Beaucoup de peu font assez
Фридрих вырос в Италии, и кухня, к которой он привык, не отличалась большим разнообразием. По его мнению, нигде так долго не сохраняются традиции Древнего Рима, как в стенах его монастырей. Монастырская трапеза представлялась ему столь же иерархичной, как и меню легионеров Цезаря.
Изобилие, с которым Фридриху пришлось столкнуться в доме Фердинана, поначалу озадачило его. Будучи гонцом Папы, он встречал то одно, то другое блюдо, в зависимости от доступности ингредиентов, в избытке произрастающих на прилегающих к монастырям адресатов территорий. Однако собранными вместе он увидел эти блюда лишь в Замке, показавшемся ему сразу вслед за этим бледной иллюстрацией из рукописи Легенды о Драконе, бегло прочитанной им в свое время как нечто, не заслуживающее пристального внимания.
Чтобы смириться с открывшимся фактом посвящения в тайну рыцарства, Фридриху пришлось вспомнить, что он – епископ, а Фердинан – всего лишь маркиз ; а также о том, что миролюбивые походы Церкви по миру не идут ни в какое сравнение с претензиями на мелкопоместные притязания аристократии.
Уходя от Фердинана, Фридрих молился : за тех, и за других – немногих, избранных для Служения и противопоставленных лишь некоторым условным единицам, облаченным, как хотелось бы думать, незначительной властью над миром, в котором все-таки правит Бог. Тогда только, да и то лишь после обильных постов и жестких обетов, ему постепенно стала открываться сложная своей гибридной формой природа координации интересов, зачастую переходящих в граничащие с конфликтами столкновения, между папской властью и светской, падкой на эффектность, не гнушающуюся переодеванием.
Ab uno disce omnes
Mieux vaut faire le tour du fossе que d’y tomber
Однако Фелиция не отказалась от своего намерения последовать за Фердинаном, чтобы, не полагаясь всецело на свидетельства иных очевидцев, самой описывать все деяния владельца Замка.
Наутро, через несколько часов после его отъезда, она седлала коня и, как будто не чувствуя, что догнать мужа ей все равно не удастся, бросилась вслед за ним, накинув на плечи болотного цвета плащ с невышитым еще на спине гербом Фердинана.
Закутанной в этот плащ ее и нашел охотившийся в этих местах Фриц, заметив бесцельно мятущееся по краю глубокого оврага животное, потерявшее наездника. Правда, вначале, из-за цвета плаща, он принял ее за болотную тину, потом за беглого пирата, потом за чье-то безжизненное тело, и только. Только уже склонившись над ней, откинув с ее лица закрывавшие его волосы, в которых запуталась листва и цветом смешалась с ними, изменив первоначальный оттенок, Фриц узнал ее.
Фелиция, едва приоткрыв влажные глаза, обвила его шею рукой и потянулась губами к его шраму, стекающему по щеке, но он, резко повернув голову, как будто заартачившись, перехватил ее поцелуй, стараясь при этом наклонять голову налево, чтобы шрам был ей менее заметен.
Фелиция опять увидела эти изогнутые, как арки моста, губы, на этот раз они были, кажется, чуть ближе и мягче ; и опять она хотела сначала дотронулась до них, словно ей это было нужно, чтобы удостовериться в их реальности.
Фриц, стоя на коленях, не мог оторвать от нее взгляда. Поочередно, то одной, то другой рукой, он ощупывал мышцы ее ног, бедер и грудной клетки, чтобы понять, все ли кости целы. Она же, проскакав до падения без отдыха три дня, уже и без того не чувствовала под собой ног.
Фриц, как пловец, разгребал в стороны опавшую ярко-желтую, как цветы Glaucium Flavum, листву, в которую при падении глубоко погрузилось тело Фелиции ; его качало, как на волнах во время шторма, который вот-вот неизбежно должен был поглотить их обоих. Его голова кружилась вслед за разбрасываемой им листвой, пока он нырнул в объятиях Фелиции, как прыгают в воду, спасаясь от пожара. Однако жар ее тела прожигал его одежду насквозь.
Взор Фелиции был устремлен в такое же бездонное и такое же голубое небо, как глаза Фрица. Она тонула в них, как в море, когда на нем полный штиль и абсолютно не за что ухватиться : не осталось ни щепки и ни единого перышка от облака, легкого, как лепестки фэдельфейса Fignon, и ее вдруг охватила такая светлая радость, что она от счастья закрыла глаза…
Temperantia est rationis in libidinem dominantio
Au bout du foss; la culbute
Фелиция с Фрицем с трудом выбрались из оврага : это далось им далеко не сразу, поскольку они несколько раз кубарем, сминая спрятанные среди листвы букеты ослинника Foenothera Fruticosa, скатывались обратно, казалось, увлеченные в пропасть тяжестью своих сомкнутых в забытом объятие рук. Взобравшись все-таки на кромку оврага, они увидели, что и лошади их тоже понравились друг другу, дав новый повод для отсрочки предпринятых ими обоими путешествий.
Казалось, Лес пытается прийти Фрицу на помощь, замести его следы под опавшими листьями, скрыть под своей листвой лихо скроенную пиратскую куртку, ежеминутно сбрасывая ему на спину рассыпающиеся осенние гирлянды до тех пор, пока их кроны не оголились копьями, склоненными над их телами.
Они удивились, как быстро летит время : с трудом выбрались из склепа листьев, напоминающего формой стог сена, сели вдвоем на лошадь Фрица Фуо, чтобы отправиться в его замок, мало чем отличающийся от домишек в соседней деревушке Фёд, то есть, мало чем напоминающий замок Фредеруны. Фелиция, прижав голову к груди Фрица, стала слушать, как бьется его сердце, томно посасывая терпкий лист физалиса, который остался у нее во рту после его первого поцелуя. Фелиции казалось, что сердце Фрица бьется сильнее, чем копыта его лошади о землю. Конь Фелиции, Жуфь, бежал рядом, стараясь ткнуться мордой если и не в губы, то хотя бы в ухо Фуо.
In aperta luce
On peut aimer l’;glise sans en chevaucher le toit
Некоторое время спустя Феульф, прислуживавший аббату Фулькону, но неустанно ищущий себе другое занятие или другого господина, рассказал Фридриху, что видел Фелицию в Замке Фрица, в Фюмме. Фридрих искренне усомнился в верности этого слуха и сказал только, что единственный известный ему Фриц владеет замком в Фомпьоне, куда приверженцы его ордена вряд ли впустили бы и самого Феульфа, и любого другого без высочайшего соизволения папы.
Однако, несмотря на высказанное вслух сомнение в истинности сведений, полученных от Феульфа, Фридрих отправился в Фёд, к Фрицу, забыв на время об уроках истории с Фелиций, которые, по мнению Фердинана, должны были удержать ее в замке Фёнжэ.
Остановившись перед воротами замка Фрица, Фридрих, лишь слегка напрягая связки, подняв голос чуть выше обычного, попросил впустить брата Фердинана. Открывшему ворота Фрицу он протянул левую руку, на безымянном пальце которой красовался перстень Фредеруны с бордовым крестом как знаком предназначения.
Далее произошел примерно следующий разговор, понятный только им двоим, кажется, на немецком языке : Не знал, что ты говоришь по-французски. – Не думал, что увижу тебя вновь после того, как ты вышел из ордена. – Говорят, тебя видели с Фелицией, невесткой Фредеруны. – Она была ничья, валялась в канаве среди листвы, сброшенной за ненадобностью деревьями, как хлам, завернутый после турнира в рыцарские лохмотья, и, наверняка, погибла бы, если бы я вовремя не подоспел. – Возможно, это было бы лучше всего для нее. – Теперь, видимо, никто не знает Фредеруну лучше тебя. – Тут и знать нечего : у нее твой замок, а у тебя – только ее шрам на щеке. – Зато у тебя, кажется, ее перстень. – Кстати, тебя с Фелицией видели не в канаве. – Ума не приложу, о чем ты говоришь, Фридрих. – Фредеруну или аббата, кого-то из них должен был соблазнить замок. – Фёнжэ, но не Фёд : такие места годятся разве что для таких, как ты. – Надеюсь, это не месть? – Месть, надеюсь, будет больнее. – Что ты собираешься теперь делать? – Ничего, как прежде : пока от меня ничего не зависит. – Значит, еще увидимся. – Как пожелает Его Светлость. – Как у тебя с охраной? – Я сам тебя провожу. Утром… На том они рано поутру и расстались.
Чуть позже пришла и очередь Фелиции.
– Тебя хватятся, а у меня мало людей. – Быть может, Фердинан уступит. – Фердинан, но не Фридрих и не Фредеруна, если узнает. Если тебя спросят, скажи, что была все это время в моем охотничьем домике, я тебе его покажу, там всегда есть припасы еды. Если не спросят, мы можем там встречаться. – Нет, скоро вернется Фердинан. – Ну, эти места никогда не вольются в состав его владений : здесь водится только пресноводная рыба. – Тогда и правда можно не волноваться : такую он, конечно же, есть не станет ! –
Подсаживая ее на коня, он заметил гравировку у нее на поясе. – На моем платье всегда была такая вышивка. – Она долго пыталась повторить на коже тот же узор, только в кузнице ей это удалось с большой степенью условности. – Фредеруне больше нравятся фавитанские. – Я знаю. Держи узор в тайне от нее : на всякий случай. –
Но она его уже не слышала, так резв был ее конь.
Hic haeret aqua
La faim fait sortir le loup du bois
Некоторое время спустя, Фердинан, стараясь понемногу привить жене те же эстетические чувства, которые были не чужды ему самому, стал расспрашивать ее о блюдах, которые она отведала в его отсутствие. Фелиция вспомнила физалис ; faubonne ; flamusse aux pommes ; fiadone ; фондю и, остановив свой выбор на похлебке Фрица, рассказала Фердинану, что входило в ее состав. Фердинан, поразившись такой граничащей с убожеством скудости вкусовых нюансов, отмеченных Фелицией, счел ее безнадежно неподходящей для оценки мастерства Франца, и ничем не мог объяснить того восторга, с которым отзывался о ней он.
