Обещание вернуться было молчаливым, наполовину искренним, настороженным и каким-то горьким, вяжущим на вкус. Тогда они не смотрели друг на друга, так лживо улыбаясь и сыпля словами о невозможном, несбыточном, но необходимом им обоим.
А потом был перелет, другая страна и другая жизнь. Без Него. Но она верила, что обязательно найдет способ вырваться отсюда, что сможет отыскать и вернуться к Нему. Нужно только чуточку вырасти, осталось ведь совсем чуть-чуть.
Только чуть-чуть растянулось на многие годы учебы, а затем поспешной свадьбы, чтобы получить право быть тем, кем она хотела, возможно, быть.
Это было странным совпадением, но Нортон был художником. Конечно, рисовал он в другом стиле и вовсе не акварельную природу, которую рисовал Он, но все равно чем-то неуловимо походил на Него.
Но только тем, что подбирал рыжие волосы ободком и пачкал краской пальцы. А в остальном она даже не удосуживалась замечать похожесть хоть в чем-либо, в ней не было необходимости.
Катя вздыхает, разглядывая очередную картину мужа. Чего-то не достает, не хватает, и она все силится понять – что именно. Чего-то, от чего душа встрепенется и улыбка коснется губ.
- Бабочки... Нор, добавь нескольких бабочек.
- Но зачем? Это ведь так... пошло, Кэйти... - мужчина склоняет голову набок и пристально смотрит на свою немногословную жену, что до сих не желает разделять с ним супружеские обязанности.
- Это не пошло. Это... - Катя замолкает и прикрывает глаза. - Не коверкай, пожалуйста, мое имя.
- Но мне нравится, когда оно так звучит. И вообще, мы женаты уже три месяца, а ты так и не... не хочешь заниматься со мной сексом, - в его голосе слышны ноты обиды и раздражения. - А теперь говоришь о бабочках. Как это понимать?
Катя молчит, она сейчас ничего не может ответить ему. Если за эти пару месяцев ничего не изменится и все так же безрезультатны будут ее поиски, то она сдастся, уступит судьбе, что так безжалостно отбирает у нее быть просто счастливой с дорогим ей человеком.
За все это время она испробовал все, начиная с интернета, электронных писем в пустоту, оставшихся без ответа, телефонных звонков с ответом, что она попала не туда.
- Как хочешь, так и понимай, - вздыхает девушка и, спрятав руки в карманы брюк, уходит к себе в комнату, чтобы побыть наедине с собой, марая белоснежные листы блокнота черными словами стихов, вырванных из глубин ее души, которые вскоре превратятся в небольшой сборник.
Зря девушка надеялась, что что-нибудь изменится хоть на йоту. Брат, который учинил переезд с согласия родителей, все так же не давал права выезда за границу, несмотря на то, что Катя была уже совершеннолетней.
А потом была отчаянно-тоскливая разочарованность в бесполезности своих поисков, неохотность, чтобы перебороть себя в плане супружеского долга, и долгожданные вступительные экзамены в Медицинскую Академию.
Вскоре Академия была окончена с отличием, разрешение на выезд было получено, и впереди ожидала двухгодовая практика в странах третьего мира.
За время учебы она изменилась еще больше, с головой уходя в дебри медицины, допоздна засиживаясь в библиотеках, выучивая все от корки до корки, только бы реже встречаться со своим страстным и любвеобильным мужем.
Они виделись редко, она ссылалась на такое нужное ей время, отмахивалась делами, которых было полным-полно из-за постоянной практики, где она пропадал сутками напролет.
Нортону, конечно, такое отношение со стороны молодой женщины не нравилось и он приходил в тихое бешенство, когда она вновь оправдывалась перед ним за долгое отсутствие дома и не желания быть с ним.
Вот и подошли последние дни перед отлетом в Африку, где Катя и должна была окончить свою практику и получить по приезду домой лицензию на врача.
На самолет проводить пришли все. Начиная с брата и Нортона, кончая теми, с кем она пересекалась во время учебы. Катя мимолетно улыбалась всем, а когда посадка была объявлена, то она с облегчением вздохнула и отправилась к самолету.
Африка встретила ее неумолимой жарой и проливными дождями.
Практика давалась с трудом, но она стоически переносил все ее тяготы, ибо возвращаться так скоро не входило в его планы.
Была бы ее воля, она вообще не возвращалась, но суммы, взятые на ее обучение необходимо возвращать и оправдать их получением лицензии.
А спустя долгих и утомительных полгода ее внезапно отзывают на родину, известив о скоропостижной смерти матери.
Похороны проходили в тихом молчании и какой-то неутолимой ни чем тоске. Брат так и не приехал, сославшись на неотложные дела в бизнесе, чему Катя была только рада, что может побыть в родном доме еще две недели и побродить по окрестностям.
