Nourriture passe nature
С тех давних пор каждый раз, когда бы Фердинану ни вздумалось отобедать или отужинать в Замке, он оказывался в обществе своей жены Фелиции, и только. Не совсем ясно было, следствием чего могло стать нежелание маркизы Фредеруны появляться за столом своего сына, хотя никто, в сущности, уже не мог вспомнить, разделяла ли она с ним трапезу прежде, до последнего приезда аббата, закончившегося для нее, но не для ее давнего компаньона, прежними разногласиями с тем ее единственным сыном, который когда-либо присутствовал в замке. Возможно, из-за этих разногласий она и поторопилась женить сына сразу, как только он вошел в возраст, хотя так и не вышел пока из детской половины замка. Возможно, она старалась доказать самой себе, что и у нее в жизни есть опора, как есть она в этих краях у любого, даже самого слабого с виду, цветка, цепляющегося корнями за острые камни склонов. Избранность фэдельфейса, кажется, не давала ей покоя.
От наблюдательного взора, скажем, аббата, не могло ускользнуть то, что с годами Фредеруна все реже пребывала в окружении физостегий, флоксов и фломисов, произраставших в ее необъятном саду. Да и в одежде она предпочитала, или предпочла после длительного и обстоятельного культивирования своих наклонностей, совсем не те оттенки, которые подчеркивали бы скромно-пурпурные или фиолетово-розовые цвета их сортов ; даже цвет физалиса обыкновенного при ближайшем и пристальном рассмотрении казался ей слишком уж будничным, и с годами она все более склонялась к темно-кровавому цвету фродохитона Feorshrer Rhodochyton, считая его фундаментальным признаком стиля Фредегоны, законодательнице мод в окрестностях Нейстрии, по лекалам которой было сшито и свадебное платье Фелиции, весьма, признаться, ее опечалившее.
Надо сказать, что свадьба Фердинана вызвала толки и пересуды, стихнувшие нескоро, если и стихнувшие вообще ; и если бы речь шла о девушке, то, непременно, сказали бы, что за браком пытаются скрыть какой-то, почти наверняка малопривлекательный, поступок. Однако отец девушки не был столь влиятелен в Нейстрии, чтобы в угоду ему понадобилось скрывать какой бы то ни было проступок Фердинана, на который его мало кто из челяди считал способным, и такую спешку, с какой устраивали свадьбу Фердинана, могла бы оправдать разве что сильная и всеохватывающая страсть к суженой, не лишенная взаимности ; однако, не только он сам, но и его пассия, если так можно выразиться, казалось, сохраняли полное равнодушие к происходящим в замке хлопотам, причиной которых им следовало бы считать самих себя : как будто чувствовали свою обреченность, как приговоренные к смерти.
В первое время в отведенные для трапезы часы они оба с неизменной пунктуальностью появлялись в зале, служившей им столовой. Если Фердинану случалось подняться сюда из своей спальни раньше, он, стоя, как правило, у окна, терпеливо поджидал Фелицию ; потом приказывал прислуге подвинуть ей стул со спинкой, казавшейся более высокой и оттого более прямой, чем его собственный ; усаживался сам, но делал он все это как будто для того, чтобы воспользоваться ужином и получше рассмотреть избранницу маркизы Фредеруны, четко отделяя при этом ее выбор от своего собственного, как будто речь шла о двух разных персонажах.
Фелиция, казалось, и не пыталась уклониться от его придирчивых взглядов ; однако ела она столь чрезвычайно мало, что повар Франц склонен был винить в этом Фердинана, хотя слугам, неотлучно присутсвовавшим и столь пристально наблюдавшим за ходом обеда, как сливки общества только могут наблюдать за партией игры, влекущей за собой выплаты на пари, в общем-то, не в чем было его упрекнуть : и при каждом удобном случае в ответ на ни к кому персонально не адресованные упреки Франца они как будто между прочим сообщали ему, что никому в замке неизвестно, сколько ела Фелиция у себя дома – если у нее вообще был дом в том смысле, в котором это понятие используется в их краях – , так что не было повода и говорить о сокращении ее рациона ; к тому же, и это для Франца было хуже всего, она не могла никому объяснить, к каким именно блюдам привыкла, и, кажется, не только не знала их ингредиентов, но и не интересовалась никогда этим вопросом, как если бы принимала в пищу всегда одно и то же ; хотя не исключено, что причина ее немногословности скрывалась в том, что родной и неустойчивый еще язык Замка Фёнже давался ей со столь большим трудом, что она первое время по мере сил и возможности старалась сократить спектр тем, могущих вовлечь ее в нежелательно длинный обмен репликами, к которым она пока не считала себя готовой : по крайней мере, в присутствии Фредеруны она вела себя крайне сдержанно, так что создавалось обманчивое впечатление, будто она не выказывает ни малейшего рвения в освоении языка своего мужа, однако, эта крайняя мера позволяла ей легко уклоняться от тех или иных расспросов, ничуть не рискуя обидеть своей северной холодностью Маркизу.
Впрочем, надо отдать должное и проницательности слуг : им было непонятно, как выбор Маркизы мог остановиться на этой девушке, если учитывать ее нежелание подражать местным нравам и упорство, с которым она хранила верность варварским привычкам ; они бы сочли ее непригодной для местной жизни, как счел когда-то непригодными для себя эти условия Франц. Далекая родина Фелиции казалась им в такой же степени малопривлекательной, в какой казалось заманчивым место последней службы Франца. Однако, как выяснилось чуть позже, только недальновидные политики да разве что малограмотные слуги могли упускать из виду ряд стратегических особенностей, очевидных не только для человека, располагающего саном аббата ; но все же таких, о которых во время свадьбы своего единственного сына, присутствовавшего более или менее регулярно в замке, маркиза Фредеруна знала ничуть не более даже не рассуждающей на эти темы челяди.
Конечно, впуская в Замок своего сына нового человека, к присутствию которого она готовила его как к вторжению в его жизнь постороннего, маркиза Фредеруна рисковала, но, в конце концов, никем из домашних, то есть, хоть в какой-то степени близких ей по интересам людей. От неугодной ей жены своего собственного отпрыска она всегда могла найти способ избавиться, если пожелает, в этом она была убеждена, поэтому и риск, если он вдруг обнаружился бы, с ее точки зрения, следовало считать оправданным, потому что с ее помощью у аббата открывался доступ к его врагам с совершенно неожиданной для них стороны. Фердинан, проявивший себя весьма удачно во Франконии, мог теперь быть использован им на более каверзных участках, скажем, в Физанции или Фиберике : об опасности же, по непроверенным пока аббатом слухам, однако, будто бы исходящей из Фаржа, и говорить было смешно, настолько он казался слабым на фоне могущественной Нейстрии с ее новым Замком.
К счастью для нее, внешне Фелиция, и правда, ничем особенным от домочадцев замка не отличалась, такая же девушка, каких полно в соседней деревне. Неочевидным могло показаться со стороны, зачем надо было ездить за ней так далеко. Непривычными были разве что странная одежда, которую она стала носить, сбросив, как змеиную чешую, свое свадебное платье, сначала приятно поразившее всех своей изощренностью, да ее манеры : держалась она все же как-то особенно прямо, вежливо-отстраненно, хотя и не холодно, но как посторонняя, а не просто иностранка ; и слуги, невольно сравнивая ее с Фредеруной, не знали, что может быть для Маркиза Нейстрии худшим из бедствий.
