По пути на Сахалин
« Жизнеописание это не только памятник
создателю и работнику, но оно является
и лучшим вдохновением для молодежи.»
Николай Рерих
- Я еду – это решено бесповоротно – написал Чехов поэту Плещееву накануне сахалинской поездки.
Перед поездкой на Сахалин Антон Павлович ничего себе не выхлопотал. Никакого рекомендательного письма, поэтому на одной из остановок проезжий генерал лег спать в чистом и сухом белье на диване, а он, писатель, которого признал великий Чайковский, спал на полу в сырой одежде.
Накануне долгого путешествия, предпринятого им по собственному решению, снова приснился сон, скорее всего, вещий. Этот сон звал его куда-то, но вот куда? – неизвестно. Сразу же после сна Антон Павлович ощутил такое невыразимое сострадание ко всему миру, людям, всему живому, которое может дать только опыт страдания и одиночества. После сна усиливалось ощущение приближения Божьего Суда, который наконец-то даст свободу. Не за этим ли опытом влекла его судьба на ссыльный остров Сахалин? Ему хотелось, как писателю, еще раз повествовать о том, как люди скопом и поодиночке почему-то терзают других людей.
Свобода – вот к чему он стремился всю жизнь и что так неподвластно человеку…
- Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел, - писал ему с удивлённой радостью Горький. Но раньше им восторгался писатель Владимир Тихонов:
- Между нами вы – единственно вольный и свободный человек, и душой, и умом, и телом вольный казак. Мы же все « в рутине скованы, не вырвемся из ига».
«О чём это они?» - порой недоумевал Антон Павлович, но втайне гордился лестными откликами. Да, он, писатель Чехов, завоевал себе право на собственный стиль. Он уже стал признанным беллетристом, виртуозно владея внешней динамикой быстрого действия. Но потом сознательно отверг все эти формы, не сделав ни малейшей уступки. В этом проявилась его воля, которую он воспитывал в себе всю жизнь. И эта воля пригодилась ему и в этой поездке, чтобы испытывая невыносимые муки от езды по бездорожью Сибири, не повернуть обратно домой. Он должен покорить эти одиннадцать тысяч вёрст.
Но ещё ему казалось, что многие под словом «свобода» предусматривают его свободу от брачных уз. Не один раз он возвращался к своим раздумьям о целесообразности брака. Чехов смотрел на этот предмет смело и искренне, и приходил заключению, что на протяжении веков люди никогда не были одножёнцами. Традиции обычаев и поведения с их неизбежными последствиями и давно установленными сроками действия, сбивают с толку самые ясные умы. Одни физические результаты половых связей привели не только к увеличению численности населения, но и к множеству болезней, умопомешательств, недобрых склонностей. Эти люди наполняют больницы, сумасшедшие дома, тюрьмы. Молодые люди не знают, что думать и во что верить. Они видят семьи, освященные церковным браком и не находят ничего кроме несчастий, узаконенной проституции, болезненности, поиска недозволенных связей вне дома, отвергнутых и нежеланных детей. Они смотрят тогда дальше на тех, кто избежал ответственности брака, и не находят ничего кроме недовольства, плохого здоровья, как следствия обеспокоенности естественными инстинктами и растущей тенденции к недозволенным половым связям.
Возможно, они могут обратиться к церковникам. Те им скажут, что нужно быть терпеливым и предложат почитать «Жития святых». Либо их засыплют кучей пуританских наставлений, прописных истин и неудовлетворительных объяснений. Вознаграждение на небесах, где их пуританство будет оценено, слишком неудовлетворительны, чтобы возместить отказ от соблазнов окружающего мира.
Так размышлял русский писатель Антон Павлович Чехов, лёжа на полу и пытаясь уснуть на одном из постоялых дворов его бескрайнего путешествия, имя которому – жизнь.
Это случилось ещё до того, как дорога привела его к подножью Урала. Заехав на постоялый двор в почтовой кибитке, он с прискорбием обнаружил, что свободных комнат нет, но, к счастью, господин, занимавший единственную комнату с двумя своими дочерьми, решил поделить и с Чеховым, так сказать, свою более благоустроенную территорию. Господин узнал писателя Чехова и велел подать самовар. Одиннадцатилетняя дочь этого господина с любопытством посматривала на человека в пенсне с улыбающимися глазами и постоянно записывающим что-то в своём блокноте.
