(Невыдуманная история)
Семья Ивановых получила от завода вне очереди квартиру в старом районе города – в «Шанхае». Такое название дали району из-за обилия налезавших друг на друга бараков, полуразрушенных временем и от пьяных дебошей, когда в винном угаре шёл барак на барак, выбивались стёкла, ломались двери, калечились люди. Это было в прошлом. Теперь здесь никто не жил, помимо древних старух и стариков (не пожелавших или не имеющих возможности получить новую благоустроенную квартиру) да ещё несколько семей, окончательно спившихся. В «Шанхай» редко заглядывали должностные лица от завода. О дружинниках здесь и слухом не слыхивали, а в тиши покинутых огородов, заросших ползун травой и репейником, и уставившихся на одинокие яблони зияющие проёмы выбитых окон собирались по два-три собутыльника помянуть судьбу-индейку. Опять оглашался «Шанхай», как в исторические времена, криками пьяных голосов, несусветной руганью и… печальными песнями.
Сюда давали квартиру тем, кто не мог ждать годами, пока дойдёт до них очередь на жилплощадь с удобствами, и были согласны на любую, лишь бы крыша над головой. Несмотря на инструкции вышестоящих органов и антисанитарные условия старого района, завод выделял квартиры в «Шанхае» и для молодых семей.
Когда-то места здесь были красивые, живописные. Бараки стояли на берегу крутого яра, где в низине, среди белоствольных берёз и благородных орешников, змейкой обвивая берега, несла свои воды небольшая речка. Старики рассказывали, в былое время она аж кишела раками. Собирали их корзинами, и мало кто в городе, особенно пацаны, сбиваясь в ватагу, не бегал отдыхать на речку. Теперь не то. После того, как завод стал выбрасывать свои отходы, загаживая чистые воды, житья ракам не стало, пропали. Покрылось мерзкой грязью и тиной дно, завяла по берегу речки зеленеющая растительность. Речка умирала, а склоны берега смотрели на людей исковерканными стволами поникших, потерявших лиственный убор, деревьев.
Неля с Вальтером переехали быстро: что на себе было да ещё кое-какая одежонка, старые, доставшиеся в наследство от родителей, кровать с буфетом – вот и весь скарб. На новом месте купили шифоньер. Вальтер установил полки для своей библиотечки. Маленько подлатали, подкрасили квартиру, и были счастливы, что, наконец, имеют свой угол, нет над тобой ворчания тёщи, ни её ночных заклядываний в их комнату, ни её требований (зачастую необоснованных) отчитаться, когда Вальтеру приходилось задерживаться на работе.
По соседству, деля с Ивановыми крыльцо, жила старуха. Один только мимолётный взгляд на неё заставлял содрогнуться и вызывал отвращение. В поношенной с заплатками юбке, в кофте непонятно какого покроя, месяцами (а может, годами) не посещавшая баню, от неё несло плесневелым смрадным духом. Лицо морщинистое, распухшее, с большими волосатыми бородавками и остекленевшим взглядом. Днями просиживала старуха возле замызганного грязью окна, неподвижно уставившаяся в одну точку, молчаливая и отрешённая.
Вальтер, когда возился в сарае, заготавливая дрова, постоянно чувствовал на себе её изучающий, неприятный взгляд, словно укор его молодости, силе, послушному телу. На улице старуху видели редко. Если она и вылезала из своей, насквозь пропахшей помоями, квартирки, то только в магазин, куда плелась, опираясь на клюку, карликовыми шажками.
Покинутая всеми, одинокая, с грязным лицом и выцветшими глазами, старуха вызывала у Вальтера омерзение, а у Нели – жалость. Иногда он помогал соседке: колол дрова, носил нагруженную со снедью на неделю авоську. Старуха принимала помощь безмолвно, безучастно – тугая на слух, она только нервно трясла головой и распускала по подбородку жёлтые смуглые слюни.