Матери казалось, что ее сын, всегда такой живой и общительный совершенно сникает в обществе своей жены, и чтобы подчеркнуть, что та скучна и ограничена, как провинциалка, она решила подольше оставлять их наедине, с тайным намерением сделать пребывание своего сына в своем родном замке невыносимым и тем самым привадить его к военным походам, совершаемым под негласным руководством аббата. Она все еще не могла выкупить у него все прилегающие к замку земли, отданные ею когда-то по легкомыслию под заклад, и вовсе не аббату, а персонажу, о котором она предпочла бы вовсе не вспоминать, если бы не эта астрологически невероятная сумма ее долга, всплывшая теперь перед аббатом, неожиданно оказавшимся перекупщиком ее закладных. Её попустительство ему в делах, совершаемых в интересах церкви, могло бы скостить часть ее долга и немало повлиять на положение ее сына ; а учитывая его, аббата, роль при королевском дворе… тут мысли ее головокружительно обрывались, поскольку Фердинан не терпел подобных разговоров и решительно прерывал их всякий раз, как только она пыталась подготовить его к неожиданно могущим раскрыться перспективам относительно реального положения дел, связанных с его имуществом.
Впрочем, поначалу Фредеруна была абсолютно уверена, что все складывается как нельзя лучше и в полном соответствии с ее замыслами : ее сын действительно подолгу отсутствовал, а, вернувшись, надолго никогда не задерживался. Охота, пиры, поиски воинов, которых он то собирал по окрестным деревням, то тренировал, то есть, до изнеможения и полного одеревенения ног, водил в походы, даже отдаленно не напоминающие те, в которых им в реальности предстояло принять неизбежное, за исключением дезертирства, участие, – отнимали почти все его свободное время. Маркиза Фредеруна не скрывала своей радости, стала необычайно весела, общительна, даже мила ; и только слуги никак не могли поверить в столь стремительно происшедшую с маркизой Фредеруной перемену и кто смиренно, а кто и подозрительно затихал в ее присутствии.
В обществе Фелиции маркиза Фредеруна старалась надолго не задерживаться, хотя прикладывала все силы, чтобы со стороны произвести прямо противоположное впечатление : все-таки она побаивалась критики сына, признаться, удивившего ее тем, что вкусы их в выборе ему жены так неожиданно совпали.
Помимо прочего маркиза Фредеруна всячески подчеркивала разделяющую их пропасть с Фелицией пропасть, как ей казалось, заведомо существовавшую между ними ; и дело было не только в практически, по ее мнению, отсутствующей на вид разнице в их возрасте, что Маркиза не приминула бы скрыть, если бы очевидность данного препятствия не была вопиющей. Ей казалось, что предоставленная самой себе иностранка скоро, – или же рано или поздно – , но соскучится по родительскому дому, озлобится от безысходности и, наконец, проявит свой нрав ; тогда она поступит с нею так, как поступали римляне с впавшими в немилость женами : ей нравилась ее собственная непреклонная решимость ; и представляя себе во всех нюансах этот древне-римский, времен Августа, спектакль, она даже забывала, в какой именно форме ей стоило бы поинтересоваться мнением Фердинана, несформированным пока на этот непредвиденный им случай : ведь как ни как ему, а не ей, к несчастью, Фелиция приходится женой.
Конечно, маркиза Фредеруна многого не могла предположить, включая впечатление, которое она в данном случае произведет на Фердинана, но она искренне надеялась, что все опять тем или иным образом обернется вдруг по ее прихоти.
Implicite
Femme bonne vaut couronne
Большую часть времени Фелиция проводила в своих покоях, примыкавших к покоям Фердинана, но выходивших окнами в сад, на противоположную от ворот Замка сторону, так что, даже случайно или по наитию выглянув в окно, застать самый момент возвращения мужа ей никогда не удавалось. Он же, вернувшись и как будто предвкушая эффект внезапности от приятного сюрприза, посылал за ней своего верного вестового, однако, неизменно с опозданием : то есть, всегда оставляя слухам шанс опередить его появление. Возможно, это было одним из его каверзных испытаний на неболтливость слуг – и Фелиция, предпочитая понапрасну не испытывать свою друидической природы проницательность, даже услышав угодливую суету ног в коридорах Замках, не торопилась выходить, не будучи приглашенной.
Они встречались, как обычно, в трапезной, где он ждал ее, в задумчивости скрестив длинные ноги и оперевшись локтем в оконный проем, сделанный точно по длине его руки от запястья до локтя : Фердинан пытался представить себе, что можно увидеть сквозь эту влажную синеву в его отсутствие. Он прекрасно знал от Франца, что оставшись одна, Фелиция в трапезной никогда не обедала, а пользовалась маленькой гостиной, разделяющей их спальни и имевшей в качестве одной из стен скалистую породу, совершенно лишенную окон вследствие ее необъятной массивности. На ней в любое время года проступала по-родниковому прохладная влага : возможно, так таяли снега, подчиняясь власти времени года и утверждая свое право на солнечный свет ; однако Фелиция точно знала, что именно так сочится и гной из незалеченной раны. Как бы то ни было, но одного взгляда на эту зеленоватого цвета стену ей было достаточно, чтобы утратить желание вдруг расплакаться.
Предоставив Фердинану времени для фантазий, Фелиция спускалась к обеду или ужину в неизменно добротно скроенном платье, украшенном одним и тем же хитроумным узором, напоминающим многоуровневый лабиринт с выходом, теряющимся в плавно ниспадающих складках суконной нездешней северной ткани. По искусной, каждый раз нового цвета, вышивке Фердинан старался предположить, насколько томительно текло здесь время, пока он отсутствовал, как будто перестраивался с одного темпа летоисчисления на другой, с римского – на языческий. Он пытался припомнить, чем именно каждый следующий узор отличается от предыдущего, но с сожалением отмечал, что какие-нибудь, незначительные на первый взгляд, детали и нюансы неизменно ускользали от его внимания. Он неохотно оставлял эту загадку в надежде непременно решить ее в следующий раз, однако, с каждым разом она представлялась ему все неразрешимее : и следуя стежок за стежком по нити Фелиции, Фердинан безнадежно терялся в ее лабиринте.
В виду кажущейся очевидности Фердинан никогда не спрашивал Фелицию, чем она занималась в его отсутствие. Он предположил, что рукоделие так и осталось ее слабостью, и она, по привычке, как простая крестьянка, сидит у окна, склонив над пяльцами голову с высоким убором. Он слегка укорял себя в том, что с самого начала не нашел способа ее урезонить, чем невольно попустительствовал ее слабостям, которые так же невольно теперь разделял.
In sudore vultus alieni
L’amour qui se nourrit de pr;sents a toujours faim
Фелиция, как и предполагал Фердинан, действительно проводила некоторое время за вышивкой, стараясь работать при дневном свете ; однако летом этого времени оставалось мало после садовых работы, и тогда приходилось работать при свечах, среди которых лучше монастырских было не сыскать.
Вся подготовительная часть работы от изготовления эскиза до рождения очередного узора так старательно скрывалась ею, что не только Фердинан не мог и не смел догадаться, чего ей стоит этот труд. Фелиция надеялась, что новая вышивка будет завершена вовремя, то есть, к моменту возвращения Фердинан, и поначалу торопилась ; однако позже, когда образцов накопилось изрядное количество, она иногда выдавала старинное плетение за новое, запутывая его во времени точно так же, как он запутывал ее в своем пространстве, которое было закрыто для нее неизвестными ей битвами.
Стежками подстегивая время, как подстегивают коней шпоры, чтобы они летели быстрее, сокращая для некоторых бремя их разлуки, а для других увеличивая его до вечности. Фелиция, окрыленная своими находками, которые и в наше время назвали бы философскими, учила своему вышивальному искусству Жанну, младшую дочку младшей поварихи Жюстины. Та в обмен на это сокральное знание делила с Фелицией то, что имела в избытке – всю прелесть своего родного языка, который по случайному стечению обстоятельств оказался и языком Фердинана. Несмотря на опасность заимствования детского лепета, речь жены, как ни странно, не казалась Фердинану просторечной.
