Объявили севастопольский. Старенький жёлто-зелёный тепловоз чешского производства медленно тянул поезд со стороны белой башни с часами. Башня возвышалась над пригородным киевским вокзалом. Большие фигурные стрелки показывали семнадцать часов пятнадцать минут. Нумерация вагонов начиналась с хвоста. Медленно скользили по рельсам вдоль перрона голубые вагоны, выпущенные ещё в Германской Демократической Республике. По новеньким аккуратным окнам и внешнему опрятному виду вагонов было понятно, что они прошли капитальный ремонт, сменив деревянные квадратные рамы на метало-пластиковые, то есть модные, округлые. Люди с сумками, авоськами и чемоданами бросились в разные стороны, нумерация с хвоста сбила с толку. Неужели все они едут в Севастополь? Нет, это были явно не курортники. Какие могут быть курортники в конце октября? Мне не хотелось, чтобы все эти люди ехали туда со мной. Я не люблю делиться инжировым морем и белокаменным городом с пираньями, которые жадно потребляют отдых. Нет, я верил они обязательно сойдут где-нибудь до Крыма, ночью, на каком-нибудь едва освещённом полустанке и разбредутся по своим тёплым домам, квартирам или, на худой конец, гостиницам для командировочных, где стандартное койко-место состояло из продавленной кровати и тумбочки со стоявшим на ней гранёным стаканом и графином. Так и оказалось, троё моих попутчиков сошли через три-четыре часа. Пока же все они отдыхали на полках после тяжёлой рабочей или учебной недели. Девушка в чёрном кашемировом пальто сразу забралась на верхнюю полку надо мной, даже лица не успел разглядеть. Женщина, молча сидевшая рядом с пожилым поджарым мужчиной напротив, тоже решила перебраться наверх. Она расстелила на матрасе собственную белую простынь и задремала. Мужичок тоже вскоре слёг. Лежал он на боку, и как-то не лежал, а полулежал, оперевшись на правый локоть. Все молчали. Я смотрел в окно, слушал как быстро и ровно стучат колёса нашего отремонтированного вагона. Быстро пробежали перед окном киевские безликие высотки и местами поросшая плющём или диким виноградом кирпичная стена Байкового кладбища. Город закончился, поплыли темнеющие синие леса, сливающиеся постепенно с небом, и только редкие огоньки деревень напоминали о существовании земли. Тьма поглотила леса, поля, и пашни, преобразуя пейзаж в один чёрный поток, в котором нёсся поезд, виляя, скрипя на поворотах, подбрасывая на рессорах.
Девушка и женщина вышли на станции имени Тараса Шевченко. Я так и не смог рассмотреть их лица. Было уже темно, в вагоне хорошо топили и вылезать из нагретой норы не хотелось. Перрон хорошо освещался. В самом начале, когда поезд остановился, забегали по нему продавцы пива, варёной картошки, рыбы, семечек и пирожков. А потом они быстро, поняв что покупателей много не будет, успокоились, откатились со своими тачанками, словно волны от берега, обратно, в сторону здания вокзала. В коридоре вагона послышалось шевеление, шуршание сумками об двери купе. Коридор был узким, пройти по нему с ручной кладью, ничего не задевая, было невозможно. В открытом проёме купе показалась широкая, запыхавшаяся физиономия мужчины лет тридцати пяти. Он просунул вперёд себя две сумки и сел на полку. За ним зашла его молодая спутница с объемистой попой и села на мою полку. Я посмотрел на них.
- Добрый вечер! – выпалил он.
- Добрый вечер, – ответил я.
Она посмотрела на меня и сказала “Добрый вечер”. На полке напротив полулежа дремал, подогнув ноги, молчаливый попутчик.
- А вы до конца едете? – спросил он.
- Да, до Севастополя.
- Ну вот и мы тоже.
- До Севастополя? – удивился я.
- Нет, до Симферополя. Я думал это конечная.
- Нет, ещё два часа ходу оттуда. В основном, пассажиры там и выходят, чтобы разъехаться, разбрестись по всему полуострову.
- Это точно, – подтвердил он. – Мы вот тоже собрались на южный берег, под Алушту. Из Симферополя ближе всего туда добираться. Значит мы все до Симферополя? – спросил он и покосился на пожилого мужичка.
- Я на следующей выхожу, – уточнил тот и обиженно на всех посмотрел. Мы будем ехать дальше в тёплом, прогретом вагоне, а ему придётся соскочить со ступенек на полустанке. В темноту и холод.
- Меня зовут Андрей, это моя жена Таня, – представился он, явно обрадованный ответом лежащего.
- Очень приятно, я Игорь, – сказал я.
Обиженный мужичок смолчал. Он закрыл глаза и сделал вид что продолжает дремать.
