Point de cordeau pour amarrer le temps
Фредеруна оказалась на редкость прозорливой, решившись обосноваться здесь. Ей казалось, что достаточно ограничиться строительством так называемого бергфрида. В мятежной Фарморике это был один из самых популярных видов башен-замков. Однако мне всегда казалось, что наш стиль общения, будь то люди или пейзаж, должны как можно дольше скрывать вектор наших намерений. И ландшафтная архитектура стала наилучшим к тому поводом. Выставленная напоказ, она, тем не менее, напоминает лишь ветхий плащ её владельца, скитающегося по земле в поисках новшеств. Сердце его бьётся глубоко внутри, под королевскими лохмотьями.
Многогранность бергфрида, какой бы искусной или искусственной она ни была, не в полной мере передает всей сложности судьбы Фёнжэ. Мне не представляется возможным воплотить её в этом по замыслу простом и стройном архитектурном образе. Однако я использовал изображения двух скрещенных цветков Brassica и Browallia для своего герба, которые должны символизировать, что всё здесь имеет одно начало, как у любой вершины существует только одна опора. Если угодно, это можно понимать и как символ единовластия. Посланники Нового Короля во время своего последнего частного визита ко мне пытались поставить мне это в укор.
Фредеруна пока не знает, что мою идею поддерживают короли всех соседних с нами государств. Они с нескрываемым удовольствием оказывают мне честь, удостоив мое рукотворное творение своего пристального внимания, чтобы убедиться воочию, как именно в данном случае история способна воплотиться в камне. Я чувствую, что участвую в бессрочном рыцарском поединке с Каменным Гостем. То я ощущаю себя гостем среди этих вечных камней, то эта Соколиная Скала, приютившая Замок, Salvia, Salpiglossis и Cycas, непрошеным гостем врывается в мои сны, где сочувствующие и злорадствующие сливаются в единую толпу, в которой буквально каждый присутствующий отваживается надеяться предоставить мне в кредит одну из своих дочерей или племянниц.
Arcus niminum tensus rumpitor
Quand la poire est mеre, il faut qu’elle tombe
Фредеруна вышла, наконец, к гостям. Облик её напоминал очертаниями Замок, однако, будто увиденный во сне. Она медленно, на ощупь, как и подобает слепой и хромой, спускалась по полукруглым ступеням витой лестницы в тронный зал, приковав к себе всё внимание присутствующих. Безукоризненная фигура Фредеруны, явленная собравшимся от кончиков её старинных туфель до макушки с высоко взбитой прической, именно в этой последовательности напомнила недавним путникам перипетии их появления в Замке. Это была живая аллегория пути избранников к столу Фердинана, и Фредеруна, самовольно взяв на себя роль его покровительницы, имитировала пока непойманную дичь. Её длинная кружевная плотной вязки вишнёвая вуаль, скрывающая подбородок и спадающая кольями частокола на грудь, влекущую к завоеваниям, слабо колыхалась при каждом её шаге, как собираются в складки тяжёлые кожаные доспехи рыцаря в самые опасные мгновения поединка. Цвет платья Фредеруны был менее вызывающим, и каждый, кто её хоть немного знал, был бы с этой минуты начеку. Фулькон. Окажись он этот момент там, мог неопровержимо подтвердить, что нет ничего опаснее её так называемой скромности.
Фердинан даже обрадовался, что в зале не было Фелиции, иначе она непременно не удержалась и сделала бы несколько уместных кулинарных замечаний в её адрес. Ему и самому хотелось, как бы невзначай, попытаться проткнуть прическу Фредеруны, башней возвышавшуюся над её головой, чтобы проверить, нет ли в её составе взбитых сливок, которыми Франц обычно украшал любимые десерты Фелиции.
Посланники короля невольно сопоставили структуру причёски Фредеруны с очертаниями главной башни Фёнжэ и, переглянувшись, поняли, что были единодушны в своём мнении. Они бы, наверное, насторожились, если бы узнали вдруг, что такую загадочную форму придала волосам Фредеруны Жанетт, младшая из дочерей Фердинана.
In vestimentis non est sapientia mentis
Les hommes sont comme les melons:
Sur dix, il y en a un de bon
Я знаю людей, которые путают цветы Arctotis и Felicia. – Ничего удивительного, если они не знают времени начала их цветения. Цветы похожи по форме, хотя имеют разные размеры и слегка отличаются оттенками. Сейчас мало кто столь разборчив. – Мне давно нужен был садовник, чтобы присматривать за растениями. Остальное предоставьте мне. – Прошу Вас перечислить мне все предполагаемые обязанности, чтобы я мог удостовериться, что оставшиеся Вам не будут столь уж обременительны. – Вы еще не назвали мне своего имени. – Кажется, Вы иностранка, судя по Вашей одежде. Возможно, моё имя покажется Вам слишком сложным. – Попробуйте, назовите его. Вдруг я окажусь способной его запомнить. – Назовите меня лучше именем своего любимого цветка, тогда Вы уж точно меня не забудете. – Трудно связать образ любимого цветка с повадками незнакомца. – Местные говорят, я брат Фиулы и Жюстины. Можете узнать моё имя у них, и если они меня еще помнят, то непременно откроют его Вам. Тогда и Вы сможете удостовериться, откровенен ли я с Вами. – Именем какого же цветка называла Вас в детстве Фиула? – Вам оно не поможет. – И всё-таки. – Что ж, Ricinus, но это растение растёт, как Вам известно, только в очень влажных местах. – У этого цветка только семена ядовиты. Наверное, Фиула таким образом нашла способ сообщить Вам о своём пророчестве. – Никто не может поручиться, что у Фиулы на уме. – Признайтесь мне, Жюстина для Вашего имени выбрала цветок такого же цвета? – Жюстина простая крестьянка. Ее вкусы остаются загадкой даже для нее самой. Так стоит ли считаться с её мнением? – Для того, что в данное время составляет суть нашего разговора понятия ум или глупость несущественны, не правда ли? Можно с пренебрежением сказать, они не вычленимы на общем фоне беседы. – Мне кажется, я гораздо скромнее того броского цвета, который мне присвоила Жюстина. – Полагаете, незаслуженно? – А что подумали бы Вы, если бы Вас называли Physalis, намекая на разбитое сердце?! – Да уж! Есть множество иных, гораздо более привлекательных имён. Скажем Phlomis или Phlox. Не находите, последнее, кажется, звучит даже еще скромнее, хотя само по себе растение не уступает по высоте предыдущему. – Вольно Вам насмехаться над бедным садовником. – Хорошо, будете для меня Hebe, если нет других предложений. – Мне верится с трудом, что это и есть Ваше любимое растение. Невзрачные, бледные цветки, привлекательные только в массе. – Этот вечнозелёный куст устойчив к морозам, нетребователен к особенностям почвы. Он вынослив, как Вы, если я в Вас не ошиблась. – Я назвал бы Вас Tropaeolum peregrinum, если бы наперёд не знал Вашего имени. – Мне тоже поначалу пришло в голову в ваше связи другое название, Verbascum. Но оно слишком длинное, к тому же Вы сами настаивали на неброских формах. – Вы правы, он чересчур прямолинеен. – Эти двое плохо смотрятся в букете, не только из-за откровенной желтизны одной или белизны другого. По-моему, в них наблюдаются некоторые концептуальные разночтения. – Как и в отдельных конструкциях Вашего Замка. – Он пока не мой. Собственно поэтому я и нанимаю Вас. У меня пропал цветок. Вам придётся его найти, если Вы согласны. – Я обязан присматривать или я ослышался? – Скажем, Вы недоглядели и упустили его из виду. Я оплачу Вам службу с момента его исчезновения. – Такое чувство, будто я устраиваюсь не в сад, а в птичник. – Вы сами напомнили мне о Жюстине. Именно в тот момент мне и пришло в голову поставить Вам в вину то, в чем вы невинны. – Не знал, что у Вас найдётся повод обвинить мою сестру. Значит, я, тем более, согласен на все Ваши условия. Что же мы будем искать? – Я в точности не знаю. Не помню, какой именно цветок рос в этом месте, - сказала Фелиция, указывая Фабиану на оставленную им лунку.