Natura homo mundum et elegans animal ist
Il fait bon p;trir pr;s de la farine
Фелиции, конечно, приходилось заниматься не только вышивкой и садоводством. Иногда она отправлялась за пределы замка, заезжала – как бы между прочим – в соседние деревни, узнавала кто и что именно поставляет в Замок. Ее знакомили с детьми, которые вскоре могли быть полезны Фердинану. Она была рада, когда в таких случаях удавалось избежать воспоминания о нем, умышленно отвлекала знакомящих, намеренно переводила разговоры на насущные темы : смотрела, хорошо ли одета крестьянская детвора, тепло ли им, все ли сыты.
Помимо прочего Фелиция уточняла количество и сроки поставок продовольствия в Замок, и едва научившаяся писать Жанна, старательно записывала все названные цифры угольком в свой непомерно большой журнал, поначалу показавшийся мужикам комичным. Однако Фелиция всегда предупреждала, что ее распоряжения мгновенно теряют силу, как только в Замок возвращается их Маркиз. В поисках наиболее оптимального решения она составила подробную карту маршрутов всех конных и ручных повозок с тем, чтобы они не мешали друг другу и легко могли переместиться на запасные дороги в случае занятия главных войсками. Количество запасных путей пришлось увеличить, вырубив несколько деревьев. Позже она стала выбирать вина и доплачивала тем, чьи продукты казались ей лучшими. Крестьяне, поначалу решившие, что она исполняет поручения Фредеруны, позже посовещавшись, сочли, что к такой основательности ее приучили не иначе как в доме ее отца, и воевать за те земли у них отпала всякая охота.
De actu et visu
En four chaud ne croit pas d’herbe
Во время последней отлучки Фердинана Фелиция, учившаяся взвешивать свои возможности со способностями на равноценных весах, начала вникать и в те дела, которые ей не прочь была передоверить маркиза Фредеруна. Ту озадачивала обманчивая легкость, с которой Фелиции удавалось завершать собственные дела, и невольно захотелось разделить с ней своей право на удачу. Фредеруна в весьма официальной форме уведомила Фелицию, что ей нужно посвящать все больше времени как себе самой, так и визитам, которые вдруг стали еще более неотложными, чем обычно : действительно неожиданно выяснилось, что буквально всем ее недостает и всё требует ее постоянного внимания и присутствия, чему нашлись и письменные доказательства.
Маркиза Фредеруна, если им удавалось скрестить параллельные прямые замковых коридоров, услугами которых каждая из них пользовалась, незамедлительно уверяла Фелицию, что все ее поездки идут только на пользу Фердинану, и только тогда Фелиция слышала от нее это имя, похоже, изъятое из небытия.
Утомительная переписка Фредеруны с аббатом Фульконом тоже как-то некстати для нее оживилась, и, надо признаться, что Маркизе действительно не всегда удавалось вникнуть в текст его пространных писем от одной зари до наступления новой. Однако иногда и к вечеру следующего дня ей все еще казалось, что она плохо поняла разборчиво и аккуратно выведенные слова аббата и поэтому все еще не знает, из скольких слоев будет состоять паутина, кооторую он собирается сплести вокруг нее из этих строк, скрепленных его гербовой печатью, всегда отчетливо проступавшей фальшиво-увядшей фиалкой на белоснежно-кремовой ватиканской бумаге.
Inter amicos
Vache qui vient de loin a gros pis
Фелиция, пользуясь случаем, который заключался в появлении новых для нее приправ из трав в гарнирах Франца, тоже нанесла визит известному всей Нейстрии путешественнику, которым оказался совсем еще молодой епископ Фридрих. Встреченная Фредеруной на обратном пути, она объяснила ей свое отсутствие необходимостью расширения кухонного ассортимента ; и ее картавый монолог Фредеруна, как ни старалась, не могла принять за попытку оправдаться перед ней. Фридриху же она назвала предмет ее истинного любопытства, сказав, что ее интересует аккуратная летопись, в которой велось бы повествование обо всех, прошлых и будущих походах Фердинана.
Епископ Фридрих, удивленный ее самостоятельностью больше, чем решимостью вникать в историю, как он считал, малознакомой ей страны попробовал отшутиться и вначале в ответ на ее просьбу предложил ей использовать время, в которое Фердинан будет совершать свои великие деяния и расширять свои владения, на то, чтобы укрепить свои корни в иностранной земле, подарив ей себя. Он имел в виду наследника, однако, старался выразиться менее конкретно.
Фелиция возразила ему в ответ без тени насмешки, что она свою стратегию строит, исходя из иных посылок, и если уж разговор принял столь серьезный оборот, то будет предельно откровенной и признается, что по ее расчетам в укреплении, прежде всего, нуждаются ее познания во французском, и она надеется найти понимание у человека, повидавшего много стран на своем веку.
Фридрих весело рассмеялся : куда бы он ни ехал, он видел перед собой только Ватикан, однако, Фелиции он этого не сказал, и его смех был истолкован ею иначе.
Она решила настаивать на том, что чтение уже известных летописей могло бы сослужить ей неплохую службу, обеспечив прочную основу при создании узора фразовых оборотов подобно тому, как пяльцы удерживают вышивку в четко очерченных рамках. Фридрих признал, что она вполне сносно изъясняется на латыни, и, с ее точки зрения, это означало, что с рукописью вряд ли возникнет больше трудностей. Фридрих, увидев в ее признательной улыбке согласие со своими невысказанными доводами, не стал противоречить, доказывая очевидное : то, что одно из другого в данном случае не следует и никакой связи не предполагает.
После скромной монастырской трапезы епископ Фридрих сообщил прихожанке, как он лично благодарен cuisinier Францу за полученные рекомендации о неизвестных ему прежде травах ; отметил, что принял покорно ее визит к своему сведению. Однако заведомо просит ее простить, если ей кажется, что он уклоняется от сколько-нибудь определенного ответа ей.
Простившись с Фридрихом, Фелиция подумала было, что его ни к чему не обязывающая осторожность была вызвана не столько ее неосмотрительностью, сколько, вероятно, какими-то, в далеком прошлом произошедшими событиями, возможно, имевшими последствия и в настоящем, к которому и она чувствовала себя косвенно причастной ; хотя ни ее поведение, ни присутствие не были, разумеется, ни в малейшей степени определяющими в возникновении означенных обстоятельств, безусловно, имевших прямое отношения к владельцам Замка, судьбу которого ей предстояло разделить и властвовать над которым она считала себя обязанной ; и этой же Судьбе предстояло показать ей, насколько она была права или заблуждалась в своих догадках.
Hoc erat in fatis
L’homme ne doit rien ; sa femme s’il n’est en sa maison
Со временем Фердинан вынужден был признать, что его отсутствие в Замке остается практически незамеченным. По крайней мере, ему казалось, что обстоятельство, которое в просторечьи называется разлукой, не оставляет в душе Фелиции сколько-нибудь осязаемых рубцов, воспринимаясь ею как нечто незначительное, по его мнению. Он считал, что она живет совершенно независимо от него, не соизмеряя свою жизнь с его присутствием или вмешательством в свой привычный образ мыслей, как жила бы в доме своего отца, если бы он не поддался на уговоры своей матери и не отправился на ее поиски. В сущности, он еще не знал, должно ли его радовать или огорчать это наблюдение, однако, ему было приятно возвращаться в свой замок, зная, что он всегда найдет ее там. К тому же мать его, хоть и не столь довольная этим браком, на котором сама же настаивала, а похоже даже, и изрядно раздосадованная им, казалось, оставила его на некоторое время в покое, предоставив, наконец, самому себе и своему жребию : возможно, и эту волю к милосердию маркиза Фредеруна считала проявлением христианской морали, а не только свое наигранно- набожное преклонение перед распятием, и порою чрезмерно.
