Глава 2
А
Воспользовавшись именинами своей дочери как предлогом, я решила пригласить новую жрицу для чтения предсказаний и заклинаний на будущий год. Когда я это сделала, я поняла, что начинаю жить и думать, как верховный жрец. Я ожидаю худшего, еще не имея на то оснований. Мне стало тошно. Кому, как не мне знать, что этим самым я могу накликать беду вместо того, чтобы оказать ей отпор, как учила меня моя жрица. Согласно Канона я могу просто пригласить новую жрицу, чтобы познакомиться с ней. Я могла бы даже пригласить их всех. Главное, чтобы они не встретились все вместе, да еще в моем дворце. Вот и дворец я уже считаю своим, а не нашим с мужем. Я стала смотреть на мир, словно с изнанки, с тыльной стороны ритуальной маски, и мне уже почти ничего не видно за пламенем свечей. Их свет ослепляет меня настолько, что я уже почти не вижу звезд. Круг обзора сузился до минимума. Куда бы я ни направилась, я все время вижу перед собой спину верховного жреца, только его черную спину, ничто иное не попадает в узкие прорези для глаз. Даже запахи ароматических масел мне стали казаться лишь неизменной собственностью храма и ничем иным. Видимо, теперь я навечно вовлечена в хоровод храмовых теней. Верховный жрец всегда идет на шаг впереди меня. Я даже не могу посмотреть по сторонам, он идет слишком быстро. Мы все ниже и ниже спускаемся по темным лестницам гробницы, и я боюсь затеряться в этих лабиринтах. Боюсь, что если я отстану, то меня непременно замуруют внутри этой скалы, исписанной сводами Канона, и мое отсутствие даже не заметят, так, как мне представляется, велика цепь посвященных. Не могу вспомнить, что мне говорила на этот счет моя жрица. В таких случаях ее советы были, как правило, крайне уклончивы и абстрактны. Она изъяснялась образами, которые знала не хуже скульптора. Мне было крайне тяжело уследить за потомком ее мысли. Ах, если бы я знала, что это и есть то самое ценное, что доставило мне общение с ней. Значит, со всем этим мне придется навсегда попрощаться. Верховный жрец заслонил мне своим телом весь мир, и если я хочу встретиться с новой жрицей, мне придется научиться видеть сквозь него.
С
Когда я провожал жрицу, и мы проходили по мрачным залам храма, я все время думал, что мы идем с ней по одним и тем же залам, а видим их совершенно по-разному. Для меня в этих залах существуют только стены, которые напоминают стены гробниц, я вижу переплетения стройных рядов фигурок, думаю, какими резцами вырезаны складки их одежд. Мой взгляд останавливается на раскрашенных колоннах, которые при освещении факелами кажутся поблекшими, утрачивая свою дневную привлекательность и обманчивую яркость цвета. Иногда я специально прихожу сюда по ночам, чтобы снова и снова посмотреть на это превращение цвета в прах, в бесцветность пепла. Такая метаморфоза цветов показалась мне сначала колдовством жрецов. Потом, когда я лучше изучил технологию изготовления красок, я подумал, что мастерство древних было забыто или отвергнуто во время правления гиксосов, и новые краски, на скорую руку придуманные жрецами, оказались слишком непрочными, нестойкими к всепоглощающему мраку ночи. В тот раз, когда я провожал жрицу, мне показалось, что я ошибся. Такова и была цель древних, именно из этих соображений и определялся состав красок. Они должны были символизировать загробный мир. Туда отправляются вместе с привычными предметами, и там, где тело являет собой забальзамированную мумию, все приобретает иную сущность, жизнь нивелируется до уровня символа. Тогда, рядом со жрицей, запеленатой в черные одежды, настенные рельефы и изображения на колоннах показались мне тоже забальзамированными до наступления утра, до нового воцарения бога Солнца, Ра. Это, ночное, время было временем беспредельной власти звезд и жрецов с математическими расчетами и зловещими, способными парализовать волю и разум, магическими заклинаниями. Факелы далеко отбрасывали наши длинные вытянутые тени. Черный силуэт жрицы почти сливался с ее тенью, становился ее продолжением, как и тени ритуальной утвари и культовых статуэток, которая, как и сами жрецы, была неотъемлемым набором инструментов для исполнения храмовых ритуалов и подчинялась серому изображению на стенах, становясь его наиболее выразительной черной частью. Жрецы в своих ночных обрядах были не более чем ожившими рельефными фигурами на фоне храмовых стен, и исполняли они свои ритуалы в той последовательности, которая предписывалась им настенными рисунками. На них и была запечатлена тайна древних. Теперь я думаю, что жрецы по фрагментам фресок, осколкам рельефов, по текстам несгоревшего папируса сохраняли свое знание все время правления гиксосов, их обряды остались неизменными с доисторических времен. Их культ выжил, несмотря на все его очевидное безумие. Мне жутко среди этих оживающих по ночам лиц, запечатленных в камень и краски. А жрица, она видит здесь все, кроме того, что вижу я. Для нее не существует стен, потому что храм – это все ее внутренне пространство, в котором после посвящения в жрицы должна уместиться вся ее жизнь целиком и без остатка. Здесь внешние формы, символы, которыми они обозначена их суть, и ее посвященность в их тайную недосказанность сливаются воедино. Она не думает о составе красок и сходстве складок одежды на фигурках барельефов. Она знает, что является частью магического действа. Она знает его чудовищную и несокрушимую силу, и ей тоже страшно, как мне, это чувствуется по ее походке, по напряженно поднятой голове. Сходство ее профиля с профилем царицы настораживает и одновременно зачаровывает меня. Они похожи, как изображения скарабеев, они – как две стороны одного старинного амулета, чтобы никто не мог догадаться, какая из сторон главная, чтобы не завладеть душой владельца, не подчинить себе его разум и волю. Я вдруг понял, как жрецы отбирают из толпы себе подобных. Они находят тех, чья уместность в интерьерах храма неоспорима. Мне показалось, что общение их ограничено телепатией, все остальное, включая Слова, – не более чем храмовая условность. Слова ничего не значат без одухотворенных лиц тех, кто их произносит. Они составлены из таких звуков, благодаря которым достигается необходимый резонанс частот под сводами храма. Звук может быть устрашающим или успокаивающим в зависимости от исполняемого ритуала. Однако мне кажется, что теперь обряды утратили умиротворенность. Это случилось после изгнания гиксосов, могущество которых так напугало жрецов, что они из целого спектра интонаций оставили для повседневного пользования только такие звуки, которые могут парализовать приближающегося врага в тот момент, когда он еще только начнет замышлять подчинение себе бескрайних просторов великого царства Египта. Такая одухотворенность выглядела крайне болезненно. Мне кажется, что жрицу пугало то, что нарушения звуковой полифонии может разбудить воинственные силы, которые, в конечном счете, погубят и Кемет, и его культ, и его язык. Пугало ее и то, что этот процесс нельзя проследить одному поколению, он может растянуться на тысячелетие, но он неизбежен. Она сказала, что предупредила об этом верховного жреца, она сказала ему, что следует восстановить хотя бы часть церемоний, в которых воспевается гармония вселенной и возносятся благодарения богам за радость создания мира. Однако верховный жрец ответил ей, что пока здесь он верховный жрец, а не она. Она напомнила ему, что всего лишь занимается изучением тех свитков папируса, которые передал ей его предшественник. Она нашла в них пометки и других жриц на эту тему. Верховный жрец рассмеялся, и смех его столь же мало соответствовал гармоничному строю, в котором согласно Канона следовало вести беседу, как и все его храмовые служения.
В
Мне нравилось идти по храму вместе с художником. Мне казалось, что я веду его по незнакомой ему тропе, по незнакомым кварталам города или указываю дорогу в пустыне. Конечно, художники вхожи в храм наравне со жрецами, в этом смысле они даже выше фараонов, те всегда остаются гостями в храмовой реальности. Однако художникам неведомо, какие силы приводятся в движения магическими заклинаниями жрецов, которые, если захотят этого все вместе, могут вызвать дух земли. Этот дух – альтер-эго духа Нила, его темная сторона сопротивляется подчинению водной стихии, хочет преодолеть ее, покорить. У духа земли мощная поддержка со стороны духов пустыни. Некоторые жрецы считают, что именно на их крыльях были перенесены в Египет гиксосы. Эти кочевники, для которых цена воды равна цене крови, будто по иронии судьбы подчинили себе берега Нила. Они перенеслись в Египет, и говорят, что их кровь смешалась с водой Нила в равных пропорциях. Говорят, что птицы, похожие на грифов, кружили над рекой днем и ночью. Птицы больше не могли служить образами богов, покровителей Египта. Крылья стали неотъемлемой частью представлений египтян о гиксосах. Поэтому души этих бедуинов приняли вид крылатых сфинксов, без которых уже невозможно представить себе Кемет. Но для жителей принильской низменности сфинкс стал олицетворением духа зла. После победы над гиксосами жрецы приказали фараону засыпать песком самую крупную статую Сфинкса. Они принесли в жертву пустыни ее порождение. Жрецы прочли на этой месте заклинания, какие читают при захоронении фараонов, и все забыли дорогу к этому Сфинксу, как забывают место входа в пирамиду. И пески, казалось, сговорили со жрецами держать место этого погребения в тайне. Никто никогда больше не видел этого Сфинкса, но все помнят, что он был, все верят, что когда-нибудь он непременно найдется, когда-нибудь, когда Египет вновь станет настолько силен, что перестанет бояться нового вторжения. Я помню, что тетя говорила мне, что в народе существует легенда о том, что в тот момент, когда Сфинкс явит свой облик из песков, лик его будет обращен в ту сторону, откуда Египту в скором времени будет угрожать новая опасность. Предание гласит, что Сфинкс сам даст о себе знать, когда сочтет нужным, когда решит, что Египет способен говорить на одном с ним языке. Сейчас, и правда, все, что связано с гиксосами прямо или косвенно, предается забвению. Жрецы в буквальном смысле затаптывают в землю все, что может напомнить об этих повелителях песков, красивых и непокорных людях. Они готовы были выбрать своим правителем того, кто крепче держится в седле, кто может водить караваны. Они могли расширить торговлю и укрепить границы Египта. Говорят, что при гиксосах в Кемете не было рабов, к ним стекались, чтобы принять участие в состязаниях или посмотреть на то, как победит сильнейший, чтобы, вернувшись в родные края, рассказать об увиденном в Фивах. Эти очевидцы способствовали укреплению верховной власти в большей степени, чем все войска нынешнего фараона вместе взятые. В Фивах тогда восседал совет представителей земель, на которые была поделена территория вдоль Нила. Естественно, совет жрецов не мог потерпеть такой конкуренции. Они интригами и заговорами добились преимущества над простодушными, с точки зрения жрецов, в своей открытости гиксосами. Я вновь вспомнила историю про Сфинкса, когда художник передал мне просьбу тети. Ее загадка показалась мне похожей на загадку Сфинкса. Только все в ней было наоборот. Там известно, что надо искать, но неизвестно, где, а тетя знает, где она нашла тайник, но понятия не имеет, какой смысл в его содержимом.