Свежий, полный ностальгии воздух кружит голову и хочется расплакаться как маленькой, вглядываясь в высокое синее небо светло карими глазами и позволяя легкому ветру ласково потрепать шелковистые каштановые волосы.
И затем отправиться в некогда родные и любимые места, чтобы просто увидеть, оживить их в памяти, заметить и запомнить все изменения, что произошли с ними за столько лет.
Школа практически не изменилась, за исключением состарившихся деревьев. Зайдя в здание, она заметила, как изменилась школа изнутри и, спросив разрешения увидеться с ее любимой учительницей, поднялась по лестнице.
Пройдя в кабинет, в котором она сидела до десятого класса и с удовольствием слушала лекции, она обнаруживает свою учительницу – Зою Алексеевну, что проверяла контрольные работы своих подопечных, и затем, увидев ее, с улыбкой поднимается навстречу, являя взору округлившийся живот.
- Катенька! Как ты здесь оказалась? Приехала в гости? Сколько же лет прошло после того, как я видела тебя в последний раз, - женщина улыбается открыто, по-доброму. - Я рада видеть тебя.
- Зоя Алексеевна, здравствуйте, - мягко улыбается она и обнимает учительницу. - Я тоже рада видеть вас в добром здравии. На каком вы месяце?
- Уже пятый пошел, - женщина лучисто улыбается. - Как ты, Катюша? Как жизнь?
- Да ничего вроде. Все хорошо. Сейчас на практике. Буду врачом, - Катя улыбается ей, пряча под улыбкой желание узнать, видела ли она Сергея.
Женщина улыбается ей в ответ и вдруг тихо охает, будто вспоминая о чем-то, и медленно идет к подсобке, чтобы вынести оттуда небольшой сверток и протянуть его молодой женщине.
Та с удивлением и любопытством смотрит на него и принимает из ее рук, кивая в знак благодарности.
- Ануров Сергей просил передать это тебе, если мы вдруг встретимся, - грустно улыбается учитель, глядя на расширившиеся зрачки карих глаз, в которых сейчас отражались смешавшиеся воедино чувства.
Катя медленно разворачивает пакет, достает из него продолговатую дощечку, косо спиленную вместе с грубой, почерневшей еловой корой, на срезе которой нарисован маслом ее портрет в пол-оборота, где она оглядывается через плечо с едва заметной улыбкой и счастливым блеском глаз. Такой Он видел ее. Такой ее и запомнил.
Она старается не взвыть в голос, словно подстреленный зверь, не разреветься белугой, упрямо продолжая улыбаться, но слезы, теплые, неумолимые, бегут по бледным щекам, полосуя солью нежную кожу.
Зоя Алексеевна подходит к ней, протягивает платок и осторожно, мягко, гладит теплой ладонью по спине, утешая.
- Катюша, все хорошо. Все обязательно будет хорошо. Слышишь?
Она только кивает, понимая, что любимая учительница просто желает ей добра.
Дрожащие пальцы вцепились в небольшую картину, не замечая, как сминают крохотную записку на ее обороте.
А когда она все же понимает, что за шуршащий звук исходит от ее рук, она резко переворачивает дощечку, упираясь ничего не видящим от соленой влаги взглядом в бело-желтый от времени лист, на котором написано всего несколько до немого крика знакомым почерком слов.
«Я никогда не смогу разлюбить тебя, Катя. Прости, что был таким слабым, что позволил уехать тебе и не искать. Правда, после того, как закончил КНБ, я тебя нашел, но было поздно, ты была замужем, а рушить твою жизнь у меня намерения не было. Но я все равно тебя люблю и буду любить до конца своих дней. Будь счастлива, родная моя».
Горло першит, и дыхания не хватает, чтобы вымолвить хоть слово, но он пересиливает себя.
- Когда? Когда Он оставил это у вас? - Катя хватает учителя за руки и пристально вглядывается в ее чуть испуганные глаза. - Пожалуйста, умоляю вас, скажите мне – когда?
- После... После того, как твои документы забрали из школы... он доучился и поступил в КНБ, окончил, стал работать, но потом бросил и стал учиться в университете искусств,- слегка заикаясь, отвечает женщина, внезапно понимая все до мельчайших подробностей. - А принес он этот подарок тебе несколько лет назад...
- Столько лет... - шепотом и низко опустив голову, и резко вскидывая ее вновь. - Зоя Алексеевна, вы хотя бы раз видели его после?
- Нет, но я знаю, что Сергей ездит по миру со своим творчеством и обучает талантливых художников японской живописи, которой выучился у одного знаменитого мастера из Японии. Только в городе я его последнее время не встречала.