Ex voto
Ce que pense l’;ne ne pense l’;nier
Теперь Фердинан мог в полной мере наслаждаться искусством Франца как в компании аббата Фулькона, так и практически в полном одиночестве, если не считать собак, которых Фердинан всегда держал при себе, если только между делом не отлучался ненадолго в спальню жены. Фердинан нашел в себе силы не уклоняться от встреч с аббатом, навещавшем будто бы по делам Маркизу в его Замке, который он в присутствии Фердинана несколько раз, забывшись, а по мнению Фердинана, обмолвившись, назвал своим.
Фредеруна, всегда склонная оспаривать предлагаемое Францем меню, со своей стороны, поняла, что все ее недоброжелательные отзывы, в том числе и в адрес невестки, будут восприниматься Фердинаном как повод к игнорированию ее мнением не только во всех его собственных делах, но и в ее будущих проектах, чего она, разумеется, допустить не могла. Однако даже реально нависшая опасность такой перспективы не заставила бы ее искать возможности сближения с Фелицией, и она нисколько не интересовалась ее вкусами и не стремилась ни ввести ее в круг своих знакомых, ни, тем более, допустить ее сближения с аббатом. Фредеруне казалось, что с нее вполне достаточно и того, что она, не потрудившись объяснить своих мотивов, приютила под своим кровом фламандскую провинциалку. Вполне достаточно, если от этого факта как можно дольше будет веять морской экзотикой, и аббату это прекрасно известно. Иные догадки Его Преосвященства могли сделать Маркизу в глазах Фулькона еще уязвимее, чем она была на самом деле. Она предпочитала рисковать подобным образом, нежели сознательно наводить его на ложный след своих умозаключений.
Ut ameris, amabilis esto
Jeunesse oiseuse, vieillesse disetteuse
Навеянные воспоминания, в том числе и ностальгические, о близости Нейстрии к той северной земле, о недавних, но все более уходящих в прошлое походах, о былой славе и доблести, …и …Фредеруне вовсе не хотелось, чтобы образ Фелиции затмил собой все, что ей было дорого в ее молодости. В конечном счете, впустив в свой замок иностранку, она не допускала и мысли, что это событие превратится во что-либо иное кроме жеста великодушия к недавним союзникам.
Аббат Фулькон, напротив, в действия маркизы Фредеруны усматривал определенною тенденцию и, внимательно наблюдая за Фелицией, в особенности в отсутствие Фердинана, он склонялся к тому мнению, что будущее замка, в котором столько времени, сколько он его помнил, центральное место занимала женщина, и в дальнейшем будет определятся исходя из соображений слабого пола. Это было ему на руку, как он полагал, и возможно, этот просчет и стал причиной того, что он свято поверил в то, что Фредеруна выбирала невестку в зависимости от ее способности претворять в дело задуманное ею или спокойно принимать ее волю. Нрав Фелиции, имей он о нем достаточное представление, не оставил бы ему ни малейшего шанса усомниться в изъяне в своих поспешных выводах.
Стоит отметить, что будущее и Фредеруне представлялось в ничуть не меньшей степени многообещающим, тем более при поддержке аббата, на которую она очень рассчитывала, быть может, даже слишком, если учесть, что аббат Фулькон в принципе не давал Фредеруне ни малейшего реального повода слепо полагаться на него, тем более после женитьбы Фердинана, сделавшей безосновательными ее претензии на право считаться владелицей Замка. Напротив, теперь все его помыслы были всецело направлены на достижение доверия в глазах Фердинана, полновластного владельца прилегающих к аббатству земель, и если бы обстоятельства потребовали от него этого, то аббат принужден был бы поддерживать Маркиза даже вопреки интересам Фредеруны.
Однако, как известно, гипотетические выкладки тем и хороши, что ни о чем подобном нельзя знать с полной определенностью, пока дело не дойдет до дела и до практического выяснения интересов всех сторон, чего Фердинан старался в меру своих сил избегать, хотя и чувствовал, что по мере того, как крепнет его власть, ему будет все труднее удержаться от выяснения истинной сущности вещей, которыми являлись в данном случае обрывки некачественной бумаги с текстом завещания, тайно хранящегося в неуказанном ему монастыре.
Тот факт, что власть Фердинана неизменно крепла, уже нельзя было отрицать. Правда, однако, заключалась еще и в том, что лишь немногие объясняли его успехи его же природными дарованиями. Остальные склонны были полагаться лишь на его удачу и стечение обстоятельств, благоприятствовавших восхождению владельца Замка на вершину его нынешнего могущества. Лишенный ложной скромности Фердинан, даже не старался уклониться от всеобщего внимания и почтительности, сопутствовавшей его победам. Ему бы хотелось, чтобы все воспринимали его везение в боях как нечто само собой разумеющееся. Однако именно такое равнодушное отношение жены к его славе казалось ему странным ; и поведение Фелиции все более его озадачивало.
В сущности, если бы его спросили – а он просил Бога, чтобы его никто ни о чем подобном не спрашивал – для чего он ездил на исповеди к епископу с благословения аббата, который истолковывал визиты Фердинана в свою пользу, мало чем отличаясь в этом вопросе от Фредеруны : он бы признался, что просил укрепить свою власть над своей собственной женой.
Ad poenitendam properat, cito cui judicat
Pour vivre longtemps il faut ;tre vieux de bonne heure
Встречаясь друг с другом, Маркиза и аббат великодушно друг другу улыбались, в надежде на то, что снисходительное отношение, проявленное публично к могуществу другого, поможет тому в последствии нейтрализовать яд поражения, если фортуне будет угодно обнаружить чей-либо перевес в их взаимной интриге. Впрочем, со стороны казалось, что их приветствия лишь слегка переходят границы проявления обычных для соседей просто дружеских отношений, но объяснений тому могло найтись немало, не исключая как личных симпатий, так и голого расчета, граничащего со скрытой ненавистью, явное проявление которой было бы крайне неразумно, учитывая общность интересов в отношении прилегающих территорий и мощь стоящих за каждой из сторон войск, хотя доверившись молве о доблести Фердинана, можно было бы полагать, что любой аббат мог бы уступать ему в данном сравнении, но только не Фулькон, и только не Фредеруне, о деяниях которой предания и опыт ему поведали немало.
Только от Фердинана, слишком хорошо знавшего характер Маркизы, не могло ускользнуть, как менялась она в лице в присутствии аббата. Такую перемену он вряд ли счел бы уместной даже в обществе епископа, если бы речь шла о глубокой религиозности, на которую Фредеруна была, с его точки зрения, в принципе не способна, а что до душевной склонности, то этого вообще не стоило, с его точки зрения, брать в расчет, учитывая амбициозность Фредеруны, плохо гармонирующую с низким саном Фулькона.
Одновременная перемена в выражении их лиц, регулярно наблюдаемая им с некоторых пор, была все более удивительна Фердинану. Он, как охотник за дичью, стал следить за ними, как они, как собаки из рук хозяина, выхватывают из разговоров только им двоим понятные слова, чтобы наедине вдвоем погрузиться в их смысл, как в живительный бальзам, так гурманы смакуют теплую мякоть теплых свежих блюд, так дикие звери впиваются зубами в добычу и терпеливо выжидают, пока она не превратится в месиво и по скулам не потечет ее свежая кровь.