A multus animabilis decore vincimur
Plume nourrit,
Plume dеtruit
Вода медленно, очень медленно поднималась к груди, плечам и горлу Фиулы. Ей казалось, что она ждёт уже слишком долго, когда, наконец, в ней скроются её брови и лоб. Земля никак не хотела уходить у неё из-под ног.
Сначала вода долго, с клокотом, собиралась у её талии, словно не решаясь преодолеть неприступную преграду ; так море не в силах взять крепость, запертую пропастью на вершине скалы. Фиула стояла посреди болота, как заколдованная. Вода липла к её телу, подняв и расправив вокруг неё подол зеленого платья, как лист огромной кувшинки. Он так и остался на поверхности, когда брови Фиулы уже наполовину скрылись в болотной купели. Только её соломенного цвета волосы и остались на листе платья, вдоволь напитавшегося болотным цветом. Спутавшись в пучок вокруг головы, устремлённой мыслями ко дну этого тинистого озера, они стали похожи на пожухлый бутон фантастического растения, чьё цветение наступило губительно поздно для него.
Фиула не чувствовала холода, хотя первые заморозки ожидались со дня на день. Кроме того, она знала, что вязкая слизь болота даже если и промёрзнет, то не сразу. А случись зима особенно суровой, то на скованной льдом западне в тот же день не останется и следа от её отчаянно светлых в этом мраке волос, в худшем случае их примут за увядший тростник : и это обстоятельство почему-то служило ей утешением, если попытаться найти хоть одно слово, хоть что-то объясняющее в ее поведении.
По этим волосам её и узнал Фелес. Ржавым пятном они выделялись на грязном фоне ноябрьской земли, просвечивавшейся сквозь лысые, как хамелеоны или отпетые бродяги, сбросившие вдруг всю до последней листву стволы, когда природа будто находится в замешательстве, размышляя, разразиться ли ей опять проливными слезами дождей или скрыть дела рук своих под невинной белизной первого снега.
Нет, Фелес не проезжал мимо. Ничей путь не может лежать мимо Фуцимских болот. Фелес сразу понял, что случилось что-то недоброе, когда почувствовал, что какая-то неведомая сила гонит и гонит его именно туда. Даже её мать, знай она наверняка, что произошло, ничем не смогла бы помочь Фиуле. Фелесу понадобилась вся его никем немерянная сила, чтобы за волосы, привязав их к предлинному негибкому шесту, вытащить её на тот кусок суши, который не так давно он назвал бы берегом, если бы осенняя слякоть не превратила его в грязное месиво, ставшее, тем не менее, для Фелеса, за неимением лучшего, относительно прочной опорой.
Для перетаскивания не желавшего приходить в себя тела пришлось связать сани, на каких охотники возят по насту туши подстреляных или гиблых животных, и эта образная связь Фиулы с жертвами светских забав уже более не покидала его. Возможно, поэтому он и привёз её в термы.
Однако и там Фиула пыталась задерживать дыхание, выплёвывала еду, отказывалась проглатывать по запаху известные ей своим магическим действием отвары, которые Фелес вливал ей в рот сквозь накрепко стиснутые зубы. Как на грех, и зубы у неё оказались такими здоровыми и ровными, что, кажется, готовы были помочь ей в исполнении её замысла. Надеяться приходилось разве что на то, что хоть одна капля, да найдёт путь сквозь этот частокол, чтобы уговорить её сердце биться немного чаще. Она была холодна, как римский мрамор, под стать внезапно начавшейся зиме.
Еще Фелес рассчитывал на лечебное действие ароматов. Он выбрал самые едкие и вызвал у Фиулы рвоту. Тогда-то ей, чтобы унять ее, пришлось отведать то, что он приготовил. Она уступила и пригубила отвар забвения, забыв, наконец, почему ей только что так не хотелось жить. С того момента кровь ожила в её венах и разливом растеклась по всем уголкам своего молодого красивого русла. Тело Фиулы поменяло цвет с болотного на тёплый книпхофиевый : Фелесу редко, но приходилось встречать эти красноватые увулярниевые цветки, которые они хорошо смотрелись в долине, среди других дичков ; и здесь, в саду Фредеруны, для них явно не было уготовано живого места.
К весне стало очевидно, что Фиула ждала ребёнка. Разумеется, в особенности благодаря заботам Фелеса, она ничего не могла бы объяснить.
Совершенно вроде бы некстати в термах объявилась Фелиция. Отлучившийся ненадолго Фелес застал их вдвоём сидящими на кромке бассейна, друг напротив друга, где этот парный облик предстал ему в своём разительном контрасте. Один и тот же цвет волос, почти одинаковый, однако, без солнечного беска у одной из них ; тот же болотного цвета наряд, хотя и отличающийся, скорее, кроем, чем матерчатым составом ; одинаково, хотя и асимметрично сложенные на коленях руки, с насмешкой кривого зеркала повторяющие их локтевые изгибы. Они пристально изучали друг друга своими не-по-римски светлыми глазами. Говорят, с тех самых пор Фиула и начала терять волосы, пытаясь вспомнить, что с ней произошло. Так что к концу этой сказки череп её был совершенно лыс, как тот облетевший, лишённый красочной листвы лес, в котором Фелес нашёл её.
Фелиция встала, окинула Фелеса понимающим взглядом и, приняв желаемое Фелесом за действительное ; со с трудом, как показалось Фелесу, но все же скрываемым пока высокомерием она обошла его стороной, как будто и он тоже был одной из стройных римских колонн термы.
Убедившись, что Фрица в термах нет, Фелиция направилась к нему в замок, чтобы рассказать о своей нечаянной встрече с Фридрихом, помешавшей ей вовремя прибыть на турнир в Форже. Для Фелеса лучше было ничего не знать, если он ни о чем прежде не догадался. Ей было на руку, что и у него тоже есть от них своя тайна, о подлинном смысле которой ей, на её счастье, не дано было знать, по крайней мере, до поры до времени.
Фриц, знай он имя этой девушки, воспринял бы эту историю совершенно иначе. Однако он полагал, что речь идёт о врачебной практике Фелеса и только. Фелиция этого тоже не могла отрицать. Тем не менее, невозможность возразить ему подействовала на неё удручающе. Имя колдуньи, действия которой Фелес считал своим долгом дополнять, как-то само собой постоянно ускользало из памяти обоих во время их разговора в замке Чёрного Ворона.