Дело же было в том, что Фелиция, настояв, чтобы Франц разделял их с Фридрихом трапезы его собственного, Франца, приготовления, нашла для него повод делиться с ними своими соображениями о различии разных кухонь. Для Франца это оказалось делом несложным. Он настаивал, что разница заключается вовсе не в специях, как ошибочно, с его точки зрения, полагала Фелиция, однако, о ней было бы вполне уместно говорить, если бы речь шла, скажем, о различиях прирейнских и приреймских блюд. Хотя, пожалуй, еще можно прибегнуть к подобному сравнению и в описании предпочтительных осязательных характеристик на берегах Фарны и Фибра. Однако этот компонент оказывался абсолютно безликим при поисках происхождения блюд островной Средиземноморской кухни. И это казалось Францу поистине парадоксальным : чрезвычайно близкие территориально, эти местности культивируют практически диаметрально противоположные традиции.
Наиболее древней из всех Франц считал фавитанскую кухню, и это категоричное заявление и упорство, с которым обычно сдержанный в разговоре Франц настаивал на своем, заставляли Фридриха скрывать улыбку, которая, тем не менее, не осталась незамеченной Фелицией.
Фридрих размышлял о том, насколько монастырское вино, скажем : fendant – отличается от букета вкусов и запахов, наполнявших содержимое бутылок, извлекаемых Францем из погребов Фердинана.
Фелиция ответила Францу, что традиции в приготовлении пищи определяются не столько составом продуктов, которые можно привозить в Замок из разных мест, меняя в пути их первоначальный смысл и предназначение в стиле метаморфоз Овидия ; сколько образом жизни в связи с удаленностью от моря. Эту дистанцию она считала первостепенной и определяющей, пародируя древних римлян. При этих словах Франц с Фридрихом переглянулись. – Все равно, что сказать : пародируя ветер, – вскользь заметил последний.
Например, продолжала Фелиция, как ни в чем не бывало, в обдуваемой средиземноморскими ветрами Италии предпочитают есть пасту, похожую на корни произрастающих там растений, безуспешно пытающихся найти различие между пресной и морской влагой, как будто хотят подольше задержаться на этой райской полу-островной земле, чтобы ни ветер, ни, тем более, легкий морской бриз не унесли их в еще более прекрасные места, от красот которых может разорваться ранимое сердце грешников. Так могли бы считать и некоторые фавры, которые вкладывают в свою пищу столько приврав, чтобы отбить ими запах моря, создающего иллюзию воды, ее мираж. Чтобы хотя бы во время еды забыть о подступающей временами жажде, они изощряются в поисках все новых и новых вкусовых сочетаний. Он же, Франц, с ее точки зрения, стремится все время превзойти их в мастерстве с совершенно противоположной континентальной целью : чтобы прелести суши могли затмить собой самую неутолимую жажду странствий, задерживая гурманов как можно дольше вдали от карт моря. А вот f;ves, бобы или фасоль, по мнению Фелиции, едят люди, которые живут, как перекати-поле, до тех пор, разумеется, пока не найдут подходящих им и их бобам вкусовых добавок. Формой бобы похожи на желуди – основную пищу диких кабанов, поэтому они легко становятся дополнением друг к другу в отсутствии местного мясного ассорти.
После этого разговора Фридрих принял всерьез слова Феульфа. Нечто другое удивило его гораздо больше, чем внезапное красноречие Фелиции и почти полное отсутствие акцента. Ему стало очевидно, что Фелиция далеко не случайно была так хорошо осведомлена и об Италии, и об истории : сидя напротив, на предполагаемом месте Фердинана, он испугался за него.
Tertium comparationis
Rien ne pеse tant qu’un secret
Страшный сон привиделся Фридриху после великолепного обеда Франца. Страх стал опутывать его, как щупальца кальмаров, которых доставляли в особых случаях к папскому столу. Раздирая сначала его между сушей и морем, они, отступив, затягивались у него на горле. Фридриху стало нечем дышать, и он проснулся.
В следующий раз они ели угри с тимьяном – auguilles au thym, и Фелиция решила, что Фридриху попался кусочек плохо перемолотого черного перца. Она хотела сказать об этом Францу, однако, одного лишь поворота ее головы в его сторону оказалось достаточно, чтобы внесли следующее блюдо – hu;tres pan;es ; la po;le, или устрицы в панировке, от которых Фридрих незамедлительно отказался, сославшись на аллергию. Он предпочел дождаться рагу в сливочном соусе – eminc; de veau ; la cr;me, и воспользовавшись отсутствием Франца, который лично решил измельчить неизбежный и в этом блюде перец, Фридрих сменил тему.
Фелиция никогда еще не видела Фридриха таким серьезным. Он сказал ей, что ее знания истории его потрясли, но что касается эпохи римских завоеваний, то ей будет лучше обратиться к другому учителю, который сможет показать ей на местности расположение римских легионов в битвах с галлами.
После этого известия, сообщить о котором он старался с наиболее беспристрастным видом, Фридрих достал из рукава свитки, про которые сказал, что если бы их владелец не настаивал, он никогда сам не выпустил бы их из рук в этом доме. Как будто речь идет о сказочных птенцах Фаэтона : подумала бедная Фелиция. Фридрих как будто услышал ее мысли и сказал, что это, конечно, не волшебные птицы, а скорее, плохо объезженные лошади. Фелиция принуждена была к невольному сравнению. Потом Фридрих подошел к окну, как это обычно делал Фердинан, когда возвращался из своих повторявшихся результатами походов, но не облокотился о проем, а помахал кому-то рукой, как будто увидел старого друга.
Фелиция присоединилась к нему и увидела Фуо, лошадь Фрица. Фридрих, надо отдать ему должное, сделал все возможное, чтобы ее переживания остались им незамеченными, и с наигранной небрежностью сказал Фелиции, что этот экипаж будет готов доставить рукопись владельцу, как только она почувствует, что больше в ней не нуждается.
Когда они заняли свои прежние места, Фридрих добавил, что у владельца этой рукописи, наверняка, найдется еще что-нибудь, имеющее прямое отношение к заинтересовавшей ее теме. Другого, более пододящего, учителя у него на примете нет, к его глубокому сожалению.
Laudamus veteres, sed nostris utimus annis
Comparaisson n’est pas raison
Вслед за этим Франц представил блюдо из нежнейшего филе с луком, сливочным маслом и белым вином, как представляют разве что королевскую особу.
После ужина Фелиция расспрашивала Фридриха, из каких именно подробностей будет состоять этот дополнительный курс римской истории, и будет ли ее новый учитель, как Фридрих, придерживаться прежней тактики, состоящей из упоминаний всем известных персонажей – Фаустина, Руфина, Фульвиана, Фуска, Феликса, Флавия ; не начнет ли он, скажем, с Фронтина или с Фалкона.
Фридрих успокоил ее, сказав, что он, насколько ему известно, намерен вначале подробно остановиться на Турпилиане Петронии, но счел нужным объяснять ему, почему именно на нем, а не на Дидие Галле, например. – Видишь, для нас с тобой – это просто ряд римских имен. Мы ни одно из них не выделяем из общего ряда полководцев. Твой же новый учитель говорит о них так, как будто рвал с ними вместе руками мясо диких оленей. Будто он все еще видит перед собой свои окровавленные на этой охоте стрелы и не может помнить ни о чем, кроме жажды той славы, которая гнала его в очередной бой. – Вот так и сказал это Фридрих Фелиции.
Франц прислушивался к этому разговору, будто Фридрих говорил о новых специях, запах которых был Францу мало знаком, но он смутно помнил, что когда-то уже слышал нечто подобное, только никак не мог вспомнить, от кого именно. – Конечно, - добавил смущенный Франц, когда Фридрих напрямую спросил его, согласен ли он с его мнением. – Фелиции давно пора получше узнать окрестности замка. Фелиция в замешательстве не сразу поняла, о каком из замков он говорит.
Si quis modus est
Maison faite et femme а faire
Фелиция внимательно наблюдала за тем, как Фердинан заглядывает в приоткрытую раковину. Сначала раковина казалась Фелиции цветком, аромат которого изучает Фердинан, потом сокровищницей с редкой по величине жемчужиной, и только когда он погрузил в нее свой влажный розовый язык, стало понятно, какой деликатес оказался у него на столе на этот раз. Несмотря на то, что язык Фердинана, на первый взгляд, был таким же мягким, как сам моллюск, так же лениво и слабо извивался, как он, но делал он это, казалось, лишь для того, чтобы жертва поняла, что конец ее неизбежен, и Фердинану известны все маневры, к каким может прибегнуть неприятель.
Так Фелиция ела бы ягоды, спрятанные в листьях. Моллюсков же она ела иначе, примерно как орехи. Она полностью раскрывала раковину, и когда ее содержимое оказывалось перед ней, как на тарелке, она съедала его, прихватив теми же громоздкими щипцами, которыми раскалывала и раковину. Моллюсков, в отличие от орехов, она запивала белым вином для того, чтобы облегчить вкус этой обитающей в море еды, а не утяжелить его, приблизив к остальной наземной пище, как это делал Фердинан.
Фелиции казалось, что страсть Фердинана к моллюскам была соткана из целого спектра вожделений, как вкусовых, так и визуальных. Она даже вспомнила свою первую ночь в Замке. Тогда Фердинан так же заглядывал под ее кружевные юбки, как теперь заглядывал в раковину. Ей стало неловко от этих воспоминаний, они были явно неуместны в этой роскошной трапезной, где еда считалась культом, а все остальные – более или менее приближенными к его святая святых, не исключая Франца.
Утром из окна своей спальни она увидела Фуо, лошадь Фрица, и, облачившись в костюм конюха, уехала, не дожидаясь, когда проснется Фердинан. Ее жеребец Фар увязался за ней, однако, кроме Фредеруны, на это никто не обратил внимания, и отъезд Фелиции остался практически незамеченным.
