ты же знаешь, Соколиная Гора давно уже превратилась в Замок Фёнжэ. – Легенды никогда не врут, Фриц, в это я свято верю, иначе не стал бы заниматься толкованием Библии. – В любом случае, даже во времена короля пиратов Фезориака это место так уже никто не только не называл Соколиной горой, но и не мог бы с точностью указать его местоположения. – Тем не менее, молва связала легендарного Фенрира не с Фердинаном, а с тобой. – Фердинан недостаточно храбр для этого, - неожиданно произнесла Фелиция без тени сомнения. – Ты права, могущество войска не имеет значения. Толпой, как правило, движет внушаемый ею самой страх. – Ты говоришь странные вещи, Фриц. – Знаю, Фридрих, озвучивая такие мысли, ты умеешь выглядеть гораздо убедительнее. – Я верю легендам, Фриц, а это значит, что замок Фредеруны был когда-то твоим, и твой шрам все красноречивее убеждает меня в правоте этой молвы, распространившейся едва ли не за три моря.
- Фридрих, а какая она, увиденная тобой Фиберика? – Ты спрашиваешь меня о Фефилье? Я был только на самом севере Фиберики, в монастыре, и почти ничего не видел, кроме гор, которые почти все одинаковы, если не покрыты снегом. – А местные жители? Наверно носят какую-нибудь особенную одежду, с оборками и дивным кружевом? – Монахи, Фелиция, везде носят почти одно и то же, да и говорят почти все на латыни, хотя их произношение не везде совершенно, тут ты права. Это универсальный язык, который объединяет в служении Господу Нашему. – Значит, женщин ты опять  не видел? Какая жалость! – Я предвидел, что встречу тебя. – Ты мне, Фридрих, послан Богом вместо брата. – Никто не может заменить брата, Фелиция, я знаю, что говорю, хотя мне и приходится иногда по долгу службы убеждать людей в обратном. – После каждого из твоих путешествий в твоем взгляде как будто появляется нечто новое. В Фиберике, наверное, смотрят на собеседника так, словно хотят пригласить его на корриду, если им не удается с первого взгляда вызвать его на турнир? – Коррида, на мой взгляд, – это те же римские игры, для которых местные жители то ли не нашли, то ли отказались поставлять  гладиаторов. Кроме того, столкновение слабого по сравнению с сильным животным человека, который способен превзойти силой этой животное, впечатляет многих. Скорее всего, такое послабление правил в свое время стало свидетельством начавшегося ослабления власти Рима, однако, заявить об этом с полной определенностью не мог бы и Агриппа.
- А все же, Фридрих, почему папа Фиммах предпочел отправить в эту экспедицию именно тебя? Ты же учился у самого Фуннара. Разве Рим перестал дорожить тобой? – Логика, Фриц, конечно, очень интересная и полезная наука, но церкви нужны летописи, их хотя бы время от времени надо кому-то их сверять во избежание разночтений. – И ты уверен, что прочел все, что имелось в наличии в Фиберике? – Извини, Фриц, я не могу посвящать тебя в детали этого предприятия. – Я слышал, рукописи неугодных авторов уничтожают. И именно там, откуда ты прибыл, более, чем где бы то ни было еще. – Случается и такое. Причем, заметь себе, такое случается всегда. И этому ничто не может помешать. Мы в Ордене как раз размышляем над тем, что можно сделать в этом плане. – Наверное, как всегда, ничего. Орден существует для того, чтобы констатировать эту и подобные ей простые истины. – Невозможно все контролировать, если аббатства расположены так далеко друг от друга. – Правильно, невозможно, если не усилить власть. Но ты для этой роли вряд ли подходишь. – Как знать, возможно, у папы на этот счет иное мнение. Иногда такие фигуры как Домициман укрепляют позиции таких императоров как Аврелиан. Однако, похоже, ты безразличен к этой части истории Галльской империи. Не любишь ты закаты, Фриц, закат империи для тебя невыносим, это твоя слабость, как историка Ордена. – Пока ясно лишь одно: папы сменяют один другого все быстрее, а летописей с каждым годом остается все меньше. – Не скажи, Фриц. Одних рукописей становится все меньше, а других все больше : возьми, например, повареные книги. – Однако знатоков одинаково мало. – Их всегда будет мало. Кстати, в Фефилье есть легенда, что их храм стоит на месте золотого храма Атлантиды. – А доказательства? – Фриц, ты меня удивляешь! Как бы ты доказал или опроверг тот факт, что являешься Фенриром Волком? Легендам не нужны доказательства, им нужна вера в достоверность, и если уж она есть, с ней ничего не поделаешь, как с любовью.

                Quod praeterit, effluxit


Qui dort d;ne

- Фриц, помирись с Фелесом, пусть он расспросит Фридриха про фистфанские вина, может, тогда он что-нибудь вспомнит из того, что видел, - попросила Фелиция перед сном Фрица, уставшего от свежего горного воздуха, превращавшего все лишь в некое свое подобие. Он смотрел на весь свой сегодняшний день, как смотрят фарацины на мираж в пустыне, и взгляд его постепенно обращался в себя и в свой сон. Ему снились похожие на лилии колокольчики и похожие на подсолнухи анемоны, и Фридрих в его сне был похож на Фелицию, как ее брат-близнец, потому что днем, когда они собирали рассыпавшиеся цветы, он заметил, какие у них одинаковые длинные пальцы, а во сне они двигались то как крылья фантастической птицы, а то как щупальца осьминога, как будто в них не было костей : так Фридрих ведет свои дела и в своем епископстве, и в окружении папы, везде создает видимость, что плывет по течению, гибко и бесшумно, всем готовый помочь ; едва замечая препятствия, берется за самые трудные и опасные поучения, ухитряясь при этом никого не задеть, и всегда остается надежда, что во время принятия очередного важного решения его не окажется на месте, потому что он умеет без необходимости до поры до времени не задевать ничьих интересов, пока конфликт не назреет сам собой, и тогда он вовремя явится для его благополучного разрешения. Интриг же в окружении папы всегда так много, что мало кто понимает, какая из них в решающих обстоятельствах приобретет первостепенное значение, а какие отойдут на второй или третий план или со временем будут и вовсе забыты. Однако преимущество в выборе средств и методов как-то само-собой всегда остается на стороне Фридриха исключительно благодаря его отзывчивости, которой некоторые чувствуют себя обязанными.
Фриц уже собирался рассказать Фелиции про Фелеса, приоткрыл глаза, увидел, что уже светает, и бледный свет пробивается сквозь неплотно закрытые ставни, высвечивая сладую улыбку Фелиции из копны взъерошенных соломенного цвета волос. Фриц снял со своей ноги ее узкие бедра, которые он, видимо, безотчетно крепко обнимал всю ночь. Фелиция, не просыпаясь, повернулась на левый бок, и Фриц увидел, что кожа у нее на спине такая же прозрачная, как поверхность виноградного листа, казалось, что сквозь нее точно так же просвечивает восходящее солнце, как сквозь осеннюю кайму Frankenthaler Foign;e.

                Tempus fugit, aeternitas manet


Entre deux amis n’a que deux paroles

Утром Фридрих и Фриц вновь простились :
Я ехал сюда, чтобы усовестить тебя. Однако у меня ничего не вышло. Увидел вас, и слова замерли на кончике моего языка, хотя мне казалось, что там гнездится целая стая проклятий, но ни одно из них так и не сорвалось на тебе. Фриц, ты, правда, так счастлив, или мне это только кажется? – Отправляйся, Фридрих. Надеюсь, наша новая встреча не за горами. – Ты говоришь мне о незаснежанных горах Фёнжэ, или я ошибаюсь?

                Terminus a quo


Vantez les terres ;lev;es mais tenez-vous sur les terres basses

Все дороги Нейстрии вели теперь на восток, к Фуассону и дальше, к Фуру, где решалась судьба земельных владений округа Фамьен, площадь которых была столь незначительной, что вряд ли королям стоило ссориться из-за нее между собой, скорее, речь шла о контроле над торговыми путями, в обилии пролегающими именно по этой территории. Местные землевладельцы отказывались добровольно принять чью-либо сторону, но казалось, не по злому умыслу, а из-за очевидной противоречивости внешних воздействий.
Королям предстояли переговоры не только друг с другом, но и с папой Фиммахом. Сложность заключалась в том, что все землевладельцы Фамьена, похоже, гордились своей бедностью и неподкупностью : их владения веками ограничивались столь скудными и незначительными по своим размерам земельными наделами, что разговаривать королям приходилось со всеми сразу, столпившись на наклонной плоскости гор, и если кто-нибудь из этих землевладельцев отсутствовал, то переговоры срывались, и, надо сказать, что происходило это постоянно при каждой попытке с ними договориться.
Впрочем, иногда случались недуразумения и совсем иного рода : когда все землевладельцы вследствии ли плохого урожая, отсутствия снежных лавин или иных отвлекающих факторов вдруг в неравных пропорциях оказывались наемниками собравшихся на переговоры королей ; то есть, если бы короли решили вдруг воевать за эти земли, то часть своих войск они обязаны были бы выделить и для их защиты, что вполне устраивало землевладельцев, всегда готовых на чужие деньги оставаться сколь угодно долго на своей собственной земле, ни на дюйм не уступая ее соседу, находящемуся в таком же точно положении за исключением иной, примененной к его хозяйству, валютной меры ; однако, и обманутыми себя окрестные короли тоже считать не могли : ведь каждый из них знал, что берет на службу одного из владельцев интересующих его земель, и каждый рассчитывал, прирастив его земли, еще и использовать это сосчитанное головами шапочное знакомство для выяснения некоторых военных секретов Фамьена, о существовании которых миролюбивые землевладельцы и не подозревали.
На этот раз решено было привлечь к участию все возможные, сторонние, в том числе и поначалу незаинтересованные, лица ; и в числе приглашенных к трапезе хищников оказались даже Фридрих, Фриц, Фиммах и прочие, лишенные подобных аппетитов ; и каждый вознамерился подготовиться к неравной встрече в меру своих скромных сил.

