Поцелуй Сальвадора Дали
Галина Павловна медленно шла по больничному городку Ксеневки и наслаждалась прохладным июньским днем. Навстречу ей то и дело попадались группки младшего медицинского персонала, несшие в руках большие кастрюли с едой. Наступало обеденное время. Вокруг было тихо и спокойно. Этим летом нестерпимая жара сменялась прохладными дождливыми днями. Давление, в том числе и сердечное, прыгало в своих числовых значениях как птичка с земли на ветку и обратно. Находясь в состоянии полудремы-полуобморока, Галина Павловна шла по тенистым аллеям больницы, вдыхая аромат сырой земли, цветов липы, и тихо радовалась жизни, то есть тому, что она жива и способна наслаждаться запахами лета и ощущать сердцем приближение новых событий в ее жизни. Каких? – она ещё не могла определить, но что-то радостно тревожное наполняло её сердце и позволяло мечтать, надеяться, пребывать. Галина Павловна обрадовалась найденному точному слову и вернулась назад на обед в отделение областной психиатрической больницы, где она пребывала на профилактическом лечении.
Ещё в детстве маленькая Галочка забавляла взрослых необычными для её возраста сентенциями. Родители надеялись, что с возрастом всё обойдется, но происходило обратное: чем взрослее она становилась, тем глубже образовывалась пропасть между её возрастом и той мудростью, которая истекала из уст хорошенькой девушки. Особенно окружающих поражал церковно-славянский слог, которым Галочка иногда изъяснялась. Никто не мог этого объяснить, ведь росла и воспитывалась она в атеистическом обществе и в ещё более атеистической семье. Правда, спустя двадцать лет она случайно узнала от матери, что ее прабабка была дочкой священника, и, соответственно, это многое объясняло, но не всё. Остальное помогла ей о себе узнать подруга-астролог, которая открыла ей, что по рождению Галина Павловна Кияшко – потенциальный гений: её Юпитер в момент рождения располагался в градусе гениальности, находясь одновременно в соединении с Меркурием, планетой знаний и памяти. Но к тому моменту, когда она это узнала, Галину Павловну уже успели напичкать всевозможными лекарственными препаратами, тормозящими активность соответствующих участков мозга и, к настоящему времени Галина Павловна была только и всего, что незаменимым начальником архива проектного отдела небольшого завода.
Ещё когда она была студенткой, обеспокоенные родители отвели девушку к психиатру, и тот поставил диагноз: паранойя. Эту тайну решили похоронить в семье, однако Галочка после врачебного приговора сникла, перестала одевать, соответствующие её возрасту, одежду и обувь, стала избегать шумного студенческого общества, чтобы никто не смог вдруг догадаться о её диагнозе. Она стала пропадать в публичной библиотеке, питаясь информацией, словно саранча зелеными побегами колосящегося поля. Она читала много, всё подряд, фанатично относясь к неисчислимым книжным полкам библиотеки, боготворила авторов, отдавших свой талант и время для изложения своих мыслей, и поклонялась всем, кто свой талант отдавал людям. Так вот, поглощая содержимое очередной полки с журналами, она наткнулась на статью об испанском художнике, теперь уже прошлого, двадцатого века, Сальвадоре Дали. В статье, глубоко и профессионально анализировавшей творчество незаурядного таланта, между прочим, сообщалось о том, что у него была диагностированная паранойя. Прочитав это, Галочка вначале, как выражались в прошлом веке, остолбенела, затем начала неистово целовать страницу журнала, затем она тайком ее вырвала, чего не делала никогда в жизни и даже, при случае, резко осуждала подобные действия нерадивых читателей. Но эта страница была ДОКУМЕНТОМ, ПРОПУСКОМ в жизнь, где живут люди, а не пациенты, в жизнь, где тихое сумасшествие, или, по-другому, инакомыслие, не считается общественно опасным, и где, если ты никого не трогаешь, тебя также не побеспокоят.