Hoc est vivere bis, vita posse priore frui
Admiration est fille de l’ignorance
Фриц уже ждал свою Фуо в таком месте, откуда ему открывался вид на всю долину замка Фёнжэ. Он сразу заметил и вторую лошадь, однако, все его внимание было сосредоточено на всаднице. Впервые Фелиция приняла его приглашение, после того как он нашел ее в овраге. Наступила весна, но на склонах окружавших долину гор было много хвойных деревьев, так что и в зимнюю пору этот вид совсем не казался ему мрачным. Phisea Fomorica, Phinus Griffithii и Parviflora были такие же, как зимой, но даже если бы не они, за кронами альпийского фодокарпуса Phodocarpus Nidiformis все равно нельзя было разглядеть первые цветы ландышей Fonvallaria Majalis.
Губы Фрица пахли ландышевой росой. Такой аромат мог соперничать с основательными и густыми запахами кухни Франца. И он стал частью ее жизни так же бесповоротно и вероломно, как тонкое кружево зарождающейся готики пронизывает добротно выполненные стены замка, или так же логично и взвешанно, как изысканная многоцветная канва оплетает кружевом строгий строй летописных строк.
На удивление Фелиции на языке Фрица опять оказался маленький листик физалиса, наверное, засушенный той осенью, когда они встретились.
Emori nolo, sed me esse mortuum nihil aestimo
A qui Dieu veut aider, sa femme meurt
Проходя мимо гардеробной, Фелиция услышала часть разговора маркизы Фредеруны со своим сыном. После каждого возвращения Фердинана из его походов за славой Маркиза говорила с ним о своих наследных правах, которые в его случае превращались в его обязанности перед ней по праву кровного родства.
Фелиция вначале ничем не выделила этот разговор из целой цепи ему подобных. Она шла в свою спальню с пыльцой утренней росы на губах, и только приготовив платье к ужину, темно-бордовое, с оторочкой с болотного цвета шитьем, заправив волосы в белый суконный чепец, подаренный ей Жюстиной в благодарность за обучение ее дочери Жанны вышивке, и погрузившись в теплую ванну, размещавшуюся в просторной липовой бочке, куда вошел бы весь запас капусты, квашеной с можжевельником, которую они с отцом съедали за зиму, она поняла, что Фредеруна отчитывала своего сына за то, что, несмотря на недовольство жителей тех мест, где он стремится укрепить ее власть, он продолжает пользоваться правом первой ночи, что, по мнению Фердинана, ничуть не противоречит рыцарскому кодексу, большой поклонницей которого она сама выставляет себя на каждом рыцарском турнире.
Фелиция закрыла глаза. Ей казалось, что это не вода, а руки Фрица обнимают ее. Запах липового меда с легкой ноткой физалиса оказался очень устойчивым : так дождлива и ветрена была уходящая зиму, сильно затянувшуюся в этом году. – Так она объяснила Фердинану преследующее ее после ванной еле различимое облако, в которое были окутаны ее мечты.
Когда Фелиция спустилась в трапезную, Фердинан и его мать уже сидели за столом. Вошедшую Фелицию Фредеруна встретила словами, что в их доме не принято задерживаться в деревенских конюшнях дольше, чем это дозволено приличиями. Фердинан пришел в восторг от того, что перестал быть центром ее внимания. Франц появился очень кстати, и весь остаток вечера они проговорили о провансальских травах, их сочетаемости друг с другом и с морскими приправами, поэтому Фелиция очнулась только тогда, когда вкус десерта смешался с терпким вкусом листика физалиса, застрявшим у нее в зубах. Сок малинового сиропа наполнил жизненной силой его прожилки, как река возвращается в берега, иссушенные зноем лета. Фелиция вспомнила, что варила этот сироп вместе с Жюстиной, после того, как она помогла ей вытащить, наконец, все сухие листья, оставшиеся в ее соломенного цвета волосах после падения в овраг.
Останься со мной подольше, - эти тихие слова слетали с губ Фрица, как сахарная пудра с десертов Франца и сладостно прилипали к ее губам вместе с поцелуями. Фелиция даже не заметила, как подошло время десерта. Она не могла вспомнить, удивило ли ее то, что Маркиза ужинает вместе с ними.
Маркиза Фредеруна, заметив, куда устремлен взор Фердинана, стала одну за другой выкладывать проблемы, сопряженные с владением Замком, как старый пройдоха выкладывает на стол свои фальшивые карты. Выслушав ее, Фердинан неожиданно для себя легко смирился с тем, что его отвлекают от его привычного занятия – любования собственными землями.
Eripitur persona, manet res
Enfant nourri de vin,
Femme parlant latin,
Rarement font bonne fin
После отъезда Фердинана к аббату Фулькону с поручением от Фредеруны, Фелиция углубилась в чтение свитков, переданных ей Фридрихом. Многое в сведениях о друидах казалось ей неточным. Известные ей от отца кельтские поверья сохранили совершенно иное толкование их обрядов. Однако в задачи римлян и не входило вникать в суть их учений, они отвергали все, чему не находили аналогов среди своих фетишей.
Она не помнила, сколько времени провела за этими размышлениями : В 58 г. до н.э. у Фибфракта во Франконии римские легионы под командованием Гая Юлия Цезаря нанесли поражение войску фельфетов ; в следующие сто лет было также покорено племя фретов в восточной Фрейсарии. Еду по ее просьбе Франц приносил в библиотеку, где терпеливо вслушивался во взволнованные интонации ее голоса, пока чувство долга, усугубленное верностью призванию, не призывали его вернуться на кухню.
Каждый раз, когда Фелиция ненадолго отвлекалась от чтения, она видела из окна ожидающую ее Фуо, но она не могла вернуть Фрицу рукопись, не дочитав ее. Для кельтов слова дерево, могила и храм божий означают одно и то же. Вряд ли римляне могли с этим смириться. Однако и галлы ведь тоже не могли. Объединившись на поле боя со своими союзниками, в культурном плане они поддержали своего противника. Значит, они всегда были способны мгновенно переметнуться из одной крайности в другую, поддерживая свою новую точку зрения ничуть не менее самозабвенно, чем предыдущую. И что же, римлян уже нет, а франки есть, и один из них ведет переговоры с аббатом, чьи претензии на владение замком, казалось бы, не давали ему никаких шансов на присутствие в нем.
Фелиция все еще не могла понять, почему Фриц выбрал для нее именно эти свитки, но мысли ее как-то сами собой стали вращаться вокруг описаний видоизмененных временем прав на собственность этих земель, и вскоре каждое из имен владельцев заняло прочное место в ее памяти ; она словно вновь прослушала весь разговор Фредеруны со своим сыном, состоявшийся на их последнем совместном ужине, когда ей казалось, что мысли ее не заняты ничем, кроме ожидания появления десерта. Равнодушие Фердинана, тогда граничившее с безразличием к сладкому, теперь представилось ей иначе, как будто лицо его вмиг осветилось светом всех разом свечей, которые веками отбрасывали тени от строк этих рукописей, сохранивших местами следы от их воскового нагара.
Erat, est, fuit
A eise va ; piе qui son cheval maine en destre
Фридрих вновь попытался поговорить с Фрицем. Их разговор напоминал ту похлебку, которую они ели, чтобы восстановить силы в перерывах между репликами : она обладала насыщенным вкусом, несмотря на кажущуюся простоту ингредиентов и была на удивление сытной даже в самых незначительных порциях.
Знаешь, я видел твою лошадь, - сказал он ему. – Я твою тоже видел, хорошая кобыла, - невозмутимо ответил ему Фриц. – Но твоя паслась далековато от твоего дома, - не унимался Фридрих. -– Ну, знаешь, если бы она была умна так же, как ты, то, наверняка, паслась бы где-нибудь неподалеку от папского стола, - продолжал Фриц с равнодушным, смиренным и безропотным видом, с каким принято обращаться к пастору. – В тех краях, куда я направляюсь, даже от лошади могут потребовать немного веры, - с нескрываемой грустью в голосе заметил Фридрих. – Значит, там, откуда ты едешь, больше не верят в знание. Так стоит ли грустить, расставаясь с такими местами! – попытался подбодрить друга Фриц. – Знание, упавшее на неподготовленную почву, подобно бревну, и может невзначай придавить молодые побеги, - навязанным ему тоном пастора продолжил разговор Фридрих. – С чего же ты взял, что почва еще сыра? - вымолвил Фриц и, поймав проницательный взгляд Фридриха, понял, что проговорился. – Только это мне и нужно было узнать : теперь я вижу, что ты знаешь, что делаешь.
Утром друзья опять расстались, не зная наверно, когда судьба сведет их вновь.
Будь осторожен. – И ты тоже, но вдвойне. – Почему-это я, по-твоемй, должен быть вдвое осторожен, чем ты? Чем я хуже тебя? – Тем, что, куда бы я ни собрался или не поехал бы сейчас, ты все время будешь, по крайней мере, вдвое дальше, пока не вернешься сюда вновь. Я мог бы научить тебя арабским цифрам, если хочешь. – Ты, в отличие от папы, умеешь угадывать мои мечты, Фриц. – Вот за это я и люблю тебя, Фридрих, люблю, как брата, или как брата Фелиции, что практически одно и то же. – И я тебя люблю вдвойне за вас обоих, люблю и молюсь, если не возражаешь. – Мне нравится твое упорство. – А мне твое – нет. Однако ты меня не послушаешь, и правильно сделаешь. – Ошибаешься, я всегда слушаю тебя очень внимательно, Фридрих. – Что-то не похоже. – Ты помогаешь мне сделать правильный выбор. – А у меня вот нет такой роскоши : я вынужден повиноваться. – Это тоже выбор, не правда ли? – Может, и так, однако, выбор представляется мне иначе. – Неужели? Это похоже на ропот.
Вот и все, что сказали друг другу Фриц и Фридрих на прощание.
Fervet olla, vivit amicitia
A chemin battu ne cro;t point d’herbe
Начни свой рассказ с Плавтия, - попросила Фелиция. – Плавтию было труднее всего, - начал Фриц свой рассказ. – Он был первым. – Наоборот, первым гораздо проще, их ни с кем не сравнивают. – Ему не с кем было себя сравнить. Фелиция поняла, что ей лучше согласиться на осмотр мест сражений или, точнее говоря, того, что от них осталось после вторжения друидов и их потомков. Теперь она была уверена, что все в точности сможет себе представить. – Только сначала я попытаюсь оживить для тебя еще одну историю, еще одно, на мой взгляд, постоянно ускользающее из памяти воспоминание. И они на некоторое время задержались.