А
До меня доходят только слухи о том, что происходит на юге. Однако про моего мужа мне никто не может или не решается рассказать. Мне он кажется таким же потерянным для Египта, как занесенный песками сфинкс. Думаю, что смысл моего сна в том и заключался, что я буду искать своего мужа и вечно ждать его, как ждут появления крылатого сфинкса. Наверное, потому моя жрица и не решалась вслух истолковать мне мой вещий сон. Чем дольше я жду, тем чаще меня посещает ощущение того, что если я и увижу его лицо еще раз, то это будет только его посмертная маска. Мне кажется, что в Фивы вернется только его мумия. Сам он решил похоронить свою жизнь в песках. Будь он гиксосом, это не удивило бы никого, но мы были другого мнения о своей родословной. Помню, в детстве мы часто говорили об этом. Мама запрещала нам играть в гиксосов, и это стало нашей тайной. Мы учились жить и думать, как они, вопреки воле жрецов. В результате, когда мы подросли, выяснилось, что для моего брата-близнеца это было чем-то гораздо большим, чем просто мальчишеской забавой. А вот я смирилась со своим местом в египетской иерархии, я слепо последовала совету жрецов, решив, что кому-то из нас двоих надо сохранить здравый смысл, ведь мы должны были защищать завоевание предков. Вопрос только в том, кого нам стоило считать предками. Если наши игры в гиксосов – это зов крови, во что, несомненно, верил мой брат, то нам с ним не следовало вступать в брак, это запрещали законы гиксосов. Эта древняя египетская традиция была не просто запрещена, как многие другие, а за нее полагалось мучительное смертельное наказание. Думаю, что моего брата всегда тяготила мысль о том, что он женился на своей сестре. Думаю, что именно потому он и не хотел признавать своего ребенка, мою дочь, я даже стала думать о ней, как только о своей дочери, как будто то, что он не принимает участия в ее воспитании, лишает его права на отцовство. Я считала, что, возможно, он отсиживается вдали от меня, потому что искупает, с его точки зрения, вину перед гиксосами. Я всерьез полагала, что рано или поздно с его ребячеством будет покончено. Мне и в голову не приходило переживать по поводу его отсутствия в Фивах. Наоборот, мне казалось, что я отлично справляюсь с управлением страны, раз его присутствие здесь совсем не требуется. Никто из совета жрецов даже косвенным образом не намекал мне на то, что его длительное пребывание на юге может каким-то образом посеять сомнения в прочности нашего брака и вызвать ропот толпы. Я была счастлива, за что теперь вынуждена почти извиняться перед верховным жрецом на его бесцеремонных исповедях. Я вновь пожалела, что не согласилась на должность верховного жреца сама, когда представился такой шанс. Возможно, избранный верховный жрец догадался о моих колебаниях. Будь мой муж во время заседания этого совета жрецов в Фивах, я, скорее всего, решилась бы на исполнение этой роли. Но совмещение роли матери, правителя, представителя фараона в Фивах, с должностью верховной жрицы показалось мне сверхмерным. Избранный верховный жрец почувствовал, что в моем раскаянии кроется досада на мужа, и решил сыграть на этом. Он раскрыл тайну, спрятанную в моем сердце так глубоко, что она оказалась тайной даже для меня самой.
С
Я пытаюсь представить себе, что заставляет человека срываться с места. Взять и уехать на девять лет за тридевять земель, как это сделал фараон, не всякому по плечу. Мало кого совсем не тянет в родные края. Вот, например, путь всех караванов всегда лежит к родному дому. Даже если караванщик или его верблюд умирают в пути, они всегда идут домой, даже если смотрят при этом в другую сторону. А вот с фараоном все наоборот, он сидит на юге, но все знают, что если он еще жив, то он все равно никогда не смотрит в сторону Фив. Взор его всегда обращен к Нубии или к нубийцам, которые делают все возможное, чтобы избежать поездки в Фивы, как и сам фараон. Иногда мне кажется, что человек устремляется туда, куда обращено его окно. Окно в комнате – это западня, в которую затягивает человека иногда помимо его воли. Мне кажется, не столько звезды, сколько направление, в котором ориентировано окно и его форма определяют судьбу человека. Если окно в комнате фараона было ориентировано в сторону Нила, то моя версия верна, рано или поздно воды этой реки должны были унести его. Жрецы египтянам тысячелетиями вбивали в голову, что жизнь всего Египта зависит от Нила. Даже гиксосам не удалось всех переубедить. Если фараон придерживался версии жрецов, то, скорее всего, он смотрел не просто на реку, а именно на юг. Если окно в его комнате, как в комнате жрицы, похоже на амбразуру, то окружающий мир неизбежно представляется враждебным, в эту щель рано или поздно захочется либо выстрелить из лука, либо под ней начнут искать защиты от стрел. Фараон сражается с кочевниками в поисках рабов. Это самое тщетное занятие, какое только можно себе представить. Даже если кочевники и были созданы египетскими богами, наряду со всем прочим, что окружает Кемет, то созданы как ирония над образом жизни египтян. В этом случае боги явно не лишены чувства юмора. Мое окно, например, обращено в сторону пустыни. Оно широкое, кажется, что в комнате вообще нет одной стены. Когда поднимается ветер, песок засыпает мою постель и застревает в волосах. Если я не работаю по вечерам, то вижу, как красный диск солнца опускается за линией горизонта. Я представляю себе, как ветер перемещает дюны, эта пустыня никогда не кажется мне унылой и однообразной. Она снится мне. Я вижу, как ветер приоткрывает захороненные под песком заброшенные города, я представляю себе, куда могли уйти люди в поисках воды, но обычно я не успеваю выбрать направление, новый порыв ветра вновь скрывает в песке отвоеванное пустыней сокровище. Во сне я люблю пески. Я не должен ваять из них не существующие в природе формы, я не должен подыскивать изначально не присущий предметам цвет, я не стремлюсь удержать в неподвижности мгновение. Там я просто живу, в вечности, в состоянии полного покоя, дышу этим ветром, в котором улавливаю запахи оазисов, рек и морей, я думаю и вижу миражи. Там нет границы между реальным и загробным мирами, той самой границы, присутствием которой так озабочены египтяне. Для них эта граница проходит по границе принильской низменности. Там, где кончается нильский ил и начинается пустыня, для египтян начинается смерть. Они боятся очутиться за этой чертой. Попасть в этот мир для них означает быть выброшенными в никуда, в безвременье, где нет их математики и календарей, где просто светят звезды, указывающие караванам путь. В сущности, кто как не кочевники, могли научить египтян математике. Движение звезд может быть интересно только тем, кто движется сам. Мне давно кажется, что жрецы, предсказывающие судьбы фараонов по звездам давно уже соотносят ее со своей собственной вселенной, вселенной совета жрецов, и расположение звезд на небе приводят в соответствие с расположением значимых величин внутри этого малочисленного сообщества. Совет жрецов – это и есть вечный Египет, отвоеванный жрецами у гиксосов.
В
Художник рассказал мне о тайнике, найденном моей тетей и рыбаком, перевозившим тело моей матери. Конечно, она не могла мне рассказать раньше, потому что я была очень мала, и она, наверное, рассчитывала рассказать мне все, когда я вырасту, или вообще забыть об этом. В любом случае тетя никак не ожидала, что я стану жрицей. Она думала, что запрет моей матери значит для меня гораздо больше. Тетя сделала, что могла. Она передала мне ее слова, и теперь мы обе знали, что дух моей матери не найдет себе покоя, потому что я нарушила ее волю. Я знаю, что лучше было бы не прикасаться к заклинаниям. Однако эту историю с возникновением тайника со скарабеем я воспринимаю, разумеется, как напоминание свыше о нарушенном мною запрете. Чтобы искупить свою вину, мне придется разгадать загадку, спрятанную в тайнике. Потому тетя и рассказала о ней художнику, она знала, что он все передаст мне, ее только интересует насколько безопасно передавать в храм глиняные талисманы, но у нас нет выбора, без них нельзя составить весь текст. Однако мне стоит помнить и о том, что ей самой не удалось этого сделать, хотя в ее распоряжении были все составляющие тайника. Мне надо исходить из того, что информация в тайнике избыточная. Я знаю, что так всегда поступают жрецы, когда боятся, что часть записей со временем сотрется или пострадает от ветра, наводнения, бедуинов, после вторжения гиксосов им пришлось учитывать и это стихийное бедствие. Так что, как правило, некоторые знаки в текстах дублируют друг друга. Правда, в данном случае мы не знаем, какие именно. Если послание имеет ценность, то составлявшие его, наверняка, постарались запутать непрошенных гостей, чтобы усложнить им путь к разгадке, они могли… Конечно, будет лучше, если тетя передаст все условные знаки тайника, какие у нее сохранились. Скарабей на квадратной табличке, важно было знать, куда был направлен западный конец. Но мне кажется, я могу предположить, что он был направлен на север, к Фивам…
А
Я думаю, не выдать ли мне замуж эту новую жрицу. На эти мысли меня навели размышления о моем собственном браке и о моей жрице. Кроме того, я рассчитывала, что эта тема позволит мне на некоторое время переключить внимание от монологов верховного жреца. Когда я встречалась со своей жрицей, мне и в голову не могла прийти мысль о том, что она не замужем. Они с верховным жрецом даже умерли друг за другом. Но, в сущности, доказательств у меня никаких нет. Одни догадки. Теперь мне кажется удивительным, почему я не подумала об этом раньше. Я даже отдаленно не могу себе представить, что новая жрица может вступить в интимные отношения с новым верховным жрецом. Впрочем, откуда мне знать, какие у них могут быть между собой отношения. О личной жизни жрецов мне наверняка известно только то, что у некоторых жрецов есть жены, которые присутствуют на всех церемониях вместе с толпой, они не вхожи в храм. Однако я никогда не слышала, чтобы у жриц были мужья в толпе. Я полагала, что жрицы находят себе мужей среди жрецов. Тогда в некоторых случаях это могло бы означать, что жрецы отклонились от моногамии, и ко всему прочему держат это в секрете даже от фараона. Значит, жрецы презрели закон, перед которым склоняется весь Египет. Они пренебрегли непреложной истиной. Они встали на сторону бедуинов в нашем извечном противостоянии пескам. Под прикрытием элитарности своего клана они отдали предпочтение другому образу жизни, претендуя при этом на то, что могут и даже считают своим долгом диктовать правила соблюдения обрядов самому фараону и его близким. Меня регулярно вызывает верховный жрец, чтобы, с его точки зрения, посвятить меня в таинство моей роли в очередном ритуале, как мастер вызывает к себе провинившегося подмастерье, который при случае может опять разбить небрежно расставленные горшки. В конечном счете, все, что в последнее время старается внушить мне верховный жрец, сводится к простой фразе… фараон для жрецов – это не более чем вывеска для их кузницы кадров, пригодных для службы Кемету. Значит, мы с мужем для жрецов – не более чем благоухающий и яркий цветок, открывающийся на празднествах и церемониях, чтобы привлечь своим запахом и цветом рабочих пчел, медом которых потом в своих храмовых оргиях обмажут себя жрецы. Вот что такое для них Фивы. Впрочем, не стоит всерьез воспринимать только одну точку зрения.