                Praeteris magis reprehendi possunt, quam corrigi


Qui terre a, guerre a

Мне нужно ехать, - сказал Фриц Фелиции. – У тебя слишком много земли, чтобы ты мог понять тех, кто обделеннее тебя. – Я, как и они, наемник. – Это многое меняет. Значит, речь идет не о земле, а о военном искусстве. – Ошибаешься : мы становимся наемниками, чтобы нам было, куда возвращаться. После боя мы должны ступать на свою землю. – Значит, вы с Фердинаном воюете по разные стороны? – Как правило, да, но в основном на турнирах, ты сама все видела. – Теперь пойдешь на охоту и сошьешь себе новые кожаные доспехи? – Судя по тому, что рассказал мне Фридрих, на это у меня уже нет времени. Подлатаю и подкрашу старые. – Я знаю рецепт отвара из трав. Он может скрепить швы и сделать доспехи прочнее. – Разве ты колдунья, Фелиция? – Конечно, я же дочь друида! – Фелиция, не выдумывай, у друидов не бывает детей, кроме приемных. – Никогда не слышала об этом, Фриц, это, наверное, новая легенда.

                Lupus pilum mutat, non mentem


Belle automne vient plus souvent
Que beau printemps

Осень в тот год наступила рано и была столь ослепительна, что Фелиция не помнила, чтобы она видела хоть раз в жизни нечто подобное. Леса полыхали самыми яркими красными красками с редкими вкраплениями ее любимых желтых полутонов : один только этот кровавый след доминировал в широком панорамном зрелище, буквально затмевая собой горизонт с желчью разъеденными прочими цветовыми нюансами, свирепо поглощенными разверзшейся хищной пастью ; и не было спасения от этого откровения нигде, насколько хватало глаз, хотя вид из окна Замка Фёнжэ открывался теперь гораздо дальше, чем в прошлом году, потому что Фердинану удалось, наконец, отсудить у соседей часть спорных земель на том простом основании, что и они принадлежали пиратам, столица которых находилась в его Замке. Никто не попытался узнать у Фердинана, откуда у него появились соответствующие документы, и все единодушно сошлись во мнении, что он истинный сын своей матери.

                Bene audire alterum est patrimonium


Les petits prеsents entretiennent l’amitiе

Фердинан как лично заинтересованное лицо тоже отправился на переговоры о судьбе Фамьена. Он выехал раньше Фридриха, чтобы успеть встретиться с аббатом Фульконом. С некоторых пор он старался предварять своими визитами к нему визиты маркизы Фредеруны. Аббата Фулькона насторожило внезапное появление у него Фердинана, он надеялся, что ничем и впредь не будет ему обязан, и находил объяснение только в болтливости Фредеруны, хотя и знал, что она не выгодна, прежде всего, ей самой.
Фердинан привез плату за земли, включая и миниатюрный столик, на котором Фредеруна обычно любовно раскладывала пасьянсы. Значительную часть составляли подарки посланцев короля, полученные Фердинаном за отказ от самостоятельности, которую он рассчитывал выкупить обратно ответными подарками, полагаясь на то, что договор с графом Фетгером и герцогом Фильельмом не был скреплен письменно.
Вслед за Фердинаном мчалось верное ему войско, и они, с развевающимися плащами, казались аббату Фулькону темно-серой грозовой тучей на пронзительно ясном осеннем небосклоне : так стремительно удалялась их свора от его аббатства, увлекая за собой Фердинана, как будто он, как блеклый пожухлый лист,  не находил уж более в себе сил противостоять затягивавшему его в омут водовороту.

                Debes, ergo potes


On n’est jamais si bien servi que par soi-mеme

Жюстине Фердинан позволил остаться в замке Фёнжэ до его отъезда. Жанна сильно вытянулась за это лето, но не перестала быть угловатым подростком, поэтому и ей тоже придется уйти вместе с матерью в деревню. В отличие от матери, Жанна, не теряясь в догадках относительно своего будущего, была совершенно спокойна, продолжала терпеливо заниматься рукоделием, и Фелиция заверила ее, что будет впредь покупать у нее все, пока у нее не появится более состоятельный конкурент. Однако Фелиция была вынуждена признать, что сколько бы ни учила она Жанну, той, в конце концов, как и в самом начале, приходили в голову и удавались в исполнении только простенькие узоры и мерешки для скатертей ; и в готовом виде Фелиция никогда ничего подобного этой роскоши в своей жизни не видела.
Франц оправился на поиски повара Фелеса. По мнению Фелиции, тот должен был знать множество рецептов фистфанских и фавританских блюд, для которых годились привезенные Фридрихом пряности. Заводить знакомства Фелиция предложила с обмена винами, и тот человек, который назовет новый, неизвестный Францу, сорт винограда, и окажется Фелесом, таким образом, выдав себя.
Францу это занятие представлялось вначале чем-то вроде поиска грибов на конюшне, но Фелиция, заблуждаясь, говорила при этом так убежденно, ее желто-зеленое платье напоминало Францу о волшебно-мимолетных прелестях пирогов прошедшего лета, корочка на которых отбрасывала такую же изумрудно-глянцевую тень на защищенной от прямых лучей веранде ;  а выбивающиеся из рукавов кружева Фелиции такого же бледно-розового, как ее губы, цвета, казалось, благоухали бесподобно-нежными розами, и этот был именно тот запах, который он искал для своего нового рецепта ванильной помадки.
Франц оделся, как ему казалось, как крестьянин, взял с собой Фаульфа и Фериберга, и они не появлялись до весны, пока в саду Фердинана не зацвели посаженные Францем розы, оказавшиеся буро-желтыми, вопреки ожиданиям Жюстины.

                Rara avis


Bandes d’oiseaux des mer
Se rеfugiant ; terre :
Temp;te va venir d’une forte maniеre