Вскоре Вальтер и Неля привыкли к ней, даже подшучивали, когда приходили в гости друзья и спрашивали:
– Что за безобразная соседка любопытствует в окне?
– Ах! Вы даже представить себе не можете, бабуля эта – сторож нашего семейного очага!
Единственно, что продолжало раздражать в старухе, так это её глухота и бессонница. Рано поутру,
когда только начинал рассветать восток, она включала на полную катушку радиоприёмник, и звук лился через дощатые стены с таким неистовством, словно его в последний раз выпустили на свободу. Стучали Ивановы в стенку, бились в дверь, но без толку – глухая есть глухая.
После рождения первенца, Вальтеру пришлось долго и упорно доказывать соседке, чтоб приглушала звучание приёмника, мол, не может ребёнок спать при таком шуме. Старуха глядела не мигающим взглядом на Вальтера и ни одного живого лучика не было в её глазах. Потухшие под тяжестью прожитых лет, они смотрели мёртвым блеском холода.
– Ну и вредная старуха! – сказал Вальтер, вернувшись домой после очередной встречи с соседкой. – Зыркает глазищами и молчит, словно рыба.
– Ругаешь её, а ведь она старая, беспомощная женщина, – ответила Неля, пеленая малыша. – Я всё удивляюсь, неужели у неё никого нет, ни сына, ни дочери. Могли бы забрать к себе, ухаживать.
– На неё смотреть страшно, а ты говоришь «ухаживать».
– Но родному сыну она не должна казаться страшной и жуткой.
– Одно из двух: или у неё нет детей, или плохо их воспитала, раз они от неё отреклись. – Вальтер сел у печки и начал шлифовать доску – мастерил полку для кухонных банок.
– Скорей всего нет никого, – решила Неля. – Не верится, чтоб мать можно довести до такого жалкого состояния. Был бы кто у неё, всяко, приезжал бы хоть навещать, всё-таки у неё возраст, мало ли чего может случиться. А мы почти с год как здесь живём и никого не видели.
Задребезжал звонок, и в комнату вбежала Нюра, соседка с барака напротив, маленькая вертлявая женщина, всё с лицо в конопушках, глаза всегда по-детски удивлённые, а голос звонкий, чистый, как родник.
– Привет Ивановым! Как мальчишечка? – она подошла к малышу и потрепала за ножки. – А моя Надюша сегодня пошла. Представляешь, Нель, стояла возле дивана, а до кровати не дотянуться. И тут вдруг оторвалась, топнула ножкой пару раз, и как засмеётся голосисто.
– Во-во, Надька твоя, что ты: начнёт звенеть – спасу нет, – отозвался от печки Вальтер.
– По всем статьям – мамина дочка, – Нюру было не остановить, как, впрочем, всегда. – Я чего забежала? Обветрило ей лицо, не дашь детского крема? – и тут же без перехода принялась обобщать, любили она это дело. – Вот ведь, для детей живём, общество растим, а такой ерунды в аптеках не достать…
Немного помолчали.
– А мой вчера приходил, – Нюра многозначительно кивнула и покосилась на Вальтера.
– Володька что ли? – не поверила Неля. – Это после всего-то?
– А что ты думаешь, я сразу к нему на шею брошусь? Он-то, вроде как к Наденьке пришёл. А уж потом стал прощения просить, но я на порог даже его не пустила. Так и сказала: «Ты нас из своей квартиры выгнал – теперь незачем сюда приходить». А сегодня на работе, я видела, стоял за станком и всё на меня глядел. Чувствую его взгляд, и как-то мне хорошо-хорошо стало… Может, простить его, а?
– Спроси чего полегче. Такие советы не даются, самой решать надо. Другие чем здесь помогут?
– Ты, Неля, такая сердитая, скажешь тоже.
– Да не сердитая! Я тебе насоветую, как сама его понимаю, а муж-то он – тебе, хоть и разведённый. Ты его ближе понимаешь, глубже – значит, и мерка другая.
– Ой, да поняла, поняла!..