- Черт! Я дура! Какая же я дура! - шипит сквозь зубы на саму себя. - Дура, каких только поискать. Зоя Алексеевна, прости, что я так… - с покаянной улыбкой обращается она к женщине. - Я очень благодарена вам за все, что вы сделали для меня и Него. Спасибо большое, Зоя Алексеевна. И… Прощайте.
Она неловко обнимает ее, осторожно прижимая к груди Его работу неизвестной давности, а женщина улыбается с теплой грустью и ласково касается каштановых мягких прядей на макушке, будто даря свое благословение найти того, кого она так отчаянно искала и ждала все эти годы; прощаясь навеки, сознавая, что больше бывшая ученица не вернется навестить ее.
Лестничные ступеньки теперь кажутся до безобразия маленькими, а школьный двор до неприличия светлым и ярким. Она вдыхает сладкий аромат цветущих яблонь, и тот будто ведет ее за собой, маня, зазывая, обещая в конце пути благословенный подарок.
Только вот все очарование любимой весны, которую она когда-то любила, прерывает звонок телефона.
- Да...
- Кээйти! - веселый голос Нортона разбивает на мелкие, острые в своей боли, осколки выдуманную сюрреалистичность, возвращая к обыденности. Он и брат часто названивают ей, несмотря на дороговизну международных переговоров. - Как ты там? Как твоя практика? Ты не поверишь, но к нам приехал знаменитый художник, что проводит мастер-классы по вашей и еще японской живописи. Я вот хожу уже третий день и столько нового узнал! А еще он такой требовательный. Заставляет отрабатывать каждую деталь. Кэйтии, ты меня слушаешь?
- Да... Да, я слушаю тебя, Нор. Я очень внимательно тебя слушаю... - она старается говорить ровно, не давая дрожи вырваться на волю, позволив себе умываться слезами, разжигая в себе затухшую когда-то надежду на долгожданную встречу. - Так как, ты говоришь, его зовут? - такой необходимый ответ, столь нужный, надобный. - И сколько длится твой мастер-класс?
- Анарун... Или Анувар... - начинает вспоминать ее муж, вновь безбожно коверкая произношение и слова. - Две недели. А что?
- Ануров, - поправляет его Катя, прикусывая губу, чтобы не дать счастливой улыбке расцвести на лице.
Еще рано, еще слишком рано, чтобы радоваться тому, что еще не произошло и произойдет ли вообще.
- Нет, ничего.
- А! Точно! Ануров! - Нортон радостно улыбается. Это слышно по его голосу. - А ты откуда его знаешь? Кэйти! Не молчи!
Но женщина сбрасывает звонок, наскоро вытирает заплаканное лицо, роется в сумке, чтобы посмотреть, сколько есть наличных, а потом вздыхает, думая, что, возможно, не стоит ехать.
Но… Ведь Сергей… Сережа… Ее Сережка…
Вашингтон встречает ее пасмурным небом и мелким дождем, что противно норовит забраться за шиворот пальто. Она нервно поправляет ворот, чтобы не дать холодной влаге добраться до шеи. Ловит такси, узнавая попутно у водителя все, что происходило в его отсутствие.
Звонит общей с мужем подруге, уточняя, где именно проходят занятия живописи, на что та кокетливо осведомляется, не решила ли ледяная Катерина вдруг устроить Нортону сюрприз. Та неохотно соглашается на ее слова и уточняет водителю адрес, по которому следует его отвезти.
Сердце колотится в неистовстве, руки дрожат, как и губы, что боятся растянуться в полубезумной, полусчастливой улыбке, на ресницах хрустальными каплями переливается теплая влага, шаги отдаются гулким эхом в ушах, когда она идет по полутемному коридору до нужной аудитории.
Еще пара секунд и она, наконец, увидит Его. И не отпустит, ни за что не отпустит теперь, не сможет уйти, кто бы этого не захотел. Плевать на лицензию, плевать на никому не нужный, вынужденный брак, плевать на старшего брата, что силком притащил ее сюда. Она уже не та маленькая девчушка, которой можно запретить чувствовать, желать и жить.
Руки легко, беспрепятственно и бесшумно толкают дверь, являя ожившему за столько лет взору простор комнаты, что заставлена собранными уже мольбертами. Глаза ищут знакомый образ, замечая, как он изменился: стал выше и отрастил светлые волосы, собранные в высокий хвост; и находят его около распахнутого окна.
- Сереж… - охрипшим от волнения голосом, перешагивая порог ослабевшими вмиг ногами, робко улыбаясь своему миражу. - Сережа…
Мужчина вздрагивает, резко впивается ногтями в ладонь, услышав любимый голос, что преследует его долгими ночами без сна и покоя, не смея шелохнуться, сдвинуться с места, будто знает, что стоит обернуться, где глаза привычно поймают безликую пустоту.