Nec mortem effugere quisqum amorem potest
Il n’y a qu’un rouge-gorge par jardin
Фредеруна недолго восседала за празднично убранным столом. Когда вино развеселило собравшихся, и все без исключения шутки Фердинана стали казаться им смешными, она пересела за столик для игры в римские шашки. Рукой она безошибочно нащупывала на нём знакомые с юности трещины и щербинки. Теперь она вовсе некстати вспомнила, что никогда прежде она не думала об этих трещинах, как о древесных морщинах, достающихся с возрастом в награду, как доказательство удивительной щедрости жизни. Она вдруг внутренне содрогнулась, поняв, что они всегда представлялись ей шрамами и ничем иным. Глубокими, оставленными чьими-то тайными страстями, если не простой голой похотью к проигранной ставке. Она даже подумала, что лучше бы ей было избавиться от этих воспоминаний, подарив, наконец, этот столик Фулькону. Однако в тот момент, когда это следовало бы сделать, она не смогла с ним расстаться и заказала копию. Фулькон, кажется, ни о чём даже не подозревает. Она не ждёт его сегодня, потому и распорядилась выставить столик в гостиной. Интересно, как бы он реагировал, встретив здесь этого братца? Фредеруне вдруг тоже стало весело, как и всем остальным, она громко рассмеялась, но голос её затерялся среди прочих признаков неотвратимо приближающегося пробуждения, которым заканчивается любая, даже самая безумная, ночь. И ей ли было не знать об этом!
Фредеруна солгала Фулькону, сказав, что не знает, как играли в эту игру. Для неё правила были очевидны, хотя она не могла бы сказать, каким именно образом они стали ей известны. Игра казалась ей простой и забавной, как детская шалость. Любой, даже очень уставший или ленивый на поиски развлечений римский воин, мог играть в неё, выкроив для этого свободную минуту. Игру можно было бросить в любой момент, можно было подсесть к уже играющим, набирая свои очки, и можно было успеть у них выиграть. Проигрыш не имел никакого значения. Победу праздновал триумфатор, обошедший всех по своим и чужим клеткам. Теперь в эту игру никто не станет играть. Эти правила – единственное, в правдивости чего Фредеруна не в состоянии никого убедить. Она даже не станет пытаться это сделать. Нынешний век ориентирован на цену проигрыша больше, чем на что-либо еще. Величайшие победы, головокружение от триумфа – всё это кануло в лету. Теперь сокровища достаются иначе. И только в беспроигрышной партии. Выигрывать при этом не обязательно. Она поняла это, когда, погнавшись за выигрышем, угодила в свой собственный капкан. Ей казалось, что с того самого дня она стала постепенно превращаться в оборотня из легенды, опутавшей доставшейся ей замок. Ложь и правда поменялись с тех пор для неё местами. Ей сделалось жутко оттого, что именно этого она всегда и добивалась. Её неизменной целью всегда было скрывать своё собственное лицо, чтобы никто не догадался о её подлинных страстях.
Теперь её собственное отражение внушало бы ей постоянный страх, если бы на неё не обрушилась спасительная для неё слепота, позволяющая ей, скрывая насмешливый взор, насмехаться над слепотой других, находящихся, на ее взгляд, в менее выигрышной позиции.
Cujus commodum, ejus periculum
Le liеvre revient toujours a son gite
– Ты, конечно, тоже слышал легенду об оборотне! Местные говорят, будто Фенрир – не волк, а волчица, да, та самая, что вырастила Ромула и Рема. – Не может быть! – Да вот те крест!
– Если я тебя чем-то не устраиваю, будь знамением для моего войска, Фридрих, оно понесет мои знамена с твоей молитвой на устах! – Встань, Фердинан, не смеши людей! Ты стал похож на волка в лисьей шкуре : еще немного, и не только я, но и твои воины никуда с тобой не пойдут, потому что не смогут принимать тебя всерьез!
Казалось, это птицы щебечут веселыми, почти человеческими, голосами. Или это молодая листва на деревьях уродилась в этом году такой не по возрасту рассудительной.
Фелес вёл Фиулу к её дому, не вполне уверенный, что это лучшее место для неё самой и её новой жизни. Фиула брела за ним следом, как прирученная лань.
Ветер, перемешанный с запахами весны, как-то по-особенному шелестел над их головами. Фелесу хотелось спросить у Фиулы, о чём она думает. То есть, ему хотелось узнать, думает ли она о новой жизни, теплящейся в ней.
Но Фиула только притворялась прирученной ланью. Она думала, что Фелес ведёт её на болото, чтобы скрыть от всех её позор. Странным ей казалось только то, что самое надёжное для этого место, Фуцинская пустошь, находилась совсем в другой стороне. Она попыталась дать ему понять, что не стоит так долго запутывать следы, и свернула на нужную тропу. Однако Фелес был всё время на чеку. Он догнал её и загородил дорогу. Так повторялось несколько раз. В результате они оказались на противоположной стороне долины, за которой располагался дом Фиулы. И вид, открывшийся им, не предвещал ничего утешительного.
Здесь Фердинан учинял расправу своему войску, отказавшемуся ему повиноваться. Он кричал, что превратит их поля в болото, пока несколько избитых им тел корчились в лужах крови.
Однако самым странным было то, что Фиула, несмотря на его нечеловеческие вопли и изуверски искаженное лицо, узнала его. У неё начались схватки. Фелес решил было, что ребёнок родился мёртвым, такого синюшного он был цвета. Но он разразился вдруг таким истошным воплем, что казалось, ничего удивительного не было бы в том, если бы его крик согнал войско Фердинана с места. Родившегося ребёнка Фиула через несколько дней оставила на руках у Фелеса, а сама скрылась, как облако, растворившись в воздухе, уже схваченном дымком охоты приближающейся осени. В поисках кормилицы Фелес спустился в долину и оставил младенца в доме Жюстины, так и не объяснив ей ничего толком, до чего ей не было никакого дела.
Мальчик рос среди братьев, в родство которых даже Жюстине верилось с трудом, и среди деревенских детей, в сущности, ничем от них не отличаясь. Да и кому там могло прийти в голову сравнить его простодушное лицо с чертами Фердинана, которые бушующие в нём страсти оттачивали всё отчётливее, решительнее и однообразнее. Вскоре и этот ребенок, как и все прочие дети Жюстины, стал больше похож на неё, чем на родную мать, что могло, разумеется, развеять и некоторые сомнения, которые еще оставались в деревне по поводу их родства, если бы новые заботы Фердинана не поглотили всеобщее внимание.
Ничто, кроме неурожая и голода, не нарушало покой этой семьи, пока однажды сын Фиулы Фасцис не оказался на том месте, где Фредеруна попала в свою собственную западню. С тех пор мальчика словно подменили. Он стал рассказывать всё, что знал, потому что видел это своими собственными глазами, как он утверждал. Он даже пересказывал разговоры не известных ему взрослых, как будто подслушал их у ветра.
Жюстина, чувствуя в нём родную кровь, старалась уберечь его, почаще удерживая дома. Но мальчик – не девочка, его не всегда усадишь за шитьё. Слово за слово, он рассказал Жюстине, как всё было на самом деле. Однако к тому времени столько воды утекло, что новым владельцам Фёнжэ и в голову бы не пришло поинтересоваться обстоятельствами столь странного дела.
Начинал свой рассказ Фасцис каждый раз, как ни в чём не бывало, сидя за столом и болтая короткими ногами, которые, сколько он их не тянул, всё никак не хотели доставать до пола. Позже, когда суп уже стоял на столе, но по понятным причинам еще не был разлит по тарелкам, он рассказал о том, как однажды одна знатная дама захотела навестить местную колдунью, чтобы заткнуть ей рот, как он выразился, хотя ранее не мог слышать этой фразы ни от кого из жителей этой мирной деревни. Нельзя, продолжал утверждать Фасцис, чтобы люди узнали о судьбе трёх близнецов. Колдунья будто бы хотела подальше припрятать их от знатной дамы, чтобы та не могла с лёгкостью найти их. Однако знатная дама её опередила пока неизвестным ему образом. И поставила капканы, чтобы отбиться от преследования. Но это были не такие ловушки, которые готовят для птиц или ланей. Знатная дама выбрала такое особенное место, чтобы только заговором можно было спастись от её мести. Колдунье, если бы она не знала слов заговора, никак невозможно было бы от него спастись. И в тот момент его рассказа уже как будто ничего детского не оставалось на его ставшим вдруг не по возрасту суровом лице.