Когда беременность Жюстины уже нельзя было скрывать даже при ее довольно тучной комплекции, она пригласила в помощницы свою дочь. Внимательно наблюдая, как Жанна подает на стол приготовленный ею ужин, Жюстина, как полноправная хозяйка замка, по-царски развалясь в удобном кресле, придвинутом специально для нее к столу, рассказывала Фелиции обрывки известных ей легенд. Похоже, история про Фенрира Волка сильнее всего впечатлила ее. Она думала, что ее привезли сюда фельдские пираты, чтобы пугать друг друга темной ночью валгаллой.
Между галлами, римлянами и франками Жюстина не видела большой разницы, хотя и соглашалась с тем, что римляне, наверняка, привыкли к более теплому климату, раз они собирались построить здесь такие просторные термы : по слухам, которые ходили в деревне, в них хватало места для всего награбленного пиратами добра. Однако Фелиции казалось, что Фердинан отсылает Жюстину, потому что боится, что ей известно нечто, о чем он предпочел бы либо не знать, либо умалчивать, чтобы скрыть от других. Как ни странно, отсутствие Франца, тоже убеждало ее в своей правоте.
Фелиция все короткие зимние дни напролет проводила за изучением терм. Ее интересовал и план постройки, и общая и полезная площади, пропорции пиратских сундуков и их количество, которое могло вместить в себя свободное пространство терм. Она даже пыталась отыскать хоть что-то из потерянных или забытых пиратами в спешке вещей, поскольку оценивала неспособность к высокой самоорганизации их общества выше его азартной алчности ; однако, обнаружить какие-нибудь артефакты или просто следы их присутствия ей не удавалось.
Поиски почти ни к чему не приводили. На полу было много осколков битой мозаики, нужно было сложить узор, чтобы понять, есть ли среди черепков посторонние включения, не имеющие первоначального отношения к термам. Выполнять такую работу в одиночку почти невозможно, но Фелиция никому не смогла бы объяснить, что именно она ищет, поэтому ей вряд ли приходилось рассчитывать на постороннюю помощь.
Она работала при свечах, медленно разбирая черепки один за другим, пока не нашла один осколок с точностью таким же рисунком, как на перстне Фердинана. Сначала она думала, что это крест, однако, все-таки он был больше похож на римский вензель. Этот перстень – последнее, что успел сунуть ей в руку отец в день приезда Фердинана во Фризию. Он стал ее свадебным подарком ему.
После этой находки работа поглотила ее целиком, она уже не обращала внимания на холод, грела руки над небольшой жаровней, чуть меньше той, которая была на кузне, и целыми днями сидела на корточках, пристально вглядываясь в отпечатки следов времени, оставленные на чьей-то давно забытой истории.
Однажды в термы спустилась Фредеруна. Она шла, как сомнамбула, медленно простукивая одну стену за другой. Когда-то она была уверена, что сможет найти здесь то, чем ей удастся откупиться и от аббата, и от короля. Столик для пасьянса показался бы Фердинану мелочью в сравнении с ее ожиданиями.
Фелиция не сразу узнала Фредеруну, хотя пышное, в бордовых, как кровь, тонах платье не могло принадлежать никому другому в Замке. Робость ее походки, опущенная в задумчивости голова и, главное, руки, жадно обшаривающие шершавые стены вдруг ставшими скрюченными пальцами : Фелиция лишь предполагала, что все это живет во Фредеруне, но это было ее тайной, которую она, если бы могла, хранила бы так же свято, как место пиратского клада, если бы знала его. Увидеть сразу все проявления по-человечески простительной жадности и болезненной корысти было для Фелиции все равно, что съесть поджаренных канареек. Ужас вызвал головокружение, от которого она едва не потеряла сознание.
В этот самый момент ее и заметила Фредеруна. Вид Фелиции ее озадачил. Она медленно стала приходить в себя, как будто просыпаясь от гипнотического сна, но достичь прежнего безмятежного состояния пассивной ведомости заклинаниями более не представлялось для нее возможным.
Фредеруна долго, год за годом, украдкой обходила пространство терм, простукивая ряд за рядом каждую пядь, но делала это не так регулярно, как Фелиция проводила свои изыскания. К тому же Фредеруне вдруг пришло в голову, что клад, если он был, конечно, легче было бы спрятать в разбитый пол, и если бы она с самого начала не испугалась грязной работы, то занятие Фелиции теперь рассмешило бы ее, как когда-то пустые притязания юнец, требующего вернуть ему королевский герб.
Второй раз уже Фредеруна, встречаясь с Фелицией, чувствовала свое бессилие. Не перед ней, а перед обстоятельствами, которые, помимо воли Фредеруны, связывали их.
Она, пошатываясь, как от усталости, рассеянно двинулась к выходу, задев краем платья жаровню и, оставив на ее треножнике его клок, который, медленно догорая вместе с ее надеждами, трепетал на сквозняке, как знамя терпящего поражение короля.
Фелицию будто озарило. Когда плотную материю облизало пламя, она изменила цвет, и он стал похож на цвет запекшейся крови, именно такой, который попался ей в нескольких неплохо сохранившихся фрагментах : с них она и решила начать восстанавливать общую картину напольного лабиринта.
Теперь понятен стал принцип, которому предстояло следовать, чтобы довести как можно скорее как можно большую часть работы до конца. Она расчищала узоры руками, стараясь не ошибиться в полутонах, однако, это, похоже, было лишним. Мозаика не могла быть слишком пестрой, цвета нанизывались один на другой, как звенья одной цепи, все крепче приковывавшей Фелицию к стенам Замка Фёнжэ.
Теперь ей стало казаться, что термы когда-то были действующими, а пираты разрушили их, то ли по невежеству, то ли за ненадобностью, то ли случайно, волоком перетаскивая свои сокровища сомнительного происхождения по полу, представляющему собой незнакомый им шедевр римской орнаменталистики.
Вскоре у нее не осталось никаких сомнений : выложенный ею узор в точности совпадал с тем, что был вырезан на ее кресте. Только после этого открытия она поняла, что форма ее креста, в свою очередь, в точности совпадает с формой исследуемого ею помещения, центрального, одного из трех, выбранных ею случайно. В центре ее креста красовался алый матовый камень, в проекции на термы в аналогичном месте располагалась жаровня. Если камнем хотели обозначить какое-то место, то его следовало искать под ней.
Эта находка вызвала у Фелиции улыбку, потому что, если следовать исторической логике как ее понимал Фридрих, получалось, что она, Фелиция, и есть потомок римлян, поскольку крест принадлежал ей по праву : это было единственным, что досталось ей в наследство от матери, и имело силу даже в том случае, если бы ее отец оказался приемным, как полагал Фриц. В фитафьянском звучании ее имени ей тоже теперь слышалось воспоминание о родине римлян.
Фредеруна, заметив в платье дыру, обуглившуюся по краям, и обнаружив, что испортила платье в термах, через некоторое время вернулась туда ночью, когда, по ее мнению, Фелиции уж точно не могло там быть. Она попыталась опрокинуть круглую жаровню, и ей удалось это сделать, хотя и не сразу, жаровня перекатывалась с одной ноги на другую, заставив Фредеруну бегать кругами, и платье ее было испорчено окончательно.
Зацепившись за нечто, торчащее из пола вроде остатки треноги, на которой крепилась до ее прихода жаровня, или за разбросанный на полу хлам, Фредеруна упала, сломав при этом ногу и вывихнув руку. Однако позвать на помощь она не могла, потому что каждое движение причиняло ей нестерпимую боль, и ей пришлось пролежать до утра, уткнувшись лицом в, к счастью, остывшую золу. Можно сказать, что появление Фелиции обрадовало ее, хотя она меньше всего хотела, чтобы именно Фелиция нашла ее в таком месте и в такой беспомощной позе.
Фелиции пришлось распорядиться, чтобы в кузне смастерили носилки, на которых слуги смогли перенести Фредеруну в ее часть Замка. Фредеруна к тому времени была почти без сознания, вернее, сознание то покидало ее, то возвращалось к ней, и слуги не знали, что для них хуже : они пытали предугадать ее малейшие желания, чтобы ее транспортировка причиняла ей как можно меньше страданий, но каждый раз в момент их максимального рвения Фредеруна оказывалась без сознания, а в те короткие промежутки, когда носилки сталкивались с каким-либо из препятствий, она от боли приходила в себя. Фелиция, вошедшая в этот странный эскорт, длинной вереницей тянувшийся по бесконечным тайным коридорам, в которых носилки время от времени исчезали из поля зрения или терялись, поневоле была втянута им в ту часть Замка, куда до сих пор не ступала ее нога. Если бы не столь плачевные для Фредеруны обстоятельства, она вряд ли позволила бы Фелиции хоть на миг проникнуть сюда, и была бы абсолютно права.
Никогда прежде Фелиция не видела такой роскоши, какая царствовала в этой, весьма скромной по сравнению с размерами отошедшей Фердинану, половины Замка. От пестроты стилей у Фелиции зарябило в глазах. Греческие вазы, подсвечники времен фрифингов, фистфанские стулья и неподходящие им по высоте фитафьянские резные столики ; стеллажи египетской библиотеки, сверху до низу заставленные всевозможными шкатулками и ларцами, предположительно фельдского или германского происхождения, до отказа заполненными бронзовыми ювелирными украшениями и иноземными драгоценными камнями, не оставляющими места ни для рукописей, ни для летописей ; только в одной недорогой резной деревянной коробке нашли пристанище непрочитанные письма аббата Фулькона.
Когда, укладывая Фредеруну в постель, раздвинули шторы, чтобы открыть доступ воздуху и дать ему свободу действия в легких Фредеруны, оказалось, что подлокотники кресел, окантовка краев восточного вида столиков, стойки балдахина над постелью Фредеруны и многое другое, чего Фелиция сразу и не запомнила, вспыхнули при свете заката, как плами тысяч свечей ; и лишь небольшая неоднородная примесь бронзы оставляла в золотистом блеске кровавые разводы.
Фелиция предупредила слуг Фредеруны, чтобы они, когда их госпожа придет в чувство, не упоминая ее имени, сказали маркизе Фредеруне, что это они нашли ее перед самым входом в спальню, сами догадались смастерить носилки и послали дочь Жюстины в деревню за лекарем.
После этого лекаря Фергула навсегда оставили в замке Фёнжэ, разлучив с семьей, и только через много лет ему удалось бежать, в самый неподходящий для Фредеруны момент ; однако, этот побег надорвал и его слабое сердце, то ли из-за усилий, которые необходимо было предпринять, то ли из-за того, что никто в деревне уже не помнил имен ни одного из членов его семьи, и потому никто и не смог что-либо поведать ему об их злосчастной судьбе и не допытывался о его собственной, потому что никто уже не узнавал его.
Нога Фредеруны срослась, но, видимо, неудачно : очевидно, вихнутая при подъеме по крутому склону от терм к Замку ; однако Фредеруна и не думала себя корить за то, что следовала в противоположном направлении вопреки предписаниям малограмотного друида, найденного неизвестно где и неизвестно кем ; и чтобы не напрягать свою ногу попусту лишний раз, приказала своим верным слугам носить ее всюду в кресле. При этом она выглядела так, будто всю жизнь только и ждала этого счастливого момента.
Однако за всеми этими хлопотами работы Фелиции в термах были остановлены, жаровня бесследно исчезла, так что пришлось заказать на кузне новую, примерно таких же размеров, и во время перетаскивания носилок пострадала часть уже собранной Фелицией мозаики, так что все слуги, включая конюхов, были посланы Фелицией на поиски осколков, по всей видимости, сорвавшихся вместе с жаровней вниз с Соколиной Горы.
Слуги, к удивлению Фелиции, собрали раз в десять больше материала для узора, чем она потеряла, и в термах начались настоящие восстановительные работы. Узор мозаики крепили так и эдак, по ходу пробуя все, кому не лень, крепящий его к полу состав, настоящего рецепта которого, конечно же, никто не помнил, потому что среди собравшихся не было настоящих римлян.
В ходе этих работ, руководить которыми пришлось Фелиции, никто из их участников не заметил, как наступила весна. Фелиция обратила на это внимание, только когда между незакрепленными пока осколками узора стала прорастать молодая трава, которая никогда раньше в термах не росла, и чьи семена попали туда непонятно каким образом.