Когда настало время сна, комнату разгородили своеобразной баррикадой из мебели и вещей так, что перегородка совсем не давала возможности видеть, что за ней происходит. Так вот господин Сомов рассказал писателю о французском театре, который он посетил, будучи в Париже.
- Кстати, баррикада ведь слово французское. И оно напомнило мне посещение театра на Монмартре на Бульваре преступлений. Бульваром преступлений называли ту часть Больших бульваров, где теперь площадь Республики. На полукилометровом отрезке располагались почти все парижские театры. Самым популярным зрелищем были кровавые мелодрамы, отсюда и название бульвар преступлений. Точно не припомню, о чём была пьеса, но помню реакцию зала.
По ходу её один из братьев в защиту своей названной сестры хватает огромный кухонный нож и заставляет отступить злодея, своего брата. Тот, против кого был поднят этот угрожающий атрибут, восклицает: «Ты не посмеешь». Вместо ответа добрый брат поворачивается к публике и прямо призывает её в свидетели: «Он знает тайну моей души и ещё спрашивает, посмею ли я!»
Пока он своим дрожащим голосом произносит тираду, зал, охваченный сильным волнением, несколько мгновений молчит, затаив дыхание. И – разражается аплодисментами.
- Заметьте, в то время режиссёра в этих театрах ещё не было, и этот способ прямого включения зрителей в ход пьесы был-таки, я Вам скажу, этаким нововведением и предвещало некую дерзость современной режиссуры. Опытный актёр давал советы своим товарищам, показывая им эффекты, на которые они должны были нажимать, и указывал, где следует стоять, чтобы оказаться в хотя бы слегка освещенном месте сцены.
- Французы – это вообще, знаете ли – особая статья. Это не мы, русские. Хотя – стихийная сила какая-то в них присутствует. Не правда ли, господин Чехов? – Писатель не ответил. Он думал о «своём» театре. Вышла его пьеса «Иванов», но драматург был не совсем ею доволен. В пьесе было чересчур много личного. В общем-то, она, пьеса - о болезни, о страхе человека перед смертью. Чехов к этому времени был уже болен и силы постепенно начали покидать его. На ум сам собой пришёл монолог Иванова:
- Я знал, что такое вдохновение, знал прелесть и поэзию белых ночей, когда от зари до зари сидишь за рабочим столом или тешишь свой ум мечтами. Я веровал, в будущее глядел, как в глаза родной матери… А теперь, о боже мой, утомлён, не верю, в безделье провожу и дни, и ночи. Не слушаются ни мозг, ни руки, ни ноги… Земля моя глядит на меня как сирота…
Куда девался тот юноша, что устраивал в Мелихове маскарады, розыгрыши и всеобщее веселье? Что побуждало его созывать к себе на дачу толпу людей и не просто близких, а так – седьмая вода на киселе…Страх одиночества, могильный страх остаться одному.
Боязнь одиночества и стремление к людям живут в человеке бессознательно для него самого. Он никогда не отдаёт себе отчета и не может отдать, что именно заставляет его тяготеть к людскому обществу. Он попросту чувствует себя как-то не по себе, в его груди развивается какая-то мощная тоска, когда он не видит вокруг себя людской суеты. Чудится, что человек боится самого себя, боится чего-то смутного, неопределенного, что может внести беспокойство в его ум. Часто, не сознавая этого, он просто чувствует, что уйди он толпы, какое-то равновесие будет нарушено, какая-то новая опасность разверзнется перед ним, что-то произойдет столь непоправимое, что этого нужно страшно бояться и делать все, чтобы этому помешать.
Чехов сомкнул веки и мысленно помолился о том, чтобы в эту ночь ему не приснился крест на горе…
И ему приснился ободряющий сон, как Иванов и Саша с восторгом смотрят на молодую Луну, а он, автор смотрит на них и его наполняет надежда на новую здоровую жизнь, на внезапное исцеление, чудо. Находясь под впечатлением сна, к писателю неожиданно пришло понимание, что сон – это тоже жизнь, только на другом уровне. Ведь когда он спал, жизнь в его теле продолжалась, он ощущал радость, надежду, он мыслил, а значит – жил? Господи, как много ещё неизведанно в жизни, как много ещё предстоит обдумать, над чем поразмыслить и чем поделиться с читателями. Пусть тогда они узнают глубоко чувствующего интересного беллетриста, способного к состраданию и мукам ради человечества… Он даст им мечту, возвышающую над повседневностью жизни и невыносимой скуки, преследующей его всю жизнь.
