Рижские цветы. Лешкина любовь

   

                Отрывок из романа "Красная омега


  На Лешку угнетающе действовали грубые, похабные разговоры парней о девушках. Когда под регот подростков кто-нибудь из старших ребят начинал цинично живописаать подробности своих галантных похождений, отмечая преимущества «королька» перед «сиповкой», Лешка незаметно покидал ржущую компанию.

     Лешка Мешок (такую кликуху дали ему в детдоме) боготворил девушек. Он считал их особыми, возвышенными существами. В своем боготворении он не хотел замечать, что и окружавшие его заводские девчата, и девчонки из соседнего общежития были грубы в разгворе и вульгарны в поведении.

      Что некоторых из них старшие парни затаскивали на ночь то в одну, то в другую комнату общежития, а утром, накинув на голову барышне простыню (для конспирации), сопровождали свою, как нынче выражаются, партнершу до общественного туалета, откуда предварительно выбивались все, пребывавшие там по нужде.

      Ничего подобного Мешок не хотел замечать. От царившей в общежитии мерзотности и грязи его защищала невидимая, но  эффективно фильтровавшая внешние сигналы, эфимерная оболочка. Эту оболочку создала любовь.

     Да, да! Мешок был влюблен! Любовь была всепоглощающей, то есть, что бы он ни делал, чем бы ни занимался его мозг был забит только любовными флюидами и нежным образом возлюбленной.

    Любовь поразила Лешку  в детдоме. Парнишку ошеломила тихая, тоненькая, большеглазая девочка Кира. Чтобы увидеть ее лишний раз, он часами дежурил на лестнице, слонялся по коридору возле комнат, где размещались девочки, но при этом всеми силами пытался скрыть причину своего странного поведения.

      Да разве от бывших беспризорников можно что-нибудь скрыть. Тем более, что Мешок только от одного, кем-либо сказанного слова «кирка», даже если под этим словом подразумевалось всего лишь земледельческое орудие или лютеранская церковь, стоявшая через парковый сквер напротив детдома, замирал и начинал краснеть. Разоблачителем Мешка стал Казява (по метрике – Казов)

-- Пацаны, Мешок-то в Кирку втюхался!

    Мешок тут же безоглядно кинулся с кулаками на более здорового Казова и моментально получил резкий тычок в нос, от которого белый свет стал цветным и звенящим.

    Обиженные судьбой, полной мерой хлебнувшие лиха детдомовцы на редкость деликатно относились к нежным чувствам, иногда расцветавшим в искомканных душах отдельных мальчиков и девочек, поэтому казовскя бестактность была мгновенно осуждена, и матерые Лача и Бирюля заступились за Мешка. Казов, хотя и ярился, но получил добрую порцию плюх.

    Детдомовские девочки имели альбомы. Имела альбом и Кира. Однажды она попросила Лешку Барсукова написать ей  что-нибудь в альбом. Дрожащими руками Лешка  взял альбом и после долгих раздумий отправился с ним на лютеранское кладбище возле кирки. Там он устроился около давно замеченного им романтичного надгробья.

      Черным карандашом он старательно перенес в альбом и мраморного ангела, и урну, обвитую плющом, и узорчатые папоротники. Под рисунком сделал красивую надпись:
« Умру ли я, и над могилою гори, сияй моя звезда!»

      Девочки с жарким интересом долго расшифровывали интригующий автограф. В конце концов, они пришли к однозначному выводу: Лешка Мешок влюбился.

       У Киры была обязанность. Она заведовада изолятором -- небольшим двухкомнатным помещением.  Производила в нем приборку, меняла белье. В изолятор помещались заболевшие воспитанники. Как правило, это были малыши с их сопливыми простудами. Кира ухаживала за ними. Чтобы малявки ночью не оставались без присмотра, она ночевала вместе с ними.