С этого момента Галочка собирала всё о Сальвадоре Дали, подружилась со студентами художественного училища и даже влюбилась в одного поэта. У него было русское лицо, татарская фамилия и борода, как у художника Шишкина. Он помогал ребятам продавать их картины, беря себе небольшой процент от продажи, пил, если его угощали, обнимался с женщинами, если они вешались ему на шею. Галочку он называл паутинкой, наверное, потому, что он никак не мог от неё отцепиться. В его глазах она была никем, ни художницей, ни поэтом, она, по его мнению, ещё не страдала, а значит не заслуживала его общества. После того, как он её отверг, она впала в депрессию и попросила родителей помочь ей медикаментозно. Галочку лечили тайком, на дому, чтобы в институте ни о чём не догадались, благо, что период болезни пришёлся на время студенческих каникул.
Математика в школе ей не давалось. Особенно алгебра с ее отвлеченными понятиями. Она путала значки больше и меньше. И то угол, и то. Клювики птиц, отвернувшихся друг от друга или идущих на сближение для поцелуя.
Поцелуй... Этот сакральный акт и до этих дней остался самым волнующим в ее ощущениях. Прикосновение рук, неожиданное касание обнаженных предплечий. Желание коснуться губами, как самым чувствительным органом к тому, что так чувственно выделяется на любимом лице. Всё, что происходило потом – для неё было не интересным. Остальное было определённой платой за разрешение коснуться губами губ. И нет сакральнее и чувствительнее этого. В предвкушении первого поцелуя с новым избранником было не только любопытство путешественника, осваивающего новые земли, но и ожидание повторения её первого чувственного опыта, которое никак нельзя повторить.
И это был ее «пунктик». Галочку интересовал только первый поцелуй. Чистота и запах хрустящего снега, вера в будущее.
Будущего не получилось. Все её попытки нового сексуального опыта были попыткой возвращения в прошлое, в котором не свершились её надежды. Её экскурсы в прошлое совершали нечто невероятное с её телом. Она оставалась молодой и фигурой и лицом. Её гормональная природа, казалось, оставалась нетронутой, не использованной. Галочка хранила себя для будущего, таща за собой не произошедшее прошлое, оставаясь опрокинутым ромбом, когда клювики больше и меньше сближаются для продолжительного поцелуя длиной в Вечность.
Однажды она прочитала о том, что время не течёт, а стоит на месте. А то, что время движется, нам только кажется, потому, что мы не можем себе представить, что оно стоит на месте. Её гениальная память для убедительности прочитанного подсказала Галочке ранее прочитанную фразу Ж.-Ж. Руссо «Время – это подвижный образ неподвижной вечности». И собственная богатая фантазия позволила ей постоянно оставаться в настоящем, поскольку пространство-время – субъективная материя, а, значит, не имеет абсолютного значения.
...Проходившие по широким аллеям больничного комплекса родственники и знакомые больных, находящихся на лечении в многочисленных корпусах лечебного городка, не обращали никакого внимания на женщину в ярком байковом халате и тапочках на босую ногу с короткой стрижкой не седеющих волос, с тусклыми невыразительными глазами, которая медленно шла среди клумб и декоративных кустов. Никто из встречных не назвал бы ее романтичной особой. Именно о таких женщинах, как Галина Павловна, говорят – «никакая». Такой, по сути, в настоящее время и являлась Галина Павловна, и только-только зарождающаяся в ней новая сущность ещё не выявила себя, и, пациентка Ксеневки, будучи человеком ментальной конструкции, или иначе говоря, строго левополушарной, пыталась с помощью логики определить: что же в ней всё-таки не так?
Ответ пришел неожиданно, и оказался единственным правильным ответом, как только она по возвращении в свой корпус, встретила нового пациента их отделения.