Антон Павлович выехал из Москвы 21 апреля 1890 года с Ярославского вокзала в восемь часов вечера. Его провожали всё его «семейство», Левитан и чета Кувшинниковых. Кувшинниковы и художник Левитан провожали писателя до самой Троицы. Дальше из Перми на пароходе «Александр Невский» Чехов приплыл в Нижний Новгород.
Поселившись в Екатеринбурге в Американской гостинице, долго ждал ответа из Тюмени на свою телеграмму, отправленную в пароходство Курбатова. От этого ответа зависело, поедет ли писатель на пароходе в Томск или же поскачет полторы тысячи вёрст на лошадях по распутице. Обстоятельства предложили ему последний вариант. И он отправился в Тюмень на тарантасе. По пути в Томск в последствии пожалуется родным, что давно уже не обедал. Остановка в Красном Яре. Письма родным откровенно страдальческие.
«Холодно ехать… На мне полушубок… Ногам зябко. Кутаю их в кожаное пальто – не помогает». И хотя середина мая, а на дворе – мороз. Грязь замёрзла в кочки и трясёт так, что «душу выворачивает». Уже из Томска 20 мая Чехов пишет родным, что купленные в дорогу сапоги оказались узкими, и ему по грязи и воде пришлось ходить в валенках, отчего валенки превращались в студень. По пути в Томск он всю дорогу голодал, мечтая о любимых блюдах, хотя и от гречневой каше не отказался бы. Путевые заметки для издателя Суворина начал писать уже в Томске в гостиничном номере.
А потом были трудные дороги по российской тайге. Извозчики обдирали его, прося цену втридорога, а затем ещё требуя на чай. Часто приходилось спать, где придётся. Однажды из-за непогоды пришлось ночевать где-то по пути в мужицкой избе. Извозчик первым вошёл в неё, кинул на пол потник, затем попону и тулуп в изголовье и тут же заснул с храпом, похожим на игру на кларнете. Чехов в растерянности остался стоять рядом с ним, прикидывая, где бы и ему примоститься. К счастью в избу вошла баба, с презрением глянула на замёрзшего Чехова и сказала нарочито сердито:
- Ах ты, якри тя! Сибирь-то поди не нюхали! Продуктов нет, а за постой возьму и предложила «барчуку» кровать с одеялом.
Чехов втайне боялся воды. Матушка рассказывала, что когда ходила им на сносях цыганка вслед ей прокричала, чтобы берегла мальца от воды.
- Опасность! Опасность! – гортанно кричала цыганка, будто сама испугалась, что-то увидев перед своими тайноглядящими очами.
Тайга, наконец, наскучила Чехову, хотелось в степь, в её просторы к зовущей в путь линии горизонта.
Байкал решено было переплыть на пароходе. На берегу Байкала на станции Лиственичная пришлось ждать отправки несколько дней: приехал во вторник, а пароход пойдёт только в пятницу. Непрерывный дождь, на озере – туман, еды нет. И если бы не попутчики, от тоски свихнуться можно было бы.
Среди ожидавших пароход был коренной житель этих мест - самоед, назвавшийся Яковом. Как-то однажды, попивая чай вместе с лекарем Чеховым, Яков поучал его:
- Ваша религия – ошибка, Ваша - иудейско-христианская. Три тысячи лет назад она направила вас против природы, когда сказала, что человечество должно быть отделено от царства животных и растений и, что Земля ему подчинится. Это - библейская история Творения. Теперь нам всем приходится пожинать плоды, имея дело с последствиями.
- Как ты чувствуешь себя осенью? У тебя внутри всегда осень. Печаль. Не можешь расстаться с прошлым. Огорчаешься, что не использовал представлявшиеся возможности. Ты сильно хочешь, чтобы другие были подобны тебе, хочешь вернуть их к «чистой жизни». Отступись от них, сконцентрируйся на себе самом. Для тебя слишком важно соблюдение вежливости в отношениях.
