В МОРЕ
(Из книги «О людях и для людей»)
Разрезая пенящиеся волны сторожевой корабль «Аметист» всё дальше и дальше уходил в открытое море. Давно уже скрылись очертания города, а старшина второй статьи Иван Терехов задумчиво смотрел и смотрел за корму, полностью находясь во власти неожиданно нахлынувших на него воспоминаниий. А мысли-то в голове у него блуждали разные, порой совсем невесёлые. Было ему почему-то горько, больно и жалко всех, кого он знал, и кто находился рядом с ним. Неизвестно откуда-то взявшаяся сегодня жалость раздражала его. Было жалко ему и вот этого ленинградского мальчишку, которому он отдал сегодня часть своего пайка, и вот этого подносчика снарядов Петра Ковалёва, что примостился невдалеке от его орудия. Словом всех было жалко ему, кто находился рядом с ним во все эти окаянные дни войны. Было даже жаль немного и самого себя, столько пережившего за это короткое, но неимоверно тяжёлое время.
Вот потому- то и вырвался из его груди хриплый звук похожий на тяжёлый вдох, а вслух вырвались едва слышные и ему самому, но очень горькие злые слова: « Во что превратили красавец-город, гады?.. Такую красоту испортили!..».
И ещё долго печалила мысль: « В чём же виновны дети?! Что видели в жизни вот они, многие сотни пацанов, умирающих сегодня голодной смертью в осаждённом городе?!». А что видел и он сам, Иван Терехов, в этой жизни? Хотя и он, пусть чуть более, тех же самых пацанов, прожил на земле?! Видел только вот этот, под бомбами и снарядами, ставшим для него теперь близким и родным город Ленина?! Да вот ещё и это море, да вот эти волны. Что видел он ещё, кроме вот этой страшной и долгой войны? Ничего! Не успел!
Но для него Ленинград теперь означал многое. Это был не просто город, а самое лучшее место на земле. Полюбил он его всей душой не только за красоту, а прежде всего за свежий морской ветер, вот за эту Балтику, за море. Вот потому-то и бьётся он за него теперь, за этот город, все эти дни и ночи до последних сил.
Но сегодня море, раньше такое мирное и доброе, ласковое и красивое, грозно и может обернуться для него в любой час погибелью. Оно таило в себе ежечасно опасность и смерть. И мелькнула тогда в голове у молоденького старшины неожиданная и странная, непонятно откуда- то взявшаяся мысль: « Вот также было тихо тогда на море в мае сорок второго года... Светило ласково солнышко, только море было тогда ещё более спокойно, чем сейчас. Почти без волн… ровное и тихое, как зеркало…». А что было тогда? Да, тогда Терехову досталось сполна, под самую завязку. Да так, что он едва остался живым!
Шли они тогда на своём боевом корабле выполнять очередное задание. И вдруг, со стороны солнца, из слепящих его лучей, вынырнул неожиданно «Юнкерс». Это же летающая настоящая бронированная крепость! Вот «Юнкерс» сделал первый заход и сбросил на корабль смерть. Мимо!
Ко второму его заходу Терехов со своим расчётом успел уже хорошо подготовиться. Второй наводчик Дмитрий Тертычный, да и подносчик снарядов Пётр Ковалёв были ребята боевые. Конечно же, не из робкого десятка! Они уже были обстреляны и не раз побыли в боях. Имел боевой опыт и сам Терехов. Он знал, что бить нужно ему по самолёту тогда, когда тот выйдет из пике и потянет носом вверх. Так, что тот поединок с лётчиком окончился в его пользу, в пользу Терехова. Самолёт грузно рухнул в море. И только тогда у всех на корабле отлегло от сердца. И только тогда Иван вдруг почувствовал, что у него из ушей и из носа течёт кровь.
И вот сегодня, осенью сорок третьего года, стоит на море такая же тихая погода. Всё так же, как тогда. За исключением того, что вот сил-то у него, как и у всех других, кто сегодня в его расчёте, намного меньше, чем было тогда. Меньше, чем в том, вспомнившемся ему, бою.
Голод, холод и постоянное напряжение в боях сделали своё дело. Кроме того, моряки с его корабля, с первых же дней блокады города, не гласно, но дружно, постановили между собой: десять граммов хлеба, из получаемых ста двадцати пойка, отдавать детям в городе! А, кроме хлеба, у жителей Ленинграда, да и у самих его защитников, ничего тогда
съестного почти и не было! « …К орудию, бывало, идёшь, – позже будет вспоминать Терехов, – а тебя из стороны в сторону шатает. Но что делать? Какая у нас есть ещё надежда выжить? Только биться до последнего. И только! Пусть фашистские сволочи узнают, что не так-то просто нас, русских моряков, утопить в море…».
И не только в море геройски бились тогда русские моряки. Бились они с врагом и когда находились на приколе. На вынужденной стоянке. Когда не было у них мазута, а корабли стояли у берега, моряки тоже не давали себя в обиду. Били они тогда по врагу со всех своих корабельных орудий, защищая Ленинград не только с моря, но и с воздуха, и даже находясь на суше. «Чёрной смертью» называли их фашисты, лишь завидев их чёрные бушлаты и развевающиеся на ветру ленты бескозырок.