Значит, ему не с кем было себя сравнить, - напомнила Фелиция Фрицу, в каком именно месте оборвался его предыдущий рассказ. – Да, он был неподражаем. Представь себе, он один, в то время, когда Рим уже уступал Ватикану. – За ним был весь Древний Рим. Для бриттов он стал его слепком. – Рим уже утрачивал новизну, Плавтий не мог не чувствовать этого, хотя и обнародовать этот факт тоже не входило в его планы. Новизна никогда не рассматривалась римлянами как один из параметров их завоеваний : она была лишь неизменной спутницей их побед. В конце концов, к ее появлению привыкли, как и ко всему остальному : к трофеям, к почестям, к славе, наконец. – Новизна, как я понимаю, римлянами не поэтизировалась и не романтизировалась в современном смысле, то есть, думаю, они ею не обольщались, а относились так же, как к статуэткам своих богов : и чем больше было количество рук, прикасавшихся к ним родственников, на тем большую силу защиты мира теней они могли рассчитывать. – После завоеваний самобытность действительно рассматривалась римлянами, скорее, как недостаток. Им казалось, что совершенные дороги рано или поздно приблизят всех к их цивилизации, не столько воинственной, сколь логически рафинированно-утонченной. Ради этого стоило проявить терпение. – Однако именно оно им стоило дороже всего, потому что вступило в противоречие с культом предков. Даже строительство дорог можно рассматривать сквозь призму латинизации, где каждая буква – камень, выложенный в теле лесного дерна, если говорить об этих местах. – Примерно так и вышло, и дуб друидов оказался ближе Юпитеру, чем римлянину галльский дух. Даже сейчас еще встречаются лица, чья преданность тому погибшему Риму, сохраненная поколениями как семейная реликвия, не оставляет сомнений. – Видимо, ты не веришь в синойкизм как в политическую необходимость, - вздохнула Фелиция. – Сколько ни старались жрецы-понтифики, им так и не удалось объединить Фрейра с Муцием. Да и праздник Матер Матуты так и остался только римским праздником, и ничьим больше. – Как и Лорента с Ларундой. – Нет, как и Семо Санкус. Право, лучше было пройтись немного. – Нас может увидеть Фредеруна. – Тебе не обязательно к ней возвращаться. Наверняка, у нее найдется для тебя замена. В местной деревне говорят, у них с сестрой Флорой схватки начались одновременно, и у одной из близнецов родилась, в свою очередь, двойня. Но поскольку роды проходили в таком месте, где шли бои, скорее всего, в Прирейнских землях, повитухи вскоре погибли, а детей перепутали. – Но ведь мать не может не помнить, скольких детей она родила, - искренне удивилась Фелиция несообразительности Фрица. – Если хочешь продолжать этот разговор, то тебе придется еще ненадолго остаться здесь. Возможно, у меня найдется еще парочка причиствующих случаю, однако, пока неизвестных тебе римских мифов.
Solus cum sola, in loco remoto…
Mal d’autrui n’est que songe
Выехали уже ближе к вечеру. Луны не было, поэтому не было видно даже облаков и создавалось обманчивое впечатление сцены, а которой не успели еще выставить все необходимые декорации и зажечь лампы подсветки. Смутно угадывались только силуэты обступающих дорогу деревьев, однако, нельзя было в точности сказать, каких именно. Неопределенность возникала и в определении времени года : ясно было только одно – до зимы было еще далеко, и не она была целью их путешествия.
Ехали молча. Копыта лошадей попытались обмотать плотной тканью, хотя было очевидно, что ее не хватит на все время их пути. Для начала Фелиция пожертвовала своим болотного цвета платьем, зимнее полотно которого оказалось на тот момент самым подходящим.
Ехали сначала шагом, как едут в соседнюю хорошо знакомую деревню : без особой спешки и по большой нужде, в пути еще обдумывая реплики предстоящего нелегкого разговора, в предвкушении которого любая тернистая дорога кажется не такой уж и тяжелой.
Хотя ехали молча большую часть пути, однако, всем было что сказать, и пауза выдерживалась только из предосторожности, из опасений разбудить Эхо. Оно и так все про всех знает, и намного раньше, чем что-то на самом деле произойдет : по этой причине его нельзя слушать и нельзя ослушаться – это лучшее, что можно сделать для самих себя. Однако Эхо не проведешь, как не минуешь свою Судьбу. Оно оглушало, умножив приглушенное цоканье копыт : здесь пройдут армии - , прошептал Фелес ; однако битв здесь не будет, хотя эти горы и попытаются сравнять с землей - , отвечала ему Фелиция 6 ей вторило Эхо голосом, который Фелес узнал.
Постепенно, день за днем, ветви деревьев все плотнее оплетали небо своей паутиной. Нависшая над ними сеть день за днем сгущалась в многослойность, причем ни один условный просвет, изредка выпадавший из их переплетений, не подкупал взгляд округлостью. Значит, речь шла о времени, когда птицы забывают своих птенцов, когда змеля становится безразличной к опавшим листьям, когда даже проезжие дороги раскисают до неузнаваемости. И они долгое время действительно не отличали болот от озер. Однако их тропа манила их за собой, хоть и зыбок был ее силуэт. Главное было – не сбиться со следа : Фелиция уже знала, какой коварной может оказаться эта обманчивая определенность ; она уже здесь блуждала среди бела дня и думала, что пустись она в путь без Фелеса, повторилось бы то же самое, что и в ту Золотую Осень.
Materiam superabat opus
Qui peut et n’empеche, pеche
Фелиция вернулась в замок Фёнжэ с целой подводой речной рыбы, рассказала поджидавшему ее Фердинану, что ей захотелось посмотреть, как будет жеребиться кобыла, и все это было правдой, и ничем, кроме правды. Обещай, что скажешь ему правду! - как эхо звучал в висках Фелиции страстный шепот Фрица.
Отказавшись от ужина, она прошла в свою спальню и уснула младенческим сном, в котором ей снились все ароматы ее детства, запах гальки и моря, которым пропитывались все глубокие складки на ее детских руках, был и запах мелиссы, и скошенной травы, и диких бархатцев, и душистого тимиана, розмарина, базилика, сумаха, и, конечно, физалиса, но почему-то с примесью сладкого корня Schwarzwurzel ; и проснулась она, почувствовав крепкий запах мяты. Рядом с ней стояли Франц и Жюстина. Жюстина терла фартуком глаза. Оказывается, Фелиция так и уснула в костюме конюха и проспала почти неделю.
В приготовленную для нее в который уже раз ванну Жюстина добавила тех самых трав, что приснились Фелиции накануне. Стоя в бочке в чепце, Фелиция, к лицу которой прилипли влажные листья шалфея, наблюдала, как благоухающая фенхелем ромашка распускает для нее в воде свои длинные лепестки, почти такого же бледно-соломенного цвета, как ее волосы.
Фердинан и сам не мог бы толком объяснить, как это случилось, но когда Фелиция, решившись, наконец, поговорить с ним, облачилась в темно-синее платье с яркой серо-синей тесьмой, которое было подарено ей Фредеруной, надела головной убор, сделанный на вкус Фредеруны по фавитанской моде, в котором она, по мнению Фредеруны, могла надеяться хотя бы казаться чуть выше плеча своего мужа, и открыла дверь, чтобы спуститься в трапезную на ужин, она обнаружила на пороге своей спальни стражу, выставленную мужем для ее охраны.
Предвкушая во всех мельчайших подробностях последствия этой сцены, Фердинан уже держал путь в Фуассон на очередной рыцарский турнир, чтобы немного развеяться и заодно потренироваться и испытать свой боевой дух перед новым походом во Франконию.
Saepe viatorem nova non vetus orbita fallit
A chaque fou sa marotte
Через несколько дней Фелиция, заточенная Фердинаном в своих покоях, неожиданно была допущена в библиотеку, поскольку стража отчаялась найти там нужные ей книги. Скорее всего, они бы ни за что и не признались, что не умеют читать, если бы сваленные ими с полок книги не стали непреодолимым препятствием для исправного несения службы, поскольку Франц избрал именно этот путь для доставки обедов Фелиции.
Франц, как бы между прочим, предложил Фелиции теперь обедать прямо в библиотеке, раз уж путь туда более не был ей заказан ; и, по его мнению, стража тоже вполне могла присоединиться к ней, расположившись на одном из скалистых гребней, сооруженных ими из ее книг, разумно утверждая, что Фелиция при этом ничуть не нарушит распоряжений своего хозяина, поскольку во время еды все время будет находиться либо в поле их зрения, либо за той дверью, которую они сами выберут для охраны, если пожелают отобедать в другое время.
Франц удивлялся самому себе, что смог произнести такую длинную речь, лишенную в своем составе названий водящих в приготовление обеда ингредиентов и поэтому, как ему казалось, имеющею лишь косвенное отношение к еде.
Из окна библиотеки Фелиция случайно увидела Фуо, почему-то привязанную. Каково же было вероломство, когда она обнаружила в библиотеке, за импровизированным столом, Фрица, весело болтающего с ее стражами, расположившимися по обе стороны от него. Все трое служили наемниками, и случалось, хотя, видимо, крайне редко, что им все-таки приходилось воевать на одной стороне.
С появлением Фелиции стражи встали, как по команде, и с изменившимися серьезными лицами вышли за дверь. Фриц показал ей письмо Фридриха, которое до нее показал всем присутствующим в замке Фёнжэ. Одна Маркиза Фредеруна не входила в число посвященных, поскольку в этот день изволила тайно отправиться на аудиенцию к аббату Фулькону.