- Дыхание формирует основу жизни. - Чехов, хотя и слушал его с интересом, но был недоволен. Совет Якова казался ему неучтивым по отношению к Чехову. Известно, что больные люди из этических чувств скрывают от посторонних свой недуг, им хочется быть, как все, жить и чувствовать себя наравне со здоровыми.
На какое-то мгновенье Антону Павловичу показалось, что Яков, как и многие другие, допускали некую фамильярность, оттого, что чувствовали в писателе нуждающегося человека. Да, в его жизни такая бедность была, что пожалуй уж и не сыщешь. И столько горя он перенёс с тех пор как подрос, что и половины на шестерых хватило б. И так эта бедность въелась в него, что если бы кто отмыл его от неё, он бы руки ему целовал от благодарности сердечной до самых последних дней своих…
Но скорее всего сибиряк Яков был откровенен с писателем по простоте своей душевной, из искреннего сочувствия к нездоровому человеку, потому и свой монолог однажды самоед неожиданно для Чехова закончил стихами Плещеева:
Когда ж пробьет желанный час
И встанут спящие народы –
Святое воинство свободы
В своих рядах увидит нас.
- «Спящие народы» – это мы, малые сибирские нации: якуты, эвенки, тунгусы, самоеды и прочая, прочая. А святое воинство свободы – это, возможно, что и вы, господин – При этих словах Яков почтительно склонил голову.
Плывя на пароходе, Чехову приснился яркий сон, похожий на пьесу. Писатель понял: тело его - в вынужденном безделье, а разум продолжает творить, создавая образы, обстоятельства. Вот и этот сон… Как его расценить: то ли сон - намёк, подсказка обратить внимание на не решаемую проблему, то ли – просто развлечение для автора, которому надоело ехать, которому и скучно, и смешно одновременно?
…В зал кают-компании вошёл капитан в неизменно наглаженном кителе, с блестящими начищенными медными пуговицами и велел подавать самовар. К самовару были принесены и солёный лосось, и чёрная икра, и заготовленная на зиму морошка - прекрасная закуска к наливочке.
Пока накрывали на стол, Антон Павлович поднялся на палубу. Впереди белесым покрывалом нависал туман. Дымя двумя трубами, загребая воду ходовым винтом, пароход двигался к цели.
После сырости палубы, закуски и спиртное были кстати. Горячий ароматный чай придавал силы и вселял надежду на хорошую погоду.
После спиртного мужчины оживились. Глядя на миниатюрную статуэтку обнажённой Венеры, поручик завёл разговор о женщинах. Как человек военный; он знал, что вместе с ними на пароходе преодолевает сибирские просторы беллетрист Чехов. Как человек интеллигентный, поручик сразу же вычислил писателя по его умным глазам и жестам гордого человека, уважающего своё призвание. Рассматривая хрупкую фигурку богини красоты, офицер произнёс салонным голосом, выпуская в воздух сигаретный дым:
- Красота есть нечто недосягаемое, неприкосновенное, что не допускает никакого смешения с чем-либо другим. – Сделав паузу, русский офицер привстал, якобы для того, чтобы пристальней рассматривать Венеру.
- Однако, наблюдая на далеком расстоянии, мы видим её как бы вблизи, и при каждом приближении она всё удаляется от нас. - Во время произносимой тирады поручик даже встал со стула, изображая, как красота богини, заключённая в форму, магнетически влияет на него. И вдруг, резко поменяв тон, произнёс:
- Женщина, которая уже находилась в обладании мужчины, не может рассчитывать на поклонение перед ее красотой! Не так ли, господин беллетрист?
Чехов не ответил. В другой обстановке, он бы просто покинул собрание или ответил колкостями, но тут ситуация была не в его пользу. Снова выходить на палубу в сырость с его больными лёгкими было преступно опасно. К счастью, разогретые спиртным мужчины желали высказать собственное мнение по «женскому вопросу». В разговор вступил господин с видом вечного студента:
- Во всякой любви мужчина или сильная женщина любит, прежде всего, себя. Вернее он любит то, чем он хотел бы быть, чем он должен быть. Он любит свое интимное глубокое существо, свободное от гнёта необходимости. И нет у него более сильного желания, чем оставаться тем, что он есть. Он проецирует свой идеал внутреннего существа на другое человеческое существо. Отсюда вывод: человек только тогда является во всех отношениях самим собой, когда он любит.