Наивной Жюстине нравилось слушать эти рассказы, как детям нравится, когда им рассказывают невинные сказки ; однако особенно приятно ей было оттого, что он пока не произносил никаких имён, да и откуда ему было знать их. К тому же пока её материнской власти хватало на то, чтобы приструнить его болтливость, вовремя напомнив, что суп стынет ; и чем гуще был этот всегда жидкий суп, тем охотнее подчинялся ей Фасцис.
Post malum segetem serendum est
Qui fait la trappe qu’il n’y cheie
Однажды, где-то в середине зимы, когда белым пуховым одеялом снег накрывает поля, ожидающие всходов ферругениума, в дом Жюстины вошла Фелиция. Выражение лица Жюстины в тот же момент сменилось с простодушно-радостного на безнадёжно-разочарованное. Она сидела за столом перед небольшим свёртком, похожим на рулон материи. За спиной у неё слабо шевелились занавески с голубыми фестонами. Казалось, они приходят в движение от её с трудом сдерживаемых полногрудых вздохов.
– Спасибо Вам, барышня, что не забываете нас. Вот и другие добрые люди помогают мне, кто чем. – Жюстина, почему ты до сих пор называешь меня барышней? Тебе ли не знать, что я – замужняя женщина. – Не смешите меня, барышня! Вот уж не думала, что в такой-то день хоть кому-то удастся развеселить меня! Вы говорите так, будто кто-то отравил Вас зельем забвения. Однако мне ли не знать, что, кроме моей сестры, это никому не под силу. – И что же сегодня за день такой особенный, Жюстина? – Видите, нашла на пороге кусок фая. Теперь думаю, сошью что-нибудь тому, кто первым войдёт. А тут Вы пришли, барышня. – Это фланель, а не фай, Жюстина. – Нет уж, барышня, для вас то, может и фланель станется, а для меня и для них что ни на есть, а зимой возьмет да и превратится в фай! – И кому из них ты сама предпочла бы шить? – Отколь же мне знать про то, барышня, как не мне было и решать, кому из из них да в каком порядке уродиться : кто ж в лесу про то помнит где каку травку искать? Так что, не мне и решать, кому из них жить, а кому помирать. Всех жалко, особенно подкидыша. – Так ведь он же не твой. – Верно, этот точно не мой. Ни у кого из моих нет таких миндальных глаз. Может, потому его и жальче всех. Ему вот и сошью рубаху, чтоб другим не обидно было. Известно ведь, что доброте труднее всего учиться. – А как же уговор? Ну, насчёт того, кто первым войдёт? – Так ведь им про то не ведомо. К тому же Вы вот и вошли, так что и уговору – конец! Как гора с плеч.
Lares et penates
Les etourneaux sont maigres, parce qu’ils vont en troupes
Фелиция въехала в Фурми, и город показался ей садом, продолжавшим собой лес, однако, превратившимся в его странное асимметричное отражение. Зелёная трава парков была усыпана сверху цветным ковром осенних листьев, красных и желтых, причём так, что длинные гибкие стебли травы оставались непримятыми и их зелёная окраска стала составной частью открывшегося Фелиции паркового ландшафта, который она назвала бы городским пейзажем.
Какие-то длинноногие редкостной красоты птицы, похожие на цапель, но с желтоватой окраской, чистили своё пушистое хвостовое оперение, любуясь собою и неторопливо расправляя одно перо за другим, равнодушные к любопытствующим взорам. Фелиции казалось, что никто, кроме неё, не смотрит на них, не признавая их, видимо, диковинными.
Всё было таким благородно-спокойным, что даже поверхность пруда не отзывалась ни на малейшее дуновение ветерка. Ветви деревьев нависали над травой и проложенными для пешеходов и всадников тропинками так, чтобы не задевать никого и ничем не нарушать совершенство образа сада.
Эта недвижимость природы странным образом напомнила Фелиции покои Фредеруны. Там тоже всё было не меньше, чем декорацией, изощрённой, нацеленной на истязание чувств. Она почти не удивилась, когда от дерева отделился силуэт, облаченный в чёрную рясу. Фридрих приблизился, взял под уздцы лошадь, и вполголоса, как будто увещевал непослушного ребёнка, сказал ей, что таким, как она, на этом турнире не место.
Не останавливаясь, не выбирая тем и слов, Фридрих говорил так, будто произносил заготовленную речь. Так внезапно выплёскивают лишь то, что давно копилось в душе. Он сказал Фелиции, что давно бы отбил её у Фрица, если не чувствовал бы в себе другого призвания и если бы не подозревал, что они с ней находятся в кровном родстве.
Фелиция искренне обрадовалась, что не с ним связала её судьба.
Затем Фридрих признался, что это он подмешал им с Фрицем зелья забвения, рецепт которого выпросил у Фелеса. Так что только он может вернуть им взаимную память, если они того пожелают и если, разумеется, Фелес согласится присутствовать при их взаимном выздоровлении.
Открывшаяся правда показалась Фелиции страшным коварством. Слова Фридриха звучали тем более ужасно, что исходили они от человека, которого она привыкла считать своим другом и другом Фрица. Нельзя было, конечно, обвинять его в том, что он каким-то образом воспользовался их доверием. И он не отказывал им никогда в своём. Просто оно, как теперь выяснилось, понималось им на свой манер.
Однако Фелиция ограничилась лишь тем, что просто отобрала у Фридриха поводья. Парк, озеро, ковёр из травы и листьев, на котором даже птицы казались не более, чем узором, – всё теперь осталось у неё далеко за спиной. Она отправилась на поиски Фрица, не дождавшись его появления к началу турнира.
Надо сказать, что глаза её сами собой поискали в небольшой кучке участников вышитые ею на плаще Фердинана цветы, символизирующие его герб. Она выбрала бы другие, но для него это не имело значения. Этот брошеный ею вполоборота взгляд был как бы прощальным. Да она и в самом деле попрощалась в тот миг со всем своим прошлым, к которому Фердинан мог иметь хоть какое-то отношение.
Liberum arbitrum
Sers comme serf ou fuis comme cerf
Фабиан бежал из монастыря совсем не так, как Фабиус скрылся от пристального взора папы. Однако это отличие обстоятельств места и времени улавливал только он.
Он столько уже времени бродил вдоль берега подземного озера, но отказывался верить собственным глазам. Всё, что он увидел в гроте, убеждало его в справедливости подозрений папы. Ему оставалось только вернуться в Фимм и подтвердить во всеуслышание его догадку. Впрочем, был ли папа до конца откровенен с ним? Разумеется, нет. Что будет с ним, если папа пожелает сохранить в тайне источник своей информации? А что если удержание в тайне секрета папы превратится для него в заточение? Тогда к чему торопиться с исполнением его поручения. Возможно, он мог бы найти нечто такое, что могло бы безоговорочно подтвердить факт его пребывания здесь.
Однако даже спустя несколько месяцев или лет, он не мог бы с уверенностью сказать, что именно он хотел бы отыскать. Бог на время или навсегда лишил его прозорливости. Казалось, он добровольно сам себя удерживал в заточении, приписывая своим поступкам тот смысл, который могли бы вложить в них папа или его советники.