Фриц, получавший от верных ему людей точные сведения о перемещениях экипажа Маркизы, вспомнил о слове, которое буквально заставил своего друга Фридриха вырвать из своих уст, и отправился в замок Фёнжэ для обучения Фелиции Римской истории во время вынужденного отсутствия Фридриха, связанного с исполнением поручения, переданного через архиепископа, отсылающего его в Фефилью с посланием от высочайшего апостольского престола для подготовки переговоров с предполагаемым наследником династии Фаммидов, халифом Фаббадом-Фэмиром. Кстати говоря, Папа Фиммах обещал Фридриху за успешное выполнение этой миссии даровать паллиум, однако передал свои слова не лично, как говорили в Фёнжэ, из уст в уста, а передоверил переслать их через благословение архиепископа Феофана, в свою очередь ставшего миссией, условно-обязательной для аббата Фулькона.
Стражам Фелиции тоже стало понятно, что речь идет не о подготовке, а о проведении переговоров от лица папы человеком, которым архиепископу Феофану не жаль было пожертвовать в случае нападения на него фавров. В случае удачи этого предприятия он, Фридрих, превратился бы в легендарного национального галльского героя, приближенного к королевскому двору ; и поэты сложили бы в его честь песнь, если бы ему вовремя удалось протрубить в папский горн.
За ужином Фриц рассказал Фелиции, что, по сведениям Флодоарда, однажды король Феодорик, направлявшийся в Фанн через Фосьен, потерял свое войско, остатки которого разбежались при виде грозного неприятеля, а он сам укрылся в крепости Фомон, которую Флодоард называл Altus mons, то есть, в переводе с латинского, Высокая гора : поэтому не исключено, что дело происходило в месте, отдаленно напоминающем окрестности Фёнжэ, если не в самом Замке. Фриц утверждал, что и в этом Замке найдутся покои, в которых местный владетельный сеньор мог принимать Короля Артура, он даже брался разыскать нечто им подобное, но ему не хотелось бы вторгаться на территорию Фредеруны, не имевшую, с его точки зрения, сколько-нибудь четких границ, даже в ее отсутствие.
Увлеченный этим рассказом Франц, подал фенхель по-венециански – Fenouils ; la v;nitienne, с тимьяном, базиликом и лавровым листиком, после Tournedos Cordon Rouge, с говядиной и гусиным паштетом со спаржей и тушеными помидорами, с тушеным картофелем и шпинатом на гарнир. Едва Фелицию с Фрицем успели попробовать венецианский фенхель, как их ждал уже яблочный торт – Tart Tatin, как его готовят в родном Фоверне Франца. Торт был таким огромным, что его хватило и стражникам. Подавая к Турнедо красное вино Corbi;re, Франц шепнул Фелиции, что Фриц чрезвычайно точно осведомлен не только о вкусовых качествах хранящихся в погребе Фердинана вин, но и обо всех тонкостях постройки винного погреба Замка. Фриц тем временем и там продолжал свой рассказ о римских временах его истории и показал Францу и Фелиции подобие развалин фундамента терм со следами остатков римской мозаики, осмотр которой закончился в спальне Фелиции.
Утром Фриц с Фелицией неожиданно вместе отправились в Фуассон на рыцарский турнир, о существовании которого Фелиция, как надеялся Фердинан, и не подозревала ; где Фриц рассчитывал еще успеть сразиться с победителем. Фелиция, так и не представленная официально Фердинаном его друзьям, должна была теперь выступить в роли желанной дамы Фрица. Она надела свое любимое желто-зеленое, летних болотных оттенков, платье с розовым шитьем, которое не надевала с тех пор, как Фердинан привез ее из Фризии.
Как ни странно, Фердинан не узнал ее, цвет ее одежды не показался ему знакомым, видимо, из-за многочисленных тончайших накидок, уложенных поверх ее головного убора наподобие капустных листьев. Фриц уверял ее, что все сарацины украшают так своих женщин, оставляя лишь прорези для глаз. После каждой победы Фрица Фелиция снимала одну из накидок, что ничуть не портило ее капустный наряд ; и вскоре сам Фердинан стал сражаться за ее милость против Фрица, который опять остался не узнанным благодаря своей маске. Однако Фелиции, увидевшей, наконец, как беспощаден может быть теряющий самообладание Фердинан, впервые стало страшно : сначала за лишь на первый взгляд неуязвимого Фрица, а чуть позже, как ни странно, и за себя тоже, в особенности после того резкого выпада изогнутым кинжалом, которым он ранил Фрица в левую руку уже после того, как проиграл этому левше основную схватку, которая для Фердинана не была ни в малейшей степени решающей.
Когда Фелиция с Фрицем, опять, разумеется, вдвоем вернулись в его крошечный по меркам Фёржэ замок, она впервые высказала свои опасения, касавшиеся численности местных гарнизонов, названных ею наспех римскими, в сравнении с галльскими ордами принца Флоризеля, которым всегда готовы оказать взаимную услугу войска соседствующих с владениями Фердинана аббатов. Фриц спросил ее в ответ : не все ли ей равно, в каком замке находиться в заточении. Фелиция ответила, что в Фёнжэ она, по крайней мере, не чувствует себя пленницей своих чувств, чем явно рассмешила Фрица, вспомнившего ее стражников, осовело в сухомятку обедаших на кипе древних рукописей.
- Мне нравится твой дом.
- Это не дом. Это замок.
- Мне нравится здесь.
- Жить или бывать?
- И то, и другое для меня – жизнь. А для тебя разве иначе?
Irreparabilium felix oblivio rerum
On passe la haie par ou elle est plus basse
Через несколько дней им составила компанию Фредеруна, повозка которой по дороге из аббатства Фулькона сломалась неподалеку от скромного замка Фрица, налетев в кромешной темноте то ли на поваленное дерево, то ли на труп животного, брошенного по приказу самой Фредеруны во время тайной охоты ее людей где-то за пределами ее владений. Этим и объяснил ей Фриц упорное нежелание хозяина замка открывать ей ворота, до которых она, по ее словам, сначала, плутая по лесу, едва нашла дорогу и то лишь затем, чтобы полночи напролет ей пришлось в них ломиться. Фредеруна так искренне негодовала, будто была желанной гостьей, которой никто не торопился оказать обещанный теплый прием.
Входя в замок и случайно обернувшись, Фредеруна увидела у себя за спиной ярко освященную горящими факелами широкую проезжую дорогу. Ворота же, как легко выяснилось, в тот день вообще не запирались.
За завтраком Фредеруна оказалась в обществе одной только Фелиции, поскольку хозяин замка уже успел отлучиться по безотлагательным делам, а кучер Фредеруны погиб, ударившись о дерево во время падения, так объяснил это Фредеруне одетый в черную маску никому неизвестный, умело исполняющий обязанности слуги хозяина замка. Что-то до боли знакомое в облике и манерах этого слуги своего господина явно насторожило Фредеруну, однако, вид простой деревенской пищи, состоящей, главным образом, из каши и отваренных в крутую птичьих яиц, которые ей предстояло съесть без соуса, хотя бы фофанальского, явно напугал ее еще больше. Фелиции даже показалось, будто она готова вот-вот разрыдаться, как случается, когда внезапно рушатся все иллюзии мира, но все-таки неверно истолковала этот порыв Фредеруны, приняв его за простую человеческую жалость к кучеру.
Впервые оказавшись наедине с Фелицией за завтраком, Фредеруна не знала, о чем с ней говорить, тем более в чужом доме, да еще в столь стесненной обстановке кухни, воспоминания о которой она всеми силами старалась вытеснить из своей памяти, наводненной в последние годы пространствами просторных, поистине рыцарских, салонов и бальных королевских залов ; все это почему-то, и в целом, и в отдельности, вселяло в нее беспокойство гораздо большее, чем цепь обстоятельств, приведших ее в незнакомый замок. Вид беззаботной Фелиции, приправлявшей кашу измельченными вместе с хрупкой скорлупой яйцами, как привыкла есть в доме отца, с которым она рассталась по вине Фредеруны, окончательно вывел последнюю из равновесия.
Фредеруна вдруг заметно разволновалась, с одной стороны, считая поведение Фелиции невежественным, а с другой, не решаясь в доме постороннего человека открыто заявить ей об этом, учитывая произошедшую с ней ночью неловкость. Видимо, именно от этого волнения Фредеруна, в конце концов, не выдержала и рассказала Фелиции о предполагаемом приезде в замок Фёнжэ графа Фетгера и герцога Фильельма, тайных приверженцев принца Флоризеля ; а заодно и о посредничестве архиепископа Феофана, договориться об ее аудиенции с которым аббату Фулькону стоило такого большого труда, и если бы не ее родственные связи с маркизом Ф., то еще не известно, удалось бы ей в своей просьбе склонить аббата на свою сторону в предстоящих переговорах или нет, хотя, конечно, задолго до их начала ставить точку в этом деле еще рано.
Фелиции казалось, что в данных обстоятельствах для нее нет ничего естественнее воцарившегося после монолога Фредеруны молчания, в обрамлении которого ничто уж теперь не могло испортить ей аппетит. Слуга Фрица, как две капли воды похожий, с точки зрения Фелиции, на своего хозяина, как если бы был его двойником, подал, наконец, к большому удовольствию Фредеруны вино, названное им Фрильцер.
Очнулась Фредеруна у ворот своего замка. Кучер Фислеберт, как ни в чем не бывало, распрягал лошадей, как будто он не падал с козел, не ударялся при падении о дерево и не умирал в окрестностях Замка Черного Ворона. Фелиция по-прежнему сидела под стражей в своих покоях, о чем маркизе Фредеруне сообщили ее верные стражники Фаульф и Фериберг. Однако у нее до сих пор стояла перед глазами сцена прощания с невесткой. Маркиза хорошо помнила, что та была одета в платье темно-сиреневого цвета с серой каймой, и кружева выбивались из ее широких рукавов, такие же белые, как и тот платок, которым она махала ей вслед из окна Замка Черного Ворона, через которое ее долго было видно почти в полный рост. Маркиза Фредеруна это отлично помнила, потому что Фелиция была без того головного убора, который они с ней носили в замке Фёнжэ, и в момент прощания, с точки зрения маркизы Фредеруны, она выглядела почти такой же простолюдинкой, как и в момент своего приезда в Нейстрию из Фландрии. Маркиза Фредеруна, видя преданные лица Фаульфа и Фериберга, приняла свое утреннее видение за страшный сон, который лишь усиливал ужас пережитой ею сцены встречи с аббатом Фульконом.