В
Я начала разбирать текст, который мне передала тетя. Художник принес все талисманы, кроме таблички со скарабеем. По моей просьбе он стал изучать и рисовать все известные мне амулеты с изображением скарабея, чтобы тетя и рыбак смогли опознать в одном из них тот, который покажется им похожим на найденный в тайнике. Однако мне следует учитывать то, что на их информацию в этом случае нельзя будет полагаться целиком и полностью. Они могли забыть какую-нибудь деталь, которая в тот момент показалась им мелочью. Рыбак не знал древнего письма, а тетя не могла и предполагать, какой ценой он захочет купить себе жизнь рядом с ней. Если бы он посоветовался с тетей, она, наверняка, отговорила бы его. Она прекрасно знала, что там, где появляются жрецы, начинается мрак тайны, которую они не доверяют никому. Текст местами поврежден, а чтобы сбить совсем непосвященных с толку, написан вперемешку демотическим и иератическим письмом, которым могли пользоваться и тысячу лет назад. Степень посвященности в тайное знание можно установить лишь приблизительно. Писавшие использовали только косвенные именные сочетания слов, но возможно, лишь потому, что прямые им не понадобились. Если же их избегали сознательно, то тайник сделан, вне всякого сомнения, жрецами, которые умели играть как на знании себе подобных, так и на невежестве грабителей могил. В тексте совсем не было имен. Значит, круг лиц, знавших место тайника, был ограниченным, и писавшие либо узнавали всех адресатов по каким-то знакам в начале или в конце письма, либо их было всего двое... Стативы дают возможность предположить существование двоичного числа. Используются независимые локативные местоимения, зависимых, судя по всему, нет, потом что я не нашла притяжательных генетивных конструкций в начале предложения. Однако картина крайне сложная. Мне кажется, что целью писавших стало использовать все четыреста известных им предлогов. Сначала мне показалось, что глиняный носитель сдвинулся в руках у писавшего, и текст расположился извилистой, а не ровной строкой. Но присмотревшись, я поняла, что это сделано умышленно. Текст скрывал не имена, он скрывал глаголы. Неясные полустертые форманты, относительные прилагательные, образованные от простых предлогов, предлоги в роли союзов, эти сведения выбивались из строки. Я предположила, что под этой информацией как раз и спрятана суть текста, ее как будто отделили от вспомогательных грамматических конструкций. Остался старый перфектив, то есть, речь шла о чем-то давно решенном, оставалось только выяснить «как и каким образом». А вот информация о том, что именно здесь собирались сделать, осталась, по всей видимости, на табличке со скарабеем. Сама по себе вне связи с остальными символами эта табличка не имеет никакой ценности и цели, даже защитной. Не исключено, что речь идет о каком-то сговоре. Случившееся с рыбаком убеждает в том, что человек, которому он показал табличку, получил какие-то указания от «заговорщиков». Теперь оставалось только найти его сообщника и выяснить предположительную цель «заговора». Разумеется, об этом случае надо сообщить царице. Возможно, она, сама не зная того, находится в опасности. Но сообщать ей что-либо раньше, чем станет известно, от кого может исходить эта опасность, значит, поставить ее под еще большую угрозу.
А
Жрица, конечно, еще очень молода, но мне было примерно столько же, когда нас с братом поженили. В сущности, сначала мы даже не поняли, что произошло. Наш образ жизни почти не изменился. Мы занимались каждый своими делами, как обычно встречались во время церемоний, все так же стояли рядом. Вот только теперь мы должны были иногда сидеть на рядом стоящих тронах. Смотреть друг на друга в это время нам с ним не разрешалось. Мой муж должен был принимать решения, уже согласованные на совете жрецов, а я должна была слегка кивать головой в знак согласия. Иногда, когда после этого наши взгляды встречались, мы оба не решались сказать друг другу, что игры в парке были нам обоим гораздо интереснее, нам не терпелось убежать туда и снова спрятаться от всех, как в детстве. Все происходящее во дворце нам казалось лишь пустой тратой времени. Я думаю, что теперь и мой муж тоже знает, что за это знание убивают. Новый верховный жрец со своими душещипательными беседами отвлек меня от размышлений о том, что смерть моей жрицы могла быть результатом умышленного убийства. Хотя факт насильственной смерти верховного жреца установить во время бальзамирования не удалось, я все-таки не исключала такую возможность. Их обоих могли отравить, причем одним и тем же ядом. Убийства, если, конечно, это были убийства, последовали друг за другом с таким коротким интервалом, что вряд ли у их организатора было время на изобретение какого-нибудь нового средства. Тем не менее, все зависит от того, как долго планировалось это преступление, сколько человек в нем было заинтересовано и согласованно ли они действовали. Я не говорила в присутствии жрецов ни о своих сомнениях, ни о подозрениях. Я приняла участие в обряде мумифицирования, как это предписано Каноном, не более, но и не менее того. Если причина гибели и верховного жреца, и моей жрицы одна и та же, то это значит, что в среде жрецов наметился раскол, в котором может участвовать не только совет жрецов. Интересно, на почве чего могли объединиться верховный жрец с моей жрицей. Что могло вызвать недовольство совета жрецов, что, в конце концов, могло так их сплотить, что они пошли на убийство. Думаю, уже можно так прямо и называть происшествие. Бывают, конечно, случайности во время совершения обрядов жертвоприношения, сохранившихся по настоянию совета жрецов в той или иной форме, но такого рода происшествия никак не могли произойти с самим верховным жрецом и с моей опытнейшей в практике обрядов жрицей. Мои разговоры с ней в последнее перед ее гибелью время мало чем отличились от наших обычных разговоров. Она была моим консультантом по снам, составляла гороскопы для меня и моей дочери. Да, припоминаю, мы вскользь нет-нет да и вспоминали про моего мужа, но жрица, сама начав разговор, сама же и уводила его в строну. Я не спорила и ни на чем не настаивала. Она всегда сопоставляла гороскоп моей дочери с гороскопом ее отца. Как же я могла это забыть! Наверное, она заклинанием наложила мне печать на уста и сердце, чтобы оно молчало и не выдало меня новому верховному жрецу. Это значило, что тогда мой муж был еще жив. Сейчас об этом нельзя говорить с полной уверенностью. Однако со дня ее смерти прошло чуть больше года. Мне необходимо всего лишь собрать информацию только за это время, а не за все его семилетнее отсутствие. Я пыталась вспомнить, не предсказывала ли жрица встречу моей дочери с ее отцом, хотя бы в самой косвенной и иносказательной форме, но ничего определенного вспомнить я не могла. Меня волновала тогда только судьба престола, страны. Я несколько раз просила жрицу перепроверить предсказания звезд. Моя жрица заверила меня, что моя дочь, вне всякого сомнения, выйдет замуж и будет счастлива, и тут же она добавляла, чего нельзя сказать обо мне. Да, я точно вспомнила, что она не могла сказать обо мне того же, что о моей дочери. Не говорила она и о моем муже. Помнится, я решила, что выдам дочь замуж, когда моего мужа уже не будет в живых. Я только что чуть не расплакалась из-за этого. Как странно, не думала, что я настолько привязана к своим воспоминаниям о нем, наверное, это потому, что в том возрасте, в каком сейчас моя дочь, мы с братом еще были неразлучны. Это время я помню как едва ли не самое счастливое время в моей жизни. Да, и свадьбу, свадьбу я тоже никогда не забуду. Было столько белых цветов, цветов лотоса. Они устилали дно лодки и воду в нескольких метрах вокруг нее. Цветы качались на волнах, которые поднимались у носа лодки, ныряли и выныривали вновь, все вразнобой, поэтому при каждом толчке весел их было одинаково много. Толпа на берегу держала в руках длинные разноцветные гирлянды из папируса и цветов, и в такт движениям гребцов люди поднимали руки с гирляндой вверх, так что казалось, что вслед за нами движется гигантский дракон-покровитель нашего домашнего очага. Надо попросить новую жрицу, чтобы она раздула новый огонь в нашем потухшем семейном очаге.
С
То, что египтяне называют домашним очагом, на самом деле, не более чем культовый очаг, доставшийся им в наследство от древних жертвоприношений. Эти дикари так и не изжили в себе эту страсть к запаху крови. Они заглушают его ароматическими маслами и благовониями, однако, думаю, что делают они это лишь для того, чтобы он стал еще острее. Особенно они поклоняются запаху крови, смешанной с потом рабов, пригоняемых с юга. В связи с этим… Прав на эту землю у египтян не больше, чем у любого кочевника. В сущности, Нил – ни что иное, как еще один оазис, просто больший по размеру, чем все остальные вместе взятые. Фараоны узурпировали землю, с которой даже не могут справиться сами. Везде им нужны рабы. По сравнению с относительным равенством, царящим среди свободных бедуинов, египетский способ производства представляется, безусловно, очень отсталым и крайне малоэффективным. Рабов при строительстве пирамид гибнет столько, что если бы они были задействованы в торговле и мореплавании, да именно в том, в чем кочевники знают толк и что им совершенно недоступно, то Египет достиг бы… причем ему это удалось бы сделать значительно быстрее, чем любому кочевому племени. При нынешнем ведении хозяйства Египет обречен. Даже если до падения дворца фараонов в Фивах пройдут еще тысячелетия, их существование уже сейчас находится под угрозой. А главное, какой ужасный урон они наносят своей философии, подкармливая надсмотрщиков вместо того, чтобы кормить пастухов-крестьян. Неужели фараон не понимает, что с каждым ударом плетью из оперения крылатого Сфинкса выпадает одно перо. Когда я слышу удары бича, мне кажется, что камни оснований пирамид при этих звуках начинают погружаться в песок, краски фресок меркнут, а с короны фараона слетает золото, слой за слоем, как банановая кожура. Скоро пустыня поглотит все эти инородные тела, эти дворцы и пирамиды, наслаиваясь на них вот так же, слой за слоем, как краска. Говорят, пески уже наступают на эти плодородные земли. Скоро почва здесь вновь станет такой, какой застали ее первые египтяне, пришедшие сюда. Кто бы они ни были, они вторглись в чужие пределы и своими изваяниями разрушили гармонию песков и солнца, они навязали этой земле свой порядок вещей и хотят заставить нас поверить в то, что для этого у них уже был писаный закон вроде нынешнего Канона. Гиксосы… Гиксосы предприняли ответное вторжение. Нельзя недооценивать их иронию. Они не стали приобщать египтян к своим законам, потому что считали, что надо быть столь же ослепленным видениями жрецов, как египтяне, чтобы не видеть подлинного света солнца. Законы гиксосов не нуждаются в документальном обосновании. Возможно, по этой самой причине они вечны. Для гиксосов важно лишь то, что эти законы незыблемы. Им подчиняются все караваны, стараясь как можно реже менять свой маршрут. Гиксосам, в отличие от египтян, не нужен канон, чтобы встречать рассвет. Гиксосы сыграли с египтянами шутку по их же правилам. Они просочились у них между пальцами, как песок. Разжав свой грозный кулак, Египет увидел, что ухватил лишь воздух… Хотя конечно, остались и воспоминания, с которыми не шутят. И чем они неопределеннее, тем сладостнее. Теперь можно поспорить, на чьей стороне остался Египет после мнимого изгнания кочевников-гиксосов.
