Николо-Горской церкви скоро исполнится 200 лет. Построен храм в селе Корчкодом на средства прихожан в честь святителя Николая архиепископа Мирликийского, чудотворца. Два придела к нему в 1903 году сооружены на средства купца первой гильдии Петра Воеводского. «Каменная, с таковою колокольнею в одной связи», - записано в лежащей передо мной Ведомости 1914 года.
Потом название Корчкодом было забыто. Два соседних селения объединились в село Николо-Гора. А храм по-прежнему красив, особенно, если подъезжать с западной стороны, от деревни Голосово, где я родилась. Гора как бы поднимает его, колокольня легко устремлена в небо. Однажды письмо здешней псаломщицы Лидии Михайловны Козловой привело меня на Николо-Гору. После неспешных, подробных разговоров Лидия Михайловна повела меня в храм.
Стоял пасмурный день. Заскрипев, открылся тяжелый замок. Солнце, вдруг вырвавшись из-за серых туч, пробежало по внимательным ликам святых. Я попросила Лидию Михайловну спеть что-нибудь, как во время службы. И низкий голос зазвучал неожиданно сильно и тепло: «Душа, проснись…»
С этим храмом связано многое в истории моих родных. Тянется ниточка связей через разные фамилии, степени родства и даже столетия.
Так, в конце прошлого – начале нынешнего века служил на Николо-Горе Федор Иоаннович Юнонин, священнослужитель, по крайней мере, уже в четвертом поколении. Согласно семейным преданиям прапрадед Федора, псаломщик, и присвоил фамилию Юнонин, чем последующие поколения гордились – греческие корни. Все родственники его жены Елизаветы Игнатьевны тоже были священниками, и после о. Игнатия Федор Юнонин и получил за супругой это вакантное место в Корчкодоме.
Приход объединял десять деревень. У Юнониных было шестеро детей. Александра и Сергей умерли в детстве от скарлатины. Владимир (1889-1930(31) окончил Пошехонское духовное училище, Ярославскую духовную семинарию, Киевскую духовную академию, преподавал в Вологодской духовной семинарии, был священником на Николо-Горе. Константин (1894-1940) окончил Пошехонское духовное училище, Ярославскую духовную семинарию, физмат Петербургского университета, преподавал в Любимской гимназии, также стал священником. Федор окончил Пошехонское духовное училище, Ярославскую духовную семинарию, Ярославский госуниверситет, МГУ, работал учителем. Юлия (1904-1945) окончила Ярославский госуниверситете, была учительницей.
Все началось со старой фотографии. Умели старые фотографы создавать такие картины – образы тогдашней жизни. На снимке семья священника Федора Иоанновича Юнонина. В центре он сам – с длинными волосами, густой бородой, в рясе с наперсным крестом. Рука в шелковом обшлаге спокойно лежит на маленьком столике с книгой. Рядом жена Елизавета Игнатьевна, тщательно причесанная, в красивой блузе с кружевной пелеринкой, корзиночка с цветами в руках – сосредоточенная, серьезная. Возле столика сидит старший сын Владимир в сюртуке, с нашивками рантом у обшлагов и воротника. Поза свободная и красивая, и сам он, с густыми усами на молодом лице и волнистым зачесом, напоминает молодого Льва Толстого. О спинку его стула опирается Константин, в студенческом сюртуке, с нашивками на воротнике, тоже красивый, ясноглазый. Крайний справа – Федор, в темной форме ученика духовного училища. И лица у всех такие одухотворенные, чистые, добрые – лица жителей дальней глубинки.
Захотелось узнать, как звучали их голоса, где была сделана эта фотография. И вдруг – случаются же и в наше время чудеса – фотография заговорила. Мне передали семь тетрадей дневников младшего из братьев Юнониных – Федора. Он-то и рассказал историю снимка.
В 1912 году – в пятидесятилетний юбилей отца Федора – семейство отправилось в Николо-Горы и в путешествие по Волге до Мологи. Никто из них не предполагал, какие испытания готовила им жизнь через несколько лет.
На том снимке Федору двенадцать лет. Спустя десятилетия по просьбе он начнет большое повествование «о жизни предков своих», а потом перейдет к собственному дневнику. И вот семь тетрадей, исписанных мелким почерком и стенографией, передо мной. В каждой – сомнения в целесообразности записей, но и вывод «Немногим довелось дожить до такого возраста, особенно принимая во внимание большие события, в ходе которых погибали массы. Немногим из них выпало на долю усвоить режим дореволюционного периода и впоследствии радикально изменить свои взгляды. Это небезынтересно не только для меня – представителя двух различных поколений, но и для постороннего».