Совсем другим был его побег из монастыря. Тогда он точно знал, против чего восстают его душа и тело. Тогда они представлялись ему единым целым, которое жесткий устав стремится урезонить. Тогда он точно знал, где искать спасения. Он нашёл его, но оно обмануло его ожидания. Теперь ему вдруг захотелось вернуться туда, откуда он бежал, чтобы посмотреть, что было бы с ним, не откажи он себе в способности повиновения. Впрочем, и это его намерение совершенно напрасно обнадёживало его, потому что всем известно, что невозможно встретиться и слиться с самим собой прежним, каким бы ты ни был десятки лет назад.
Lex ist dictatem rationis
Qui entre pape au conclave en sort cardinal
В наше удивительное время почти не представляется возможным оставить всё, как есть, без малейших поползновений к изменениям. Мы все подвержены разрушительному воздействию страстей, однако, думаю, что все присутствующие согласятся со мной, никто не страдает от этого так тяжело, как могущественнейшие из империй. И думаю, ни один человек, находящийся в здравом уме, не имеет смелости заявить, что способен изменить себе до такой же неузнаваемости.
Однажды мне уже приходилось слышать версию о том, что процесс романизации галлов закончится тем, что их процессии ринутся по местам всех обнаруженных на тот момент древних римских завоеваний, которые все еще до сих пор воспринимаются франками как отторгнутые у леса и потому безвозвратно потерянные пространства. Понятно, чья возьмёт верх, если франки уже не ассоциируют эти места с подлинно своими фамильными угодьями.
К подобным же выводам мы могли бы прийти, исходя их совершенно иных соображений, поскольку, в сущности, этот случай ничем не отличается от способа анализа римских фаст сомнительной достоверности, если переводить выше описанные обстоятельства на более привычный для нас язык.
Учитывать все возникающие нюансы – вот наша обязанность, которую мы намерены переложить на выборного фохта, или фогта, если так вам будет угодно, или удобнее называть это административное лицо.
Думаю, никого теперь не удивит, если мы утвердим на эту почётную должность нашего всеобщего любимца Фердинана! Как говориться, жребий брошен.
Lex fati – lex aeterna
Quand on serre trop l’anguille on la laisser partir
Аббат Фулькон всё же имел возможность сравнить копию столика с его оригиналом. Случайно, обедая с Фердинаном, он услышал от Франца подробности оплаты работы кровельщика, показавшиеся ему весьма необычными. Тот будто бы должен был выложить мозаикой столик, но ничто не мешало ему предложить эту часть работу краснодеревщику и с ним уже разделить причитающееся ему жалование в той пропорции, в какой он сочтёт нужным. Аббат Фулькон в шутку вызвался оплатить работу краснодеревщика, если он покажет ему оригинал, с которого Фредеруна решила скопировать древесную мозаику.
Теперь он был уверен, что в результате серии предпринятых им манипуляций оригинал достался ему. Впрочем, Фредеруна вполне могла перепутать правое с левым. То есть, абсолютное, очевидное отличие образа и подобия наблюдалось только в тот единственный момент, когда краснодеревщик только закончил свою работу. Аббат Фулькон был тому свидетелем, а Фредеруна нет. Однако это ничего для них обоих не меняло. Они давно уже знали, что каждое их действие только усиливало их взаимное нежелание идти на компромисс. И каждый раз, когда ничего другого им обоим не оставалось, они чувствовали, как притупившаяся боль ненависти нарастает в них с новой силой.
Действительно, Фулькон бросил когда-то Фредеруну, решив посвятить себя служению Господу. Однако именно она и стала его первой наставницей, во многом определив его выбор.
Discordat parcus avaro
Il faut perdre un vairon
Pour pecher au samon
Фердинан полагал, что его северные соседи опаснее остальных. Он и не заметил, как Новый Король голыми руками взял его за горло. Теперь ему, похоже, не отвертеться от этих нежнейших объятий. – Не преувеличивайте, друг мой. Наш Король просто выделил его из числа многих других. С ним такое и прежде случалось, и не раз. Заслуги Фердинана перед отечеством неоценимы. – Несомненно. За исключением того лишь факта, что до сих пор мы с Фердинаном вкладывали разный смысл в значение этого слова. – Однако сделайте милость, согласитесь, что это всегда доставляло нам определённые неудобства.
Посланники Нового Короля просматривали меню. Им предлагалось попробовать, наряду со всем прочим, galantine – заливное из свинины или рубленую птицу в желе. Здесь, похоже, тоже вкладывали разный смысл в одно и то же слово. Надо сказать, что их вкусы, включая политические, во многом совпадали, пока речь не заходила о еде. В пути им трудно было найти постоялый двор, где готовили бы то, что угодно было им обоим. Иногда они даже подумывали о том, чтобы, наконец, расстаться и найти каждому самому по себе более уживчивых спутников. Однако всерьёз до объяснений дело никогда не доходило. И встретив ласковый взгляд своего единомышленника, каждый из них двоих думал о том, что ему, в сущности, не на что пожаловаться, и судьба и впрямь благосклонно потворствует его прихотям.
К тому же их выбор всегда независимо падал на лошадей одной и той же масти, преимущественно гнедых, хотя, признаться, каждый какое-то время думал, что другой выбирает то же самое в угоду ему, ломая и подстраивая под другого свои собственные наклонности. Однако взаимное подозрение не только не расстроило их отношений, а совсем напротив, обнаружило вдруг в другом слабость, о существовании которой ни один из них и не подозревал, хотя они и знали друг друга довольно давно. То есть, достаточно давно, чтобы уже не ожидать друг от друга никаких неожиданностей. Это открытие, которое при иных обстоятельствах можно было бы счесть совершенно незначительным, сделало их чувствительнее и мягче друг к другу.
В тот момент, когда они обнаружили друг в друге странную привязанность к одним и тем же цветам, их это почти не удивило. Поручение Нового Короля они исполняли так, будто сбывается их общая мечта. Viola labradorica с крупными белыми цветками была теперь их целью. Однако нельзя, чтобы кто-то догадался, какое поручение осенним листом сорвало их с места.
Quae fuerant vitia, mores sunt
A petit fontaine boit-on a son aise
Когда ветви еще не облетевших деревьев прогнулись под тяжестью первого, особенно белого, снега, Фелиция добралась до замка Фрица. Он узнал лёгкую поступь её иноходца, и ему едва удавалось справиться со своим волнением. Он ждал её появления, и боялся представить себе, каким может быть момент их встречи.
Фелиция въехала во двор, как обычно. Ворота распахнулись перед ней сами собой. Фриц из окна наблюдал, как она спрыгнула с дамского седла, придерживая широкий подол серого платья, поправила спадавшую с плеча кружевную темно-синюю фламандскую шаль.
Когда Фелиция вошла в комнату, Фриц сидел за столом, не скрывая своего шрама.
Фелиция вошла в комнату Фрица, взглянув на него так, будто и не ожидала увидеть здесь никого другого, и взяла со стола его кружку с неостывшим еще травяным отваром, над которым поднимался тёплый пар.
Однако именно в этот момент за окном послышались отчётливые звуки галопа и храп приближающихся лошадей. Фриц взял, почти выхватив из слабо сопротивляющихся рук Фелиции, свою кружку и выплеснул её содержимое в приоткрытое окно, еще хранившее тепло его дыхания. В тот же миг звуки стали еле слышны, хотя им с Фелицией были видны развевающиеся над замковой оградой гривы гнедых и такие же чёрные капюшоны наездников. Ветер раздувал их, обнажая подкладку голубовато-фиолетового фиалкового цвета.