Они оба, как два паука, казалось, даже вслепую безошибочно чувствовали стоящую цель, и мчались к ней наперегонки, насколько подобное сравнение уместно было бы в отношении пауков. Фердинану порой казалось, что живут они исключительно благодаря живому источнику этого противостояния, выявляемого всякий раз внезапно, в новом, всегда долгожданном, преследовании, венчавшем появление очередной жертвы в сложившихся не в ее пользу обстоятельствах, в возникновении которых была и доля участия каждого из них ; в связи с чем у каждого имелось и свое представление о жертве : каждый составлял свой прогноз на будущее, причем нельзя не заметить, что даже их изредка совпадающие мнения ничуть не мешали им оставаться непримиримыми соперниками ; и, как следствие, их будущее всегда виделось им разным, как судьба двух половинок разрезанного яблока, отданных в разные руки.
Их лица казались Фердинану масками, участвующими в одном, почти сказочном, представлении : им важно было следить, чтобы маски эти, как и их костюмы, не диссонировали друг с другом, чтобы не испортить общего приятного впечатления, неизменно производимого ими обоими на окружающее их общество, в котором они стали со временем зеркальным отражением друг друга : с обратным знаком, учитывая их пол и социальный статус.
Mens vertitur cum fortuna
Jamais deux sans trois
Если продолжать затронутую выше тему, то надо сказать, что в каждом отдельном случае Фердинану не всегда удавалось угадать, кто именно выступал в качестве инициатора схваченных им отражений. И в том, что оказавшись в относительной близости друг от друга, ни Фредеруна, ни Фулькон уже не могли существовать иначе как единое целое, у него не было ни малейших сомнений : он понял это еще в раннем детстве, когда аббат предствлялся ему его тайным отцом, которому он вследствие его скрытности не доверял и подражать которому хотел бы менее всего. Став взрослым достаточно, чтобы думать о собственном войске, он с удовольствием удостоверился в отсутствии между ними даже малейшего сходства. Он помнил, что первой услышанной после этого репликой Фредеруны была фраза : Это еще ничего не доказывает - как будто она подслушала его мысли, однако, фраза оказалась выхваченной из контекста о тяжбе с Фульконом.
Возможно, бескомпромиссная сдержанность аббата стала в конце концов реакцией на какое-то внезапное проявление безукоризненной вежливости Фредеруны, уместной разве что в отношении дворцовой фаворитки, что оба понимали, однако, и спектр найденного ими эмоционального репертуара тоже со временем закрепился на наиболее отработанных сценах. Тем не менее, не исключено, что дело обстояло и наоборот, и неуступчивость аббата Фулькона, о которой он успевал намекнуть за краткий миг до явленной на обозрение присутствующих сцены, побуждала Фредеруну будить некую видимость теплых чувств, глубоко спрятанных ею даже от своих детей, которых, по слухам, у нее было не менее, чем двое, в чем Фердинан по-прежнему сомневался.
Эмоции, несмотря на взаимное и весьма откровенное стремление скрыть их, все же проникали на поверхность их масок, как следы жаркого проступают сквозь бумажную фольгу. И перед тем, как исчезнуть с ровной, гладкой и невозмутимой поверхности лиц, как исчезают бугорки и шероховатости с выровненной скалкой поверхности теста, их гримасы, казалось, перетекали с одного лица на другое, как масло растекается по стенкам сковороды, вращаемой рукой ловкого повара : это был сообщающийся сосуд, плотно закрытый, однако, для всего остального мира.
Как волны, которым ведомы законы приливов и отливов, с неизменным натиском накатывая на дамбу, затопляют окрестные поля, так же преобразовывалась в холодную сдержанность аббата Фулькона надменная жеманность маркизы Фредеруны. В некоторые мгновения они казались неразлучно-родственными сиамскими близнецами, разрываемыми то одними и теми же, а то и совершенно противоположными желаниями. Однако Фердинан вынужден был признать : ни их манерность, ни выспренность избранного ими стиля никогда не выходили за рамки светских приличий, внося, к его изумлению, даже внешне приятное разнообразие в привычную карусель званых ужинов и обедов, в которую, словно гужевая лошадь, была впряжена Фредеруна, сколько помнил ее Фердинан.
Он считал, что вступлением в свои права на наследство Замка ему удалось освободить свою мать от практически от всего груза замковых забот : об этом он втайне мечтал с самого детства, с тех самых пор, как впервые заметил, насколько они для Маркизы в тягость. Видеть ее обеспокоенной чем-то теперь, было для него крайне любопытно, и он тоже, подстегиваемый их взаимным интересом, безотчетно включился в эту игру двух Игроков, Фредеруны и Фулькона, став сначала Наблюдателем, если не Судьей ; и это положение казалось ему ни к чему его не обязывающим.
Arbor dum crescit, lignum dum crescere nescit
Vignes entre vignes,
Maisons entre voisines
Впоследствии постепенно, как того и хотелось Фредеруне, Фердинан стал превращаться в третьего Игрока, поскольк, побывал в роли Судьи и примерил на себя быт Фулькона. Он стал терпеливо ждать выпадов Фредеруны, чтобы предостеречь от них своего друга Фридриха. Но делал это Фердинан не столько потому, что считал его нуждающимся в помощи, сколько с тем, что в целом в ряде случаев его личные симпатии Фердинана оказывались на стороне Фридриха. Однако не оправдайся полностью эта частотная мотивация, и Фердинан все равно не отступился бы от принятого им раз и навсегда решения.
Фелиция однажды предостерегла его, заметив, что зачастую чувства вовсе не совпадают ни с нашими намерениями, ни с представлениями о формах их выражения, что, однако, верно, в свою очередь, и обратное : как, например, не всякое рыдание является подлинным проявлением глубокой скорби, что иногда это ни что иное как пустая слезливость. Однако Фердинан оказался истинным отпрыском породивших его интуицию обстоятельств и либо уклонялся от продолжения подобного разговора, не доверяя посторонним визуальным рецепторам, либо неумолимо ограничивался собственной перцепцией в оценке любых зримых событий. Сопряженный временем с этими двумя неодинаково небезразличными ему персонажами, он счел Фелицию как объект, изначально удаленный от Замка, неспособной воспринимать их адекватно заданным им условиям. Из чего следовало, что любая ее оценка была обречена быть отвергнутой им как ошибочная.
Она же, увлекшись доказательствами собственной правоты, как Охотник может увлечься Дичью, превратилась со временем в Охотника, не имея перед собой иного образа для подражания. Иные из Игроков могли воспринимать ее саму как Дичь, чем она, в сущности, всегда и была за пределами Замка, и уж тем более, оставалась в его стенах, и о чем она же сама смутно догадывалась, но что надеялась найти силы изменить, полагаясь на поддержку Фердинана, неявную лишь пока.
Sub alia specie
De peu de cas vient chose grande
В то время, когда Фердинан наблюдал за Фридрихом, Фелиция останавливала свой взгляд на нем, и ее состояние нельзя было назвать иначе, чем отчаяние. Ей казалось, что она летит в пропасть, еще более глубокую, чем рвы, окружающие Замок Фёнжэ, и от щемящей душу высоты у нее начинала кружиться голова. Хуже всего было для нее то, что как раз в это время Фердинан, казалось, совершенно забывал о ее существовании, по крайней мере, он откровенно не обращал на нее ни малейшего внимания. Неясно ей было и то, почем именно в эти минуты она, обычно такая независимая, ждала проявления участия или заботы с его стороны. Возможно он, памятуя о каких-то ее, на его взгляд, капризах, пользовался случаем, чтобы превратить ее свободолюбие в самое действенное оружие против нее же самой, и, неизменно сохраняя самообладание, действовал в этом направлении медленно и планомерно, как яд.