В дневниках многое удивляет. Даже даты. Например, 23395 дней биографии – 6832 до Велиой Октябрьской революции и 16563 – при советской власти. Кто из нас считает свою жизнь днями? Мы боимся с разочарованием оглянуться назад, с опаской вглядываясь в будущее . Поражает искренность, с которой писал Федор Юнонин обо всем, что составляло его жизнь: эмоции, ошибки, анализ собственных мыслей и поступков, их фон – события в стране. Что немаловажно, обладал Юнонин живым, образным языком и, хотя не претендовал на литературную ценность своих записей, оставил яркую картину десятилетий в лицах людей, деталях их жизни и деревенского быта.
Располагалась Никола-Гора на большой дороге, обсаженной березами во времена императрицы Екатерины II. Дорога соединяет Любим и Пошехонье. К западу – село Коза, к востоку - село Пречистое, на севере – непроезжий лес у Раменья, на юге - река Соть. В приходе – десять селений. Отец окончил Ярославскую духовную семинарию, а супруга его Елизавета – Ярославское епархиальное училище. Было у них большое хозяйство: корова, лошадь, куры. Основной культурой отец Федор избрал себе картофель, и поэтому построил в земле лабаз.
Для ухода за скотом и за землей применялась наемная сила, но на пасеке всегда работали отец и сыновья. Выросла семья – пришлось строить новый дом. В саду росли яблони, вишня, крыжовник, смородина, малина. И стоял столб с метеорологическими приборами, данные которых отец Федор много лет передавал в губернскую службу прогнозов. Кроме того, он преподавал Закон Божий в церковно-приходском училище, где учились и все его дети.
Записи начинаются с первых детских воспоминаний. Любимая игра – возить связанные веревочкой галоши. Первая фотография – новый костюмчик, матросская курточка, шапочка с якорем. Первый жизненный опыт – по совету веселых каменщиков, ремонтировавших церковь, попытался забраться на жеребенка, держась за его хвост.
Первое потрясение – посещение этой церкви. Недавно, еще сверкающей свечами и ризами икон, а сейчас – с выломанными половицами и перекрытиями, с убранным алтарем. Первая машина – бабушкина прялка с колесом.
Юнонинские университеты
«Весна. Лужи от тающего снега. Я набрал воды в мяч с дыркой. Урок Закона Божьего, отец объясняет превращение вина и воды в тело и кровь Христовы… Я без умысла нажал мяч, и над партой взвился фонтан воды. Отец немедленно вывел меня из-за парты и поставил на колени у доски. В двух первых рядах сидели девочки, они смотрели на меня и смеялись, засмеялся и я. Отец заметил этот балаган, поднял меня за шиворот и так отхлестал по щекам, что у меня из носу потекла кровь. Видя это, он немедленно отослал меня умываться».
«Отъезд в Пошехонское училище стал для меня огромным событием. И наказов мне, как жить, учиться, с кем дружить, было очень много. Отец сам отвез меня на место учебы на свой лошади. Город поразил меня своими размерами, главной улицей, покрытой булыжником…. В вечерние часы любимой игрой была «в камешки». Их требовалось пять или шесть. Один подбрасываешь вверх, остальные в это время переставляешь в нужном порядке, ловишь падающий… Камешки представляли собой определенную ценность: зимой их не найдешь на улице. Они продавались и покупались за кусок сахара».
«Перед самыми экзаменами заходили в церковь и по солнышку обходили все иконы и просили помочь сдать предмет, крестились, вставали на колени, целовали образ. А на стол экзаменатора под скатерть клали соль, крестик, сыпали соль от дверей к столу».
«По переходе в третий класс я попал в число постоянных прислужников в алтарь. Это было значительным облегчением – не надо неподвижно стоять в ряду, класть поклоны. Моя обязанность – следить, чтобы во время было готово кадило о. Петру, раскрывать перед ним дверь в иконостас, подавать знак звонарям. Когда в алтаре никого не было, можно было присесть на подоконник и отдохнуть. Я по-прежнему относился к своим обязанностям серьезно, престол для меня был святыней, к которой я не смел прикоснуться, пройти перед ним. А когда однажды заглянул под него, каялся потом на исповеди».
«1912 год мне тоже не забыть никогда. Отец получил награду – золотой наперсный крест. Старший брат окончил духовную академию, средний поступил на физмат Петербургского университета. Я заканчивал духовное училище, сестра пошла в школу. Отец решил отметить все эти события большой прогулкой по Волге».
«Из меня упорно готовились сделать священника на смену отцу. Костя стал студентом. Исполнилась и моя мечта – я стал семинаристом. Все учителя стали называть нас на «Вы».
«Нас отпускали в театр, правда, по разрешению в каждом отдельном случае. Я жил на частной квартире. Днем можно было быть, где хочешь, по вечерам обязан быть дома. А если уходил, то в отчетной тетради должен был отметить куда и в какие часы».
«Февральская революция застала меня в 4-м классе духовной семинарии. Особых изменений в моей личной жизни она не принесла. Осенью поступил в пятый, богословский класс. Я шел по проторенному пути для будущего служения Богу. В конце второй четверти мне выпало провести урок в школе при семинарии. Провел я его не очень удачно, не смог по карте показать, где водятся киты, но справку о праве преподавать в единой трудовой школе 1-й ступени получил».