В
Гиксосы никогда не приходили на землю Кемета и никогда не были изгнаны отсюда. Они всегда здесь жили, насколько это понятие может быть применимо к кочевникам. Кемет испокон веков был их оазисом. Это, прежде всего, их земля, дарованная им богом на их длинном караванном пути в благодарность за их нелегкий труд. Они приходили сюда, чтобы отдохнуть, утолить жажду и напоить своих верблюдов, приводили караваны, как приводят их и сейчас. Никто не знает, было ли этому начало и будет ли конец. Как иначе, если не по следам кочевников, египтяне смогли найти сюда путь. Откуда еще могли появиться здесь их благовония и ароматические масла, да и вообще все то, что стало основой основ всех египетских культовых обрядов. Они осели здесь, как оседает ил на поля после разлива Нила. Их сбросили со спин усталых верблюдов, как море иногда выбрасывает волной попавшие в его недра сокровища. Их принес сюда ветер пустыни, которому кочевники указали дорогу. В них притаился запах дальних странствий. Египет так полюбил его, что фараоны стали пригонять сюда рабов, чтобы он никогда не выветривался с этих полей. Рабы – это воспоминания египтян об их походах в чужие края, живой памятник отчаянию, с которым все правители рвутся в неизведанное. Так совершается необратимое. Теперь египтянам каждый день надо видеть другой цвет кожи, чтобы им было, с чем сравнивать оттенок своей. Он располагается между цветом песков, камней, из которых возводятся пирамиды, цветом кожи рабов, сколь бы разными они ни были, и всеми оттенками их белых набедренных повязок. Я невольно сравниваю вид из своего узкого окна, благодаря которому у меня все еще остается связь с внешним миром, с цветом росписей в гробницах, который становится тем насыщеннее, чем выше возносится возводимая стена. Из той массы оттенков цветового спектра, которым пользовались мы с тетей при окраске тканей и нитей для плетения ковров, который старались пополнить, разыскивая травы и вещества, закрепляющие цвет, мне как жрице Каноном дозволено видеть лишь малую и, увы, только самую броскую часть, без сомнения, привлекательную, однако, весьма ограниченную. Шкуры в моей келье, образ богини Баст ежедневно напоминают мне, что я попала в зверинец. Узкая щель в скале стала для меня настоящей отдушиной, как и этот дневник. Выглядывая в нее, я вижу обратную сторону египетского мира. Я вижу людей, не только не облаченных в одежды жрецов, а почти вовсе без одежды. Стараясь, чтобы их воспоминания не улетучились, как облако, египтяне не смогли придумать ничего другого, кроме того, что насильно заставили этих людей, столь не похожих на них самих, жить здесь, рядом с собой, словно боясь услышать отказ, если они предложат им поселиться здесь добровольно. Конечно, все кочевники предпочитают клеткам свободу в пустыне. Египтяне привязали их к себе, как будто в надежде на то, что весь остальной мир, расположенный за пределами Египта, станет им ближе и доступнее. Пусть не понятнее, но зато осязаемее. Наверное, и строительство пирамид они придумали только для того, чтобы чем-нибудь занять своих пленников, позаботившись о том, чтобы им было не так скучно наблюдать за тем, как египтяне исполняют свои странные обряды...
А
Только теперь я поняла, почему так долго совещался совет жрецов перед тем, как выбрать верховного жреца. Они искали повод, чтобы не выбирать того, кого им все-таки пришлось выбрать. У них практически не было ни малейшего шанса отказать ему. Впрочем, шансом было мое вмешательство. Теперь я понимаю, какой я совершила промах. Я думала, что его принижают незаслуженно, представляла себе его обидчиков как негодяев, которым по странному стечению обстоятельств выпал жребий исполнять роли жрецов. Однако теперь …теперь я сознаю, что заблуждалась, оценивая поведение жрецов привычными мерками. Жрецы давали понять нынешнему жрецу, что он над ними не властен, потому что он пока не верховный жрец. Однако они и представить себе не могли, сколь близок миг его могущества. Теперь верховный жрец празднует реванш. Он смакует победу, как гурманы смакуют яства, доставляемые в Египет из страны Пунт, с удовольствием и знанием дела. Думаю, жрецы, как за соломинку, хватаются за спасительную мысль, что это именно он и никто другой убрал со своей дороги своего предшественника, не выдержав их издевок. Они ждут его очередного промаха, как крестьяне ждут запоздалого разлива Нила. Унизив явного претендента на должность верховного жреца, жрецы рассчитывали отыграть себе немного времени, чтобы как можно дольше не терять своей свободы. Теперь я и сама убедилась, что его способности трудно игнорировать, он, именно он, как это ни прискорбно, имеет все права на должность верховного жреца. Нас учили, что способности к управлению людьми не могут уживаться со злыми помыслами по отношению к ним. На примере нового верховного жреца я начинаю понимать, что это далеко не так, и это настоящая катастрофа для нас с братом. Мне хочется защитить его от этого кошмара. Я теперь даже рада, что его нет в Фивах. Впрочем, возможно, именно потому его здесь и нет, что он слышал, кого совет жрецов выбрал на должность верховного жреца. Ведь всему нас с ним учили жрецы, меня – жрицы, его верховный жрец и совет жрецов. Он гораздо раньше меня мог узнать и об интригах в храме, и о том, кто метит на должность верховного жреца. Тогда не удивительно, что он не хочет возвращаться в Фивы. Возможно, и меня отказался встретить, потому что думал, что со мной обязательно явятся жрецы. В Нубии он от них свободен. Только в Нубии, да и то надо добавлять …пока свободен. Теперь я понимаю, чего добивается фараон – он хочет, чтобы фраза звучала несколько иначе – свободен пока только в Нубии… пока только там. Да, так сменить акценты удавалось только гиксосам. Пока мне за него нечего опасаться. Мне пока не страшно. Не страшно, пока он не приедет со своими замыслами в Фивы. Теперь моя задача – задержать его возвращение сюда. Надо придумать ему какое-нибудь занятие в Нубии, не важно где. Надо обременить его какой-нибудь просьбой, связать его обещанием, чтобы он, как корабль, стал на некоторое время на якорь. Это все меняет в моей жизни. Значит, фараон теперь я… и это настоящая… (катастрофа?) для меня…
С
Дворцы фараонов, в сущности, представляют собой не что иное, как контраст монотонности пустыни. В каком-то смысле дворец – это двойник гробницы. Однако дворец, кроме того, - это и ее противоположность, если вспомнить о настенной живописи, цветных гобеленовых коврах и о всевозможной посуде. Дворец – это фейерверк цвета. В этом смысле он, безусловно, контрастирует со скромным убранством домов городских жителей. Однако и дворец – это тоже, прежде всего, жилище. На первый взгляд он, как и любой другой египетский дом, отличается строгой простотой. Однако это впечатление обманчиво, как мираж в пустыне. Эта изысканная простота представляет собой основу культуры, подарившей миру красоту… (арабских чисел?). Понятно, что сами жилища чаще всего строятся из того материала, который есть в непосредственной близости и на получение которого требуется минимальная затрата усилий. Поэтому цвет стен будет в большинстве своем таким же, как цвет окружающего жилище бескрайнего песчаного пространства. Гобеленовые ковры, украшающие бежевые полы и стены, представляют собой контрастное цветовое пятно. Их цветовая палитра нарушает монотонное однообразие песков, как оазис, в котором путника ждет долгожданная близость домашнего уюта, кров и вода. Ковры, став непременным элементом всех египетских жилищ, являются их неизменным эстетическим компонентом. В то время как для кочевников они имеют, в первую очередь, сугубо утилитарное предназначение - они позволяют сохранить тепло в пустынях, где перепады дневных и ночных температур могут быть очень велики, для дворцов фараонов – это, прежде всего, роскошь, достигаемая лишь избыточностью. Кроме того, ковры… красота и знание… эти понятия переплелись в них. Сплетение узоров на восточных коврах напоминает (арабскую вязь?). Кажется, что это текст, зашифрованный в свитке. Похоже, в них заключена вся мудрость мира, стоит только вычленить из этого узора нужную страницу – и откроется… Книга Царств. В то же время монотонность двумерной геометрии узора ни коим образом не нарушает форм окружающего жилище пространства – пустыни. Они гармонично дополняют друг друга. В этой гармонии духа и места заключается основной принцип египетской философии, отразившийся в организации интерьерного пространства, в котором скудость обстановки вполне соответствует скудости растительности, затерянной в залитых солнцем песках. Кажется, что гиксосы, открывшие этот оазис, искали здесь точку опоры, вокруг которой могли бы вращаться все их караванные пути. Вокруг Нила бушую волны двух морей – песчаного и Зеленого. Пески, как хищный зверь, в любой момент готовы затащить зазевавшихся в свою огромную пасть. Внешняя статика умеющих хранить свои тайны песков, видимо, вынуждена компенсироваться напряженной внутренней жизнью обитателей дворцов. Она вынуждает действовать, возможно, вопреки доброй воле их обитателей. Этот контраст придает динамизм даже фресковым изображениям. Любая потенциальная опасность помимо воли людей и обстоятельств особенно рельефно выступает на фоне потенциального безмолвия песчаных пейзажей. Египтяне живут на грани… риска и действия… Они вынуждены были оградить себя правилами и нормами Канона просто для того, чтобы выжить между этими полюсами. Пустыня не оставила им выбора, как и море. Один и тот же пейзаж, обласканный солнцем, противопоставляется самому себе. Ни с чем не сравнимое спокойствие бескрайних пустынных и безлюдных равнин… Здесь нет границ, нет препятствий, здесь не отражается звук. Слова, как будто, становятся не нужны. С другой же стороны, здесь каждое слово – как глоток воды, на вес золота. Слова в этом мире – это и жизнь, и …риск, а значит, и смерть.
В
Я расставила все найденные мною слова тайника в той последовательности, которая продиктована современными правилами грамматики. Потом я попыталась составить из имеющихся в моем распоряжении слов иной текст. Это тоже оказалось возможным. Оба послания имели смысл. Автору надо было иметь очень глубокие знание не только в иероглифике, но и в тайнописи, чтобы так умело оперировать образами. Вне всякого сомнения, он должен был быть художником, чтобы из такого ограниченного набора средств составить два послания, закодированных друг в друге. Без прочтения первого нельзя понять второе. В первом речь шла об экспедиции на север. Это было бы логичным шагом в ответ на… Во втором указывалось, откуда может угрожать опасность, но при отсутствии имен надо было входить в круг писавших, чтобы понять, о ком именно идет речь. Я обратила внимание на то, что все использованные предлоги имели в своем начертании одинаковый элемент, который мог входить в состав нескольких иероглифов. Их я тоже выписала. Среди прочих в это число попал и иероглиф жреца. Непонятным оставалось только роль этого «жреца», был ли он ведущим, ведомым, или преследователем. Скорее всего, хотели сказать, что кем бы он ни был, от него лучше всего держать информацию в секрете. Двоичное число только добавляло таинственности и пока ничего не проясняло. Вся моя гипотеза построена вокруг полустертого иероглифа, она не выдерживает критики, если я ошиблась при его прочтении.