Вальтер сидел у печки, слушал, как щебетала Нюра, словно, залётная пичужка, как отвечала Неля, кивал головой и тихо улыбался, пряча улыбку в редких усах. Приладив кронштейны к доске, он готовую полку пришурупил к стене.
– Принимай работу, хозяйка, – молвил жене и вышел на улицу покопаться в огороде. Оглянувшись, уже по привычке, через плечо, он увидел в грязном, покрытом пылью, окне лицо старухи с закрытыми глазами, со съехавшимися на мясистый нос старомодными очками и прядью седых волос, выбившихся из-под тёмного платка. «Как всё равно мёртвая!» – Вальтер даже вздрогнул, отвернулся и зашагал прочь.
Возвращаясь с огорода, он увидел у крыльца со стороны бабкиного окна шикарную чёрную «Волгу», и удивился: «Это кто ж мог к старухе приехать?» Ещё не успел Вальтер за собой дверь закрыть, как к нему подбежала жена:
– А у соседки-то нашей сын объявился!
– Да неужто сын? – усомнился Вальтер.
– Да, похоже, что сын, уж очень смахивает на неё: крупный нос, как кусок мяса, и на лицо такой же брюзгливый, как она. С ним ещё какая-то молодая женщина приехала. Может, жена… И, знаешь, мне в окно плохо видно, но показалось, что она плакала.
– Плакала?
– Ну да, платок держала в руке и к носу прикладывала.
– Да это от резкого запаха старухиного жилья.
– Она же в машине сидела, и довольно долго. Я ещё подумала, чего в дом не заходит, раз в гости приехали. Потом сын вышел, на вид, как начальник – важный, лишнего движения не сделает – дверцу открыл, только тогда женщина вышла. Свёртки, сумки в дом занесли….
– Всё-то ты видела, всё-то ты заметила!
– Ты ж знаешь, как редко в «Шанхай» заезжают. Вон, попросили коммунальный отдел колодец починить, до сих пор помощи нет. Поневоле любопытной станешь, как эти старухи. Представь себе, только машина появилась – народу собралось, словно горох рассыпали. Смотрят из-за угла, шушукаются, даже смешно.
– Может, наконец, старуху заберут?
– Навряд ли – столько сумок и свёртков понавезли. Думаю, попросту снабдят её провизией, и до свидания.
– Жаль. Не хотел бы я быть на её месте.
Неля посмотрела на Вальтера долгим взглядом и вздохнула:
– Я тоже.
Ночью сквозь сон Вальтеру почудился плач ребёнка. Он открыл глаза, прислушался, но было тихо. Санька сладко посапывал, почмокивая соской. Вальтер взглянул на часы, было полшестого, и повернулся на другой бок. Потом ещё несколько раз через сон словно бы раздавался плач, но мозг вяло отсеивал – это кошки влюбляются за окном.
Утром он пожаловался Неле:
– Какой-то сон ерундовый снился, будто бы всю ночь кто-то плакал.
– А ты знаешь, и мне показался плачь. Привстану, смотрю, мальчишечка спит, а после снова слышу: тихо так плачут, и вроде как за стенкой.
– Кто там, у бабки, может слёзы лить-то? Эта тётя, что с сыном приехала?
– Да нет, плач был детский, хотя кто его знает.
– Да коты это за окном, сейчас для них самое время.
Неля пожала плечами. На этом они и забыли про этот случай.
Старухины родственники уже на следующий день уехали, подняв между домами клубы пыли и оставляя за собой чертыхающихся стариков. Прошло два дня. Придя с работы вечером домой, Вальтер застал жену рассерженной:
– Ну-ка, Валя, сходи к этой старухе и скажи ей, чтоб приглушила звук своего приёмника! Мочи уже нет слушать – горланит целый день. Ты как ушёл на работу, так до сих пор и не выключала радио, аж уши болят!
– А чего ж ты? Взяла бы да сходила к ней. Постращала бы.