Андрей снял пуховик и повесил его на вешалку. У него зазвонил телефон. Он говорил громко, деловито. Он обильно потел, взгляд его был неясным, блуждающим. Андрей был явно “под шофе”. Я не люблю подслушивать чужие разговоры, поэтому уткнулся в книгу. Разговор было невозможно не услышать. Суть вопроса, который он пытался решить, сводилась к спаиванию полупьяных тёток на таможне, где у него, Андрея был товар. Его нужно было во внеочередном порядке растаможить. В начале он говорил с кем-то из таможни, передавшим ему, по-видимому, просьбу этих тёток по доставке дополнительных резервов, ибо им, как я себе представил, не сводя глаз со страницы книги, хотелось продолжения вечера, а выпивки и закуски оставалось мало. После этого он попросил Таню позвонить её отцу, то есть своему тестю. Спросил может ли тот вести сейчас автомобиль, не пьян ли случаем. Да ни в одном глазу! Убедившись в благонадёжности тестя, попросил купить в круглосуточном магазине две палки копчёной колбасы, две бутылки коньяку и бутылку шампанского. “Александр Николаевич, берите две коньяку, они хоть две уже и распили на четверых, но там ещё и Наташка, которая пьёт как рыба. Всех надо осчастливить, вы же понимаете. В долгу не останусь. Растаможить обязательно нужно сегодня”. Потом он ещё звонил, уточнял по поводу открытия ворот для тестя на таможне. Через минут сорок телефонная эпопея закончилась и с него перестал литься пот, который он периодически вытирал рукой. Жена молчаливо глядела на него, время от времени просматривая сообщения на телефоне. Андрей убедился, что тесть доставил выпивку с колбасой по назначению, тётки на таможне, как передал его тайный агент, были счастливы и им буквально недоставало пары рюмок для полной растаможки его товара.
Поезд замедлял ход, вилял и стучал колёсами на стрелочных переводах. Мы приближались к станции Знаменка, и что это будет Знаменка я узнал из расписания, висевшем в узком коридорчике. Мужичок наш стал собираться. Он сел, провёл ладонью по лицу, достал из-под полки сумку, надел тоненькое пальтишко и вышел из купе, не проронив ни слова. Андрей сразу приободрился, подвинулся ближе к окну. Его жена села рядом с ним, и стала выкладывать на стол еду из белого пакета, стоявшем на красном коврике. Он ловко запустил туда руку и вытащил бутылку коньяку, подмигнув мне. Я ничего не сказал, а только кивнул головой. Книга меня уже не интересовала. Не то чтобы я любил выпить, но когда вот так, в поезде, с приятными попутчиками, да ещё и с пахнущей на всё купе копчёной колбасой, тут уж извините, наслаждение от выпитого и услышанного явно превышает наслаждение от чтения. Бесценными я считал подобные знакомства в поезде. Ведь можно разговориться по душам, узнать о человеке, его жизни практически всё. Под рюмашку другую выкладывает он свою подноготную, не задумываясь о последствиях. Он не чувствует передо мной ответственности дружбы, и даже стеснения первого знакомства, которое перерастает в нечто большее. Попутчик твёрдо знает, что как только он выйдет на своей станции и нога его очутится на перроне, никогда со мной больше не встретится.
Андрей принёс от проводника стеклянные стаканы для чая без подстаканников и налил своей жене, мне и себе. В последний, свой стакан он вылил коньяку порядочно, вдвое больше чем мне. Я достал из рюкзака две банки Черниговского пива, которые ехали со мной из Киева и протянул ему одну. Он замахал рукой, мол не хочу. Я ещё раз потряс перед ним банкой. Он сдался, взял банку, открыл и стал жадно пить. Таня посмотрела на него снисходительно-неодобрительно, но смолчала. Мы выпили коньяку за знакомство. Я спросил, первый ли раз они едут в Крым. Андрей обиженно, резко мотнул головой, растрепывая белокурую шевелюру.
- Ездили туда каждый год на протяжении десяти лет, – сказал он. – А в этом году не хотели ехать вообще, да друзья уговорили с ними встретиться, отдохнуть в частной гостинице вчетвером.
- Почему не хотели ехать?
- Известно почему, из-за всей этой катавасии, – он удивлённо посмотрел на меня синими глазами и налил всем ещё, себе как полагается с лишком. – Раньше садились в машину и ехали, а теперь попробуй туда или обратно на машине. Ха! Простоишь на границе в очереди, а оттуда, из Крыма вообще неизвестно выедешь в целости сохранности или нет.
- То есть как неизвестно?
- Ну вот так, полная неизвестность, – ответил он и выпил залпом. – У одного моего приятеля новую машину вообще отобрали, дескать с документами что-то было не в порядке. У второго так тщательно салон проверяли, что разрезали покрытие на крыше, вывернули экраны телевизоров. Знаешь, тех, которые для пассажиров на заднем сиденье. Чем он им не понравился, двое детей там сидели. Только из-за них наверно и отпустили, больше ничего выворачивать не стали. А ты говоришь почему не хотели ехать… Вот именно из-за такого произвола. Еле решились на поезде, я не хотел. Жена уговорила. – Он погладил её по коленке, она преданно взглянула ему в глаза и положила правую руку с золотым кольцом на безымянном пальце на его плечо.