С
Забытая письменность, тайна нерасшифрованного текста – это шанс исправить ошибку в будущем и грусть от осознания непоправимости прошлого. Египет пал под давлением гиксосов, значит, Египет оказался слаб. Это вопиющий факт, и с ним ничего нельзя поделать, его невозможно оспорить, и его нельзя отрицать. Выжившее в борьбе с гиксосами население стало другим, оно впитало боль и горечь поражения и растворилось в ней, оно претерпело метаморфозы. Пошли ли изменения ему на пользу, сделали ли их обстоятельства лучше или хуже, этого сказать однозначно невозможно. Иногда мне кажется, что только царица сохранила ту мягкость нрава, которая была присуща древним египтянам, какими я себе их представляю, судя по росписям, обнаруженным при перезахоронениях в старых гробницах. Мне казалось странным и удивительным, что такой нежный цветок мог вырасти среди скал. Она как будто расцвела в расщелине между камнями храма и дворца. Так выживают пустынные растения, добывая себе воду, на какой бы глубине она не залегала. Они умеют ждать, затаив дыхание, чтобы вынырнуть на прежнем месте, когда переместится бархан. Так противостоять обстоятельствам могли, скорее, гиксосы, чем египтяне. Переживший поражение храм с его святынями сейчас стремится расквитаться с прошлым, забыться в нем, как в страшном сне. В этой связи для храма не могло быть ничего лучше, чем начать наступление на дворец, захватывая постепенно одну башню за другой. Мне снились сны о том, что серые камни храмовой кладки разрастаются, как пышные тропические растения, и поглощают выстроенный из желтого песка пустыни дворец, наследие гиксосов, а дворцы фараонов как будто прячутся в скалы, подальше от глаз жрецов, чтобы фараонам в них стало так же спокойно, как в гробницах.
А
Верховный жрец нашел способ продемонстрировать мне свою власть над советом жрецов без его присутствия. Он пришел в мой зал для приемов вместе со стражниками храма. В руках они держали какие-то деревянные изогнутые на конце инструменты, похожие на весла или на иероглиф пера. Загнутый конец был обращен вверх и внутрь круга, который они образовали вокруг верховного жреца. Жрец был в двух масках, так что невозможно было понять, с какой стороны у него лицо. Как только стражники образовали круг в зал стало вдруг очень темно, но по мере того, как они склоняли загнутые концы своих весел над головой верховного жреца появлялось голубоватое свечение. Когда они держали свои весла вертикально, свечение пропадало. Когда отклоняли назад, оно появлялось под ногами верховного жреца, и он на нем, как на воздушной платформе, начинал подниматься вверх, пока ноги его не достигали уровня пояса стражников. Тогда его голова слегка возвышалась над ними. Когда верховный жрец при этом разводил в стороны поднятые вверх руки, между ними возникала светящаяся желтая дуга, похожая на разряд молнии. Потом верховный жрец начинал вращаться, сначала медленно, потом все быстрее, и дуга образовывала над ним купол, похожий на иероглиф... Потом все медленно возвращалось в прежнее состояние, и процессия во главе со жрецом удалялась из моего зала. Больше всего меня удивляло поведение стражников, они подчинялись ему с явным удовольствием и восхищением. Верховный жрец без устали демонстрировал мне, что он, а не я их кумир. Мне тоже захотелось поиздеваться над ним, как когда-то над ним издевались жрецы, но я умею скрывать улыбку. Меня научила этому моя жрица. Когда-то, тоже очень давно, мой муж учил меня тому, что стража подчиняется силе воли и духа, а их физической силе подчиняются рабы. Не знаю, могли ли стражи храма оказать влияние на выбор совета жрецов. Увидев преподанное мне верховным жрецом представление, я не могла бы с полной уверенностью дать отрицательный ответ. В таком случае совет жрецов мало чем отличается от рабов. Значит, и в моем храме служат Египту рабы. Если отношения там приобрели такой вид, то и верховный жрец должен чувствовать потребность кому-то подчиняться…
В
Сетхом, определенно, могла быть женщина. Из тех, что очень давно живут в храмах, что сумели выжить здесь, но уже не могут участвовать в службах, точнее говоря, чье тело уже не может использоваться в гнусных обрядах во славу плодородия. Ее сложенные крест накрест руки могли прикрывать высокую грудь, которую не могли скрыть даже бесформенные одежды жрецов. Ее попытка возвыситься над жертвенным столом при помощи колодок могла указывать на ее довольно низкое положение в иерархии жрецов. Низкорослый верховный жрец появляется на всех церемониях не иначе как в сопровождении стражей. Он за их спинами спрятан так же надежно, как если бы сидел на дне колодца. С недавних пор он отделен от остальных жрецов этим частоколом преданных ему тел, которые перестали облачаться в одежды жрецов и являются на все службы в одних набедренных повязках, что делает их очень похожими на рабов, которых я каждый день могу видеть из своего узкого окна. Хорошо было б поговорить с кем-нибудь из таких старинных обитателей храма, кто мог бы помнить всех, владеющих сакральной письменностью. Тогда можно было бы с некоторой долей уверенности представить себе, кто мог сделать тайник, кто был в состоянии это сделать, или кто имел достаточное для этого состояние. Однако мне по какой-то неведомой мне причине запрещено видеться с кем бы то ни было. Около входа в мою келью с недавних пор стоит страж, каждый день разный. Он же приносит мне еду. Эта навязанная мне забота очень напоминает мне заботу надсмотрщиков рабов. Неужели верховный жрец научил их и этому. Может, его окно тоже выходит на строящуюся гробницу, или он слишком пристально следит за строительством своей…
С
Внезапно выяснилось, что я должен появиться в гробнице верховного жреца. Мастер по каким-то причинам вынужден был передать свою часть работы мне, но мне сообщил это не он сам, а неизвестный мне жрец. Однако все мастеровые, занятые на работах в храме, знают, что они не подчиняются жрецам. Только мастер может давать нам указания. Мастер …или царица… в отсутствии фараона. И я остался глух к замечаниям жреца. Он больше не приходил в мою мастерскую, однако, что-то подсказывало мне, что этим дело не кончится. Храм не прощает неповиновения. Ясное дело, жрец явился ко мне не по собственной воле, он и не слышал, что это такое. Я же решил дождаться, когда мне скажут, что случилось с мастером, который, насколько мне было известно, работал над скульптурой царицы. Если он отстранен от работ официально ее указом, то меня должны были представить человеку, выбранному на замену ему. Распоряжения неизвестного мне жреца указывают на неофициальный характер подобных встреч и могут быть рассчитаны только на новичков, за одного из которых меня странным образом и приняли. И я на всякий случай принял это к сведению. Я кем-то не узнан, я для жрецов безлик, значит, я могу проникнуть в их братство неузнанным и никем незамеченным. Я – человек-невидимка, постоянно обитающий в храме, вхожий и во дворец, и в гробницы, и на рыбацкий рынок. Это может оказаться опасным просчетом для человека, не узнавшего сегодня меня. Это значит, что он уже так прочно влез в храмовые колодки, что не боится застрять в них… как в колодках рабов.
А
Мой муж неожиданно вместо рабов прислал ко мне послов с подарками, среди которых оказался рог молодого носорога. Я сделала из него реликвию и пробовала даже носить, как кулон, на шее во время храмовых служб, пока однажды жрецы не оставили мне послание – мое изображение в профиль с бородой вместо этого царственного кулона. Нелепо и унизительно для жрецов. Они все умеют рисовать не хуже любого храмового художника. То есть, художники, которых вбирает мастер, должны все уметь делать немного лучше жрецов. Однако странное дело я не могу наказать их. Безнаказанность и подтолкнула их оставить мне свое послание. Они явно хотели сказать, что моя власть не распространяется дальше порога дворца. Я попыталась представить, о чем бы я спросила свою жрицу, если бы она была жива, и не смогла. При ней подобное отношение ко мне было просто невообразимо. Но я никогда не считала ее влиятельной и волевой женщиной. Она выглядела, скорее, беззащитной и хрупкой. Хотя возможно, она только мне являлась такой. Верховный жрец показал мне, на что они, жрецы, способны, создавая иллюзии. Однако у фараонов есть свои возможности, от которых я намерена оградить жрецов, как они ограждали нас с братом от своих тайн письменности, вопреки Закону, как теперь выяснилось. Я знаю, чем можно поразить воображение египтян. Это действенное средство иллюзиониста в моих руках, разумеется, в моих… в отсутствии фараона. Но он не поддел меня рогом носорога, как хотелось бы думать жрецам, он своим подарком как будто хотел подтвердить, что рабов уже так много, что он ждет от меня решения, что же нам с ними делать. Я знаю, что. Я начну строительство, такое грандиозное, какого еще не видела эта Черная земля. Если фараон не окажет мне содействия или попытается воспрепятствовать моим планам, я сумею найти доводы в свою пользу. В этой связи его отказ встретиться со мной тоже мне на руку… Если все сговорились не пускать меня дальше порога дворца, то Египет станет цветущим дворцовым садом, в котором дворцы распустятся вместо роз и будут самым пышным украшением, примерно как рог носорога среди моих прежних безделушек. Для начала я выберу место, которое будет располагаться на полдороге между Фивами и предположительным местом пребывания моего фараона, о котором мне… Тогда при встрече с ним мне, если понадобится, будет легче объяснить ему свой выбор. Я предположила, что он находится недалеко от границы со страной Пунт, и хотя в точности ничего не знала о ней, мои сны подтвердили мою догадку. Я приказала принести мне все имеющиеся в распоряжении дворца и храма карты Египта. Нигде не было никаких упоминаний об этой загадочной стране. Думаю, что ее выдумали жрецы, чтобы держать торговлю благовониями исключительно под своим контролем. В ответ на все вопросы об источнике поставок они всегда могли сослаться на нее. Это название всегда казалось мне крайне нелепым. Однако сейчас мне выгоднее подыграть жрецам. Я попросила верховного жреца высчитать по звездам ближайший наиболее удачный день для начала богоугодного дела, не проясняя ничего более.