В тот же день вернулся Франц, и вид у него был такой, как будто зимовал он не в соседней деревне, а за семью морями. Он выглядел, как человек, вернувшийся из долгого странствия, в котором прошли лучшие годы его жизни, но полученные в пути впечатления придали смысл всему его дальнейшему существованию.
Оглядев буро-желтые розы так, будто не мог понять, что это за невиданное растение, невероятным образом имитирующее цвет миндального порошка, Франц пристально посмотрел на Фелицию, и в его хрустальном взгляде она увидела отражение ее Северного моря ; казалось, ее плечи окутали его знакомые холодные ветра. Она почувствовала одновременно и вину оттого, что забыла их соленый запах, и несказанную радость, что Франц вернул ей память.
Увидев Фелицию, Франц тоде как будто вспомнил о своем призвании, прошел на кухню и через пару часов вел себя, как бывалый моряк на шхуне под названием Замок Фёнжэ, и только очень наблюдательный человек мог бы теперь заметить происшедшие в нем перемены.
В тот день Франц сам сервировал и подавал ужин Фелиции. Каждый раз, заходя в трапезную, он, как бы между прочим, рассказывал об обстоятельствах, при которых в деревеньке Фёд, расположенной у подножья Вороньих Гор, произошло его знакомство с Фелесом, оказавшимся его коллегой. Фелес, как следовало из рассказа Франца, к его удивлению, знал великое множество рецептов римских блюд, многие из которых считались давно забытыми : поскольку галлы, забывая постепенно о присутствии римлян, весьма творчески интерпретировали их вкусы, отдавая предпочтение в основном тому, что у них лучше получалось ; и иногда их способности шли откровенно в ущерб римским традициям, заметила Фелиция о том, что стало историей Соколиной Горы и Замка Черного Ворона.
Франц оставил без внимания ее исторические комментарии и рассказал, как он старался поймать Фелеса, предвидя какой-нибудь подвох с его стороны. Однако все блюда, приготовленные им, привели Франца в восторг. Фелес был единственным поваром, которого Франц не стремился превзойти, потому что его кулинарное мастерство имело совершенно иную природу. Это знание обогатило палитру Франц, как если бы он вдруг узнал, что лесные ягоды съедобны, полевые цветы красивы, и вне пределов Замка тоже есть жизнь. По всему было заметно, что Франца встреча с Фелесом потрясла. Он встретил мастера, который ни в чем ему не уступал, и от осознания этого ему стало интереснее жить.
Вкус блюд Франца, кажется, тоже немного изменился, но Фелиция склонна была полагать, что причина тому кроется в терпких и острых фистфанских приправах, ввезенных Фридрихом в Замок. Однако Фелиция не исключала и того, что всему причиной длительное отсутствие Франца, и она, возможно, просто отвыкла от его кулинарных фантазий и начала заново постигать всю их глубину.
Удача, сопутствовавшая Фелиции в восстановлении, казалось, навсегда утерянного узора, убедила ее в необходимости вдохнуть новую жизнь в эту часть Замка, которая стала ее излюбленным местом, и она предложила Францу пригласить Фелеса, устроив для него кухню в одном из помещений терм, там, где от напольной мозаики не осталось и следа.
Фелес явился незамедлительно, как будто ждал обещанного приглашения, стоя ночи напролет за воротами Замка. Выглядел Фелес так, как, с точки зрения Фелиции, должны были выглядеть все германцы. Казалось, он мог выполнять любую, даже самую тяжелую, работу, мог служить в войске Фердинана, мог голыми руками поймать убегающего зайца, мог в поисках желудей влезть на дерево, чтобы соблазнить ими понравившегося ему кабана, мог ударом копья, брошенного с вершины Соколиной Горы, попасть в оленя, если бы его решили приготовить на обед, или стрелой – в крыло фазана, если бы его решили посадить в клетку, сохранив ему жизнь. Единственное, что, по мнению Фелиции, никак не вязалось с его обликом, это склонность к занятиям кулинарией.
Оставив Фелеса в термах, чтобы он сам мог отдавать необходимые распоряжения о благоустройстве своей кухни, Фелиция отправилась в Замок Черного Ворона. Фриц давно предложил ей разобраться в сложной системе рукописей, хранящихся на чердаке его замка. Однако раньше у нее не было оснований взбираться так высоко : ей и без того казалось, что она парит над землей. Возможно, и Фриц догадался, что если будет все время подталкивать ее вверх, то у нее могут вырасти крылья, и она в один прекрасный день возьмет вдруг и улетит от него навсегда. Начать поиски в его отсутствие было довольно рискованным предприятием ; однако Фелиция, не зная толком не только планировки чердака, но и замка, в конце концов, решилась на это,  чтобы не останавливать нежданно-негаданно затеянных ею археологических работ.
Будто почувствовав, куда она собирается, Фелес предупредил Фелицию, что там, куда она доберется, она задержится дольше, чем предполагает. Фелиция и сама уже знала, что на поиски дороги к замку Фрица без его Фуо у нее может уйти немало времени, но ей хотелось найти в рукописях подтверждение правильности собранного ею узора мозаики и, главное, разгадать тайну помеченного жаровней места : возможно, в римских рукописях Фрица хранятся и ответы и на пока не поднятые ею вопросы.
Единственная дорога, которая вела от замка Фёнжэ к Замку Черного Ворона, поначалу казалась Фелиции знакомой, но потом, через пару дней пути, по ее обочинам стали возникать города, которых она никогда раньше не видела. Остроконечные шпили соборов, совсем непохожих на тот, Фомея и Фабиана, в котором они с Фердинаном венчались, и где они никогда после этого случая уж более не бывали вновь, хотя располагался он не так далеко от Соколиной Горы, и часть его крыши и двор просматривались из кухни и спальни Фрица для гостей ; то есть, и Фредеруна могла увидеть его в то злосчастное утро, которое не дождалось пробуждения ее кучера.
Когда Фелиция добралась, наконец, до замка, ей казалось, что она преодолела пол-Европы и увидела все дороги, по которым брела отступающая под натиском германцев римская армия.
К удивлению Фелиции, ворота замка Фёд оказались крепко заперты. Однако Фелиция, в отличие от Фредеруны, не настаивала, постучав ; и уже готова была повернуть назад и вновь, не моргнув глазом, проделать уже пройденный ею путь : она полюбовалась первыми весенними цветами, сравнивала их с теми форснежниками, которые появлялись во времена ее детства там, далеко на севере, где она когда-то жила, негромко напела свою любимую фризскую песню на том языке, который здесь не понимали даже перелетные птицы, много повидавшие на своем коротком веку, и, бросив прощальный взгляд на ворота, увидела, что они, словно заинтересовались ее пением, поняв смысл рифмованных строф, захлопали своими створками, как лошадь отгоняет ушами надоевших мух, и по рассеянности впустили ее во двор.
Как вскоре выяснилось, со створками ворот самым чудесным образом управлялся Фриц. Он долгое время оставался совершенно безучастным к исследовательскому азарту, поглотившему Фелицию всю без остатка так, как пламя слизывает налету тонкие крылышки мотыльками разлетающихся рукописей, брошенных в самую его сердцевину.
Фриц был хмур и отказывался взбираться на чердак, как будто боялся, что Фелиция не отрастит там себе крылья и не слетит оттуда к нему навсегда, а просидит там среди связок засушенных листьев физалиса и его покрывшихся налетом времени и утративших связь с реальностью рукописей до тех пор, пока не найдет схожие очертания какого-то нелепого мозаичного узора, какие римляне без счета бисерной россыпью оставляли после себя повсюду, где прокладывали свои дороги. Конечно, здесь нигде поблизости не было римских дорог, но Фриц был попросту убежден, что в своих мозаичных фантазиях римляне были весьма ограничены, не то что греки, а искомая Фелицией сердцевина могла оказаться самым простым амулетом, жаворонком или дельфином, которым римляне придавали незаслуженно большое религиозно-местечковое значение.
Только когда Фелиция сняла с шеи и положила перед ним тяжелый крест с помутневшим от времени рубином, Фриц понял всю серьезность сделанного ею открытия и начал предвидеть все последующие роковые события. По крайней мере, позже, когда он вспоминал звук, с каким крест лег на его стол, он казался ему громче топота всей королевской конницы, и сердце его с некоторых пор стало биться так же глухо и громко. И еще ему на память пришел звук свадебных колоколов Фелиции, выслушав которые Фелес тихо произнес, что горе теперь будет тому, кто захочет почувствовать у себя на груди жар ее дыхания и ощутить у себя под ложечкой, как бьется ее сердце. Фриц и сам не понимал, что такое вдруг вспыхнуло в нем, что за пламя охватило разом все его тело, но он предпочел принять его за внезапную ярость, и Фелес на следующий день покинул Замок и спустился в Фёд. Надо сказать, что пламя Фрица после этого ничуть не угасло, наоборот, оно жгло его изнутри, пока не выжгло все воспоминания, как сорную и сухую траву, хотя Фелиция была им с Фелесом видна лишь крошечным бело-розовым пятном, тогда напоминавшим цветом лучший из бутонов из сада Фредеруны. Однако и Фриц, и Фелес видели, что нигде по дороге от церкви роза не льнет к своему стеблю и пятно платья невесты не сливается воедино с серо-коричневным камзолом Фердинана, движущимся, однако, бок о бок с ним, как будто речь шла о двух параллельных прямых, которые, говорят, будучи не в силах расстаться, тем не менее, никогда и не пересекаются.
На чердаке Фелиция неожиданно нашла то, что искала, обнаружив план водопровода Соколиной Горы, вход в систему которого обозначался камнем на ее кресте. У Фрица больше не было аргументов против ее версии. Римская вилла на вершине горы – как низко пал Рим! Разумеется, стоит ли удивляться тому, что такая Империя была обречена! Фриц был в отчаянии. Они уединялись в укрытых в скалах термах, время от времени с высоты наблюдая за ходом боя, пока наемники решали их судьбу.
Внезапно объявился Фелес, чтобы сообщить Фелиции, что для продолжения работ по обустройству его кухни, ему необходимо знать все о водоснабжении замка Фёнжэ, и они с Фелицией принялись изучать сложенные в беспорядке рукописи Фрица. Эта часть архива, состоящая в основном из схем и чертежей, представлялась ему самой малоинтересной, но он методично собирал все документы, имеющие отношение к собственности двух замков-близнецов. Самым ценным в ней Фриц считал описание игры в фидхелл. И то, что Фелиция приняла за водопровод, казалось ему расположения фигур в последней из недоигранных партий.
Фриц, оставив выбор за знатоками Замка Фёнжэ, за неимением другого занятия, охотился на певчих птиц, ему давно хотелось поселить у себя в замке пару и посмотреть, как они обучают своему ремеслу своих птенцов. Кормил Фриц Фелицию и Фелеса не фальфшпепами, которые не переводились у него прошлой весной, не селезнями, а одной только речной рыбой, за которой ему, несмотря на прохладную еще погоду, приходилось нырять под воду ; однако его друзьям, кажется, было все равно : занятые своим делом, они вряд ли замечали, что едят.
Вся деревня Фёд собиралась посмотреть на ныряющего Фрица, как будто сам Фенрир Волк спустился к ним с Соколиных Гор, и никто не решался повторить вслед за ним простые движение его рук и ног. Дети уставились на него, как зачарованные, и пришли от Фрица в полный и неописуемый восторг. Всякий раз они радовались его появлению из воды так, как, наверное, римляне никогда не радовались появлению дельфина, и Фриц, чтобы их позабавить, старался подольше задерживаться под водой, даже когда рыба была уже у него в руках.
Чтобы как следует просохнуть от купания, Фриц стал работать в кузне и выковал такое множество подкорзинников, что ими можно было, наконец, опоясать по спирали все бледно-серые стены замка, давно утратившего право на свое цветное название : его каменная кладка от времени почувствовала на себе всю разрушительную силу дующих с моря ветров, пропиталась солеными слезами дождей и поблекла, приобретя оттенок золы. Фриц полагал, что миндалевидные глаза фиалок придадут ему иное очарование, и он уже любил их все до одной, хотя семя его еще не упало в почву, и выдуманные им глаза еще не прорезались.
Недели через три Фелес с Фелицией решили перенести изучение рукописей непосредственно на скальный разрез. Они неожиданно для себя пришли к выводу, что, видимо, рубиновым камнем указано место подземного озера.