Несколько капель того отвара, которым Фелиция надеялась утолить свою жажду, попали ей на щеку, лишив чувствительности её нежную кожу. Еще одна капля росой повисла у неё на реснице. Та затрепетала, как пойманная в силки птица, и перед глазами Фелиции пронеслось видение о том, будто они с Фрицем встретились в незнакомом лесу, только начавшем сбрасывать осеннюю листву, упали в неё, как в стог сена, а от остальных подробностей это умозрительной встречи ей и вовсе сделалось неловко.
Фелиция перевела взгляд на Фрица и поняла, что и он вместе с ней наблюдает ту же сцену.
Некоторое время спустя они вместе отправились на поиски того места, где произошло то, что они приписали действию неведомого зелья.
Никто не мог бы с уверенностью сказать, что им удалось найти то, что они искали. Однако в один прекрасный момент они взглянули друг на друга влюблёнными глазами, и им показалось, что именно в этом месте и произошла их фатальная встреча несколько лет назад.
Опять земля будто закружилась у них по ногами, и они, прильнув друг к другу в объятиях, упали в глубокий и пушистый, как одеяло, снег, ковром устлавший оба склона оврага.
Иногда они поочерёдно открывали глаза, чтобы взглянуть на небо, и видели разноцветные искрящиеся звёзды на белом фоне или ярко-жёлтые на тёмно-синем, как будто Фелиция расправила над ними свою кружевную шаль.
De non apparentibus et non existentibus eadem ratio
L’eau trouble est le gain du pecheur
К возвращению Фелиции в свой Замок её ждал сюрприз, приготовленный Хебе. Он сообщил ей, что найденный им цветок ждёт её в её комнате, и когда погода позволит, его можно будет вновь пересадить из горшка в почву её сада.
Фелиция, признаться, даже не сразу поняла, о каком цветке он говорит. Однако вскоре выяснилось, что дело не столько в цветке, его названии или в форме, но в цвете, к которому в наступающем сезоне испытывал склонность Новый Король. Никто не мог бы поручиться, сколь устойчивыми на этот раз могут оказаться его колеблющиеся симпатии. Так что пока погода оставалась явно неблагоприятной для изменения места обитания его питомца, как выразился Хебе.
Фелиция учла его замечание и высадила цветок сама, резонно полагая, что конъюнктурные соображения не должны нарушать привычный ритм жизни живых растений. Иначе Новому Королю не удастся собрать гербарий с тем, чтобы со всей определённостью выставить напоказ свои наклонности на следующий сезон.
Deliberare utilia mora tutissima
Avec la paille et le temps
Se merissent les nefles et les glands
Жюстина постепенно утрачивала свою власть над подросшим Фасцием. Сначала она готова была приписать это странной истории его происхождения. Однако рос он так быстро, что вскоре стал казаться ровесником её старшей дочери, а через несколько недель его уже можно было принять за её жениха.
Каждый раз, когда наступало время обеда и Фасцис усаживался за стол, всегда раньше всех остальных, он начинал рассказывать Жюстине об обстоятельствах, предшествующих той самой драме на охоте, пока ей, наконец, не стали известны все мельчайшие подробности жизни Фредеруны.
Конечно, он не назвал ей имени. Она тоже этого не сделала, однако, это ничего для неё не меняло.
Жюстина, не долго думая, собрала в узелок все подаренные ему вещи и велела спрятать в руке кусок фая, присланного Фелицией в начале зимы всем её прочим детям. С этим посланием Фасцис и отправился в Замок Фенрира на Соколиной Горе. Свой должен идти к своим, так рассудила Жюстина своим близоруким крестьянским умом.
Фасцис, так же не долго думая, отправился в неблизкий путь, который отделял деревню от её владельца. Он беспрепятственно добрался туда, куда послала его приёмная мать, после того, как без особого труда пересёк долину и взобрался на невысокий холм.
Оттуда ему открылся вид на Замок, о котором ему немного рассказывала Жюстина, стараясь, чтобы её незатейливые рассказы выглядели как можно правдоподобнее для ребёнка, каким бы необычным он ни был. Постепенно Фасцис заподозрил, что Жюстина, в отличие от него, многого ему недоговаривает. Из-за этого подозрения в их отношениях образовалась трещина. Потому-то она, наверное, и выслала его из дома, чтобы он понял, как трудно бывает говорить всю правду.
Теперь восхищенный Фасцис разглядывал игрушечный Замок с его великолепным садом, которые легко могли уместиться у него на ладони. Раздвинув кончиком ногтя гобеленовые портьеры, он заглядывал в комнаты Фредеруны, и она казалась ему сломанной заводной куклой, очень милой и жалкой. Она казалась ему презабавной. Он мысленно поблагодарил Жюстину за то, что она открыла ему глаза на этот сказочный, заводной мир, с лошадьми, шпагами, трофеями и кодексом чести.
Gradatium – Festina lente
Quatre D font tout : Dieu, diable, dame et denier
Как-то раз утром Фелиция припала к окну. Цветное стекло, похожее на витражное, но неровное, со вздутиями, запрятанными внутри, как скрывается плод в утробе, старательно искажало правду. Ей показалось, будто она слышала звуки мчащейся мимо замка Фрица армии, и звуки эти, действительно, стали еще громче, когда она распахнула окно настежь, несмотря на затянувшуюся зиму.
Однако увидеть ей никого не удалось. Небо в тёмных разводах нависло над петляющей в лесу дорогой, лишь малой своей частью попадающей в поле зрения обитателей замка. Никого. Ни коней, ни людей не удалось Фелиции разглядеть сквозь влажную пелену. Она поплотнее закутала плечи в фиалковую шаль, и в этот момент, как будто она своим лёгким движением пошевелила язык колокола, лязгающие звуки трущегося друг о друга оружия возникли ниоткуда с новой силой.
Фелиция прикрыла окно, повернулась к нему спиной и увидела Фрица. Впервые его лицо показалось ей страшно перекошенным. Но дело было вовсе не в том чудовищном шраме. Он тоже чувствовал надвигающуюся катастрофу, но переживал её по-своему.
Deus nil frustra facit
De bon vin bon vinaigre
Хебе утверждал, что видел великана, с корнем вырвавшего цветок Фелиции и скрывшегося в неизвестном ему направлении, то есть, не в том, в каком им был найден цветок. Она увеличила ему жалование, однако, это ни коим образом не значило, что она поверила ему. Одет великан, со слов Хебе, был будто бы во всё зелёное, а на месте прежнего безмятежного произрастания цветка он оставил кусок фая такого же цвета, как платье Фелиции. Фелиция же сделала вид, что не придаёт этому совпадению никакого значения. Хебе склонен был полагать, что Фелиция находится в тайном сговоре с похитителем, хотя, возможно, никакого похищения и вовсе не было, и он стал свидетелем инсценировки, имевшей целью проверить его бдительность. Фелиция не имела намерения равно как разубеждать, так и разочаровывать его. Хебе продолжил свою кропотливую работу, призванную способствовать приумножению садово-парковых культур в коллекции Фелиции. Занятие, ради которого его наняли, поглощало всё его время и внимание. Казалось, что он и не догадывается об иных обитателях Замка Фенрира. Однако однажды встретившись с Францем, они уже не упускали случая, чтобы обменяться некоторыми замечаниями, касающимися происхождения и особенностей местной растительности, рискующей превратиться в поросль. Казалось, разница окситанского и нисуанского диалектов их нисколько не беспокоила. Доступный обоим образный ряд, сотканный из нюансов, легко восполнял все возможные лексические пробелы, с которыми им предстояло столкнуться. Франц и Хебе постепенно посвящали друг друга в тайны своего мастерства, догадываясь между прочим, что это может навредить им обоим.