С
Мне приснился тот жрец, который пришел сообщить мне о моем новом рабочем месте – мастерской Мастера. В моем сне тот жрец преобразился до неузнаваемости и стал похож на… верховного жреца. Пока он в реальности стоял напротив меня, я невольно смотрел на него как на модель для скульптуры. Помню, мое внимание привлекла как-то неестественно застывшая рука. Как у калеки, подумал я тогда. Во все время нашего недолгого разговора я думал о том, что он держит ее так, как держал бы, если бы ему нужна была… возможно, плеть. Меня поразила эта мысль, потому что его манера говорить плохо сочеталась с этой недостающей ему плетью. Однако во сне все как будто встало на свои места. В облике верховного жреца странным образом сошлись два эти компонента храмовой реальности. Слово и плеть. Мысль и стон. Жрец в моем сне был молчалив, я разглядывал его, как будто мне заказали его скульптуру. Он встал на небольшое возвышение, как делали все мои модели, но не давал мне обойти его, чтобы я мог взглянуть на него со всех сторон, что я обычно делал перед началом работы. На первый взгляд казалось, что это обычное тело стража храма, молодое, стройное и сильное. Оттенок кожи говорил о том, что в его жилах текла кровь рабыни. Этот жрец все время поворачивался ко мне своей неестественно согнутой рукой. Она заслонила мне все прочие ракурсы. Теперь казалось, что человек с такой рукой вряд ли был бы способен попасть в число стражей храма. Эта неестественность в положении руки делала его похожим на раненого. Как будто тело его сохранило память о том, как его предок попал в плен к египтянам, и сейчас в ускоренном темпе рассказывало мне историю своего происхождения. Я попытался сопротивляться этому навязчивому образу, обычно это было нетрудно, такое случалось и в реальности, надо было отсечь все возможности, просмотрев все образы, понять, какой из них неизбежен. То есть, необходимо было найти тот, в котором совпадет вся информация, предоставленная телом, явленным в данном месте и в данное время. Точнее, жрец даже не поворачивался, не отстранялся, не стремился, например, скрыть лицо или отвести взгляд, нет, ничего подобного, он как будто завис в пространстве, и что бы я ни делал, как бы ни двигался, мои движения напоминали движения в воде или в еще более плотной субстанции. Он старался казаться безразличным к моему присутствию. Однако я знал, что это было далеко не так, иначе бы его перемещения не подстраивались под мои. Я менял ракурс, отдалялся, затем приближался к нему вновь. Мысль о том, что передо мной не один объект, а несколько, не покидала меня. Потом его тело начало постепенно принимать формы верховного жреца, слой за слоем, начиная от ступней ног. Как будто в результате моих перемещений в пространстве раскололось заклятие, загипнотизировавшее его облик. Только рука оставалась все в том же положении, как будто имела отношение к совершенно постороннему объекту, не к жрецу, а скажем, к калеке-рыбаку. В какой-то момент мне стало казаться, что меня поставили лицом к уже готовой статуе, склеенной из разрозненных черепков, каждый из которых имел определенную ценность для истолкования того, что предстал передо мной в самом начале сеанса позирования, однако, визуально уже утратил с ним связь. Надо сказать, что все это зрелище в целом представляло собой довольно жуткую картину. Мне стало страшно. Только проснувшись, я понял, что сон имеет какое-то отношение к тайнику.
В
Место тайника – это ни что иное, как переход пространств, найденный еще в древности. Точка проникновения миров, точка соприкосновения, трансформации. Там все возможно, и нет ничего невозможного. Рыбак и моя тетя, как до них и моя мать, действительно, могли видеть лотос, и это не было иллюзией. Кроме того, на такое магическое объяснение видения указывал и еще один факт – несмотря на то, что тайник сделан на территории захоронений, точнее, на пути к этим землям, лотос оказался белым, а не голубым погребальным, как этого следовало ожидать. Думаю, моя мать указала именно это место, чтобы объяснить причину своей смерти. Тайник был сделан людьми, посвященными в таинство и знавшими секреты тайнописи. Лишь по той причине, что все они располагали магическими инструментами, позволяющими им безошибочно найти это место, можно указать максимальное количество посвященных. Однако тайник мог быть сделан посвященными не по их доброй воле, а по принуждению. Круг лиц, способных или склонных к принуждению посвященных, тоже не так обширен и почти полностью ограничивается самими посвященными. Тайник мог быть сделан и в качестве подсказки, если в нем содержались имена для прохождения всех врат, разделяющих и одновременно объединяющих все пространства, доступные в данной точке пересечения. Тогда магическими записями могли воспользоваться и непосвященные, число которых хотя и невелико, судя по сохранности тайника, однако, его никак нельзя назвать ограниченным. Подсказками в любой момент мог воспользоваться и случайный прохожий, каким оказался рыбак, за что он и понес наказание, причем, справедливое, с точки зрения неписанного устава посвященных. Однако как надсмотрщик мог попасть в число исполнителей данного приговора. Конечно, в задачи жрецов входит изобретение орудий пыток, имеющих целью усмирение излишней свободы воли. Я всегда считала, что все ограничивается магическими ритуалами с храмовыми жертвоприношениями с моим участием. Можно было даже сказать, что, поскольку я еще жива, жертвоприношения носят чисто символический характер. Мне надо встретиться с царицей. Но так, чтобы об этом не знал верховный жрец. Речь, безусловно, идет о заговоре, целью которого мог стать фараон уже много лет назад. Мне кажется, я своими действиями не вызову подозрений. Если повезет, то удастся максимально сократить круг поиска. Однако это не представляется возможным без выяснения сути интриг внутри храма. Царица может знать об этом гораздо больше, чем ей кажется. Но как ее уговорить рассказать то, чего она может и не знать… Это равносильно просьбе о том, чтобы царица согласилась превратится в жрицу-прорицательницу. Однако детей фараона учат чему угодно, только не этому.
С
Я и не предполагал, что в храме мне придется перевоплощаться в жреца. Меня учили чему угодно, только не этому. Многоликость образа фараона, к которой и я теперь стал некоторым образом причастен, нашла во мне выражение в двуличной скульптуре фараона, сидящего на троне, как и множество его двойников-предшественников, и сокола со спины, там, где фараона во время ритуалов должны был прикрывать золотые пластины, имитирующие перья. Я подумал, что, возможно, отсутствие фараона объясняется тем, что он просто давным-давно перевоплотился полностью в свое… подобие и слился с образом бога. Скульптура была начата Мастером довольно давно, но ее никак не удавалось закончить из-за отсутствия фараона. Я изобразил его в маске сокола, это решало проблему внешнего сходства. По-моему царице было выгоднее, чтобы об отсутствии фараона вспоминали как можно реже. Тем более, что к этому примешалось еще и отсутствие Мастера. Верховный жрец сообщил царице, что он отправился в мастерские, чтобы проследить за изготовлением фаянсовых плиток. Конечно, если его принудили… Я лично сомневаюсь в том, что скульптор умел делать плитку. Со мной Мастер никогда не говорил об этом. Верховный жрец распорядился, чтобы я отправился в каменоломню, на юг. Я заметил ему, что рабов возят обычно в противоположном направлении, оттуда, а не туда. После этого выяснения моей роли в рамках Египта я стал часто бывать в обществе стражников. Они постоянно играли в вероятности. Это был первый этап в занятиях магией, но они превратили это упражнение в какую-то азартную игру. Меня коробило от такого кощунства. Это меня-то, считающего канон абстракцией(?). Сам не знаю, почему я чувствовал какую-то отстраненность от них, как будто они уже находились в загробном мире, а я еще нет, хотя все мы при этом присутствовали в одном из залов храма и даже жили в одинаковых подобиях скальной гробницы типа сафф. Думаю, на мое восприятие распространился эффект созданной Мастером статуи. Церемония Сед — празднества обновления жизненных сил царя и его связей с божественным миром – прошла с моим участием, чего нельзя сказать о фараоне. Каким-то странным образом верховным жрец подменил его мной на всех храмовых церемониях. И тут же попытался сделать меня одним из числа своих рядовых стражников храма.
А
Эффект поразителен… Мне достоверно известно только о расхождениях в отправлении культа крокодила и трактовке понятия добра, связанного с этим образом. Вопрос в том, что считать основным занятием крокодила – поедание рыб или агрессивную манеру этого действия. Суть столкнулась с образом (действия?). Похоже, Египту важнее как, чем что. Искусство он ставит превыше всего. Этот парадокс может стать началом его заката. Так манерность исполнения ролей может начать доминировать над целью церемоний, а в конечном счет, и над результатом. Если это поняла я, это совсем не значит, что кому-то раньше уже не приходили в голову подобные мысли. Мне жаль, что верховный жрец отнимает у меня так много времени, что мне некогда поговорить о своих догадках с кем-нибудь еще. Жрецы считают новую жрицу слишком молодой, чтобы позволить ей встречаться со мной… Однако египтяне всегда преклонялись перед красотой. Этой силе трудно что-либо противопоставить, хотя верховный жрец постоянно пытается убедить меня в обратном, заслоняя от меня своей уродливой маской весь остальной мир Кемета. Совершенно напрасно. Все красивое здесь возвели в культ или использовали в культовых целях. Канон стал эталоном эстетических норм в большей степени, чем этических. Судя по поведению верховного жреца, последнее его вообще мало интересует. Я тоже хочу сделать что-нибудь прекрасное, например, создать храм богини Сатет и всех женских образов богинь, особенно Анукет — богини первого порога Нила, повелительницы воды и судоходства. Мне понадобится покровительство дочери Хнума, если придется возить камень из каменоломен в таком количестве, чтобы хватило и чтобы можно было выбрать нужный оттенок. Темные спины рабов отлично оттенит фактура известняка. Процесс обещает быть не менее восхитительным, чем результат. Надо отдавать себе отчет в том, что если речь заходит об образах, то результат может быть непредсказуем до тех пор, пока не выявится истинная природа всех (образов?)…
В
Лабиринт в Фаюмском оазисе, в Хаваре, был почти точной копией дворцового храма в Фивах. Есть, конечно, некоторые отличия: там храм соседствует с гробницей, а здесь – с дворцом. Однако сходство этих двух храмовых построек не оставляет никаких сомнений. Те же двенадцать залов для служб, удвоенные подсобными помещениями. Те же, запертые в подземелье святыни, статуэтки и скульптуры крокодилов. Только там они жили и мумифицировались, а здесь живет только искусство. Здесь еще удалось сделать анфиладу и комнаты для жрецов в скале. Храм стал трехъярусным, добрал на третьем уровне то, чего ему не хватило на двух первых, чтобы стать доминантой и перехватить у предшественников лидерство. Однако все это – лишь нюансы. Полагаю, в сходстве храмовых построек кроется истинная причина, по которой моя мать переселилась из Фаюма сюда, в Фивы. Окраска нитей, поиск трав, плетение ковров – все это было лишь предлогом. Потом моя мать узнала нечто такое, что испугалась за мою жизнь. Ей хотелось, чтобы я держалась подальше от ее знания. Но это было все равно, что, живя в Фивах, держаться подальше от города. Неразрешимый парадокс. Значит, я уже столкнусь с чем-то, чего пока не знаю. И эта встреча может оказаться для меня не менее опасной, чем находка-лотос для рыбака. Не знаю, страшно ли мне от этого предсказания собственного жребия. Однако я его уже вытянула. Тетя пыталась остановить меня. Я ей очень признательна, она выполнила просьбу и в точности исполнила роль, на которую так рассчитывала моя мать. Интересно, предсказала ли моя мать мой выбор, или он стал бы для нее полной неожиданностью... Я все поняла, когда услышала, как художник называет портрет Фаюмским. Как лабиринт (Аменемхета?), подумала я тогда. Так прочтение этого портрета вне связи с лабиринтом стало для меня уже невозможным. Значит, есть связь и с тайником, не важно, успею я узнать, какая именно, и найти ее, или нет. Это вопрос процесса, а не сути. Результат моих поисков предопределен.