                Hic portus salutis


La femme qui aime ; laver trouve toujours de l’eau

Водопровод оказался практически в полной сохранности. Видимо, пиратам, захватившим когда-то Замок, не хватило времени, чтобы разгадать все хитрости водозаборной системы ; либо они так и не смогли догадаться о ее предназначении ; либо, несмотря на их многолетние усилия, они так и не сумели разрушить ее ; либо, что представляется наиболее вероятным, они побоялись с этой целью спускаться в шахту, пробитую римлянами в скальных породах, но, так или иначе, Фелесу удалось вывести подземное озеро на поверхность и наполнить водой купальню, занявшую место жаровни. Вода была чистой и прозрачной. Как слезы радости, - подумала Фелиция, и уж кто-кто, а она в этом знала толк.
В день открытия купальни в римских термах Соколиной Горы Фелес приготовил для Фелиции лучший ассортимент своих римских блюд. Фелиция по доброй римской традиции пригласила Фрица разделить с ней трапезу и ложе.
Белокурые Фасгард и Фёрхерд, опустив головы и присев из вежливости на одно колено, как их научил Фелес, подавали на стол. Фриц счел уместным сделать замечание, что если бы они были братьями-близнецами, то сочетались бы с этим римским интерьером гораздо хуже, чем с греческим. Разница же в их росте, ширине плеч, в расположении глаз относительно носа, как и в их формах, недвусмысленно говорила о неумеренных географических аппетитах древних римлян : так что в термах им было, с этой точки зрения, самое подходящее место – так думал и Фелес, несомненно, знавший о близнецах гораздо больше.
Вид кухни или, вернее, того, во что ее превратил Фелес, ставший хозяином этого Фуспельфейма, сначала шокировал Фелицию, однако, здесь как нигде более она могла быть уверена, что яйца, отобранные у прирученных самим же Фелесом птиц были свежайшими ; вино, захваченное у Фердинана, – самым изысканным, а готовящееся в жаровне мясо в любое время суток – парным. Фелес вел себя с животными как не знающий поражений гладиатор : никто из них не жил дольше того срока, который отводился им Фелесом, поэтому никто из гурманов не мог пожаловаться на жесткость перезрелого жаркого, как никто в данном случае не мог заподозрить, что Фелес был друидом.
Фриц, зная о некоторых, не знал обо всех вышеперечисленных способностях Фелеса : он неожиданно открылся ему со всех сторон сразу, что радикально меняло сложившееся у Фрица о нем представление. Однако теперь Фриц понял, почему Фелес с такой необычайной легкостью покинул его замок ; причина его ухода и возвращения была одной и той же, как две стороны одной медали :  ему необходимо было непременно делиться результатами своего дарования и неимоверного труда, в первую очередь, с теми, кто был ему особенно дорог, и именно это общество он неустанно искал, и в этом поиске не было и тени ко многому обязываеющей его друидической этики.
Фриц при всей своей деликатности не мог отделаться от сомнений относительно того, что  в термах могла сохраниться подлинная римская ткань. Но туника сидела на Фелиции очень убедительно, а намокнув в купальне, она недвусмысленно подчеркнула все свои намерения, по большей части, узурпаторские, касающиеся ее права на их общее открытие.
В тот момент, когда Фелиция предлагала Фрицу, как Тристан Изольде, вдвоем отведать своего божественного нектара, тот обеими руками держал чашу для фруктов, в которую до этого Фелиция по капле добавляла прошлогоднее розовое вино, пока не переполнила ее до краев, символизируя страдания томящегося от любви сердца в нереализованном пока принципе работы фонтана, именно в этот момент ее томления над чашей в купальне появился незваный Фридрих, был встречен с неподдельной радостью и тоже пожелал отведать вина Фелеса, чтобы отсрочить разговор, ради которого он проделал весь свой путь.
Фриц, вспомнив о приличиях, пытался закрыть собой на ощупь еще прохладное после купания тело Фелиции, плотно облепленное мокрой от воды туникой. Фелиция, бедра которой Фриц удерживал руками за спиной от раскачиваний из стороны в сторону, держала чашу с вином над его головой, стараясь не потерять равновесия, и когда Фрицу показалось, что он, наконец,  спрятал ееза своим торсом от Фридриха ; Фридрих понял, что стало все так, что хуже не бывает, однако, успокоил своего друга тем, что он их двоих уже давно видел вместе, а во сне они ему снятся еще и не в таких ужасных позах. Фелес обернулся спиной ко всем троим, лицом – в свой Фуспельфейм, как в валгаллу, с успехом сохраняя видимость безразличия к происходящему разговору.
Фридрих привез известие о том, что в Замок Фёнжэ возвращается маркиз Фердинан.
Фелиция, прильнув спиной к спине Фрица и откинув голову на его плечо, отчего у того почему-то закружилась голова, заявила, что чувствует себя в термах, как дома, и не пожелала менять место своего расположения. Фриц и Фелес, закончив проверку работы водопровода и анализ возможности фонтанной ирригации склонов, замерли, приняв усталые позы, выставляющие в самом выгодном свете их мужественные римские торсы и утонченные греческие профили. Один лишь Фридрих изумленно метался по немногочисленным и небольшим залам лишь частично отреставрированных терм, пытаясь сообразить, где он находится, и как могло такое неподдельное сокровище столько веков скрываться среди скал!
Когда Фридрих смирился с неизбежным, то предложил Фелиции выставить у входа охрану, чтобы никто не мог внезапно вломиться к ней, как сделал он. Она последовала его совету.
Близнецы Фасгард и Фёрхерд, украсив собой послужившие им фоном почти идеальной формы каменные римские колонны с незначительными сколами в нижней части, стояли теперь у входа в кухню Фелеса, через которую только и можно было пройти в купальню Фелиции. Фриц предпочитал именно там проводить почти все свое свободное время. Он подходил к самому краю купальни и сосредоточенно смотрел вдаль, его восторгал открывающийся с Соколиной Горы вид, как он, наверняка, восторгал бы любого римлянина. Фриц думал, что если отгородить это пространство от внешнего мира с его языческим пейзажем каким-нибудь подобием занавеса или, скажем, виноградной лозой, цепляющейся за стропила и обвитой вокруг колонн, то создастся полная иллюзия того, что это здание находится в Древнем Риме ; однако ему было жаль лишать себя уже изведанной им перспективы, хотя коричневые цветки фирказона Faristolochia или бледно-голубые соцветия флематиса альпийского, Floralia Frances, живописным контрастом явно оживили бы потрескавшиеся от времени римские мозаики с орнаментом, вдохновленным листьями акантуса Ferteppich, в пару которым, впрочем, можно было бы подобрать и что-нибудь из его крупноцветковых гибридов.
Фриц не был уверен, что в данном случае с ним согласился бы настоящий римлянин, случайно перенесенный сюда военной машиной своего времени ; однако ему казалось, что у них наверняка было здесь какое-то подобие занавеса, и, поднимая или раздвигая его время от времени, если они действительно следили за ходом военных действий своих наемников, успех которых мало что менял в их реальном положении, а поражение превращало в изгоев, которыми они и так себя давно чувствовали. С его точки зрения, именно так и родился театр во Франконии ; и греческие корни, вопреки всеобщим ожиданиям, ему были совершенно чужды. Другой вопрос – сможет ли он сохраниться столь же длительное время, какое было уготовано греческому театру, несмотря на постоянно производимые купюры в пьесах этих до неприличия изобретательных авторов. До нас дошли лишь самые пуританские их творения, и поистине страшно представить, что скрывалось в тех, что не выдержали критики обогнавшего их времени.
Фриц считал, что именно в таком интерьере лучше всего воспринимается римская поэзия, в особенности, ранняя, вроде Пиндара. По его мнению, эта в буквальном смысле возвышенная среда придавала ей сюрреалистический налет : и чтобы удостовериться в своей правоте, он часами напролет цитировал Эннея и Вергилия, представляя их диалог в духе диалога Платона с Плотином.