Иногда Фердинан замечал, как взгляд Фелиции ревниво, как ему казалось, устремляется в сторону Фридриха, и в его выражении ему хотелось усматривать то, в чем совсем недавно он никак не мог заподозрить Фредеруну. Сердце его при этом переполнялось сладостной болью, и как истинный сын своей матери, он принимал этот вымышленный им же самим удар судьбы. Перенимая по ходу дела не столько в тайне от Фридриха, сколько незаметно для себя правила этой виртуозной игры, Фердинан легкомысленно полагал, что эти правила устанавливает Фредеруна, а он, как ее наследник, наследует и их тоже, наряду со всем прочим, забывая, однако, о существовании истории о происхождении своего титула.
Фридрих, надо отдать ему должное, тоже замечал, что в игру Фердинана с Фредеруной оказалась вовлечена и Фелиция, и он, как и Фердинан, склонен был столь же неверно интерпретировать ее участие, с той лишь поправкой, что в ней он усматривал будущий прообраз нынешней Фредеруны, не лишенный, разумеется, некоторой женственности, однако, в легко обозримой перспективе, с точки зрения Фридриха, - решительный политик в отношении своих интересов в вопросах, касающихся земельных угодий, власти и прочих материальных благ или того, что обычно ошибочно принято понимать под этими словами.
Est virtus nihil aliud, quam ad summum perducta natura
; chaque jour suffit sa peine
Благодаря попустительству маркизы Фредеруны, Фелиция стала часто появляться и на конюшне, и в кузнице : и было понятно, что вникать во все тонкости этого ремесла она любит с детства, хотя ее участие и ограничивалось сторонним наблюдением за происходящим. Вскоре там к ней все привыкли, и она рассказала Фердинану, что ее отец считал, что от прочности сбруи ее лошади может зависеть ее жизнь в ничуть не меньшей степени, чем от состояния подков на копытах.
Такая рассудительность несколько удивила Фердинана, он хотел ей напомнить, что ему иногда приходилось ездить и без седла вовсе, но Фелиция в тот день не склонна была вдаваться в воспоминания, а, напротив, облачившись в мужской костюм, позаимствованный, видимо, ею у одного из конюхов, предложила Фердинану в будущем брать ее в походы с собой.
Фердинан только и смог возразить на это тем, что настоял, чтобы она переоделась до того, как в трапезной появятся слуги, если она, разумеется, хочет сохранить в тайне свой замысел. Фелиция немедленно удалилась, лишь на секунду задержавшись в дверях, но Фердинан понял, сколь серьезен был состоявшийся только что мимолетный разговор.
Он встал у окна, осматривая окрестности, защищенные замком от всех мыслимых в те времена баталий. Фердинан впервые думал о Фелиции вне связи с этой мирной тишиной. Конечно, иногда, вернувшись в Замок, он страдал от долго незаживающих ран, но всегда оберегал Фелицию даже от вида этого столь мучительного военного опыта. Мог он, разумеется, и проснуться ночью от приснившегося кошмара, но пытался сдерживать крик, а если это все же не удавалось, то надеялся, что Фелиции в тот момент уже не было рядом с ним, так как старался убедить ее, что каждый должен просыпаться в своих покоях – и именно такой порядок был заведен в этом Замке с самого его основания.
Фердинан вспомнил, как однажды, после того как его войска захватили один из городов, кажется, во Франконии, он в толпе мятущихся женщин заметил одну, очень похожую на Фелицию, какой она бывает по утрам. Тогда, увидев эту женщину, почему-то одетую в черное, Фердинан подумал, что Фелиция так не одевается, что, возможно, она переоделась, чтобы последовать за ним, его даже не обескуражили выбившиеся из-под накидки темные пряди вьющихся волос. Мысль о преследователе,посланном из Замка, да еще в облике Фелиции, обожгла его тогда острой болью, позже оказавшейся неглубокой раной плеча. И вдруг сейчас выяснилось, что это тяжелое для Фердинана видение оказалось вещим.
За ужином, когда подавали на выбор soupe ; l’ail bonne femme и potage gentilhomme, которому Фелиция предпочла этим блюдам asperges ; l’hollandaise fines herbes, приготовленные Францем по ее домашнему рецепту, Фердинан еще раз попытался ее урезонить и, вслед за аббатом Фульконом, напомнил, что со всеми просьбами вначале следует обращаться к местной аббатисе Фризо.
Фелиция поблагодарила Франца за salade estivale sauce roquefort, сказала, что вряд ли когда-то пробовала что-либо вкуснее, и попросила приготовить для нее, вместо десерта, tarte ; l’oignon, который следует подавать сразу вслед за entrec;te ; la b;cheronne, и стала терпеливо ждать, когда принесут ее заказ.
Удивленный Франц опасался возражений со стороны Фердинана, но тот, еще более озадачив его, заказал себе tarte aux abricots и entrec;te marchand de vin, и Фелиция тут же заметила, что вино она будет не иначе, чем с сыром brie farci aux limon.
Франц гораздо больше, чем поисками абрикосов зимой, был обеспокоен тем, что делать с уже готовыми блюдами, и с немым укором воззрился на Фердинана. Фердинан подумал, что если бы и просьба Фелиции была столь же проста, он считал бы, как прежде, что брак не доставляет ему никаких хлопот.
На не заданный ему вслух Францем вопрос Фердинан ответил, чтобы собак не кормили, воинам его отдали Boeuf bourguignonne и предупредили, что завтра охота, так что выспаться с утра им не удастся, а уже готовый десерт, что бы там ни было, Фердинан велел назвать Fraises ‘Cardinal’ и отправил Жюстину преподнести его от его имени его матери. Как ни странно, маркиза Фредеруна весьма лестно отозвалась о бизе в форме клубники со сливками, похожей на кардинальскую мантию. Она истолковала этот сюрприз по-своему, полагая, что в сыне проснулся зов ее крови.
Утром, перед охотой, маркиза Фредеруна, уже сидя верхом, как всегда больше позируя, чем воодушевляя своим видом собравшихся, подозвала своего сына взмахом хлыста. Он сначала взглядом показал в сторону кухни, пытаясь свалить всю вину на Франца, но потом понял, что разговора не миновать, и подъехал к ней. Она сочла необходимым предупредить, что поведение Фердинана со своей женой должно быть безупречным в том смысле, чтобы даже в случае бегства Фелиции из Замка ей не на что было бы пожаловаться своему отцу. Маркиза Фредеруна настаивала на соблюдении Фердинаном всех приличий, хотя бы внешних, уточнила она.
Фердинан, в свою очредь, поспешил взять у маркизы Фредеруны слово, что она в его отсутствие не преминет познакомить Фелицию с аббатисой Фризо, чтобы в случае необходимости она могла найти утешение, не покидая принадлежащие ему земли, и дал сигнал к началу охоты.
Ab ovo usque ad mala
Des femmes et des chevaux il n’y en a point sans d;faut
Не дождавшись вечером приглашения от Фердинана, рано утром Фелиция, переодетая конюхом, отправилась по направлению на восток, к епископу Фридриху с просьбой помочь ей в чтении летописей, имеющих отношение к истории Замка, которые должны были храниться у него, как ей представлялось еще во время ее прошлого визита. Фелиции непременно хотелось, чтобы в следующем походе Фердинана у него были глаза и уши, свидетельству которых можно было бы доверять. К счастью, она успела как раз к мессе, и епископу удалось отложить этот неприятный для них с Фердинаном разговор.
Фердинан точно так же, как и Фелиция, тайком, примерно в то же самое время покинул Замок, оставив Фелиции на завтрак courgettes farcies ; l’orientale. Она, успев вернуться, как и предполагала, к ужину, обнаружила свой завтрак, узнала от Франца, что опять некоторое время должна будет есть одна, и ответила, что не голодна, сделав при этом весьма убедительный вид, что желание объявить об этом прислуге сегодня и было единственной целью ее появления в трапезной.