Настала очередь высказать своё мнение самоеду. Чехов уже приготовился слушать из его уст какое-то невероятное нравоучение. Так оно и оказалось: попыхивая трубкой, Яков с постепенно краснеющим от смущения смуглым лицом, побитым оспой, буквально выдавил из себя:
- Мужчина должен побороть в себе отрицательное отношение к мужественной женщине, ибо оно является результатом эгоизма. - Все присутствующие в кают-компании, кроме Чехова, молча переглянулись. Было вполне понятно, что самоеду не повезло с женой… хотя…
Настала очередь говорить капитану. Компания вежливо ожидала его слов. И он не заставил себя ждать. Осознавая ответственность за всех находящихся на вверенном ему пароходе, капитан также осознавал свою ответственность за правильность и праведность произносимых слов, на минуту забыв о том, что через несколько дней пассажиры его судна сойдут с трапа, чтобы потом никогда в жизни не встретиться друг с другом:
- Любить – значит сделать любимого носителем тех ценностей, которыми хотел бы обладать сам любящий. Чувственным отражением этого высшего совершенства является красота. Для мужчины, который любит, обязательно считать свою женщину красивой. - Присутствующие были явно разочарованы. Немецкий идеализм в этой компании был совершенно ни к чему. Чехов продолжал молчать, но чувство раздражения в нём росло и вспучивалось как река во время паводка. Писатель в совершенстве усвоил науку быть уступчивым, не будучи смиренным, и быть снисходительным, не будучи кротким.
«Вечный студент», также пассажир парохода, явно заискивая перед хранящим молчание писателем, запальчиво сказал:
- У многих людей начало любви связано с порывами самоосуждения, самообвинения, самобичевания. Мы ощущаем, что внутри нас совершается нравственный перелом: возлюбленный или возлюбленная освещает нас изнутри каким-то внутренним светом. Даже когда мы с ним ни разу не говорили, когда мы его только видели вдали несколько раз. - Присутствующие мужчины с плохо скрываемым напряжением стали смотреть на молчавшего всё это время писателя. И Чехов, наконец, не выдержав, сказал резко, будто бы осуждая:
- Большинство мужчин предпочитают теоретически уважать женщину, для того, чтобы как можно глубже презирать ее.
Поручик даже взвизгнул от удовольствия:
- Именно этого я от Вас и ожидал! Спасибо, голубчик, что не ошибся в Вас. А то, знаете ли, я уже сомневался, действительно ли Вы – писатель? – От скопившегося в воздухе табачного дыма Чехов сильно закашлялся и стремительно покинул разогревшее себя вином и пошлостью общество русских мужчин конца девятнадцатого века…
Сон прервался неожиданно. Чехов лежал с ясной головой и понимал, что теперь ему не уснуть. Он вышел на палубу. Где-то совсем недалеко располагалась огромная территория загадочной страны – Китай. Китайская философия – это нечто особенное в системе мировоззрений людей, населяющих Землю. Вся жизнь, по мнению древних китайских мудрецов – это ритуал, драма взаимосвязанных действий постоянно изменяющихся событий и энергий. Для человека – это непрерывное протекание чувств, мыслей, предчувствий, прозрений и ощущений. То есть постоянное изменение личности.
Земля – это планетное целое, в котором люди живут и существуют как клетки в огромном теле. Человечество разбросано по всему земному шару, и понять Землю – значит понять человечество.
Чехов посмотрел на небо и спросил себя: «Зачем же ты поехал сломя голову в эти края, что тебя позвало»? И он осознал, что для поездки было несколько причин. И одной из них являлось неумолимое желание освободиться от коллективного давления на его развитие, как личности. И это общественное давление в год, когда ему исполнилось тридцать, стало невыносимым. Писателем овладела решимость переорганизовать свои силы для новой попытки самовыразиться с тем, чтобы завоевать новые пространства читающей публики. Весь этот путь, вынужденное безделье, тяжелые физические испытания позволили ему подытожить свои прошлые возможности перед порогом нового опыта. Он вдруг понял, что у него есть новые силы и новые возможности. В нём зарождалось желание объединиться с более значительным течением жизни. И писатель Антон Чехов представил себя моряком, готовым поднять новый флаг его предстоящей жизни вместо старого флага уже использованных возможностей.