Он сидел на одном из диванов просторного холла, который являлся и местом свиданий больных с проведывающими, и приемным покоем, и столовой. Тот, на ком Галина Павловна остановила свой взгляд, был одет в синий спортивный костюм, поверх которого была джинсовая куртка, а на его голове, несмотря на то, что он находился в помещении – синяя джинсовая панама.
Его наряд, на самом деле, она рассмотрела потом, при их третьей встрече, а сейчас она только и видела что лицо новичка. Большие, страдальческие от невыносимой боли, круглые карие глаза и аккуратные, закрученные кверху усики «а-ля Дали». Сходство только что прибывшего пациента с кумиром Галины Павловны было настолько очевидным, что если бы ему пришлось участвовать в шоу двойников Дали, первое место незнакомцу в панаме было бы обеспечено.
В дверях отделения появилась старшая сестра и позвала больного
– Кареокий, идите в палату, Вас сейчас будет осматривать врач.
В дальнейшем, когда они, благодаря инициативе Галины Павловны подружатся, и будут все свободное от процедур время проводить вместе, он с ужасом расскажет ей, что вначале его поместили в палату с настоящими сумасшедшими, которые стонали, прыгали и пристально смотрели на него безумными больными глазами.
– Наверное, испытывали меня. Думали, что и я – сумасшедший. А у меня, ведь, только и болезни, что голова мёрзнет, несмотря на жару. Что-то с сосудами не в порядке. При этом он смотрел на Галину Павловну, как на возможную спасительницу, страдальческими глазами, и его сходство с Дали в такие минуты было ещё более удивительным.
Спустя неделю, благодаря правильно подобранному лечению, состояние нового знакомого Галины Павловны улучшилось, и он оказался очень интересным собеседником. Однажды в больничном дворике солнце особым образом освещало скамейку, на которой они сидели, и «а-ля Дали» взял левую руку Галины Павловны, развернул её ладонью к свету и сказал:
–А теперь посмотрим, как у нас обстоят дела с холмом Венеры, – мужчина указал на холм любви под большим пальцем руки женщины.
– Так-так, решётка. Кстати, это единственное место на руке, где этот рисунок имеет положительное значение. Так природа помечает человека готового встретить любовь. – Он пристально посмотрел своими полубезумными глазами в глаза Галины Павловны и добавил:
– У любви есть духовное измерение, в котором объектом любви является всё человечество.
Про всё человечество Галине Павловне было известно, об этом как раз много писалось в последнее время. Но вот испытать любовь к одному человеку, воспламениться так, чтобы потерять в любви всю себя, ей не приходилось. «Наверное, я и в этом обойдена судьбой», – думалось в последнее время Галине Павловне.
Кареокий, словно прочитав её потаенные мысли, произнёс грудным голосом обольстителя:
– У Вас достаточно энергии, чтобы погрузиться в поток любви.
Галина Павловна была очень смущена и его словами, и тоном, каким были произнесены эти слова. Кареокий, несмотря на своё ошеломительное сходство с гением, был очень тщедушен. Возможно, ещё в глубоком детстве, он перенёс какое-то тяжелое заболевание, и левая нога его была частично парализованной, как у «инсультника», и весь его вид вызывал скорее сострадание, чем какое-либо амурное настроение. Но выздоравливая, Кареокий, становился всё более активным не только в интересе к жизни, но и в их отношениях с Галиной Павловной.
Она же, после определённых раздумий, осознала, что Кареокий пытается кокетничать с нею. И, несмотря, на овладевшее смущение, испытала некую женскую удовлетворённость: впервые в жизни за Галиной Павловной ухаживает мужчина, который вызывает у неё интерес.
–А Вам говорили о Вашем поразительном сходстве с художником Сальвадором Дали?, – спросила она тогда же на скамейке.