– Видела я её сегодня, в магазин шла. Говорила ей, руками показывала. Смотрит на меня своими страшными глазами, вот-вот проглотит, головой кивает, мол, поняла. А, выходит, не поняла. Сходи, Валюша, уйми её.
Вальтер пошёл, постучал в дверь. Да разве она услышит! Сама глухая да ещё акустики на всю громкость включила – ополоумела совсем старая! Он взялся за дверную ручку, оказалось, квартира открыта. Как только он зашёл, в нос кинуло запахами плесени, тухлых яиц и ещё чем-то, от чего его с хрустом передёрнуло. Убранство квартиры было хуже, чем в сарае: половики, покрытые пылью, скрывали первоначальный цвет, шторы и занавески в каких-то порыжевших пятнах, плита замызгана потёками жира, на стенах грязные отметины от прихлопнувших мух. Ужас! И это видел сын? Как он только ночевать здесь оставался? Из кухни Вальтер зашёл в комнату. Бабка лежала на старомодном диване, обтянутом красным, бархатом, уже протёртым, в бурых проплешинах.
Увидев его, она приподнялась, глаза закатились от удивления, или гнева – сразу и не поймёшь их выражения из-за мутных очков. Говорить было бесполезно – музыка глушила. Вальтер подошёл к приёмнику, стоявшему на комоде, и выключил его.
– Ты чего здесь распоряжаешься, как хозяин? – просипела старуха голосом не смазанной телеги. В первый раз он услышал, как она заговорила. Странное создание!
– А вы чего себе позволяете? Сколько раз мы просили приглушать звук у радио, а вы каждый раз ещё громче делаете! Куда это годится! У нас маленький ребёнок, ему покой нужен, а от вас целый день с раннего утра шум.
Вальтер говорил бессвязно, громко. Ему было противно в этой квартире, хотелось быстрее закончить дипломатию и сбежать. Старуха всё полусидела на диване, не вставала. На коленьях у неё лежал кусок тюли, она развернула её и у себя за спиной аккуратно что-то ею накрыла. Вальтер взглянул через её плечо, показалось, вроде бы куклу.
– Я старый человек, – ответила она, повернувшись к нему. – Долго ли ещё жить буду. Одна радость – радио слушать.
– Да кто вам запрещает! Слушайте! Но нельзя же так громко, – Вальтер кричал ей почти в самое ухо.
– Я старая, не слышу, – проговорила старуха, и на губах её лопались слюнявые пузырьки. Вальтеру стало дурно.
– Но и в наше положение войдите: у нас маленький ребёнок!
– Я старая, никому не нужна, всем мешаю. Тяжело жить, – она затрясла головой. – Вы молодые, ещё не знаете, что такое – быть старым человеком, как это плохо.
– Говорите, никому не нужна, а недавно приезжали к вам гости.
– Сын теперь большой человек… ему некогда по гостям засиживаться… уехал быстро, а я опять одна, – старуха с трудом произносила слова, делая большие паузы. – Старые люди никому не нужны.
«Заладила – старая-старая, – зло подумал Вальтер, – я ей про одно, она мне про другое». Находиться у неё он больше не мог, напоследок постарался, чтоб прозвучало веско:
– И всё-таки ещё раз просим, не надо шуметь. Предупреждаю: будем жаловаться.
Старуха опять что-то забубнила, брызжа слюнями, но Вальтер не стал её слушать, развернулся и пошёл к выходу.
– Ну что? – спросила Неля
– Хуже некуда, как в помойке побывал, это – ужас, до чего у неё грязно!
– Поговорил? Что она?
– Да уж по душам потолковали.
– Она разговаривает?!
– А что она – не человек?
– Я не о том. Думала, бабка глухонемая, сколько её видела, всегда молчаливая.
– Радио слушает, значит, не глухая. Только странная какая-то, всё причитала: «Я старая, я старая».
– Ты зашёл, чего она делала?