Маркиза Фредеруна почувствовала себя дурно и удалилась в свою часть Замка в надежде, выспавшись и отдохнув, успеть переговорить с Фердинаном до приезда герцога Фильельма и графа Фетгера. Мысль о том, что Фердинан примет их, а не ее точку зрения в их тяжбе, была для нее мучительной. Ей хотелось бы ускорить возвращение Фердинана в замок Фёнжэ, но у нее не было человека, способного в неискаженном виде донести ее просьбу до Фуана, где в данный момент, по ее сведениям, находился Фердинан, и успеть вернуться вовремя и, главное, оставаясь при этом незамеченным. Конечно, Фредеруна могла бы использовать в своих целях Фелицию : только она умела, находясь все время на виду, каким-то образом оставаться вне подозрений. Уместность ее присутствия где бы то ни было никогда ни у кого не вызывала сомнений. Фредеруна впервые пожалела, что так долго лишала невестку своего общества, но, похоже, было уже поздно.
Настораживало Фредеруну то, что при всем напряжении сил, ее отчаянная попытка сблизиться с попавшей в опалу Фердинана Фелицией в оставшееся до приезда званых гостей время могла ни к чему хорошему и не привести. Маркиза Фредеруна впервые чувствовала себя бессильной в спровоцированных ею же обстоятельствах. Разговор с аббатом Фульконом, смерть кучера Фислеберта, ночь, проведенная Фредеруной рядом с трупом, зловещий вид Замка Черного Ворона, ее завтрак с Фелицией, которой она, обычно такая скрытная, зачем-то сообщила про графа Фетгера и герцога Фильельма. Как выяснилось, герцог прекрасно ее помнил с прошлого турнира и не просто надеялся на встречу, а недвусмысленно попросил ее, маркизу Фредеруну, устроить ему эту встречу, памятуя о ее прекрасном опыте совсем недавней молодости, который может ей пригодиться в данных обстоятельствах.
Маркиза была оскорблена. Ей не хотелось бы думать, что в данной ситуации граф Фетгер только того и добивается, но лучшего объяснения и никто другой не нашел бы. Маркизе Фредеруне было неприятно осознавать, что ее явно пытаются использовать в неблаговидных целях, то есть, в таких, о которых она предпочла бы умолчать ; и она в отведенное ей зловещей Судьбой время еще пыталась обдумать и не находила подходящие обходные маневры для предстоящего ей разговора, поскольку, в случае неудачи, известное ей изысканное светское общество ни за что больше не выпустит из своих изголодавшихся по свежей плоти зубов ни одного из касающихся ее персоны слухов, пока не обглодает все ее розовые кости.
Ubi re vera…
La maniere fait tout
Фриц и Фелиция смотрели в окно, как изуродованная Лесом маркиза Фредеруна в своих обворожительных туалетах садится в свой ни к месту изящный экипаж ; к выбору всех без исключения внешних и самых выразительных деталей как одного, так и другого она отнеслась в свое время так скрупулезно, что зазвучали они вдруг все страшным диссонансом, в противоположность, скажем, мастерству Франца, относящегося не менее щипетильно к выбору ингредиентов для своего меню.
Как только эпипаж Фредеруны тронулся в никому не известном до поры до времени направлении, тут же оба, и Фриц, и, как ни странно, Фелиция, постарались забыть о ней, поскольку вновь были заняты исключительно друг другом : они долго смотрели друг другу в глаза, и взгляды их так же тонули на дне этих глубоких серо-синих озер, как их тела погружались когда-то по маковки в бездонный ворох опавших листьев ; и поцелуй их был все так же долог, как этот взгляд, и даже дольше теперь, чем прежде.
Пальцы рук Фелиции как-то сами собой вплелись, как гребни, в длинные до плеч, жесткие, волнистые и черные, как смоль, волосы Фрица и перебирали их, как струны лютни ; и Фелиции казалось, что ее тело наполняется чарующими звуками флейты, едва изогнутые, как эфы, губы Фрица освобождали на мгновение из своих объятий розовые лепестки ее губ, вдыхающих его едва слышимую другим музыку ; и кожа ее в тот момент так льнула к коже возлюбленного, как пальцы музыканта не ищут древко своего доболи знакомого инструмента, как роса на заре не льнет к поверхности листа ; и Фриц, как бутон, тоже нежно впитывал ее утреннюю влагу, растекающуюся по желобкам его гибкого стебля.
Ноги Фелиции тоже как-то сами собой незаметно для нее переплелись с ногами Фрица, как лоза оплетает ствол дерева, как будто не было для них лучшего места на свете, и уже нельзя было понять, где кончается одна лоза и начинается другая и как лоза превращается вдруг в опору. Кожа каждого из них, казалось, дышала через поры другого, и то смуглое тело Фрица становилось чуть светлее, то светлое тело Фелиции как будто покрывалось бронзоватым загаром, пропитываясь им вместе с его душистым потом ; и они, кажется, были раздосадованы тем, что им не удается поменяться цветом своих волос.
Вечером того же дня они сидели в той же гостиной, где утром завтракала Фелиция в обществе Фредеруны, однако, сейчас комната выглядела совершенно иначе, и дело было не только в несхожести освещения, придававшего сказочным драпировкам Фрица разный цвет в зависимости от различий в углах падения освещавших их лучей : Фелиция считала, что, главным образом, такой метаморфозе они обязаны римским рассказам Фрица, а не светло-зеленому платью Фелиции с алой, как пламя, каймой. Зала эта как будто она переместилась во времени и пространстве, в ней безошибочно, как в летописи, шаг за шагом, пролистывались все последствия однажды принятых здесь решений.
Горели свечи в высоких подсвечниках, до Фрица можно было дотронуться, чуть вытянув вперед руку, однако, Фелиция думала, что едва он начинает говорить, постепенно погружаясь в бескрайний мир канувших в небытие образов, все сказанное возникает в разделяющим их пространстве, как на картинном полотне под кистью живописца, с той лишь разницей, что у Фрица вместо красок есть только слова, а вместо кистей – интонации его волшебного голоса. В такие моменты Древний Рим казался ей большей реальностью, чем зачарованный замок Черного Ворона или зыбкий ажур Замка Фёнжэ.
Фелиция боялась шелохнуться, чтобы случайным движением не сбить с толку рассказчика, как ребенок боится, неожиданно вздохнув, растерять пух одуванчика. Как будто прочитав ее мысли, Фриц предложил Фелиции еще одну легенду. Он готовил их ей к ужину, как Франц Фердинану свои новые блюда.
Легенда эта, - начал Фриц – рассказывает о том, что замок Фёнжэ был когда-то в точности таким же, как замок Черного Ворона. Это были замки-близнецы, насколько данное явление может иметь место в архитектуре, учитывая неизбежное своеобразие рельефа и пейзажа. Их выстроили римляне наподобие своих вилл, заложили термы, и в то время, о котором повествует легенда, принадлежали они двум сестрам-близнецам. В честь одной из них я назвал свою лошадь Фуо, а имя второй я назову тебе чуть позже. Замок Фёнжэ находился ближе к морю, и вскоре его, и в особенности его опустевшие после поражения Рима термы, облюбовали пираты для хранения награбленного. Король пиратов Фродонард перестроил замок, чтобы он не был таким приметным и не бросался в глаза попавшим случайно в эти места путникам, попросту разрушив шпиль его башни, дерзко вздымавшийся к небу, подобно мачтам пиратских кораблей, о появлении которых с него самым зорким из охраны замка и предстояло незамедлительно сообщать владельцам замка. Надо сказать, что пиратов в этих лесных краях всегда боялись больше, чем римлян. Однако изгнанная сестра Фуо нашла поддержку на севере и убедила Короля Фландрского Феранжэ вернуть себе свои земли при его поддержке. От его имени и пошло современное название замка, хотя он погостил в нем всего несколько дней после окончания боя : королю так полюбились эти живописные места, что, решившись отвоевать замок у пиратов, он ни за что не хотел уступать его сестре Фуо, и Фуо ей ничем помочь не могла. Позже она продала свой замок одному германцу, а сама исчезла. Говорят, все деньги потом все-таки достались сестре, и она использовала их, чтобы построить тот Фёнжэ, который все теперь знают. Однако без вмешательства аббата, предшественника предшественника Фулькона, замка бы ей не видать, как своих ушей. В легенде этой говорится также о том, что, согласно друидическим заговорам и проклятьям, эта история обречена на повторение в каждом поколении до тех пор, пока какое-то из них не отгадает тайну Замка, и надо полагать, что речь идет о Замке Фёнже, в котором чисто геометрически гораздо больше места для тайн.
– То есть, каждый раз в тот момент, когда у одной из сестер на руках вновь оказывалась двойня, ей нужно было выбрать, кому из детей предстоит унаследовать ее долги. – Примерно так, только в последний раз выбор у нее был чуть больше : в ее распоряжении оказалось трое новорожденных, и в легенде ничего не говорится о том, у какой из сестер родилась двойня. На самом деле, даже не вполне очевидно, что они были сестрами. Просто в тот момент, когда речь заходит о детях, в церковной книге появляются имена матерей, и они записаны как Фуо и Феула, что и позволило молве считать их близнецами. Надеюсь, ты тоже угадываешь в этих звуках сокращенное имя Фредеруны. – Почему же ты выбрал для своей лошади одно имя и пренебрег другим? – Второе мне кажется вымышленным. Причем исключительно в угоду Фредеруне, хотя, ей, видимо, вряд ли известна эта легенда. – Странная и очень запутанная история, наверняка, составленная в угоду боевому римскому духу. – Однако главное, что ты здесь, и можешь считать своими как Фёд, так и Фёнже в равной степени. – Равенство невозможно, Фриц. Ты же знаешь. Как раз об этом и говорится в твоей Легенде. – Я так и думал, что ты сразу все в ней поймешь !