- Сережа… - Руки – мягкие, теплые, ласковые – обнимают со спины, с обманчивой нежностью лелеют в ладонях уставшую, потерянную душу, дарят прикосновениями надежду на лучшее.
И Он, наконец, сдается сладкой иллюзии, оборачиваясь и ловя ее в свои объятия, прижимая к себе так близко, практически болезненно, зарывается в темноволосую макушку, с удивлением отмечая про себя, как его маленькая Катюшка вытянулась, и грустно улыбаясь тому, что он не видел, как она хорошела день ото дня.
- Катя… - благоговейно выдохнуть в волосы, провести ладонью по чуть сутулой спине, перебирая пальцами выступающие косточки позвоночника, что прощупываются под драпом пальто. - Катюша… - судорожно, с нажимом, зная, что произойдет, если ее брат и ее муж узнают об этой встрече, но не желая отпускать вновь обретенное счастье из своих рук. - Родная моя девочка…
- Я не уйду без тебя. Я не могу без тебя. Я так ждала тебя, - глухо, со всхлипом, в теплое плечо. Молодая женщина вцепляется пальцами в ткань водолазки на спине Сергея, еще больше зарываясь лицом в его плечо, зная, что не сможет сейчас посмотреть в Его глаза. Слишком много предательства она совершила, чтобы быть прощенной. - Не уйду и тебе не позволю. Никому больше не позволю разлучать нас. Слышишь?
- Без тебя мне нет жизни, Катерина, - слова так легко слетают с его губ.
Будто слова-заклинания, слова-зачарованность. Магия, не доступная многим, только избранным, только тем, кто отдал себя истинному искусству.
Нестерпимо больно, горько, но отчаянная улыбка касается искусанных губ и Катя с безнадежностью вскидывает голову, чтобы окунуться в бескрайнее пасмурное небо неизменившихся любимых глаз, что даруют прощение за все прошедшие и будущие прегрешения и поступки.
- Ты... Ты-ы-ы... - не то стон, не то очередной всхлип. - Не надо... Не достойна я этого. Ведь я…
- Позволь мне решить это. Ведь я тоже многого не сделал, что должен был сделать, - с печальной улыбкой в голосе, мягко касаясь теплыми губами мокрых ресниц, ласково перебирая пальцами темные пряди. - Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Глаза в глаза, проникая в самую глубину, переплетаясь взглядами, душами; срастаясь, сплавляясь в более неразрывное, целое, вечное. Во вновь обретенное.
Дыхания не слышно, только пульс – громкий-громкий – бьется в разделенном поровну сердце, отстукивая единый ритм жизни, разделяя пополам горечь и сладость, отчаяние и счастье, тоску и любовь, улыбаясь и плача одновременно, искренне, всепоглощающе.
Обнимая друг друга с необходимой сейчас нежностью, ласково стирая слезы, серые, карие, огненными хрусталиками впивающиеся в мокрые, истерзанные ими ладони.
- Прости, - прижимаясь щекой к ласковой руке, не отрывая взгляда от любимого лица, - Я так люблю тебя. Люблю, Сереж.
- Я люблю тебя больше жизни, Катенька, родная моя, душа моя, - пробежаться легкими поцелуями по мокрым тонким изящным пальцам, поднять влажные ресницы в ожидании и окунуться в распахнутую настежь душу. - Без тебя я и не жил вовсе. Не отпущу тебя. Слышишь?
- Да, я и сама хочу быть с тобой, родной мой,- с улыбкой, с надеждой, непоколебимой верой, и неотвратимым желанным падением в серебристую высоту и не совладать с каким-то вдруг горестным отчаянием. - Только вот…
Мужчина ласково обнимает ее, лелея в своих объятиях, легонько целует в висок, вглядывается в ее лицо с упоительной нежностью и благоговением, долго молчит и вздыхает, прежде чем начать говорить.
- Не волнуйся ни о чем и не переживай. Я сам решу все наши проблемы. Поговорю с твоим братом и мужем. Я сюда за этим и приехал, если честно. Так что, если ты согласна…
Она с изумлением смотрела на свою первую любовь, которая была всего лишь яркой влюбленностью к интересному пареньку.
Но теперь она видит перед собой мужчину, решительного и ответственного, и чувства ее постепенно начинали перестраиваться, и хоть процесс этот будет долог, начало его положено, и все многоликие эмоции переплавятся и превратятся в глубокое, дивное по своей красоте чувство.
И она точно знает теперь, что не зря она совершила этот поистине безумный поступок, и была смелая уверенность в том, что он ни за что и никогда не заставит ее плакать.
Поэтому ответом на его такие важные и необходимые слова был быстрый кивок и спрятанное на груди улыбнувшегося сероглазого мужчины пылающее и улыбающееся лицо счастливой Кати.