– На диване лежала… – и тут вдруг в уме у Вальтера всплыла одна маленькая деталь. Старуха лежала на диване, а когда он вошёл, она только приподнялась и разговаривала с ним полусидя, словно прикрывала что-то. Когда он подошёл и выключил приёмник, краешком глаза заприметил на комоде одну вещицу, но не обратил внимания. Что же там было? Мужчины вообще редко обращают внимания на мелочи, хотя они порой очень важны. Вальтер силился представить, что же он видел? Занятная такая вещица, словно брелок… и тут он вспомнил: импортную детскую пустышку в виде гномика. Неожиданная страшная догадка вспыхнула в уме: не куклу старуха прятала, накрывая тюлью, а… ребёнка!
– Слушай, Неля, – посерев, задумчиво произнёс Вальтер. Взглянув на него, жена даже испугалась.
– Валя, что с тобой?
– Неля, ты представляешь, у старухи грудной ребёнок! Его плач мы слышали тогда, ночью, помнишь? – у Нели расширились глаза.
– Не может быть! Ты, верно, ошибся. Ей за собой нет сил ухаживать, где ж тут о ребёнке думать. Кто ей доверит?
– Но когда я вошёл, она тюлью что-то накрыла. Гляжу, вроде, куклу, но потом я увидел пустышку. Зачем ей она? Тут не может быть сомнений: это был ребёнок.
– Странная история получается, тебе не кажется?
– Кому надо было отдать дитё старухе? Это больше, чем странно.
– А не мог сын?
– А для чего?
Они задавали друг другу вопросы, но каждый в уме предположил самое худшее, только вслух не решались произнести.
– И всё-таки я не могу поверить! Они же люди, – Неля была, словно подавлена, брови её устремились вверх в невыразимой муке.
– И люди разные бывают. Надо ещё раз проведать старуху и убедиться, есть у неё ребёнок или нет. – Вальтер решительно пошёл к выходу. Постучал соседке в дверь. Тихо, никто не идёт. Потрогал ручку, не поддаётся. Заперлась! Барабанил, барабанил – безрезультатно, словно вымерла старая карга.
Утром Вальтер ушёл на работу. Неля до обеда хозяйничала по дому. Когда она вышла на улицу прогуляться с Сашкой, увидела бабку, ковылявшуюся на огород. Только ребёнок уснул в коляске, Неля шмыгнула за дом и прислонилась к окну соседки. В темноте комнату нельзя было разглядеть. Когда глаза привыкли, она увидела на диване удлинённый предмет, покрытый тряпицей, но различить, ребёнок это или кукла – не удалось. Она побежала к Нюре делиться с новостью, её не оказалось дома. Неля старалась представить ребёнка, накрытого тряпкой, и не могла, не принимала душа – как можно держать дитё в затхлой, вонючей комнате? Ему ведь нужен чистый воздух, солнце, добрая пища. А что может дать старуха? Да ничего, она двигается-то еле-еле, как морская черепаха, кто ж ей ребёнка доверит? Уверовав в свою логику, Неля успокоилась – наверное, показался Вале ребёночек.
Через три дня к старухиной двери опять подкатила «Волга». Вальтера дома не было, уехал в колхоз на халтурку. Неля в окно видела, как сидел старухин сын за рулём, не решаясь почему-то сразу выйти из автомобиля. Через некоторое время, что-то, видимо, для себя решив, он покинул машину и взошёл на крыльцо. Нелю разбирало любопытство, то не показывались целый год, а тут и недели не прошло, опять заявились. Но в этот раз он был один и без авосек. Прошёл час.
Она кормила Сашку у окна, сторожа «Волгу», и заметила, как приезжий пронёс мимо помойное ведро и небольшой бумажный свёрток. Проводив его взглядом, Неля удивилась, чего это он прошёл мимо мусорных ящиков. Она быстрым движением отворила окно и выглянула, мужчина заворачивал за дом. Подбежав к другому окну, на другой стороне барака, она с трудом различила его спускающимся к реке…
Вернулся мужчина без свёртка. «Волга» постояла ещё часа два у крыльца, потом, круто развернувшись, уехала. Поздно вечером пришёл с работы Вальтер, усталый и голодный. Неля подала ему суп.