De te fabula reture
Tuit voir ne sont pae bel ; dire
Фриц, но ведь наверное есть и другая Легенда, в которой, наверняка, говорится, как эти замки оказались собственностью сестер. – Замки принадлежали Риму. Пусть явится римлянин, и все права на эту собственность – его. Так толкуется не только предание, так следует из римского права, как его понимаю здесь и сейчас. На латыни в этих краях предпочитает говорить только Фридрих, но в римской истории он чувствует себя недостаточно уверенно. – Это еще ни о чем не говорит. – Знаешь, Фридрих столько времени проводит за молитвами, что, наверняка, истина уже открылась ему. – Это тоже еще ничего не значит, он может умалчивать о ней, чтобы не ссориться с аббатом. – Я не представляю себе человека, который смог бы поссориться с Фридрихом : он – сама деликатность, хотя именно поэтому он может скрывать истину, то есть, он это умеет, поскольку еще и обучен. Это разумно, хотя и противоречит рыцарскому кодексу чести. Впрочем, не исключено, что именно поэтому я и вышел из Ордена. – Ты ошибся : я не все понимаю сразу. – Ничего, чуть позже мы все поймем, я надеюсь. В крайнем случае, спросим у него самого, когда он вернется. – Да, одно дело спорить с Францем о Фафтильских травах, и совсем другое – их собирать. Кстати, Фриц, почему у тебя нет повара? – Я его выгнал. – Была, наверное, веская причина? – Не без того. Но это тоже длинная история, а тебе уже пора спать. – Фриц, скажи, а ты не охотился в тот день, когда Фредеруна поранила себе лицо? – В сезон охоты охотятся все, и не все в своих владениях. – Так ты видел, что случилось? – Возможно, и видел. Но ведь и ты все видела, а если нет, то обязательно увидишь во сне, стоит только выпить этот травяной медовый отвар, одна капля которого могла бы даже Фредеруне вернуть память. Старайся, однако, не думать, что происшествие с Фредеруной вносит нечто новое в текст старой, как мир, Легенды : все ее толкования давно испробованы.
Quod cibus est aliis, aliis est atrum venenum
Qui parle s;me, qui ecoute recolte
И дни потекли своим чередом, как в волшебном царстве. Одна Легенда цеплялась за другую, как петли в кружевах, как кружево паутины : и чем сложнее был вымышленный узор, которым оплетал Фриц Фелицию, тем плотнее становилась рыбацкая сеть, в которую она, как русалка, попалась. Иногда казалось, что даже ночь в Замке Черного Ворона наступает лишь тогда, когда сказочник находит ей место в своей истории. Все реже Фелиция выглядывала во двор, все реже отрывала взгляд от изуродованного тонким шрамом тонкого лица Фрица, все реже она вспоминала кружевные окна Замка Фёнжэ.
Ночами, такими краткими, что по утрам ей казалось, что она и не спала вовсе, что тратить драгоценное время на сон сочла бы непростительной роскошью : ночами ей снилось, как Фридрих вернулся, чтобы лично засвидетельствовать все Фрицем сказанное ; как друиды, подчинив себе шепот Леса, втайне от Фридриха выуживают из-под его пера латинскую вязь, едва перо прикасается к тонкому папирусу, не давая ни одной фразе окончательно оформиться и завершиться маленькой точкой ; они смешивают с прожилками листьев эти запутанные, похожие на корни фужеров, буквицы и, высушив смесь, дают клевать ее перелетным птицам ; и, слушая их пение, вдыхает Фелиция вместе с ароматом травяных настоев Фрица непонятные птицам слова, ритм которых так созвучен их трелям, что сливаются они и с ее, и с их кровью, как реки вбирают в себя всю силу своих притоков, и плоть ее превращается в холодный мрамор римской статуи. Она стоит на площади, в холодном Риме, перед храмом, как ногая и связанная рабыня, выставленная на обозрение для продажи, и зимний дождь, как горячие слезы, стекает по ее пока еще округлым щекам и голеням. Однако действительно было время, когда она была их богиней ; теперь у ног ее собираются весталки, чтобы с римскими молитвами проводить в последний путь. Ее грузят на подводу, плотно оплетают канатами, такими прочными, что могли бы удержать и корабль на якоре, и все для того, чтобы лик ее, неугодный Риму, не обезобразился при падении ; ее везут в обозе, и римские воины смеются над задыхающимися лошадями, на выях которых вздуваются вены. Фигура ее так высока, что она видит Рим, когда войско Цезаря уже только вспоминает о нем. Разбив лагерь, они оставят ее одну, обратив ее лицом к Лесу, чтобы образ ее не вторгался в их вечерние игры и не будоражил их сны мирными грезами. Потом, однажды тихим солнечным утром, она станет колонной в термах и будет беззастенчиво, как и приличествует рабыне, смотреть на купающихся в бассейне. К ней привыкнут, как к статуе, и почти перестанут замечать. Так просто привязывают и привыкают к прекрасному в колониях ; и именно эту римскую тактику наследуют галлы как образец воспитания вкусов.
Naturae convenienter vive
Jamais vipere
N’a vu son pere
Ni sa mere
Как-то утром Фелиция, не дожидаясь рассвета, скрылась из Замка Черного Ворона в направлении Замка Фёнжэ. Фриц, проснувшись, обнаружил в своей спальне только ее болотного цвета платье с желтой, под цвет ее волос, каймой, брошенное в его ногах, как линялая шкурка ящерицы. Он с досадой подумал о том, что пригрел у себя хамелеона или оборотня, и неизвестно, что было хуже.
Фелиция провела верхом три долгих и утомительных дня ; иногда ей казалось, что сколько бы она ни скакала, она все время остается на одном и том же месте, как будто замок Фрица притягивал ее, как магнит, и не выпускал ее из своих объятий дальше очерченного в заговорах круга. Она даже пожалела, что не взяла лошадь Фрица : Фуо удавалось преодолевать расстояние, разделявшее замки-близнецы, казалось, за несколько минут.
Тем не менее, Фелиция успела как раз к завтраку, к которому Фердинан велел ее пригласить своим слугам, Фаульфу и Ферибергу. Когда Фелиция вошла в трапезную, Фердинан стоял у окна и смотрел в ту сторону от Замка, откуда некоторое время назад появилась всадница в костюме конюха. Увидев Фелицию, Фердинан решил, что утренние прогулки верхом ей явно пошли на пользу. Кожа ее обветрилась, покрылась легким загаром, порозовела, и выгоревшие на августовском солнце нелепо уложенные соломенные волосы, казалось, благоухают розовым маслом. Лиловое платье с вышивкой болотного цвета по персиковой канве – Фердинан был доволен ее нарядом, тем более, что ее высокий головной убор с кружевной накидкой ничем не уступал головному убору Фредеруны, приход которой ожидался с минуты на минуту. Правда, узор на вышивке Фелиции Фердинан как будто уже где-то видел : наверное, на одном из турниров в Фанне, вот откуда, оказывается, берет она эти восточные мотивы.
Граф Фетгер и герцог Фильельм, сидя за обеденным столом, уже ломящемся от закусок, поджидали, когда к ним присоединятся владельцы Замка. Их нетерпение, хотя и не выраженное явно, легко можно было извинить, поскольку Франц расстарался на славу. Были здесь блюда, которые не могли не доставить истинное удовольствие любому человеку с самым утонченным вкусом, каких, говорят, немало уже собралось в северной столице франков – в Фарже.
Франц нашел способ подать в выгодном свете как блюда местной, нейстрийской, кухни долин Фуарры и Фуассона, так и привычные для гостей блюда фурхундской и фофитанской кухни, которой особенно гордился, поскольку мало находил ей ценителей среди приближенных Фердинана ; не забыл Франц также и о фламандских блюдах, составленных под его редакцией специально для Фелиции, чтобы она не тосковала по родине и подольше осталась с ними здесь, в Замке.
Особой своей находкой Франц считал то, что в каждом из случаев ему удалось подобрать такой букет ингредиентов, которые, будучи собранными все вместе за столом, не только не затмевали друг друга, а, напротив, усиливали в целом приятное впечатление. Когда гости, все распробововав, приобрели способность к свободной фантазии и решились заказать блюдо, рецепт которого, как они полагали, в этих краях мог быть известен только им, то у Франца уже оказался под рукой жареный сыр Фельмена - Eminc;s de Gruy;re F;lim;ne, хотя лично сам он предпочел бы шампиньоны с травами под соусом из сыра флё – Champignons ; fines herbes au Forme de Fambert, как их готовят в Фоверньоне.
Салат Фуанжель – Salade Foiangelle, лангусты в хересе – Langoustines au x;r;s, королевские креветки с чесночным соусом – Gambas ; l’ail, морские гребешки в шампанском – Coquilles Saint-Jacques au Champagne, улитки в шампиньонах – Escargots aux champignons, артишоки под соусом винегрет – Artichauts ; la sauce vinegrette, яйца под соусом с трюфелями – Oeufs avec sauce truff;e, угри с тимьяном – Auquilles au thym, устрицы в панировке с каштановым кремом – Hu;tres pann;es au cr;me de marrons и канапе с икрой в вишневом ликере – Canap;s au caviar au Parfait Cherry – это лишь малая часть того, что предстало изумленному взору графа Фетгера и герцога Фильельма, которые то смотрели, не отрываясь, на стол, то украдкой переглядывались между собой.
Только страсбургские улитки – Escargots de Strasbourg – были в самую последнюю минуту предусмотрительно вычеркнуты Фердинаном из меню, предложенного Францем, скорее всего, из-за обострения ситуации в этой части света, которую Франкония, не дожидаясь взаимной симпатии, давно уже считала своей. Франц не без сожаления заменил улиток на королевские тарталетки – Bouch;es ; la reine, волшебный рецепт которых давно уже хотел на ком-то испытать, хотя знал, что ради этого ему придется отказаться от тарталеток с шампиньонами – Cro;tes aux champignons, задуманных им для второй перемены блюд.
Маркиза Фредеруна слегка посетовала про себя на то, что оторочка на ее платье оказалась не такой эффектной, как деревенская канва Фелиции, и многозначительная серебристая броскость ее мелькающих и мельтешащих нижних юбок не смогла затмить четкость лаконичного и многозначного узора Фелиции и, несмотря на тяжесть увесистых драгоценностей, выглядела не дороже рыбьей чешуи, которую рыбаки в избытке раскладывают на побережье, чтобы пена морская, облизав, поглотила ее бесследно.