А здесь-то, в море, сегодня можно маневрировать. Можно более точно и безопаснее бить врага! Уберечь в бою свой корабль дело морской чести. И не только уберечь ответным, точным и прицельным огнём, но и умением искусно управлять своим кораблём. Вот и сегодня старшина второй статьи Терехов чувствовал себя в море довольно уверенно, как рыба в воде, и спокойно. Он в родной стихии! Носовая качка не мешала его думам и мыслям. Корабль быстро и уверенно шёл вперёд. Терехов любовался его ходом, пенящимися волнами за кормой. Это же не бортовая качка, когда на палубе бросает тебя из стороны в сторону?! Это сладкая песня для моряка. Хотя и такая лёгкая качка, порой, может тоже помешать точности огня. Но море было спокойным, мирным, без всякого намёка на приближающуюся опасность.
Корабль шёл и шёл, размеренно, не прибавляя своего хода. Терехов оглянулся окрест не на плескающиеся и играющие волны. На сколь хватало взгляда! Вокруг море, бескрайное море и море. И это он сегодня вместе со своими товарищами охраняет подступы к побережью города Ленинграда со стороны моря. И потому его корабль особенно не спешил, стараясь тщательно всё осмотреть до самого горизонта. Моряки хорошо знали свой курс и понимали свою задачу.
Терехов был спокоен ещё и потому, что уже достаточно основательно привык к боевой обстановке и к самому характеру Балтики. Он уже давно здесь, на этом неспокойном море, и далеко не новичок здесь, на флоте. Хотя впервые он увидел вот эту морскую даль ещё не так давно! И только впервые море увидел он здесь, в Ленинграде! Больше нигде не был. Да и сюда-то попал на флот, в Ленинград, можно сказать случайно. Лишь в 1937 году он оказался здесь по комсомольской путёвке. И вспомнилось ему счастливое время. Вспомнил он это и улыбнулся! Вспомнил, как едва сойдя с поезда, вдруг застыл в восхищении. В восхищении от увиденного перед собой великолепия города! От великолепия морского простора!
Ленинград!.. Такого прекрасного города он ещё никогда в своей жизни не видел. Здесь было так хорошо и чисто, что и спичку никто не бросил на мостовую! Чистота вокруг и настоящая культура поведения. Дворцы вокруг стоят, мосты да скульптуры! И люди-то, ему кажутся здесь, какие-то особенные. Очень вежливы они и все красивы! А где бы ещё увидел Ваня других людей? Где был он ещё до службы, в каких городах, что он ещё видел, кроме как своей Тульской области?! Да, и то не всю видел область! Так что получается, что он ничего не видел на свете и нигде не был?!
Дома же у него в Туле остались отец с матерью. В Москве – брат, куда тот перебрался из Тулы в году тридцать пятом, после окончания школы ФЗО. Работал брат в Москве тогда штукатуром. На строительстве завода синтетического каучука, что на шоссе Энтузиастов. Был и Иван несколько раз у брата в гостях. Но даже Москва и тогда, как кажется теперь Ивану, ни в какое сравнение, не идёт с красотой Ленинграда! « Да, и очень интересно, – подумалось вдруг неожиданно ему. – Как им там сегодня всем живётся теперь, Туле? Да и как семье брата в Москве?! Вестей что-то давно нет…».
…До «Аметиста» Терехов служил на катере, то есть, на «морском охотнике». Затем воевал на миноносце «Гордый». За сбитые им самолёты он уже имел тогда орден Красной Звезды. Долго шли наградные документы на «звёздочку» по начальству. Но, всё-таки, награда ему, наконец-то, была вручена. И она была вполне заслуженной. Сразу же после первых боёв на Балтике немцы стали побаиваться советских моряков. И в море, и на суше, но особенно в ближнем бою, в рукопашной схватке, моряки были для них просто страшны. Вот потому-то они в день раз до семидесяти сыпались на Ленинград и на Кронштадт листовки на русском языке: « … чёрный дьявол, сдавайся! Живыми не возьму, трупами заберу. Гитлер».
Бумажки эти редко кто подбирал. Лишь иногда, из любопытства! И не потому, что боялись доносов, а просто защитникам Ленинграда они были ни к чему, если только для «самокруток», для курева и табака?! С фашистами бились они не на жизнь, а на смерть за свой родной город Ленина и за родную землю!
…Однако и эта приятная для него килевая качка становилась всё крепче, круче, всё сильнее. Старшина уже собирался прекратить своё любование морем и, прервав воспоминания, вдруг увидел тут то, что он подспудно предчувствовал и внутренне ожидал. Заходящее солнце слепило глаза, но он всё-таки увидел, как вынырнули над самым кораблём из облаков несколько самолётов «Юнкерс». Терехов сосчитал: «Четыре!..». Один за другим, каруселью, они ринулись с воем на корабль. Но Терехов со своим расчётом был уже у своего орудия.
Первый же его выстрел и один из стервятников отвернул от корабля. Бомба разорвалась за бортом. Но второй самолёт идёт нагло прямо на его орудие. Вот он сбросил свой смертоносный груз, но «Аметист» успел отвернуть в сторону! Но даже в этот момент, нападающий стервятник, выходя из пике, всё- же получил от Терехова точный сильный встречный удар и упал в море. Потеряв два самолёта, остальные два самолёта решили оставить корабль в покое и спешно куда-то ушли за облака.
Но тревога на корабле не прошла! «Юнкерсы», всё равно, возможно, где-то крутятся рядом. И потому Иван Терехов вместе со своим расчётом продолжает внимательно смотреть в небо, не отходя от своего орудия. Сурово военное холодное Балтийское море…
А.Бочаров.
1994.