Для Франца с отъездом Маркиза Нейстрии наступали скучные времена. Нет, не то чтобы у него не было работы, тут он пожаловаться не мог : маркиза Фредеруна и ее гости ели если и не больше, то уж точно гораздо чаще обычного, но кухня лишалась тех изысков, к которым и сводился весь смысл его существования, в которых, кажется, никто в замке, кроме Фердинана, не знал толка, которых никто, кроме него, так казалось Францу, не чувствовал, и отсутствия которых в отсутствие Фердинана никто, видимо, и не подозревал. Франц в тайне мечтал о таком наследнике в своем деле, как Фердинан, и полагал, что и Фердинан тоже, мечтает о наследнике в деле своем …
Впрочем, Франц прерывал дальнейшие размышления в этом направлении, полагая, что хорошая кухня и свежий воздух рано или поздно сделают свое дело, но вид Фелиции на следующее утро лишил его всяких надежд на исполнение желаний Фердинана в ближайшее время, хотя Франц и понимал, что берет на себя смелость угадываться желания Фердинана, не будучи даже уверенным в том, какую заправку для салата он предпочтет по возвращении.
Фелиция, появившись перед Францем в костюме конюха, который выглядел настолько правдоподобно, что его даже вечером, в сумерках, нельзя было принять за маскарадный наряд, объявила ему, что направляется к аббату Фулькону, и будет завтракать с ним. Франц даже не пытался скрыть своих сомнений по данному поводу и заметил ей, что не последнюю роль для аббата при выборе сотрапезника будет иметь, несомненно, ее наряд. Однако Фелиция, выслушав мнение Франца, ничуть не расстроилась, а, напротив, оживилась, и на ее заплаканном лице, каким оно показалось вначале Францу, появилось некое подобие улыбки. Она ответила Францу, что очень рассчитывает на то, что приготовленное им по данному случаю угощение будет приятным контрастом, не только внешним, и ее костюму, и его, Франца, настроению, а если им обоим повезет, то и облачению самого аббата Фулькона, которому она накануне была представлена аббатисой Фризо по просьбе самого Фердинана и с поручительства его матери, маркизы Фредеруны.
Упоминание имени господина подействовало на Франца, как магическое заклинание, и он уже готов был лично проводить Фелицию, наотрез отказавшуюся переодеться в нечто пристойное ее полу, в аббатство Фулькона вместе с парой фаршированных гусей, чего, на взгляд Франца, было вполне достаточно для искупления такого греха, как вдруг дворецкий Шюст напомнил ему о его призвании, объявив о приезде епископа Фридриха.
Absit omen!
Le dernier venu est le mieux aim;
Как ни странно бы это показалось Францу, но в тот раз, перед своим восточным походом, Фердинан тоже впервые задумался о своем наследнике. Нет, не то чтобы он почувствовал необходимость в преемнике в своих военных делах, нет, он рассчитывал, что чем-чем, а баталиями никому уж точно после него заниматься не придется, и тут следует отдать должное его молодости и свойственному ей безрассудству.
Фердинан понадеялся, что необходимость вынашивать или растить ребенка могли бы удержать Фелицию от осуществления ее замысла следовать за ним в его нескончаемых походах. Ничто другое остановить ее, кажется, уже не могло. Эта мысль взволновала его настолько, что он, по крайней мере, на полдня поторопился с отъездом. Франц, правда, после завтрака задержал его на несколько минут, напомнив, что стоит оставить Фелиции и еще какой-нибудь приятный сюрприз, чтобы она не отчаивалась в одиночестве.
Фердинан попросил его приготовить для нее что-нибудь в восточном стиле : Франц пытался отшутиться, спросил, идет ли речь о средиземноморской кухне, провансальском соусе или подать бычка, родом из Франконии, но Фердинан уточнить отказался вследствие безотлагательной спешности ожидавших его дел. Пришлось Францу действовать на свой страх и риск. Ответного сюрприза с переодеванием от Фелиции он никак не ожидал, так что, в конечном счете, его можно было считать удавшимся, если бы только такую цель и ставила она перед собой.
Cibi, potius, somni, venus omnia moderata sint
Chacun voit avec ses lunettes
Епископ Фридрих по просьбе своего друга Фердинана стал приезжать раз в неделю в его замок в Фёнжэ, чтобы рассказывать Фелиции о славных делах предков ее мужа. Вместе с бесценными старинными рукописями, необходимыми для придания большей убедительности притчам, он привозил с собой для пробы монастырское вино, которым делился со слугами, и уезжал сразу после ужина, от которого неизменно отказывался, если Франц не желал составить компанию им с Фелицией.
Учитывая слабость Фелиции к истории, епископ Фридрих хотел начать с Фредегонды или, по крайней мере, с Фалебы, но Фелиция снова проявила мужество, способность на которое никак не выдавала ее очевидная хрупкость, и настояла на том, чтобы он начал свое повествование с самого начала, каким бы тяжелым оно ни было : так что епископу Фридриху пришлось вернуться еще на пару веков назад и выбрать источником своего замысла Фарамона, чтобы избежать воспоминаний о Фараберте, и он обрадовался, что Фелиция по какой-то пока не ясной ему причине ничего не заподозрила и его мальчишеская шалость сошла ему с рук. Однако епископу Фридриху пришлось считаться с тем, что имена Фреавина и Фритогара Фелиция уже знала, и понял, что его увертка – не более чем отсрочка, но начал невозмутимо отыгрывать время, в чем Фелиция ему не препятствовала.
Как-то, рассказав о Флеохарде, епископ Фридрих упомянул и Фара. Заметив Фелиции, что мать его тоже была ламбардийкой, он перевел разговор на Дезидерия, уклонившись от своей основной темы под тем предлогом, что небезызвестный Фелиции Фриуль получил титул герцога вскоре после смерти Дезидерия, о которой на тот момент даже и не подозревал. В этом месте Фридрих так увлекся, что продолжил свой рассказ историями про Альпы, Адриана, Арихиса и Адальгис, но Фелиция была бдительна, намекнула на Арнульфа и Арготту, чем дала понять, что давно уже догадалась о подлом замысле епископа Фридриха, и просто выжидает, когда он сам попадется в расставленные им же самим сети, как это и случилось с ним при упоминании про Дезидерия.
Епископ Фридрих, пытаясь замять инцидент, сослался на свое болезненное честолюбие, которому он не находил никакого оправдания, и в конце своей длинной исповеди признался Фелиции, что Адвиза и Аделаида еще совсем недавно казались ему такими же малютками, как она, после чего, во искупление своей вины, пообещал рассказать про любого заморского короля, даже про Фортуна, если ей будет угодно его выслушать. Для затравки он предложил кандидатуру Фруэла.
В следующий раз Фелиция напомнила епископу Фридриху про Фулька, забытого или умышленно оставленного им без внимания, этого она не стала выяснять, но похоже было, что ее бы ничуть не насторожило ни то, ни другое. Зато к удивлению Фридриха она по какой-то причине осталась безучастна к судьбам Фроде, или только сделала вид : в ее холодном взоре епископ не нашел ответа этой загадки. Она откровенно заинтересовалась двойниками Фавила, и епископу пришлось разъяснять Фелиции, кому из них и кем приходятся матерью, дочерью и женой Фроилиба и Фавия. Она долго не хотела признавать того факта, что их матери, в отличие от них самих, не были двойниками, так же как не были тезками их жены и дочь.
К возвращению Фердинана епископ Фридрих мог сказать, что он доволен результатом своих штудий с Фелицией, больше она ничему не верила на слово, и каким бы вкрадчивым не казался ей его голос, она теперь даже самому малозначительному факту искала подтверждение в малоразборчивых рукописях. Фридрих надеялся и на то, что теперь она напрочь избавится от желания участвовать в походах Фердинана, поскольку у нее просто не будет на это времени, и его договор с ним будет выполнен, по крайней мере, с его стороны.