- Мне кажется, такие случаи всё-таки единичны. Тем более сейчас, по прошествии нескольких месяцев… Должна наладиться нормальная жизнь.
- О! Вот именно! Должна! Она не налаживается, и непонятно в какую сторону у них там всё меняется с приходом России, – Андрей выкатил глаза, его толстые губы расплылись в ироничной улыбке. – Понятно, у них сейчас эйфория по поводу и без повода. Цены правда сразу подскочили, россияне ринулись скупать недвижимость, заполнили дороги своими машинами, обустроили границы, окопались. Кому всё это нужно? Мне, по большому счёту, всё равно чей Крым. Главное, чтобы людям там жилось хорошо и приезжать можно было туда спокойно на машине. Как я любил петлять по крымским дорогам, особенно вдоль южного берега. – Он высунул из-под стола руку и задвигал ребром ладони влево и вправо. – Какие там красоты! Море и горы. Горы и море. Больше ничего и не надо. Сейчас столько проблем, с переправой никак работу наладить не могут, с поставками, с людьми, с недвижимостью. В общем, я сильно сомневаюсь что история со съеданием Крыма пойдёт полуострову на пользу.
- Время покажет, – ответил я. – Мне самому не нравится тамошняя всеобщая эйфория. Похоже, они сами не понимают до конца во что впутались. В этой ситуации, как и во всякой другой, будут выигравшие и проигравшие. Местным пенсионерам будет хорошо, а вот молодым, особенно семьям, придётся туго. Приобрести свой уголок станет не по карману. Но самым страшным мне кажется не это, всё это мелочи… А то, что за считанные дни близкие люди стали ненавидеть друг друга и радоваться чужому горю, беде. Столько семей, друзей из-за этого перессорились. Так глупо. Люди меня разочаровали.
- Меня тоже, – подтвердил Андрей и разлил оставшийся коньяк по стаканам. Татьяна его почти не пила, лишь пригубила. – Да ещё как! У меня семья большая, многие в России живут. Сестра например родная на Севере, в Ненецком автономном округе. Каждый год приезжала в гости, в Крым мы тоже вместе отправлялись. А теперь даже не звонит. “Я к фашистам не поеду”, заявила. Ну не дура набитая, а? Была бы она дурой в самом деле, я бы ещё понял. А так старшим следователем работает в прокуратуре, человек неглупый, начитанный. Поэтов мне всё раньше цитировала. Ты понял да, как всё сразу для них там перевернулось? Они считают нас зомбированными, сами сидят и долдонят одно и тоже. Какой я фашист? Я в России жил, у меня там семья. Была. Теперь они общаться не хотят. Ну да ничего, переживём. Помиримся обязательно рано или поздно. Не может же этот маразм вечно продолжаться. Ты-то сам как думаешь, ну? Когда закончится война?
- Не знаю. Война началась в головах людей. Каждый живёт в искажённой, надуманной реальности, не уважая и не понимая реальности других людей. Когда человек готов убить или покалечить собрата только за то, что у того сложилась иная точка зрения, тогда он перестаёт быть человеком. Сколько понадобится времени, чтобы очеловечить нас всех обратно, предсказывать не берусь.
- Правильно! Больные на голову! Пропаганда устроила массовый психоз. Но мы не такие. Правильно, Танюша? – Она кротко кивнула. – Мы всё равно едем в Крым, потому как не считаем что там живут наши враги. Люблю я Крым, что с этим поделать? Понимаешь, ничего не могу с собой поделать. Ведь как, как я могу в один присест отказаться от своей любви, сказать что ни земля, ни люди мне больше не милы, не дороги а так, пустое для меня место. Нет уж, им меня не переделать. Я не хочу превратиться в сухую лепёшку, оказаться промолотым машиной пропаганды и ненависти. Фигушки. – Он вытащил из-под стола руку и показал большую, смачную фигу в чёрное окно. Пальцы его были жирными, блестели. Он ел сделанные женой бутерброды с копчёной колбасой. Таня погладила его по плечу и тихо сказала: “Пойду я спать, Андрюша. Устала сильно”.
Он сразу подскочил и, раскачиваясь, начал стелить ей постель на верхней полке. Разговор наш оборвался. Я вышел покурить в тамбур. Когда вернулся, они оба лежали на верхних полках. Он мерно посапывал. Сопение переросло в храп. Я долго не засыпал, ворочался, мешал его громкий храп. Утром разбудили рано, проверяли документы. Появились две границы, две группы пограничников. Говорили на одном языке, шутили. Но что-то здесь изменилось, надорвалось, в воздухе чувствовалась невидимая напряжённость, и сам воздух казался натянутой струной, которая могла в любой момент лопнуть. Вокруг границы были вкопаны танки, промелькнули землянки. Вдоль серого длинного берега моря летела в сторону Крыма чайка. Летела она нервно, обречённо. Сердце закололо.