                Propria motu


Chacun porte sa croix

Фердинан, задержавшийся с визитом у принца датского, вернулся в Фёнжэ только в середине лета, накануне Sainte-F;licit; ; и, не мешкая, стал готовиться к очередному турниру в Фуане, по пути на который он решил заглянуть к аббату Фулькону, чтобы еще раз убедиться в отсутствии у него претензий на земли Фёнжэ. Разумеется, при встрече ни тот, ни другой не собирались обнажить и тени раздиравших их сомнений, обострившихся в результате этой внешне вполне мирной беседы, скрепленной под конец, как печатью, сухими постными галетами с вкраплениями трав, внешне похожих на фенхель, однако, отличающихся резким запахом физалиса, к которому Фердинан был совершенно не восприимчив.
Во время разговора Фердинана с аббатом Фульконом Фелиции пришлось ограничиться осмотром его художественной галереи, в которой наряду с редкими по красоте полотнами фитафьянских мастеров хранились не менее мастерски выполненные рукописи, написанные, в основном, на религиозные сюжеты, в числе которых нашлось и место римскому амулету, напоминающему по форме крест с агатом вместо сердцевины.
Мужчины, появившиеся, наконец, из ризницы, никак не могли прервать начатый ими там разговор. Фелиция сочла уместным вмешаться и пригласить на ужин аббата Фулькона вместе с настоятелем монастыря Феульфом в свой скромный дом, купленный для нее Фердинаном неподалеку от аббатства, чтобы как можно скорее оказываться на месте в случае начала очередных торгов за земли Фамьен.
Приглашая аббата Фулькона, Фелиция заметила, что в их доме все трое смогут спокойно продолжить свою беседу, не опасаясь при этом, что она выведает какие-то их секреты по той простой причине, что она совсем не понимает местного франкского диалекта.
Безукоризненный франконский, на котором высказала свои извинения Фелиция, привлекли к ней пристальное внимание аббата Фулькона : как будто он, вдруг заметив ее присутствие, стал свидетелем того, как отверзаются уста статуи в соборе, про который, как ему казалось, он давно все знал, или так, словно оправдались самые худшие из его опасений. Фелиция беззастенчиво поинтересовалась у него, хранятся ли в его доме только те документы, которые написаны на библейские сюжеты. Фулькон прищурил глаза, причем одному глазу, левому, это удалось явно лучше, чем второму, и ответил, что он захватит кое-что с собой к ужину, чтобы побаловать ее гастрономические вкусы, раз уж она заговорила о его документах в непосредственной связи со своей предполагаемой трапезой, откровенно предвкушая его изыски, и высказал предположение о том, что виртуозно выполненные кулинарные шедевры, вероятно, уже стали для нее вполне привычными. Маркиза Фердинана он заверил, что захватит с собой в дом Фелиции только то, что не противоречит законам ни Нейстрийской, ни местной, то есть, в данном случае юго-восточной, франконской морали.
Фердинан на мгновение пожалел, что не взял с собой Франца, но вспомнив, чем его угощал аббат, ошибочно решил, что тот не отличит блюда, приготовленные его поваром, от стряпни лангобарда. Фелиция, однако, посоветовала ему проявлять осторожность во всем, что касается аббата, и Фердинан, прибегнув к помощи друзей, стараясь больше для Фелиции, чем для аббата Фулькона, и после невероятных треволнений нашел повара Фолько, фитафьянца, хотя и не римлянина. Это было к лучшему, - так считала Фелиция.
Маркизу Фердинану казалось, что предложения аббата Фулькона предваряют его визиты, и он предположил бы, что тот в скором времени наведается к его матери, чтобы сравнить их точки зрения, и, разумеется, касающиеся не столько вопросов местной кухни, но Фердинан и не подозревал, как он ошибался !
Аббат Фулькон, казалось, обладал способностью оценивать и предвидеть последствия событий не хуже друида Филида. Как повар узнает название приправы по запаху, смешанному с целым букетом других, так и аббат Фулькон впредь намерен был вести свои дела только с Фелицией, вне зависимости от завещания, сделанного маркизой Фредеруны в пользу Маркиза Фердинана ; хотя намерения свои он решил афишировать как можно меньше, то есть, предполагалось, что еще некоторое время аббат Фулькон будет вести свои дела по-прежнему с Маркизом Фердинаном, однако, ставя Фелицию в равной степени в известность как о всех достигнутых им результатах, так и о промахах ее мужа ; и о своих планах  внесения изменений в порядок наследования Замка аббат Фулькон решил до времени не сообщать ни одному из кредиторов Маркиза Фердинана, пустив, кажется, единственный раз в жизни события по течению в надежде, что их подхватит кто-то другой. Теперь к будничным делам Маркиза Фердинана аббат Фулькон советовал ему добавить и рассмотрение земельных тяжб, доставшиеся ему в наследство, любезно представив ему некоторые, в основном малозначительные, из приобретенных им при случае закладных маркизы Фредеруны.
Сама Фелиция в планах аббата Фулькона тоже могла сыграть не последнюю роль, если ей представится случай, которого он не намерен был ей предоставлять, хотя вначале искренне надеялся ограничиться тем, чтобы не упустить его. Поэтому достаточно, как ему казалось, рахвалив произведения Фолько, которого сам же рекомендовал друзьям Маркиза Фердинана, чтобы не выдать свою причастность к устаревшему монастырскому меню, по окончании ужина он, рассчитывая без тени наигранности сделать эффектный контрастный жест, подарил Фелиции фельдскую версию Легенды о Короле Артуре, вынув красиво перевязанный и запечатанный его личной печатью свиток из рукава своей мантии. Конечно, это был не оригинал, с которым его ничто не могло бы заставить расстаться, но весьма искусно выполненная точная копия рукописи, сделанной монахами тайного Ордена специально для, вероятно, уже всеми забытого разорившегося на наемниках Короля и никому другому более не ведомыми путями доставшаяся аббату Фулькону.
Как в первом, так и во втором его даре этой супружеской чете не обошлось без роковой иронии, свойственной поступкам аббата Фулькона : как Фолько в своих имитациях галльских пиршеств заставлял заподозрить о существовании кого-то вроде Франца, так и Легенда о рыцарях Круглого Стола, в свою очередь, намекала на круглый стол переговоров в Фамьене, который привел Маркиза Фердинана в аббатство Фулькона, где тот чувствовал себя полновластным королем своего положения. Уменьшенным до символа образом происходящего стала и весьма деликатного свойства история со столиком для пасьянса, много лет оберегаемый маркизой Фредеруной от его дурного взгляда, и
Фелиция с опытностью знатока по достоинству оценила дар аббата Фулькона и предупредила Фердинана, вольно перефразировав смысл слов Фридриха о том, что старинный приятель его матери любит проговариваться лишь об обстоятельствах, торчащих в форме гор над поверхностью земли, и без него хорошо всем заметных, умалчивая о глубине и разветвленности корневой системы сопровождающих их интриг, плоды которых смертельны ; и ему в его осведомленности уступали иногда и архиепископ Феофан, и папа Фиммах, как если бы речь шла о забеге гончих на охоте. От себя Фелиция заметила, что при этом не стоит умалять искренность намерений аббата Фулькона : может статься, что это его единственное слабое место.
Сначала Фердинана удивила проницательность жены, но потом он вдруг вспомнил, что всю дорогу от своего отчего дома к его Замку именно она отыскивала наиболее короткий путь для его лошади, ориентируясь лишь по пням, сломанным веткам и каким-то неизвестным ему растениям, которым он никогда не придавал значения, в существование которых едва ли верил, а если бы и верил, то, тем не менее, вряд ли бы замечал, всецело занятый : сезонной охотой, смертельными поединками и сомнительными походами.
Фелиция, грустившая о Фрице, в задумчивости разглядывала титульный лист хроник Тайного Ордена Рыцарей Круглого Стола, ошибочно переведенных аббатом Фульконом словом Легенда. Она считала, что перед нею искаженный фельдский текст, где в угоду недавним кровавым событиям подвиги одного растиражированы и приписаны многим. Фелиции казалось, что в первой редакции речь шла о Фенрире Волке, удивительным образом превратившегося в Короля Артура после целой цепи искажений, имевших целью, в угоду нарождающейся барочности, менять каждое из значимых звеньев на свою полную пртивоположность.
Тем не менее, что-то в неуместном, с точки зрения привычной, декоративной орнаментики, титульном рисунке Легенды казалось Фелиции до боли знакомым, но она никак не могла понять, что именно. Кони, всадники, спутанные гривы, скрещенные копья, гербы, сползающие набок со щитов, зависшие в воздухе стрелы, полупустые колчаны. Вот на подседельнике знакомый узор, точно такой же, какой она вышивала на канве своего платья. Подседельник с вензелем есть только у одного из всадников. Скорее всего, это и есть мифический Король Артур – он же, по другим версиям, Альфред, – хотя все его воины так на него похожи, как если бы так, иносказательно, живописец изобразил их желание уподобиться ему в доблести.
Внезапно возникшая догадка больше не давала Фелиции покоя. Вензелем могла объясняться и спешность, с какой Фредеруна женила Фердинан, и все прочие странности, с которыми она сталкивалась в замке Фёнжэ, включая историю со столиком для пасьянсов, тоже, кстати говоря, насколько она могла убедиться, украшенным этим великолепным росчерком : на нем, как на подносе, и преподнес аббат Фулькон изъятую из своего потайного рукава хронику Тайного Ордена.