– Старухе сегодня опять сын приезжал, пробыл три часа и уехал.
Она ожидала от Вальтера удивления, но, разбитый работой (халтурил грузчиком на колхозном складе), он молча, неторопливо прожёвывая каждый кусок мяса, ел.
Как только он спросил:
– Увезли, значит, ребёнка? – Неля, встрепенувшись, подскочила:
– То-то и оно, что не увёз, – и рассказала Вальтеру всё, что ей удалось увидеть.
– Не нравится мне это. Надо в милицию заявить, – сказал Вальтер, когда Неля закончила свой рассказ. – Тут пахнет преступлением.
– Но мы ничего конкретно не знаем. Ты что-то видел, да не разобрал; я видела мужчину, а что он нёс – неизвестно. Над нами посмеются.
– Пускай, а заявить необходимо, чтоб совесть спокойна была. Завтра я ещё работаю, послезавтра выходной, вот тогда и схожу в отделение милиции. А теперь – спать, моченьки нет, как устал…
На следующий день Неля увидела в окно Нюру. Сразу побежала к ней и выложила про старухино дело. Нюра, от природы шустрая, быстрая, не любила ломать голову над задачками, и зараз предложила:
– Пошли к твоей соседке, от неё всё узнаем.
Неля засомневалась:
– Навряд ли откроется, если что и было.
– Пойдём, попытаемся. Что понапрасну языками чесать: был ребёнок или не был, а так бабку прижмём – куда денется – скажет.
Старуха, как всегда, сидела возле окна и глядела на улицу через лупаобразные очки. Неля постучала по стеклу, показала ей жестом, чтоб открывала дверь. Та пошевелилась и кое-как поднялась со стула. Не успела она открыть дверь, как Нюра набросилась на неё:
– Где ребёнок? У вас был ребёнок. Где он?
Старуха ошарашенно оглянулась и затрясла головой.
– Нет у меня никого, – просипела она с выдохом, переходя на свист. Говорила она тяжело, женщины понимали её с трудом.
– Ты, старая, не крути! Люди видели у тебя ребёнка, где он?
– Помилуйте, о чём вы говорите?! Не было никого, – старуха стояла на пороге, но Нюра, не стыдясь, не брезгуя, отодвинула её и вошла в квартиру, Неля за ней. Бардак, вонь и грязь встретили их во всеоружии. Женщины открыли дверь в спальню, там никого не было. На комоде, возле приёмника, лежала пустышка в виде маленького гномика. Неля указала подруге на неё.
– Смотри, старая, – Нюра взяла пустышку и преподнесла к старухиному лицу, – вот и доказательство. Зря отпираешься, соседи всё видели: и как привезли, и как тряпкой его прикрывала, где же он сейчас?
Старуха вся задрожала, на неё страшно было смотреть. Растрёпанными из-под платка засаленными волосами, с грязными, глубоко испещрившие лицо, морщинами, с вылупившими глазами, увеличенные линзами, стояла она в проёме входной двери. Одной рукой опиралась на клюку, другой – хватала себя за горло. Нюра была беспощадно холодной, спокойной и врала на чём свет стоит:
– Уже заявлено в милицию. За твоим сыном поехали и скоро привезут сюда. Отпираться бесполезно. Вот она, – Нюра показала на подругу, – видела, как он выносил ребёнка. Куда вы его дели?
– Но я ничего не знаю, – вдруг прошамкала старуха. – Петер взял его, сказал, что положит в машину и отвезёт к врачу…
– Зачем надо было к врачу? – быстро спросила Неля. Старуха повернула голову в её сторону.
– Я ему давала с ложечки кашу, он не ел.