Фердинан с удивлением наблюдал за Фелицией. Он и представить не мог, что она может так оживленно беседовать с гостями, которых видит едва ли не в первый раз. Ему она все еще казалась провинциалкой, очаровательной, но все-таки простоватой. Однако у них, судя по всему, не вызывала иронии ни ее манера говорить, слегка наклоняя голову набок, как будто под тяжестью головного убора, ни ее акцент, то появлявшийся, то внезапно исчезавший, когда она пыталась вставить свои реплики в уста другого персонажа, которого в данный момент не было за столом. Ее раскованность ставила Фердинана в тупик : он как будто впервые увидел свою собственную жену со стороны глазами им же приглашенных, как и они, понял, что это лишь слепая случайность, что она оказалась вдруг с ним, на его стороне праздничного стола, и неизбежность этой утраты судьба уже не даст ему шанса предотвратить.
Genius loci
Il est mon oncle qui me ventre me comble
Говорят, вся эта история очень похожа на ту, что приключилась в стародавние времена между королем Людовиком, королем Оттоном и герцогом Хугоном. Совещания, типа такого, которому мы становимся свидетелями сейчас, послужило их примирению, а их примирение стало примирением и их жен. Можно сказать, что, наконец, произошло воссоединение семьи, сначала одной, но и это не так мало, - подражая тону епископа Фридриха, веселилась Фелиция.
Genus humanum
Charbonnier est maitre chez soit
Даже то, что во время разговора она раскручивала устриц прибором по тарелке, как будто ожидала, что от ее механических толчков они проснутся и побегут в разные стороны, не вызывало у гостей улыбку.
Gens una sumus
Courte messe et long diner,
C’est la joie du chevalier
Кстати, небезызвестный епископ Фридрих, если не ошибаюсь, Его Светлость, Он все еще в Фефилье? – произнес герцог Фильельм уставшим от обильного угощения губами и чуть приглушенным голосом, исходившем из той глубины, где вкусовые рецепторы еще имели возможность почувствовать припрятанные неумелыми поварами дефекты привкусов и неблагожелательных послевкусий ; в последней надежде уличить Франца, почти сквозь зубы, проигнорировав вопросительную интонацию в вопросе, как будто уже давно знал, каков будет ответ, и задал свой вопрос с тем, чтобы всем это дать понять. – Ах, этот молодой растяпа, епископ Фридрих! – неожиданно с энтузиазмом включился в разговор граф Фетгер, разгорячившийся от хорошего вина. – Как он мог не понимать, принимая дарованный ему сан, что им намерены прикрываться на случай именно таких вот чрезмерно опасных предприятий, в какое он ввязался, то есть, я имел в виду, то, в которое его впутали на этот раз! – Говорят, этот сан был ему куплен ; вы могли бы представить нечто подобное? - все так же апатично и пресыщено процедил герцог, как будто каждое слово, не успев родиться, уже таяло у него на языке вместе с захаренной лимонной цедрой, из которой он, похожея, норовил высосать хоть немного остроты для своих реплик. – Куплен?! Да, что вы говорите! Неужели?! Кем же это?! – удивление и зависть смешались в возгласах графа Фетгера, как белок смешивается с сахаром, чтобы выдать себя за взбитые сливки.
Misce
Qui a bon voisin a bon matin
Маркиза Фредеруна, выслушав мнение гостей, явно разволновалась, но надо было знать ее так же хорошо, как Фердинан, чтобы это заметить.
Фелиция напомнила собравшимся, что, возможно, нечто подобное уже имело место в истории франков. Когда выяснилось, что никто не понимает ее намека, она предложила светящемуся от положительных эмоций и переполненного энтузиазмом графу Фетгеру отгадать загадку про военачальника цезаря, сына бритта и франкской матери, покусившегося на место цезаря и сумевшего организовать его убийство во время его бегства в Фиберику, после чего племянник цезаря при поддержке Фетраниона, договорившись с племенами германцев, включая франков, подстрекал их к набегам на Рейне; тем временем цезарем был провозглашен Флавий Феценций, родственник узурпатора, узурпатор отправил к племяннику цезаря сенатора, возможного наместника в Галлии, а племянник в ответ отправил к узурпатору своего представителя, Флавия Филиппа, афишируемой целью которого было ведение мирных переговоров, однако, на самом деле он должен был выяснить расположение войск узурпатора, и, кстати, войска, воодушевленные его призывом, чуть было не перешли на сторону племянника цезаря. Графу Фетгеру Фелиция предложила назвать имена племянника и узурпатора, а для герцога Фильельма у нее была задача посложнее : назвать имя сенатора.
Гости были единодушны в своем мнении, им показалось, что голос Фелиции звучит, как голос певчей птицы, имя которой они, сколько ни старались, никак не могли вспомнить, и Фердинан пришел им на помощь, назвав первое, что пришло ему в голову. Обрадованные гости при виде внесенных в трапезную клеток с канарейками тут же изволили их отведать. На кухне Жюстина разрыдалась, обнимая клетки, как своих детей. Франц в ночном колпаке метался в растерянности, не зная, кого ему успокаивать – канареек или Жюстину. Фердинан спустился туда только для того, чтобы сказать Францу, что гости уже столько выпили, что вряд ли отличат канареек от голубей, а у Франца, насколько он помнил, был не плохой рецепт для всякой всячины на скорую руку – Pigeons ; la minute – с голубиными ножками вперемешку с лягушачьими лапками. Оставшаяся в гостиной в ожидании финала сцены Фелиция решила, что руки приглашенных, судя по этому одному, незначительному, на первый взгляд, выпаду, имели намерение простираться необозримо далеко, по крайней мере, гораздо дальше голубятен Фёнжэ, не различая границ приличий и блюд.
Увидев готовое блюдо, гости почти сразу же утратили к нему интерес, сдвинув набок с запеченых головок глазурные ореховые короны, имитирующие павлиньи перья, они не без труда отыскали лапки земноводных среди обломков очередного шедевра Франца.
Затем Фелиция предложила сыграть в кости. Фердинан играть в кости не умел, считая эту игру развлечением, достойным разве что слуг, поэтому он стал, подобно выставленным для охраны стен Замка стражникам, прохаживаться вдоль окна, изредка бросая взгляд то на Фредеруну, то через ее плечо, чтобы наблюдать и за пасьянсом. И за тем впечатлением, которое его результаты производят на Фредеруну.
Фердинан, безучастный к тревогам Фредеруны, размеренным шагом ходит рядом с ее игральным столиком итальянской работы, в свое время подаренным будущей маркизе Фредеруне будущим архиепископом Феофаном, который давно просит аббат Фулькон в счет погашения ее земельного долга, невинно мотивируя свой выбор тем, что очевидная тонкость столовых ножек плохо вяжется с помпезностью развалин римской колоннады ее салона ; Фредеруна отвечала ему тем, что при всей спорности всего, что она когда-либо в жизни имела, этот столик, бесспорно, принадлежит ей по праву.
Шаги Фердинана только на взгляд непосвященного могли показаться однообразными : их ритм сродни комбинациям пасьянса. Время от времени Фердинан заглядывает на выпадающие карты, но взгляд его ищет момент, когда новая карта нарушит равновесие сил всегда и во всем он старается соблюдать баланс, если не меру, и, надо признаться, ему это, как и маркизе, редко удается.
Хороший пасьянс – это целая наука : Фредеруна и не знала, сможет ли кого-то этому обучить, располагая, скорее, тягой к этому искусству, чем даром. Фердинан, Маркиз, считая своим даром, скорее, умение противостоять обуревающей ее тяге, наверное, никогда не ценил свою стойкость по достоинству, даже не считая ее даром, возможно, потому, что молодость расточительна : он ценит лишь простое умение всегда выполнять свои обязанности ; беда только в том, что особенно охотно он выполняет лишь те из них, которые ему нравятся и исключительно по этому признаку отделяет понятие обязанностей от всего остального. Он не пойдет на жертву ради любви к ближнему, этому учила его она. К тому же вряд ли он питает к Фредеруне любовь, которая одна только позволяет потакать собой, хотя бы самое непродолжительное время. Так что, ей не на кого пенять, некому мстить, и остается лишь пожалеть себя, несчастную Фредеруну, но ей совершенно незнакома эта роль. Ей-то казалось, что самым трудным будет разговор с посланцами Короля, но оказалось, что это ничто по сравнению с пропастью молчания, разделяющей их с Фердинаном. Время для нее тянется бесконечно, как фарфацинская пытка, и вечер, начавшийся за обедом, действительно не торопится заканчиваться.
На Замок тем временем опустилась ночь, и ничего уже нельзя было разглядеть сквозь узкие прорези ажурных окон, снаружи похожих на бойницы. Больше ни гости, ни хозяева Замка так ничего и не узнали друг от друга в этот вечер, накрепко заперев тайники своих сердец от постороннего взгляда.
Утром маркиза Фредеруна поняла, что посланники Короля приехали лишь затем, чтобы недвусмысленно дать ей понять о необходимости подчинения новой Королевской власти. Они готовы были пустить в ход сведения, доставшиеся им в наследство в виде сплетен или слухов. Ради того, чтобы остаться в неведении относительно того, сколько правды и лжи было в том, чем они располагали, маркиза Фредеруна готова была многим пожертвовать. Беда была только в том, что Замок Фёнжэ формально находился уже в собственности Фердинана. Его она не собиралась посвящать ни во что подобное, прекрасно понимая, что для нее это стало бы концом всего, включая его относительную преданность ей. Конечно, Фредеруну мог бы в некотором смысле выручить аббат Фулькон, но в связи с отъездом Фридриха круг его обязанностей несколько расширился, и он то старался неоправданно еще более увеличить его, то стремился удержать под контролем хотя бы то немногое, в чем уж точно ни у кого не было сомнений, и положиться на него в данных обстоятельствах не представлялось маркизе Фредеруне возможным.
Omnia vincit amor et nos cedamus amori
...продолжение следует...