«Когда произошла Октябрьская революция, я был несказанно удивлен – еще одна революция! Разве мало одной? До моего сознания еще не доходило, что власть в стране перешла в руки рабочего класса. Наш преподавательский состав в большинстве своем был настроен против этой революции, жестоко критиковал ее за преследование религии и присвоение типографии «Епархиальных ведомостей». Тем не менее, нам никто не запрещал вести занятия по своей программе, я был переведен в последний, шестой класс, но учиться в нем было не суждено. Все духовные семинарии были прикрыты»
«С согласия родителей я решил поступить в электротехническое училище, которое находилось в Троице-Сергиевской лавре. Увлекала возможность получить новые знания. Я явился в своей семинарской форме. Меня выслушали, документы прочитали. «Вы большевик?» - был задан вопрос. «Нет!» - отвечал я . «В таком случае принять не можем, набор произведен, если бы вы были большевиком, можно было бы зачислить дополнительно». Посоветовали обратиться в артиллерийское училище, которое меня совершенно не прельщало, но я решил использовать и эту возможность. По пути зашел в собор, где перед ракой с мощами святого Сергия шли непрерывные молитвы. А что если я поступлю в этот монастырь послушником? Мне помогли встретиться с архимандритом, который удивил меня упитанностью и пухлыми ручками. Он спросил, сколько мне лет, дали ли согласие родители. Пришлось сознаться, что родители не знают о моем шаге. «Принять не могу!» - был ответ.
Артиллерийское училище я не нашел, а чтобы обрезать себе путь назад, еще по пути в Москву выбросил из окна вагона кошелек с остатками денег, а мешочек с караваем черного хлеба у меня украли»
Пришлось-таки вчерашнему семинаристу зайцем возвращаться на Николо-Гору. Открылась новая страница жизни. Сначала это были курсы по военной подготовке молодежи при волостном исполкоме. Потом учительство в начальной школе. А на Николо-Горе было тревожно.
«Где-то возле села Коза образовалась небольшая группа восставших против советской власти. Они шли по направлению к селу Пречистое, а по пути не то попросили, не то заставили отца отслужить им напутственный молебен. Он отслужил. Они пошли дальше, но, услышав пушечные выстрелы в районе Скалина, до Пречистого не дошли, разбежались кто куда. На преследование была послана карательная группа. А на отца было составлено донесение о молебствии против советской власти. Но авторитет отца был высоким, и нашлись люди среди низовых работников, которые придержали донесение, в губЧК оно не дошло»
«Болезнь и моральное состояние заставили его подать прошение епископу об освобождении от священнической службы. Все хозяйство было записано на меня. Отец переживал, что не может больше быть кормильцем семьи и, как мог, помогал, вплоть до переборки семян к посеву».
«В Корчкдоме я учительствовал три года. Одновременно принимал живое участие в любительских постановках. Старший брат, лишенный возможности преподавать в Вологодской духовной семинарии, сменил отца в Николо-Горе, стал рьяным проповедником истинности всех событий, описанных в Библии, хотя студентом Киевской духовной академии говорил, что знает о непристойных делах монахов Киево-Печерской лавры, подноготную служителей культа».
Владимир очень любил сельский труд, своих прихожан. И в те годы, чтобы оставить о себе память, вручную окопал канавой гектар земли, на ней посадил сотни рябин, внутри разбил чудо-сад. Дети и взрослые любовались красотой этого уголка земли. И когда в 1930 году отца Владимира причислили к «врагам народа», все село с плачем провожало его . Старожилы вспоминают, что когда отец Владимир поднялся на гору, то, повернувшись лицом к храму, перекрестил его и сказал: «Стоять тебе вечно!».
Вот это был самый трагичный период в семье Юнониных. И именно Федор Федорович, как тяжкий крест, всю оставшуюся жизнь нес свою вину за случившееся».
«Конец зимы 1930 года. Я сомневался в целесообразности колхозов без наличия к тому времени тракторов – в нашей полосе их еще не было, но доверял партии. Так или иначе я и моя жена были активистами в этом начинании. Первые совещания проходили у нас в школе и даже у нас на квартире. На помощь нам прибывали посланцы партии из среды рабочего класса.
В один из дней этого периода я, защищая старика Немирова, сказал, что есть другие священнослужители, которые ведут пропаганду против колхозов. Паренек из рабочих живо поинтересовался:
- Кто другие?
- Да вот, например, брат мой.
Паренек тут же спросил, где он живет, служит. Я этого никак не ожидал, но вынужден был сказать правду. Собеседник тут же пообещал сообщить об этом куда следует. На пасхальной неделе, к чему-то придравшись, брата моего забрали, направили на строительство канала Москва-Волга. Он там заболел и умер».
И через сорок с лишним лет Федор Юнонин называл это своим настоящим предательством…
Перепечатано из газеты"Северный край", 22 авг., 2000 г.