– Кашу, с ложки? Грудному младенцу? – растеряно произнесла Неля, не верилось в такую чушь.
– И он не плакал? – опять спросила Нюра. – Я спрашиваю, ребёнок вёл себя спокойно? – Её начинало знобить, как в лихорадке, и приподниматься волосы от ужаса, которого она не могла понять. Стояла старуха, был ребёнок, и был в душах у молодых матерей ужас от того, что ребёнка больше нет. Он мёртв.
– Мальчик был очень спокойный, – забормотала старуха. – Петер привёз его, сказал, на неделю, и чтоб никто не знал, а потом пообещал забрать. И забрал. Больше я ничего не знаю.
– А вы ему меняли пелёнки, водили гулять?
– Я же говорю, он был очень спокойный, всё время спал. Когда просыпался, я ему давала пить, а потом пить он не хотел…
– Да что вы говорите! – не удержалась Неля. – У меня маленький ребёнок, он шесть раз в день ест, а вы говорите – спал!
– Они его напоили таблетками, чтоб спал, понимаешь. Я где-то читала, если выпить большую дозу снотворного, можно умереть, – Нюра тряслась от негодования, еле удерживаясь, чтобы не ударить старуху. – Ты со своим сыном убили ЧЕЛОВЕКА! И за это поплатитесь, детоубийцы!
– Я не убивала, спал он, – старуха и так еле сипела, её с трудом понимали, а тут вообще перешла на хрип, и теперь разобрать её слова было невозможно. Неля стояла ошарашенная, остолбенело, с расширенными глазами уставляясь на старуху. Нюра закричала, голосисто, с надрывом:
– За что ребёнка убили? За что? У-у, детоубийцы! Всех вас также голодом замучить! Что делается на белом свете, откуда такие сволочи-то берутся?
Старуха вдруг зашаталась, даже сквозь грязь на лице было видно, как она смертельно побледнела. Что-то проклокотало у неё в горле, и она стала оседать на пол.
– Чувств лишилась, словно барышня, – сказала Нюра. – Как ребёнка мучить – нервы крепкие, а тут, видишь ли, не выдержала.
– Я пойду вызову «скорую», – Неля не могла прийти в себя, бледная от волнения, она стояла, вцепившись в дверь и не сходя с места.
– Тюрьма по старухе плачет, а не больница! Да ты не бойся, – видя Нелю без кровинки на лице, сказала Нюра. – Не померла твоя соседка, в обмороке, как институтка. Пошли за врачом.
Вызвали «скорую», вернулись к старухе; та всё ещё лежала на полу, не подавая признаков жизни.
– Переложим что ли на диван? – предложила Нюра. Неля нерешительно подошла к лежавшей. Превозмогая брезгливость и отвращение, вдвоём еле приподняли её и уложили на диван. «Скорая» не шла. Прошло больше часа, когда у крыльца остановилась машина. Нюра усмехнулась:
– И это называется «скорая». Я ведь сказала, что человек умирает, а тут десять раз умереть успеешь, пока их дождёшься.
Вошёл фельдшер, полная женщина, с небольшим чемоданчиком. Девушки показали на старуху, объяснили, что та упала. Фельдшер осмотрел её, сделал укол, и приказал шофёру готовить носилки. Неля с Нюрой помогли донести старуху до машины и погрузить.
Небо покрылось облаками и заморосило холодным дождём. Было неуютно и сыро на улице. Нюра побежала домой: как там Надюша? Неля весь день чувствовала пустоту и боль в сердце. Вечером Вальтер застал её в слезах, с ребёнком в руках.
– Что-нибудь с Сашкой? – встревожился он.
«Нет» – Неля покачала головой и покрыла курносое маленькое личико поцелуями:
– Они убили ребёнка, замучили голодом, – кивнула она на стенку, за которой жила старуха. У Вальтера всё внутри похолодело. – Старуха сегодня призналась – мы с Нюрой от неё всё выпытали.