С
Мне снится статуя, которую я заканчивал вместо Мастера. Сокол сидит на постаменте ко мне спиной, и мне никак не удается взглянуть ему в лицо. Потускневшие золотые пластины у него на спине, больше похожие вначале на рыбью чешую, постепенно, слой за слоем, от хвоста к голове, превращаются в перья. Сначала они слегка колышутся от дуновения ветра, как у чучела. Но вдруг, как под действием магического заклинания, они оживают, и я вижу спину гигантского живого сокола. Я подхожу к нему, а он отворачивался, как будто слышит мои шаги. Я отчетливо слышу голос Мастера где-то у себя за спиной. Он говорит мне, что у того, на чье лицо я в созидательной спешке царицы надел маску сокола, был брат-близнец, и теперь мне будет гораздо труднее его узнать. Мастер во сне говорил мне то, чего я никак не ожидал услышать от него в реальности. Он по-прежнему учил меня …жить. Не спеши исполнять приказы, не спеши делать то, чего ждет от тебя дворец и храм. В конечном счете – это один и тот же институт власти. Твоя работа, говорил мне Мастер, должна устраивать их обоих, и верховного жреца, и фараона, не забывай, что о его смерти еще не объявлено, значит, приказы царицы должны подтверждаться им, чтобы в отклонении от канона жрецы не упрекнули меня, я всегда ждал столько, сколько мне позволяло время. Иногда ожиданием его удается растянуть, хоть в это и трудно поверить, и чья-то жизнь в результате становится немного длиннее. Не только себе, но даже тебе мне все-таки удалось продлить жизнь. Мастер засмеялся, таким я тоже его никогда не видел. Мне всегда казалось, что напряжение не покидает его лицо даже во сне. Однако мне трудно было сказать, относятся го последние слова к прошлому или к будущему. Во сне всегда много неоднозначного. Жрица могла бы разобраться в этих нахлынувших на меня образах и попытаться кое-что объяснить мне. Но с ней мне не удавалось встретиться точно так же, как во сне не удавалось заглянуть в лицо, на которое я сам надел маску сокола. С анфилады я видел, как она отворачивалась от стражника, точно так же, как это делал человек, потерявший брата-близнеца в моем сне. Теперь я вспомнил, что в его удрученной позе не было ничего общего с образом сокола-возрождения. Он производил впечатление сгорбленного от скорби, как будто какая-то внезапно открывшаяся ему истина потрясла его настолько, что он понял: ему уже никогда не встать, как прежде, в полный рост, никогда больше не вздохнуть свободно. Может, и жрица тоже потеряла кого-нибудь, скажем, сестру-близнеца… Впрочем, никаких определенных оснований думать об этом у меня, просто странно, что ее образ возник передо мной практически одновременно с образом сокола, хотя она стала похожа, скорее на кошку, видимо, она слишком долго и пристально вглядывалась в ту фигурку богини Баст, которая стоит в ее комнате… темно-синего цвета, как и все, что ассоциируется с фараоном или принадлежит ему.
А
В Фаюме мумии священных крокодилов принадлежат храму. Во избежание путаницы в Фивах решили крокодилов не разводить. В Фаюме их просто кормили, любовались, как переливается на солнце их чешуя, стоя в безопасном месте. Наверное, мысли о собственной безопасности заслоняли все прочие мысли о крокодилах. Мне кажется, что споры относительно толкования этого образа стали острее из-за того, что перешли в умозрительную область и стали апеллировать к абстрактным понятиям в большей степени, чем раньше. Крокодил, конечно, символ агрессии, необузданности и ненасытности. Значит, как следствие, бог, воплощающийся в его облике, осуждает проявление любой несдержанности, и затяжная кровопролитная война трактуется в этой связи как одно из проявлений похоти или вожделения. По этой причине жажда крови, которая при желании в равной степени усматривается как в войне, так и в жертвоприношениях, могла начать восприниматься как явление отрицательное. То есть, именно крокодилу мы обязаны первым отступлением от канона, наложившим запрет на жертвоприношения и умерщвления слуг с целью их захоронения вместе со своими хозяевами. Однако с образом крокодила связано и нечто положительное для египтян. Они поедают рыб. Мне представляется, что на фоне всего прочего несколько странно, что именно эти способности крокодила были возведены в добродетель. Рыбаки ловят и продают рыбу. Рыбу едят все, кроме фараонов и жрецов. Рыбаки иногда гибнут в пасти крокодилов вместе со своим уловом. А дети играют забавными фигурками аллигаторов. Мне кажется, храм просто отстранился от этого парадокса, вычеркнув рыбу из своего рациона, не знающего других ограничений. Если бы от употребления рыбы отказались служки, бальзамирующие тела, я бы не удивилась. Рыбу тоже потрошат и вялят, превращая ее в своего рода съедобную мумию. Чтобы жрецы поддержали своих служек – это нечто невероятное. Значит, когда-то жрецы сами занимались бальзамированием, а потом поделились той работой, которая им меньше всего нравилась, с другими. Дилемму между рыбой и крокодилами они решили в пользу крокодилов, между крокодилами и всеми остальными – тоже в пользу крокодилов. Значит, египтяне для них – это примерно то же самое, что и рыба, то есть, то, что нельзя съесть или принести в жертву, …нечто бесполезное. После отмены человеческих жертвоприношений у рыб и египтян, с точки зрения жрецов, появилось гораздо больше общего, чем можно было ожидать прежде. От рабов фараонам и жрецам, безусловно, гораздо больше пользы, чем от рыбаков, и едва ли не больше пользы, чем от горстки крестьян. Наверное, двор фараона мог бы прокормиться войной. Египтяне, эти ремесленники, в этой связи лишь бремя власти. Им нравится роскошь, которая остается недостижимой для них. Однако они знают в ней толк больше любого жреца. Они умеют отличить подделку от настоящего шедевра, чего зачастую не может сделать фараон, не прибегнув к их советам. Один способный художник мог бы прокормить здесь всех своих родственников вместе с их семьями. Но у мастеров, которые работают в храме, обычно не бывает семей, как будто, чтобы достичь определенного уровня мастерства, надо отречься от всего, от всей своей прежней жизни… Это разговоры с художником, который вернулся к моей скульптуре после исчезновения Мастера, навели и меня на мысли о крокодилах. Художник считает, что в их изображении возможен только один ракурс, хотя пластинки чешуи отбрасывают россыпь отражений… Художнику почти удалось убедить меня в том, что самым важным в формировании отношения жрецов к рыбе, был запах, столь непохожий на запахи, использующиеся при бальзамировании. Именно запах сыграл в этом вопросе решающую роль, а все теологические прения и все учения и школы возникли из стремления скрыть этот факт.
В
Мне всегда казалась излишней символика крокодила при наличии богини Семхет. Отличаются они только природой своей сущности, проистекающей из женского или мужского начала. Однако в образе крокодилов столько противоречий, что Канон только выиграл бы от их отсутствия. Всем известно, что крокодилы были теми священными образами, в толковании которых раскололись жрецы храма в Фивах. Раскололись настолько, что верховному жрецу проломили голову. Такие вопросы могут обсуждаться только на совете жрецов. Однако даже там никто и не думает открыто высказывать свою точку зрения. Возможно, тайник использовался для переписки жрецов инкогнито. Может быть, они выбрали это место, чтобы высказываться открыто, не опасаясь быть узнанными. Тогда в тайнике осталось последнее послание из бесконечного обмена мнениями. Эти знаки – вырванные из контекста реплики. Больше мне вряд ли удастся что-нибудь узнать. Даже если я найду другие подобные свистульки и талисманы, надо будет знать, в каком сочетании они использовались в тайнике. Возможно, кто-то вел записи. Но вероятность наткнуться на них очень невелика.
С
Ночью сгорел дом рыбака, где он жил вместе с тетей жрицы. Ее сын исчез. Никто не может сказать, когда именно. Я пришел туда, чтобы подарить ей ее законченный портрет, но застал лишь пепелище. Огонь не справился только с одним глиняным горшком, зарытым в земляной пол днищем кверху. Он оказался доверху набит глиняными черепками. Я унес его назад в храм, завернув в циновку, которую выменял у соседей на фаюмский портрет. Подходящей по размеру плетеной из травы хальфы сумки ни у кого из соседей не нашлось. Жрица спросила меня, не менял ли я положения черепков в сосуде. Сосуд большой, сделан в форме сердца. Иногда на неровной дороге его приходилось придерживать двумя руками, чтобы циновка не соскользнула и его не заметил кто-нибудь. Путь к храму неблизкий, черепки вздрагивали при каждом моем шаге и издаваемые при этом звуки слегка напоминали звуки систра. Возможно, по дороге они все-таки сместились от своего первоначального положения, в котором я их нашел, но сам я решил ничего не трогать, как только заметил, что на самом верхнем из них есть плохо сохранившаяся надпись. Она явно была сделана по сырой глине, совсем неглубоко, и теперь изрядно стерлась. Это могли быть рецепты лекарственных трав, о которых мне говорила жрица. Непонятно, конечно, почему они оказались зарыты в пол да еще днищем кверху. Кажется, этими рецептами здесь нечасто пользовались. К тому же казалось, что сосуд стоил дороже, чем весь дом с двором и со всем его содержимым. Моя первоначальная версия заключалась в том, что рыбак с семьей просто бежали из Фив. Однако брошенный на пепелище сосуд мог бы прокормить их… или погубить, и рыбак уже знал, чем рискует… Жрица, поставив сосуд на рабочем столе в моей мастерской, стала медленно вынимать из него черепки и раскладывать их перед собой, один за другим. Ее рука напоминала клюв цапли. Она ныряла в кувшин, как цапля ныряет за своим уловом. Иногда жрица заглядывала в кувшин и некоторое время рассматривала содержимое, прежде чем вынуть очередную находку, как будто хотела заглянуть за линию горизонта как цапля заглядывает в воду в поисках рыбы. В то же время в ее движениях было что-то абсолютно чуждое стихии воды. Однако ее пластика вдруг перестала напоминать и повадки Баст. Она каким-то образом эволюционировала, стала воплощением Сехмет, как будто охота в оазисах пустыни давным-давно была ее неявной сутью. Меня такое перевоплощение крайне насторожило. Я понял, как мало мне известно о тайной жизни обитателей храма. В этой жрице сейчас не было ничего человеческого, она воплощала собой дух, от нее веяло смертью, непознанной, однако, вполне реальной. Я как будто забыл, что сам же и принес ей черепки с пепелища и почувствовал, что единственным моим желанием в тот момент было оттолкнуть ее, выставить прочь из мастерской. Мое желание испугало меня не меньше, чем новый образ давно знакомой мне жрицы. Я оттолкнул бы любую, но перед этой оказался бессилен, и меня охватило отчаяние… словно смерть впустил я сам в свою жизнь…
В