                Occasio receptus difficiles habet


Mieux vaut еtre oiseau libre que roi captif

После турнира Фриц похитил Фелицию. Для нее это было полной неожиданностью. Она даже успела испугаться, потому что плохо разглядела ворвавшегося к ней в шатер человека в маске, и до утра не была уверена, что перекинувший ее поперек своего седла, есть не кто иной, как Фриц.
Со связанными за спиной руками, с надетым на голову дорожным мешком, она чувствовала у себя на шее прикосновение ноги Фрица, но сомнения не оставляли ее, пока он, взбираясь вверх по извилистой горной тропинке, не удержался, чтобы придержать ее левой рукой за талию.
Потом Фелиция, обвив Фрица руками, изредка касалась губами его шеи, в поисках того места, куда упиралась бы ее щиколотка, если бы она перекинула его через седло. Время от времени она с усилием выглядывала из-за его плеча, чтобы удостовериться, что за ними нет погони.
Следующие несколько дней они ехали мимо горных голубоглазых озер, прекраснее которых Фелиция никогда еще ничего не видела на свете. Все они были разными, но одно особенно притягивало к себе и околдовывало. Ходили легенды об этом Фразименском озере : будто только Фенрир Волк мог знать к нему дорогу.
Когда они спустились в Лес, на тропу, ведущую прямиком к Замку Черного Ворона, птицы встретили их веселым свадебным пением. Однако мысли Фрица и Фелиции не были охвачены царящей вокруг суетой, они были рассудительны и спокойны. Оба думали о том, что там, куда они направляются, их ждет то, что они покинули, и надо будет, не мешкая, возобновлять поиски разгадки заброшенной римской истории, намеренно запутанной и превратившейся в загадку в этих, казалось, так хорошо знакомых Фрицу местах ; они оба знали теперь множество арабских сказок, привезенных Фридрихом из Фиберики, о том, что разгадки подобных историй могут стоить обоим жизни, и еще хорошо, если обоим – но об этом они, каждый в отдельности, думать отказывались.
Замок Фрица возник перед ними так неожиданно, что Фелиция даже не узнала его вначале. Казалось все фиалки, обвившие его стены, хлопая ресницами на ветру, смотрят на нее своими раскосыми каштановыми глазами, как смотрят на человека, о котором много слышали, но которого еще не видели никогда. Теперь его придется переименовать : ни следа от Фенрира и туманов Фиффльхейма, - сказала она Фрицу. – Туманы осенью не заставят себя ждать. Лепестки фиалок сдует холодный ветер, как пух одуванчиков. Благодаря такому контрасту он станет еще больше похож на Замок Черного Ворона. Я даже готов сдать его в аренду Фредеруне, если мы докажем, что замок Фёнжэ – твой. – У Фердинана есть для нее домик неподалеку от аббатства Фулькона. Мне хватило бы и терм, а они и так мои. Мне вообще больше нечего желать, Фриц.
Фелиция понимала, что поиск доказательств, церковных записей и других документов, касающихся характерных примет владельцев, передающихся из поколения в поколение, или имущества, не говоря уже о поисках свидетелей, может потребовать времени и сил. Ей и не хотелось начинать его, и в то же время все то, что она делала, так или иначе приводило ее к необходимости совершить это открытие, касающееся ее собственного происхождения. Наверное, Фредеруна хранила у себя, если не уничтожила, все, что сумела найти, но даже если бы Фелиции вновь удалось попасть в ее часть замка, ей нелегко было бы что-либо отыскать в заставленных мебелью комнатах, которые Фредеруна с некоторых пор больше не покидала никогда.
Фриц настаивал на том, что, может статься, они с Фердинаном гораздо более близкие родственники, чем им хотелось бы думать. В этом случае их брак легко признать недействительным. Фелиция считала, что Фредеруне такого скандала не пережить, но Фрицу не было до нее дела.
Перед поездкой в епископство Фридриха за получением разрешения на просмотр церковных архивов, они спрятались от внешнего мира в римских термах, об измененном облике которых Фелиция то ли не успела, то ли не захотела рассказать Фердинану ; но даже если бы она это сделала, ему было не до того : он все время думал о разговоре с аббатом Фульконом, о только что состоявшемся или о следующем ; этот человек поглотил все его внимание, как когда-то он поглотил и внимание Фредеруны, внушив ей иллюзию своей благонадежности и заставив ее поверить, что сделка того стоит.
Фелиции казалось странным, что камень на ее кресте служил только указанием на вход в систему водоснабжения терм, и не более того. Не мог же он бережно переходить из поколения к поколению только ради того, чтобы она могла устраиваться там по вечерам. Хотя, конечно, это было настоящим блаженством, как и вид с Соколиной горы : в целом, прохлада залов, спасающая от летнего зноя, и прозрачная свежесть воды в купальне стоили немалого. Но все-таки у нее оставалось предчувствие, что это еще далеко не все.
Возможно, ее интуиция обрела бы большую силу или потеряла бы ее вовсе, если бы на перстне, который она подарила Фердинану, оказалась бы уменьшенная копия ее камня ; однако на нем, насколько она помнила, камня никогда не было : то ли он был выщерблен со временем, то ли выемка, оставленная для него, говорила о чем-то красноречивее, чем сам вероятностного свойства камень –, скажем, о длительном поиске каменной крошки подходящего цвета : как бы там ни было, но два парных объекта, хранившихся у нее сколько она себя помнила, в этом смысле вовсе не были близнецами. Фелиция искала и не находила подсказку, казавшуюся такой близкой. Очевидным было лишь то, что выпуклое на кресте было вогнутым на перстне. Свод и впадина. После последнего путешествия с Фрицем Фелиция знала, что так выглядит глубокое горное озеро, зажатое в скалах так, что бездонное небо кажется куполом, натянутым над ним ; и закаты там так стремительно быстротечны, что карминное небо не успевает отразиться в серебристо-хрустальной воде, что совсем не похоже на привычную с детства морскую гладь, горизонт которой всегда создает иллюзию ее бесконечности.
Фелес отказывался говорить с ней о том, что он видел в шахте. Да он и не видел там ничего особенного, кроме костей. Наверное, пираты сбрасывали туда свои жертвы. Возможно, то были пленники, тащившие сюда на себе поклажу, когда-то принадлежавшую им самим. Со всеми прочими пираты могли расправиться на месте, их не обязательно было гнать в такую даль только ради того, чтобы убить.
Несколько раз, попытавшись расспросить Фелеса о местных озерах, Фелиция так ничего от него и не услышала в ответ, как будто ее слова значили для него не больше, чем шипение масла на сковороде. Рассчитывать на его откровение она больше не могла, и если она хотела что-то выяснить, ей опять предстояло действовать в одиночку.

                Tres faciunt collegium


Noble est qui noblesse ne blesse et n’oublie

Фелиция, что ты задумала? – спрашивал у нее каждый день Фриц. – Ничего, - отвечала она, и это было правдой.
И каждый день они спускались в шахту, выносили оттуда кости и спускали их вниз. Фриц стал настоящим альпинистом, и Фелиция больше не боялась, что он сорвется со скалы во время спуска с пропахшей запахом времени поклажей.
Вскоре у подножия Соколиной Горы набралась такая куча костей, что паривший над нею Фриц и впрямь стал похож на Черного Ворона, оправдав, наконец, свое прозвище. Как будто для того, чтобы убедиться в этом, на него натолкнулись однажды деревенские дети, отправившиеся по ягоды, и слух о том, где Фенрир Волк прячет кости побежденных им врагов, разлетелась со скоростью молнии по всей округе.
Внимательно рассмотрев эти находки, Фелиция с Фрицем пришли к выводу, что найденные ими кости не были костями людей. Горные козы и волки : одних ели, из меха других шили одежды, враги в природе нашли приют в одной братской могиле. Все указывало на непростые социальные отношения. Пираты, скорее всего, не завоевывали Замок, они прятались в термах, пугая владельцев внезапным появлением в образе оборотней. Можно себе представить, как они выли от гноящихся ран, без воды, коченея на пронзительных зимних ветрах, и как гулкое эхо шахты разносило их вопли по всем закоулкам Замка. Не каждому захотелось бы жить в таком соседстве. Это сделало Замок еще более неприступным, чем окружающие его скалы, частью которых был и он сам.
Так у Фелиции с Фрицем появлялась еще одна версия. Замок мог был заложен, продан или просто подарен. Скорее всего, Фулькон знал об этом, но Фредеруна долгое время не входила в число его должников. Похоже, Фердинан поторопился, выложив ему круглую сумму. Если переговоры в Фамьене не дадут положительных для него результатов, то, пожалуй, даже датский Король Фук может заявить свои претензии на Фёнжэ.
Вот так и вышло, что Фелиция очень несвоевременно проявила интерес к своему наследству в форме креста, иначе, может статься, все герои этой истории были живы бы до сих пор, хотя и сыграли бы вовсе не те роли, что были предложены им в этой пьесе.