Abeunt studia in mores
Qui dort d;ne, qui fait l’amour go;te
Фердинан, невольно поступивший на службу к Новому Королю, необдуманно приняв его предложение и согласившись на должность фогта Нейстрии, в благодарность за свою преданность получил дом в долине Формюта с правом его наследования строго по прямой, которое распространялось на всех его родственников, с тем условием, что первым представителям всегда будет отдаваться предпочтение.
Фелиция была уверена, что жить там Фердинану будет гораздо безопаснее, чем в Замке Фёнжэ, расположенном на самой границе с мятежной Фарморикой.
Фердинана настолько увлекла пышная церемония, устроенная в его честь и сопровождавшая все этапы его посвящения в рыцарское достоинство, что он, похоже, готов был упустить из виду несоизмеримость того, что он приобретал и того, что он терял вследствие соблазнившего его рискованного компромисса.
Фердинан считал, что данная сделка освобождает его от всех прежних финансовых обязательств, включая те, которыми он был обязан Фредеруне. Она же полагала, что с некоторых пор промахи в свете стали именоваться политической стратегией.
Право, не известно, чем бы закончилась история Нейстрии, признай Фердинан в Фасции своего сына. Такое им обоим и в страшном сне привидеться не могло.
Еще больше испугал бы Фердинана тот факт, с которым ему так или иначе всё равно предстояло столкнуться, что все необходимые на владение Замком Фенрира документы могут оказаться в руках его жены Фелиции. Даже Фредеруна пришла бы в ужас, если бы раньше времени узнала, что Фелиция получит их в дар от Нового Короля. Он бы тоже немало поразился, если бы со слов Фелиции выяснил, что имеющиеся в её распоряжении римские фасты не отменяются последующими договорами.
Однако всему свой черёд.
Detur digniori
Ce sont les plus vieux pics qui ont le bec le plus dur
Получив в провожатые Жаклин, одну из дочерей Жюстины, Фелиция направилась к Флоре. Она ехала сначала через один лес, потом через другой, наконец, девочка заявила, что знает дорогу только когда идёт пешком. Так что через неделю блужданий они оказались опять в долине Фёнжэса. Как раз в тот момент, когда вдалеке был уже виден домик Жюстины, Фелиция услышала за спиной странный голос, похожий на скрип гнилого ствола.
Сквозь заснеженный парк,
В синеву, в глубину,
Мимо сизых осипших качелей,
В завладевшую всем моим сердцем страну,
Где остались одни полутени…
Жаклин, похоже, так обрадовалась возвращению домой, что ничего не заметила. Не видела она и того, что Фелиция, ссадив её с лошади, развернулась и поехала на зовущий её звук неведомого голоса. Фелиция ехала прочь из долины Фердинана гораздо быстрее, чем Жаклин устремилась в объятия своей матери. Когда же Жюстина попыталась узнать у неё, как они добрались до Флоры, то выяснилось, что Жаклин не знает, кто это такая и помнит, как выглядела та дама, которую она должна была сопровождать. Ей казалось, что она ненадолго заблудилась в сказочном лесу. С тех пор её полный очарования взгляд нет-нет да и останавливался на лесной чаще, к которой она всё-таки боялась приближаться иначе, чем мысленно. Это пугало деревенских. С тех пор Жаклин, а не Фасция стали считать подкидышем Жюстины.
Через два дня пути Фелиция была у дома Флоры. Та встретила её так, как будто Фелиция была долгожданной гостьей. Флора действительно ждала её появления, однако, на несколько лет раньше. Взгляд Флоры выражал откровенное недоумение из-за опоздания, которому она не видела оправдания.
Лицо Флоры показалось Фелиции странно знакомым, как будто она много раз воочию видела его, а не просто была обязана своим узнаванием портрету, составленному по описанию, с чужих слов.
Колдуньи не меняются, – Флора как будто ответила на незаданный ей вопрос. Голос её даже отдалённо не напоминал Фелиции тот, что слышался ей всю дорогу к дому Флоры.
Если ты пришла, чтобы узнать тайну своего рождения, то отвечу тебе, что твоё время еще не пришло. К тому же жизнь твоя, постепенно удаляясь от неё, приближает тебя к тайне твоей смерти, к ней ты сейчас находишься ближе, чем ко мне. Только не снимай свой крест, и тогда тебе подарят то, что ты и без того имеешь. – Не говори загадками, Флора, ты знаешь, зачем я здесь. – Фредеруна сама попала в свою же ловушку, которую поставила на меня, но этому всё равно никто не поверит, и чем дальше, тем больше пойдёт слухов. Однако Жаклин тебя не выдаст, она ничего не вспомнит. Дети, внуки, ей будет просто не до того. Я могла бы сказать тебе больше, но я хочу, чтобы ты умерла счастливой. – А как же Фриц? – Но кто он, Фелиция? – Как? – Ты уверена, что мы говорим об одном и том же человеке? Помнишь пословицу: в пятнадцать лет даже сам чёрт – ангел. Я помню Фрица, когда ему было пятнадцать. А ты? Что ты о нём знаешь? В этом возрасте Фёнжэс принадлежал ему. Он не сказал тебе? Наверное, у него не было времени. Или нет, это ты всё время переводила разговор на другое. – Тебе прекрасно известно, что я пришла сюда не за этим. – Это ты так думаешь. Ты пока еще и не представляешь, как тесен мир. Однажды здесь побывал монах, такой худой и измождённый, чуть живой. Он направлялся в Фульду, мне страшно было представить, сколько еще знаний может поместиться в его голове. Он бредил всю ночь вашими с Фрицем именами. А потом пригубил вот это и, как ни в чём не бывало, отправился дальше. Мне кажется, он и с собой взял немного. Возьми и ты, выпейте вместе с Фрицем, и вы в один миг забудете друг друга, – с этими словами Флора протянула Фелиции кружку, над которой клубами поднимался горячий пар. В точности такую же кружку Фелиция увидела потом на столе Фрица. Наверное, она не узнала её, иначе бы не стала пить.
Сквозь заснеженный парк… Именно в это время года Фелиция оказалась перед воротами замка Чёрного Ворона.
Quod non habet principium non habet finem
Фабиан рассказал аббату Фулькону о подземном гроте, в котором, по мнению Фарона Фарфа могла храниться чаша или грааль. Потрясённый Фулькон не мог простить Фредеруне, что даже в самое романтическое время их отношений у неё оставались от него тайны. И всё-таки аббат Фулькон никогда не решился бы выступить против неё и войска Фердинана, если бы временно в его власти не оказались бы владения Фридриха.
Фулькон ехал мимо замка Чёрного Ворона, по той самой дороге, где Фелиция предчувствовала звуки его конницы.
Фердинан тоже подтянул войска к Фёнжэсу. Они окружили бергфрид, удерживая Фулькона за перекидным мостом. Однако некоторым из его лучников всё же удалось взобраться на стену, строительство которой Фердинан явно не торопился закончить в ближайшее время.
Именно с лучников всё и началось. Из-за нехватки места на стене они, чтобы не утратить равновесия, хватались друг за друга, то ли радуясь встрече с земляками, то ли ища возможности поквитаться с обольстителями своих жён. Всадники, не дождавшись приказа ни от одной из сторон, терпеливо ждали, чья возьмёт. В общем, царила типичная для Франконии неразбериха, и недавно оправившаяся от родов Фелиция поняла всё опять не в том смысле, как и в случае с Фелесом и Фиулой, застигнутых ею вместе у себя в термах.