Иероглифы и знаки защиты, са и анх. Эволюция во встречном направлении. Уроборос… Слова… Записи полустерты, но прочесть их все-таки можно. Тетя сохранила их в таком состоянии, в каком нашла. Следуй за сердцем своим, пока существуешь, твори благо… и все блага жизни – в сердце твоем. Это похоже на молитву или на начало заклинания. Когда она увидела этот текст, ей, наверное, показалось, что он никак не может содержать в себе зло. Если бы ей кто-нибудь тогда сказал, что из-за них ей придется потерять сначала мужа, а потом и сына и сжечь свой дом, она бы вряд ли поверила и даже, наверное, рассмеялась бы. Вряд ли я когда-нибудь еще услышу ее смех. Разве эти черепки стоят того… жизни двух самых близких мне людей… Возможно, с точки зрения Египта, они стоят гораздо больше. Надо читать их, читать, несмотря ни на что, забыв их ужасную предысторию, …как будто бы я нашла их среди других рукописей, доставшихся мне в наследство… вместе с этой должностью жрицы. Не случайно все эти тексты поместили в сосуд, имеющий форму сердца. Скорее всего, сосуд сделали на заказ для этих рукописей на глиняных табличках, когда они были закончены, и сложили их кирпич к кирпичику, как строят гробницу, в которой собираются поместить самое драгоценное из всех сокровищ – сердце фараона. Для того чтобы спуститься в сокровищницу, эти черепки нужно разматывать, как свиток папируса, они представляют собой чешую свернувшейся кобры. Скорее всего, первый и последний должны быть идентичны, хотя возможно, и с поправкой на то, что некоторые знаки могли измениться, пока писался весь текст, ведь никто не знает, сколько веков это продолжалось… как никто не знает, сколько всего было таких сосудов, так обрывается винтовая лестница в одной гробнице, чтобы возобновить свой путь в следующей, а иногда даже неизвестно, кому именно достанется саркофаг, предназначенный первоначально одному из членов семьи фараона. Однако надежнее всего все-таки спрятаны те могилы, в которых из-за недостатка средств нет погребального саркофага, но над которыми прочитаны все полагающиеся случаю молитвы. Если память о них хранится в сердце… как могила моей матери… я даже не знаю, где это место, и священный лотос там больше не зацветет, потому что разграблен тайник. Эти глиняные черепки, напоминающие обгоревшие лепестки лотоса, спрятанного в сердце нашего последнего семейного очага, теперь ложатся на самое дно моего сердца, слой за слоем, как пепел и песок пустыни, чтобы наполнить его памятью предыдущих поколений в надежде, что кто-то, подув на эту пыль, разглядит сквозь тлен мои бледные черты, отпечатавшиеся на них как на предсмертной маске. Возможно, это будет лишь ветер… ветер перемен…
С
Тайна египетской архитектуры – это вызов, брошенный в лицо пустыне, по которой в поисках падали рыщет Сетх в облике салава. Дворцы Кемета – это цветущий оазис, яркие цветы, как лилии, возникающие из вод разливающегося Нила. Здесь своды имитируют небеса, а колонны – заросли папируса. Если бы не пустыня, земля Кемета навсегда… никогда… Жить на такой зыбкой грани было бы теоретически просто невозможно. Египтянам необходим образ загробного мира, чтобы сгладить слишком явный контраст между двумя мирами Сетха и Ра, ставшими враждебными благодаря возникновению культуры Кемета. Лишь это, третье, пространство поглощает два предшествующих ему. Мир бога Анубиса совершенен, его гармония безупречна. В нем нет ни ветра, ни палящего солнца. Гробницы – это застывшие барханы, их имитация, но выраженная в гораздо более совершенной, математически выверенной и точной форме. Это искусный слепок мгновенно ускользающей реальности. Теоретически любой смерч на какой-то миг, но обязательно принимает форму, которую может быть вписана пирамида. И это наиболее искусственная из всех возможных для смерча форм, практически нереальная. Египет поклоняется ей, как можно поклоняться извращению по той причине, что оно представляется редкостью. Не это ли основной импульс, послуживший толчком для возникновения этой цивилизации. Здесь процветает в равной степени искусство, призванное привнести гармонию в мир неправильных форм, и искусственность, как проявление неестественности и излишеств. И то, и другое чернь воспринимает как искусство. Искусство – вот самый главный из всех египетских культов. Он позволяет забыть о страхе перед песком, ветром и водой, от которых в реальности и зависит жизнь людей. Ради этого жрецы готовы пойти на все. Здесь земля ими искусственно и весьма искусно уподобляется небесам. Здесь человек может скопировать расположение небесных светил, научившись чувствовать себя их неделимой частью. Здесь жизнь каждого поставлена на службу одному только искусству, иногда военному, но лишь в той степени, в которой это необходимо, чтобы поддерживать точность форм, которые суть не что иное, как символ незыблемой истинности египетского мира и непререкаемой ценности его эталонов… Эхнатон… его несовершенство, поощряемое, возможно неосознанно, матерью и проявившееся особенно явно в контрасте с женой, превосходившей его буквально во всем настолько же, как и его мать, что… …в таком мире, где все, как и войны, совершается …почти по принуждению… или почти насильно, потому что стоит только потерять веру в безупречность линий, как все рухнет, и даже архитектура превратится в простой песок. Жрецы защищают свои владения, как могут. После нашествия кочевников им тоже пришлось освоить искусство ведения войны на своей территории. Кажется, их это так увлекло, что теперь они уже не смогут ограничиться храмовым пространством, их взоры уже устремились на дворцы. Наверное, вскоре жрецов перестанут выбирать и учить тому, к чему у них есть задатки от природы. Наверное, и эти должности станут наследственными, сродни функциям фараонов, а значит, уподобляясь во всем двору, хотя должны были бы подавать ему пример, наследники жрецов могут посягнуть на власть самих фараонов, как гиксосы посягнули на их собственную, очевидно перепутав ее с властью фараонов. Все они стали жертвами очень опасного миража, но такова логика свершившегося факта, явленная в перспективе. То, что пытается сделать царица, отдалив Мастера от храма, – лишь весьма ненадежный способ найти хоть в ком-нибудь опору… это начало заката Кемета, рассвет его последнего дня… его последний рассвет. Однако для мастера это начало новой карьеры, на этот раз – придворной: утрата независимости в обмен на громкое имя… которое навсегда останется связанной с именем его царицы, что при живом муже навсегда закрывает ему дорогу в храм, где он вырос. Выходит, что даже рожденные в Египте живут здесь не лучше рабов, вдали от своей родины, как жрица, как ее тетя, как ее семья, и я…
А
Жрецам нужна толпа, которая испуганно взирала бы на них при каждом их появлении. Простого подобострастия им уже недостаточно. Жрецам нужны фараоны, чтобы они беспрекословно выполняли волю звезд, язык которых ведом только им. Однако мало знать язык, надо еще уметь его интерпретировать, не этому ли научили нас наши дальние походы. Мы приходим на край земли, так далеко, куда еще не ступала нога ни одного египтянина, мы с гордостью строим там свои храмы, а местные жители принимают нас за дикарей. Когда же самые лучшие из них попадают в Египет, им не терпится вернуться назад, хотя мы всеми силами стараемся отбить у них всякую надежду на возвращение. Наша земля им кажется лишь жалким подобием их собственной, а торжество нашего бога плодородия вызывает у них лишь горькую усмешку. Кажется, за кирпичами они не видят гробниц, хотя жрецы и надсмотрщики специально для них устраивают настоящие представления, чтобы они почувствовали всю прелесть и мощь нашей веры. Но у рабов, очевидно, есть свои тайные кумиры. Жрецы винят во всем надсмотрщиков и под этим предлогом хотят теперь заменить дворцовую стражу своей. Видимо, поэтому они для начала и подкупили стражников храма, разрешив им играть в секулярные азартные игры. Эти игры двусмысленны для простолюдинов потому, что допускают мысль о прохождении через загробное царство, нарочно будто бы забывая о том, что это дано только посвященным в таинство, в число которых не входят ни стражники, ни даже …писари. Однако у жрецов и на этот счет есть свой веский довод – они считают, что их стражники набираются из египтян, в то время как дворцовая стража – из наемников. Жрецы думают, что на них нельзя полагаться, но я предпочла бы узнать волю звезд. К тому же мне всегда нравилось, что моя стража не шла ни в какое сравнение с храмовой. Если бы в храме еще жили крокодилы, которые помогали бы стражам тренироваться в ловкости… Как на старых фресковых изображениях, Канон то здесь, то там дает трещину в угоду подводным политическим течениям, которые так же вредны, как колебания температуры и другие неблагоприятные климатические условия. Канон стал уступчив, как танцовщица. Жрецы все откровеннее противопоставляют свою власть власти фараонов. Значит, жрецам стало недостаточно места для молений, раз их заинтересовал весь Египет. Более опасное занятие, чем исполнение храмовых церемоний, стало трудно себе представить. Однако не в моих интересах настаивать на встрече жрецов с моим мужем. Пусть он как можно дольше не знает о происходящем к северу от него. По крайней мере, пока ему кажется, что юг покоряется ему. А на самом деле ему, скорее всего, оттуда уже не удастся вырваться. Он уже весь во власти другого солнца.
В
Читаю в записях жрецов… Каждая эмблема состоит из высокого стержня, завершающегося бутоном лотоса. Со стержня, прикрепленная к нему длинным хвостом, выполненным из бронзы и заканчивающимся цветком папируса, свисает шкура обезглавленного животного. Вот так, в шкурах обезглавленных ими животных, и предстают на церемониях стражи храма. Медлительные и незаметные, как тени днем, по ночам они просто перевоплощаются. Мне кажется, в них нет ничего от египтян, и никто из них, наверное, даже если бы захотел, не смог бы назвать место своего рождения. Они как призраки, живут во всех храмах, они входят сюда по праву …рождения и остаются навсегда. Теперь, кажется, их стало так много, что они могли бы заменить стражу дворца. Их возраст неопределенен. Они появляются так же незаметно, как и исчезают. Кажется, что все они на одно лицо. Их можно различить, только когда они в масках. Мне становится страшно, когда я нахожусь среди них. Верховный жрец считает, что на них я не должна обращать никакого внимания, потому что мой ранг неизмеримо выше, ведь я умею читать… и даже древние рукописи… Однако ведь и писцы умеют читать, но их статус несравним со статусом любого стража. К тому же я – женщина, теперь мне это не далось бы скрыть, даже если бы я захотела. Я вижу, какими пристальными взглядами провожают меня некоторые из стражи после окончания церемонии, и это стало самым мучительным испытанием. Кажется, что они режут мою кожу гораздо болезненнее, чем их мечи. Впрочем, на мое счастье, большинство из них безразличны к женщинам, наверное, как и фараон, ведь он вырос при храме, как будто был сыном жрицы, не той ли, что пользовалась таким доверием у царицы… Здесь, в храме, всем известно, что фараон не хотел вступать в брак. Говорят, он написал кому-то из стражей письмо, очень похожее на обет, который дают все стражники, однако, такой обет никогда не дается кому-нибудь лично, только богу Ра в присутствии верховного жреца. Вполне возможно, что это письмо и решило его участь. Но это значит, что страж, которому адресовалось письмо, донес на него верховной жрице или письмо было перехвачено кем-то из заинтересованных лиц. Тогда это означало бы, что фараон обладает такими качествами, которые жрецы рассчитывали использовать, распространяя свое влияние при дворе. Возможно, он тоже это почувствовал, тогда и отъезд фараона на юг имеет совершенно иную мотивацию, чем об этом принято думать, и разорвать узы с храмом для него было невозможно иначе, чем разорвав узы с царицей. Но значит ли это, что они были не так крепки…
...продолжение следует...