                Trahit sua quemque voluptas


Noblesse oblige

Пока Маркиз Фердинан метался по всей округе в поисках беглецов, круг его светских знакомых день ото дня увеличивался сам собой. Все встреченные им из числа тех, кто располагал досугом и достатком, пытаясь войти в его положение, предпринимали встречные меры, казавшиеся им наиболее разумными, как то : укрепляли оборонительные сооружения замков, надстраивали и украшали их ; завязывали тесные контакты, которые, хоть и изредка, к счастью,  но все-таки завершались вполне логично и, как правило, губительно для одного из замков, который считался поглощенным вторым после заключения брачных союзов, скрепленных как двусмысленными, так и вполне прозрачными договорами, поскольку многие согласятся, что все средства бывают хороши, чтобы любой ценой обезопасить себя со стороны, по крайней мере, союзников ; и на этом перспективном фоне в качестве едва ли не решающего факта, определяющего успех любого дела, стало сверх всякой меры цениться умение устраивать грандиозные и непревзойденные банкеты ; причем все, кем обростал Маркиз Фердинан, безуспешно пытались при этом делать неутешительный вид, что о вкусах не спорят. В этих чрезвычайных обстоятельствах присутствие Франца пришлось бы как нельзя более кстати в любом из облюбованных им самим благородных мест, однако, он был занят решением проблем Жюстины, которые имели мало общего как с кулинарными, так и с благородными намерениями.
Постепенно в течение этого головокружительного сезона все окончательно убедились, что в своих способностях к внезапным интригам Маркиз Фердинан едва ли не превзошел саму Фредеруну : что называется – яблочко от яблони : вот только от какой яблони какое именно яблочко – этого сказать доподлинно никто не рискнул бы, не исключая и тех, кому, несомненно, было, что сказать, поскольку многое наверняка было им известно ; однако, им-то, как правило, обнаруживать себя вообще не имело смысла как по этой, так и по серии других, сопряженных с данной, причин. То обстоятельство, что результат, которого Фредеруна добивалась упорным трудом, доставался Фердинану без усилий, вследствие его спонтанных и неконтролируемых реплик и высказываний, мало кому служило слабым утешением.

                Discordiae malum


а Rome comme а Rome

Римское ханжество, распущенность и коварство просто потрясли Фрица, когда они с Фелицией добрались, наконец, до внутреннего озера и увидели причаленную к берегу римскую галеру, какие, наверное, строили еще во времена Цезаря, которому не хватило самой капли настойчивости, чтобы завоевать Фрифанию. Вообще Западные походы римлян существенно отличались от Восточных, хотя всем цезарям отовсюду и постоянно приходилось оглядываться назад, чтобы не утратить мифической связи с Римом, каковой она становилось сразу за воротами этого города. Возможно, только одного из них миновало подобное раздвоение личности : по той причине, что он не был прирожденным полководцем, если поле боя исключало юридические манипуляции, которыми он научился выторговывать себе победы ; или, возможно, потому еще, что он был до смерти напуган в своем первом же бою, и результаты всех последующих, происходящих за пределами Рима, стали ему по этой причине в высшей степени безразличны ; в особенности тот, что, не дожидаясь старости, не в пример своему предшественнику, он проиграл на востоке ; или и то, и другое, и третье вместе, как на его званых ужинах, где одно и то же блюдо подавалось трижды в разных курсах меню.
Однако Легенда о Святом Фраале, казалось, медленно оживала перед восхищенными взорами исследователей водопроводых шахт и мозаичных сколов. Озеро и было той многократно описанной чашей, надежно спрятанной в сером каменном Замке Короля Альфреда, и по ее ободу сорванным лепестком подаренной возлюбленной розы плавала сорвавшаяся с якоря беззащитная галера, обычно предназначенная для травли рабов.
Мачты римской галеры напоминали по форме свисающие с купола пещеры сталактиты. Чудом сохранившиеся обтрепанные паруса внушали опасение в ветхости палубы. Однако самое ужасающее впечатление производила четкая надпись на борту : Слава Императору Флавию! ; на которой упомянутое имя было явно более позднего происхождения, чем прочие торжественные слова, пережившие его предшественников.
Теперь большее правдоподобие приобретала версия о том, что римляне намеренно забили костями водопровод, чтобы сбить с толку пиратов, скрыв от них истинное предназначение и купальни, и терм, и напугав любопытствующих, если понадобится, если не видом, то иллюзией трупов.
Такое положение римлян, судя по всему, вполне устраивало. Пираты не могли здесь оставаться постоянно, они появлялись на Соколиной Горе лишь набегами, и часть награбленного, на выбор, доставалась римлянам после их ухода. Запасаясь в их отсутствие продовольствием, которое могло храниться некоторое время в прохладном чреве пещеры, они отсиживались на своей однопалубной галере в окружении привычных предметов и божков. Здесь было не холоднее, чем в Фрифании зимой : нужны лишь сапоги, волчьи шкуры и немного терпения. Эти военачальники были куда опытнее, чем Фриц полагал вначале.
Крест мог достаться мне только по мужской линии, женщинам не рассказывают о трусости предков, - резюмировала увиденное Фелиция. – Тебе выбирать, - подбодрил ее Фриц.

                Mundus hic quam optimus


Tout passe,
Tout casse,
Tout lasse

Через некоторое время выяснилось, что с галеры, если заплыть на ней в самый центр этого бесформенного или утратившего со временем формы пещерного озера, отлично прослушивалось каждое слово, произнесенное даже шепотом в покоях Фредеруны. Очевидно, именно там всегда находился тронный зал, и только владеющий им был подлинным владельцем Замка. Это обстоятельство в корне меняло содержание завещания Фредеруны, о чем аббат Фулькон и пытался предупредить Фердинана, не называя, однако, ни одного из определенно предполагаемых им препятствий.
Фелиция заподозрила, что аббату Фулькону могут быть известны и другие подробности, касающиеся истории Нейстрии, поэтому, проснувшись как-то утром, искупавшись в прозрачной воде купальни, насладившись прохладой весеннего ветра и цветением ранних сортов фуксий, форзиций и паслена Фендланда, высаженных ею прошлой осенью на отвоеванном у отвесных скал пространстве, образовавшем некое подобие балкона, с которого открывался великолепный вид на бескрайние просторы лесов аббата Фулькона, она отправилась к нему, едва успев предупредить о своем отъезде Фелеса, случайно встретившегося ей на кухне.
Только к вечеру этого дня Фриц, не дождавшийся ее на галере, поднялся в купальню, где был встречен крайне удивленным взглядом Фелеса.
В тот же вечер в Замок вернулся Фердинан, измотанный до неузнаваемости поисками своей жены ; и маркиза Фредеруна нашла возможным по этой причине отказать ему в аудиенции. Это, новое, оскорбление, казалось, переполнило чашу терпения Фердинана, и он решил устроить, наконец, свой собственный пышный ужин, как будто старался удивить всех неприглашенных или отсутствующий, как то Фелицию, чтобы заманить ее, как птицу в клетку, к своему ложу аппетитными запахами новых блюд. Франц превзошел самого себя, и печаль Фердинана мало-помалу развеялась.
Тогда-то люди Фердинана, посланные им в погреб за винами и столкнулись там с помощниками Фелеса, регулярно проникавшими туда с противоположной стороны, а именно, со стороны наскальных терм. Слуги Фердинана отстаивали содержимое погреба, как свою родовую собственность, наравне с помощниками Фелеса, где они, на равных, перебили друг друга, перепробовав, для начала, весь оспариваемый ассортимент и разукрасив себя поистине до неузнаваемости : так что, в конце концов, нельзя было понять, кто именно, против кого, на чьей стороне и за что именно сражается ; поэтому в заключение этой схватки не произошло нелепого братания, скрепленного обменом нелепейшим образом перепутанных сортах вин, выхваченных друг у друга ; причем теперь мы уже, наверняка, не узнаем, кому бы из них удалось превзойти своих коллег в щедрости и великодушии ; и во избежание огласки столь нелепого инцидента все четверо сыновей Жюстины, безмерно обязанные ей удачно начатой карьерой,  оказались похоронены на заднем дворе Замка, как раз напротив окон кухни, откуда она, очищая очередную и уже никому не нужную луковицу, легко могла незаметно для других проливать ручьем свои горькие и горячие слезы.
Теперь уже не представлялось возможным восстановить историческую перспективу того, в какой последовательности совершались кражи вин из погреба, и кто стал их инициатором : возможно, сначала пираты обнаружили и присвоили себе священные римские напитки, но не исключено, что римляне, обитавшие в термах, по достоинству, сравнимым только с их собственным, то есть, не имевшим себе равных, оценили добытые пиратами вина, в спешке сброшенные ими в их отхожее место и забытые там.
На следующий день Фриц покинул термы, и словом не обмолвившись с Фелесом, и вернувшаяся через неделю Фелиция ничего не смогла узнать у него об исчезновении Фрица ; однако Фелес в любом случае ничего не сказал бы ей, даже если бы знал : у него был свой взгляд на создавшуюся ситуацию, и он был убежден, что если бы Фелиция безотчетно следовала законам друидов, которые постигла в детстве, то никогда не попала бы в такое крайне двусмысленное положение.
Через полгода напрасного ожидания, когда отцвели последние цветы, названные Фрицем в ее честь, Фелиция перебралась в Замок, в котором, разумеется, не оказалось Фердинана, занятого поисками хозяина лазутчиков, перебивших вместе с его людьми несметное количество винных бутылок после коварного проникновения в его неприступный Замок, местонахождение которого известно было только людям Короля Фука, получавшего в последнее время неизменную и все большую поддержку Маркиза Фердинана.

                Navibus et quadrigis

...продолжение следует...