Фелиция выглянула из окна Замка Фенрира, в узком проёме которого только она и могла встать, замахала тончайшим белым кружевным платком, привлекая к себе всеобщее внимание, и даже не сказала, а выкрикнула, чтобы все-всем было её хорошо слышно, что в любом случае законное право на Замок имеет только её первенец.
В этот момент она и выпала из окна прямо на копья всадников Фердинана. Ничего иного никому ни до, ни во время, ни после следствия, проведённого по указу Нового Короля, выяснить не удалось.
Omnia peccata sunt paria
***
Францу было велело подавать на стол. По желанию Фредеруны он приготовил те же самые блюда, какие подавались на свадьбу Фердинана и Фелиции. Даже стол накрыли той же самой фламандской скатертью и приборы уложили на столько же персон, Фердинан зачем-то пересчитал их несколько раз во время ужина. Однако на все остальное вокруг себя Фердинан смотрел так, как будто никогда не видел ничего подобного. Казалось, он и Франца узнал с трудом, но Фредеруна не придавала этому ровно никакого значения. За ужином она была даже весела, говорила с удовольствием, необычайно много и оживленно. Она напомнила Францу ту Фредеруну, которая принимала здесь графа Фулькона еще до того, как он стал аббатом, теперь же ему трудно будет думать о нем, как об архиепископе Реймском. Она и оделась опять так же, как и в те давние времена, когда он и не помышлял, кажется, становиться духовным лицом, на фламандский манер, в воздухе так и мелькали ее кружевные рукава с оторочкой. Высокий белый воротник, видимо мешал ей вдыхать ароматы блюд. Франц время от времени заглядывал в зал, чтобы удостовериться, что владельцы знаменитого замка Фоссюр довольны его искусством, которое кухарка Жюстина считала простой стряпней, и так засмотрелся на эту сцену в трапезной, что его бисквиты, cr;pes Suzette, чуть было не подгорели.
Наутро Фердинана не оказалась в его покоях. Блюда, оставленные после ужина для его воинов и собак, так и остались нетронутыми. Маркиза Нейстрии, столкнувшись в дверях трапезной с растерянными слугами, с таким же изумлением, как и они, взирала на расставленные в беспорядке блюда и десерты, как будто в них или в их выборе, было зашифровано прощальное послание беглеца, скрывающее смысл происходящего, как если бы у Фердинана был выбор.
Фредеруна зачем-то мучительно пыталась припомнить порядок, в котором подавались блюда, как будто это могло помочь ей напасть на след Фердинана, и, чтобы упростить себе задачу, вначале исключила супы: champignons ; la cr;me, m;daillons de porc ; l’estragon, filets de canard ; la catalane sauce ; l’orange, p;t; de gibier avec sauce truff;, tournedos ; la cr;me des morilles; впрочем, нет, конечно, вначале были truites aux amandes, filet de sandre ; la sauce pavot, sole de Bretagne, brochet au beurre blanc, poulet basquais ; la mode d’Avignon, затем только plateau de viande alsacien, gigot de chevreuil ; la Picardie, а в самом конце – pigeons aux framboises, quiche Lorraine, et cr;me de marrons.
Фредеруна, до этой минуты уверенная, что теперь ее сын навсегда останется при ней, в своем замке, который, как ей казалось, он так не любил, потеряла дар речи, слегла, почувствовав, что умирает. Наутро ей, действительно, стало намного хуже, главным образом из-за того, что дубовый балдахин, выполненный в мавританском стиле, много лет назад закрепленный над ее постелью и до тех пор вполне устраивавший ее, внезапно обрушился, и небольшой сучок проткнул ей глаз.
Однако Фредеруна не умерла. Она приказала местному епископу Фридриху просить архиепископа Реймского и Нейстрии Фьёри отпустить на время из Фима ее старшего сына Рихера, но так его и не дождалась. Слуги не смогли понять, о ком идет речь, и сочли слова маркизы предсмертным бредом. У ее постели не было никого, кроме Фридриха. Агония, однако, не лишила маркизу Фредеруну разума. Она уже знала, кому достанутся ее земли – владельцу того герба, который неутомимо вышивала Фелиция все время, пока жила в своем замке, полагавшемся ей по наследству, хотя она даже не знала местного языка, при воспоминании об этом у Фредеруны даже скривилось в усмешке лицо, и она вспомнила про свой шрам на левой щеке, все остальные не шли ни в какое сравнение с ним, кажется, тот, что она оставила на лице этого придворного выскочки, не был настолько ужасен. Тогда ей казались уморительными его призывы к сочувствию, к состраданию, осознание ее собственной красоты кружило ей голову и добавляло сил… он ее отверг, ей было смешно смотреть, как из раны на лице сочится кровь вместо слез… власть может причинить боль… не могла же она доверить ключи от замка младшему из близнецов, теперь она хотела освободить его от лишнего груза ответственности… В этот момент силы оставили ее.
La mort ne vient jamais trop tard
С тех пор мало кто осмеливался ступить в дремучие леса Дрёмы и Забвения, переименованные вскоре в один Броселианский лес. Мало, кто знал дорогу в этих непроходимых местах. Еще меньше нашлось бы среди них тех, кто предполагал бы встретить здесь королевский вензель, венчающий надпись на могиле:
ci-git…
Фелиция, дочь друида
возлюбленная
Finis vitae, sed non amoris
Qui b;tit hors de ses terres perd son mortier et ses pierres
К этому камню, надежно укрытому в ветвях фагуса и фульма, нечасто, но припадал коленопреклоненный рыцарь, расплачивающийся за свою свободу службой в наемниках, а потому одетый каждый раз во все новое, как королевский шут, так что со стороны могло показаться, что целая армия поклонников приходит вздохнуть умиротворенно у ложа Фелиции, буйно заросшего одноименными цветами, семена которых то ли ветер надул сюда, в эту чащу, то ли запутались они в курчавых волосах неприкаянного воина.
Со временем часть надписи на камне стерлась, как будто имя Фелиции кто-то старательно стер рукавом, как стряхивают с бороды остатки пищи, но людская молва все-таки успела замарать его, уж слишком бесстыжими казались ей широко открытые цветочные глаза, которые, как русалки, заманивали в чащу заплутавших рыцарей и сбивали их с праведного пути. Особенно усердствовал в таком толковании местной легенды аббат Фьерри, неустанно укорявший в своих проповедях любую страсть, которая в своем проявлении не уступает скромности страстоцвета. Он бывал столь убедителен, что его красноречию могли бы позавидовать и короли, но их появления мало кто ожидал в затерянной в горах деревушке.
Однако подлинная история была ведома одной только Фредеруне. Она наверняка передала свою тайну одному из бастардов, но, должно быть, она и сама давно забыла бы, кому именно, будь она все еще жива. Близнецы же, похожие не более, чем гревиллея с гризелинией, были в тот момент еще слишком малы, чтобы всерьез относиться к миру взрослых. Один из них всегда был немного выше ростом и вообще выглядел как-то более основательно, однако, не он был первенцем. Можно сказать, что в них повторилась история Фелиции и Фридриха, или Фридриха и Фердинана, и мы вновь имеем возможность удостовериться, что истории не умирают, они лишь видоизменяются со временем настолько, насколько времена меняют нравы.
Так что теперь со всей определенностью можно только сказать, что Фриц лил слезы и припадал всем своим трепещущим телом совсем не к тому клочку суши, где и в самом деле покоилось то, что оставила после себя душа Фелиции.
Non pergam ad cetera!