      Мечтой Лешки было попасть в изолятор. После очередной бани он, разгоряченный, устроился у приоткрытого окна и простоял на сквозняке до тех пор, пока не зазнобило. На следующий день его с повышенной температурой поместили в изолятор. Это было счастье!

      Рядом была Кира. Она ходила, разговаривала, раздавала лекарства, приносила с кухни пищу и кормила своих подопечных. Вечером, когда малыши уснули, Кира подсела к лешкиной постели, и он ей до полуночи взахлеб рассказывал сказки. Особенно девочке   понравилась сказка Андерсена про братьев-лебедей и про их сестру, которая плела для них рубашки из крапивы.
 
     В следующий вечер он декламировал, уже давно, специально для Киры, выученного наизусть, «Евгения Онегина». Слушательница была удивлена и спросила Лешу:
 
-- А, « Полтаву» ты можешь выучить?

-- Раз плюнуть!

Счастье пресеклось на следующий день: у Мешка упала температура и детдомовская медичка выдворила его из изолятора.

      Мешок засел за «Полтаву». Но напрасно он старался.  У него ничего не получалось. Вернее, сначала получалось, а потом онегинские строфы стали путаться с полтавскими, и когда он однажды публично выдал:

-- Театр уж полон, ложи блещут.
    Своей дремоты превозмочь
    Не может воздух. Чуть трепещут…,

то понял, что, действительно, необъятного не обоймешь.

     Наступила весна, и Лешкино счастье рухнуло окончательно. По положению, каждую весну воспитанники детдома, достигшие шестнадцати лет, выпускались в самостоятельную жизнь. Попал в этот выпуск и Лешка, хотя и было ему неполных пятнадцать. Он не имел свидетелтства о рождении.

     Чтобы выправить такой документ, его, для определения возраста, отвели к врачу. Тот осмотрел пацана, пощупал его яички и уцеренно изрек: «Мальчику исполнилось шестнадцать лет».

     При выпуске старались учитывать наклонности и способности выпускников. Хорошо рисовавшего Бирюлю определили учеником к художникам ткацкой фабрики. Латыша Лачу направили в  Рижское речное училище. Двух активных мальчиков оставили при детдоме – помощниками воспитателей.

       Девочек-выпускниц устроили в пансионаты для обучения портновскому мастерству. А Киру, милую Киру отвезли в Даугавпилс, в школу медсестер. Перед отъездом она подошла к Лешке и украдкой сунула   ему в руку что-то, завернутое в бумагу. В сверточке оказалась розовая девчачья расческа, а при ней записка:
         
 "Леша, я никогда не забуду твои сказки!"
 
        Самое незавидное распределение выпало Мешку, Казяве, Руслану и Козлу. Их направили в ФЗО №13 при заводе «Арсенал».


      Всем поступавшим в ФЗО N13  предлагалась для освоения, на выбор, одна из следующих четырех специальностей: слесарь-универсал, токарь, фрезеровщик, слесарь-сантехник. Для бывалых  детдомовцев, знавших как из ничего добыть еду, создать в чистом поле кров, на чем  переехать из одного города в другой, чем пронять милиционера, эти новые производственные понятия ни о чем не говорили

      Мешок предложил всем учиться на сантехника, поскольку, по его мнению, данная специальность связана с медициной, да и звание ‘‘техник’’ звучит солидно.
После консультаций с другими абитуриентами предложение Мешка было решительно отвергнуто, наша четвертка решила учиться на фрезеровщиков.

   Спустя шесть месяцев каждый из них получил документ, где было начертано:
Профессия – металлист
Специальность – фрезеровщик
Квалификация—третий разряд.

   Эта путевка в жизнь привела их в ремонтный цех завода «Арсенал», на котором производилось автоматическое стрелковое оружие и ремонтировались пушки.

   Прошло много лет. Лешка стал уже Алексеем Георгиевичем, обзавелся семьей. И вдруг -- каприз судьбы: нечаенная встреча с Кирой. Но это другая история. Другая и очень таинственная.