– Это сходство появилось недавно, – спокойно ответил новый знакомый. Десять лет назад у меня было видение. Огромное полотно, скажем так, картина, которая вызвала у меня такое вдохновение, такую любовь к изображённому на ней и одновременно любовь ко всему, что окружало меня, что казалось: это чувство растопит меня, расплавит в какой-то невообразимой печи, и от меня останется только оплавленный металл в золе этой печи. Более сильного чувства в своей жизни я не испытывал. И затем, через два года, я увидел репродукцию картины Дали, которая была очень похожа на мое видение. Это была не та же картина, не её копия, но очень и очень похожая. Тогда я подумал, что у нас с гением Дали один информационный канал, что у нас какое-то сильное духовное родство. И в моменты, когда я об этом думал, у меня появлялось ощущение, что мне необходимо писать картины. И я стал это делать. Кое-кто их даже хвалит, картины, то есть, но я-то понимаю, что мне не хочется быть художником, я не хочу быть вторым Сальвадором Дали, я просто хочу ещё раз испытать тот восторг, который ощутил в своём видении. Это чувство было лучшим из всего, что я испытал в своей жизни. А облик... Он изменился сам по себе.
Через год, глядя в зеркало, я осознал, что лицо моё изменилось, особенно выражение глаз. Тогда я стал отращивать усы, а затем придал им соответствующую форму. Иногда мне на ум приходят высказывания, которые к моей жизни филолога не имеют никакого отношения. – Неожиданно на лицо рассказчика набежала тень, потом его лицо осветилось каким-то отблеском, будто откуда-то взявшиеся солнечные блики, крохотные, как зрачки человеческого глаза, осветили его глаза изнутри, и они зажглись необычайным светом надежды и веры в лучшие дни предстоящей жизни. С загадочной улыбкой на устах он вдруг произнес:
– Не бойся совершенства, тебе не достичь его никогда. – Затем он снова вернулся в своё прежнее состояние и сказал:
– Вот такие дела, Гала. – Он произнёс её имя, делая ударение, как французы, на последнем слоге, и поцеловал руку Галины Павловны, прямо в бугор Венеры.
– Кстати, Вы с женою Дали тёзки. Он любил её – невероятно. И, представьте, создал для неё, страстно увлеченной мистицизмом, карты таро. Гений всю свою необузданную сюрреалистическую фантазию поставил на службу традиционному символизму гадательной системы…
А Вы в предсказания верите?
– Я верю в предопределённость, а не фатализм.
– Одно другому не мешает, – в раздумье произнёс мужчина.
Прослушав историю превращения Кареокого в духовного наследника гениального художника, Галина погрузилась в шахту собственной памяти, извлекая из неё объяснение данному феномену. И женщина вспомнила описание жизни рабби Гаара, рожденного в Иерусалиме в 1543 году. Он разработал новую методику изучения и понимания тайн Каббалы. По его методике получившей название Лурианской, человек последователь Торы может получить в субботу «дополнительную душу», которая может остаться в нём на более или менее длительное время. Чем величественней душа, тем достойнее дары она получает. И тогда же она прочитала о том, что величие души определяется не только поступками человека, но и временем, в которое он живет. «Так что не сетуй на свою долю, ибо твоя душа во многом превосходит души некоторых больших праведников эпохи таннаим и амораим.»
На следующий день, после врачебного обхода, главврач дал указание старшей медсестре подготовить документы на выписку Галины Павловны. Стареющая моложавая женщина не знала: радоваться ей по этому поводу или нет, но решила не искать встречи с Кареоким до того как покинет стены больницы. Одевшись в платье, в котором она поступила в отделение, женщина, после некоторого раздумья, расстегнула две верхние пуговички, чтобы в вырезе платья слегка была видна глубокая складка её бюста, подвела глаза синим карандашом и накрасила губы розовой помадой. И, удивительным образом, её глаза, до этого времени казавшиеся бесцветными, вдруг поголубели, и, самое главное, откуда-то взявшийся крохотный солнечный зайчик отразился в её глазах, и они зажглись необычайным светом надежды и веры в лучшие дни предстоящей жизни