Неля плакала, худенькие плечики подёргивались, на Сашку капали жемчужные слезы, и он смешно морщил нос.
– Как вспомню, что его тряпкой закрывали… крошечка такой… прямо, больно… если б знала, забрала бы себе. Ничего от них не потребовала, ни подарков, ни алиментов, только б не трогали они его… Ну как так можно! Человек ведь, живой, маленький, беспомощный! Что он может своими слабыми ручонками!
Вальтер подсел к ней, стал успокаивать, а сам аж скрежетал зубами. У Нели глаза были красными, припухшими от слёз.
– Я всё удивляюсь, как мать согласилась, чтобы её дитя замучили. Что она за человек? Нагуляла и думает, грехи смыла, подбросив старухе. Расскажи мне кто такое – в жизни бы не поверила, пока своими глазами не увидела.
– Мягок, очень уж мягок закон против таких матерей. Если разобраться, какие из них матеря – человекоподобные самки. Ведь самое радостное в жизни – это дети, и поднять на них руку – больше, чем преступление. Губить на корню своё будущее… За это без суда, без жалости, – Вальтер рубанул рукой воздух.
На следующий день Вальтер Иванов был у участкового. Выложил всё, что знал про «Волгу», про старуху, и где она сейчас. Участковый – молодой, безусый лейтенант, только что присланный из училища – мял в пальцах папиросу, не закуривал (он вообще не курил, лишь для солидности держал в нагрудном кармане портсигар), всё приговаривал, почти не раскрывая губ:
– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, по порядку.
И в этом «не волнуйтесь» выдавалось волнение самого участкового, незнание, с чего начать первое серьёзное дело в его практике, и желание не оказаться бесполезным, ненужным. Закончив записывать, лейтенант откашлялся и сказал:
– Обязательно разберёмся, призовём к ответу виновных, а вам – спасибо, – и протянул руку для пожатия.
После того, как Вальтер узнал от Нели о смерти ребёнка и роль старухи в этом деле, он возненавидел соседку. Раньше хоть и вызывала она чувство омерзения своим неряшливым видом, но относил это к проявлению старости и не сторонился её. Теперь даже в памяти представляя пучеглазый лик старухи в окне с облезлой краской, заставлял его негодовать: «Детоубийца! Детоубийца!»
Через несколько дней, выйдя на крыльцо, Вальтер увидел неприятную картину: в окно соседке была выплеснута жижа из помойного ведра. Кто мог ночью это сделать? На подоконнике валялись очистки картофеля и блёстки яичной скорлупы. Под окном, в прошлогодней высохшей траве, матово блестели пробки от бутылок под мокрой туалетной бумагой.
«Хуже хамства, – возмутился в сердцах Вальтер. – Что за мелочная никчемная расправа, даже стыдно почему-то». Он собрал метлой на лопату эту грязь и сбросил в мусорный ящик. А через неделю семья Ивановых узнала от соседей, что старуха скончалась в больнице. Неля не находила себе место:
– Это мы с Нюркой довели её до смерти.
Вальтер вскидывал на неё свои тёмно-серые глаза и успокаивал:
– Не терзайся понапрасну, какая тут ваша вина? Вы даже пальцем её не тронули.
– Ох, не говори. Словами, бывает, больней ударишь, чем рукой или дубинкой.
– Ну, полно, забудем об этой истории.
– Это невозможно, – прошептала Неля.
– Ведь самое обидное то, – Вальтер горько усмехнулся, – что не найдут они главного убийцу. Что бабка? Она только исполнитель, а самая сволочь, которая всё организовала, катается себе на «Волге», а мы даже номер его машины не знаем. Откуда же милиция на него выйдет?
– Найдут! – убеждённо сказала Неля. – Я не верю, что убийство ничего не значит. Не верю, что можно такое оставить безнаказанным…
За окном светило огромным шаром солнце, и Санька в кроватке начинал улыбаться, ловя ручонками его косые лучи, проходившие сквозь тюлевые занавески…
Расти, человек!