Charta de non este non valet
Jamais bon cuisinier n’a rendu son ma;tre savant
Не видя никакой возможности уклониться от предложения епископа Фридриха, Франц был принужден присутствовать на приготовленном им же самим ужине, лишенный столь долгожданного для него эффекта внезапности узнавания, к чему, с его точки зрения, и сводилась вся суть любой трапезы.
Ему хотелось, чтобы его блюда производили впечатление нерукотворных, возникающих как по волшебству, таинственных, колдовских. По природе застенчивый Франц не мог теперь украдкой следить из-за кулис за изменением выражений лиц, благосклонные улыбки на которых были лучшей наградой его мастерству.
Тяжесть разговора, предшествовавшая трапезе Фелиции с епископом Фридрихом, мешала Фелиции сосредоточиться на еде, она вряд ли способна была отличить первую смену блюд от второй, и если бы не общество Франца, она даже не попыталась бы этого скрыть. Епископ Фридрих, напротив, во время этих ужинов всегда был очень словоохотлив, как будто он не провел за разговорами уже несколько часов подряд. Постепенно, слово за слово, ему удавалось разговорить и Франца, который обычно придавал словам гораздо меньшее значение, чем запахам приправ. Но и епископ, казалось, без комментариев Франца не смог бы вслепую распознать прелестей зимней заправки, как не всякий, именующий себя грибником, способен правильно рассортировать грибы.
Вскоре Франц даже нашел эти ужины весьма забавными, но есть он все-таки предпочитал, как прежде, на кухне, в обществе Жюстины и дворецкого Шюста, и нарочно затягивал рассказы о всевозможных известных одному ему в этой местности кухнях до тех пор, пока не приходило время менять приборы. Слуги, конечно, считали его присутствие за столом Фелиции лишь временным казусом, позволительным лишь в отсутствие Фердинана. Он под их строгими взглядами чувствовал себя неотесанным выскочкой, вероломно вторгшимся на чужую территорию при попустительстве своего духовника. Однако, как ни странно, эта мысль только раззадоривала Франца, и он пускался в пространные объяснения исторических различий в блюд, природу которых в отсутствии регламентированных терминов можно назвать морской.
Фелиция неожиданно проявила интерес к их беседам и стала подробно расспрашивать о климате Фиберики, но Фридрих предпочел ограничиться описанием монастырских почв, благоприятствующих произрастанию виноградников, в особенности, по его мнению, в Фастурии, и увлекся настолько, что пришлось звать на помощь Жюстину, поскольку, по утверждению Франца, которому вовсе не хотелось в такой компании выглядеть голословным, лучше нее никто не разбирался в сортах винограда, разумеется, после ее мужа, погибшего в походе против фенфов от руки фельфета, хотя поход этот ошибочно считался мавританским.
В то время пока Франц с Жюстиной были заняты общими воспоминаниями, которых оказалось не так уж мало, Фелиция успела с легким укором в голосе напомнить Фридриху имена Мерогайса, Маллобаута и Малфа, вне связи с которыми, по ее мнению, никак невозможно упоминать о тех землях, которые в настоящий момент принадлежат Замку. Фридрих не был бы столь категоричен в этом вопросе, однако, счел за лучшее не приуменьшать ее амбиций, поскольку в данном случае, как ему показалось, они касались только жажды знаний, чем Фелиция, с его точки зрения, существенно все-таки отличалась от Фредеруны.
Dimidium animae meae
Mange ; ton go;t et habille-toi au go;t des autres
Выполнив свою часть договора с Фердинаном, епископ Фридрих имел все основания рассчитывать на ответную учтивость. Однако Фердинана, как на грех, отвлекали другие обязательства, данные им гораздо раньше, так что перед тем, как сесть за написание обстоятельного рассказа о своем походе, он должен был принять участие в турнире, и епископ Фридрих опасался, что случайные впечатления смажут в его воспоминаниях детали о том историческом событии, от участия в котором Фелицию так непросто было отговорить.
Надо сказать, что положение Фердинана на турнире было весьма странным, и виной всему было событие, о котором он в таких случаях втайне от всех начинал жалеть : его брак делал присутствие его супруги на турнире крайне двусмысленным. Никто из друзей Фердинана, в отличие от него, еще не был женат, в их кругу это было не принято, и ему по причинам, о которых пока не стоит говорить, ничем не хотелось среди них выделяться, по крайней мере, пока, на тот момент.
Выручить Фердинана в некотором смысле могла бы Маркиза, согласившись выступить в качестве недоступной Дамы. Однако эта роль либо вовсе не привлекала Фредеруну, либо устраивала лишь постольку, поскольку она могла обратить внимание Короля Фаржа на себя, равно как и на своего сына. Разумеется, поскольку никто этого гарантировать не мог, говорить с ней на эту тему Фердинан счел не уместным. Он ограничился лишь тем, что обратился с просьбой к своему другу Фридриху, который, удивляясь сам себе, принял участие в переодевании Фелиции для роли Прекрасной Незнакомки.
Они вдвоем уже мчались в Фанн, когда ошарашенный просьбой Фердинана епископ Фридрих, взвешивая все за и против, пришел все-таки к убеждению, что ему и впрямь лучше поприсутствовать на этом турнире. Тогда, возможно, еще удастся проследить за тем, чтобы внимание Фердинана не рассеивалось по пустякам, в особенности, как выразился Фердинан : …при несвоевременных размышлениях о спокойствии Фелиции.
Фридрих без труда догнал их повозку на хорошо знакомой ему дороге. Несказанно обрадованный его появлением Фердинан без малейших колебаний пересел на его лошадь, и повозка с Фридрихом и Фелицией мирно покатила к его славе Маркиза, казавшейся ему доступной.
Labores pariunt honores
La lune est belle lorsque le chien l’esp;re
В пути, чтобы занять воображение, Фелиция заговорила о Рекиберге, чтобы подтолкнуть прервавшийся с возвращения Фердинана рассказ епископа. Однако мысли Фридриха были заняты поисками способов уладить хлопоты по приезде в Фарж, и он не сразу схватил брошенную Фелицией кость разговора. Фридрих отчетливо представил, как встретят его, епископа, вместе с Прекрасной Незнакомкой в любой харчевне в малознакомом городе, если на приятелей Фердинана, вопреки его ожиданиям, нельзя будет положиться, приняв их отговорки за отказ помочь своему преданному другу ; если эти лица, известные Фридриху только по беглому описанию, спешно составленному Маркизом, окажутся в данном вопросе столь же неосмотрительными, как и он сам Фердинан. Кроме того, еще до начала турнира Фелиция должна будет не только примерить нового покроя платья, но и привыкнуть носить их за столь короткое время, как если бы невеста должна была облачиться в свой свадебный наряд, уже стоя у алтаря. И виной всему были молодость и горячность Фердинана, умчавшегося готовить антураж своего выступления в бордово-болотных тонах своего герба.
Разумеется, рассказ о самой Рекиберге будет недолгим, но вслед за ней потянутся Реккарды, Рецесвинт, Родерих или Родриго, на этот счет даже в их архиве существовали разночтения, ждали своей очереди и Рехила, и Респендал, и Рапт, и Раг, которого нельзя не вспомнить в связи с недавним спором о мавританцах. Конечно, разговор о Рудольфе потребует немало времени, а учитывая направление, в котором они направляются, ему не удержаться хотя бы от краткого упоминания о Ротари, Родоальде, Рагинперте или Ратхизе.
Не без основания полагая, что даже в этом случае, несмотря на всю неуместность препирательств, отягчаемую если лишениями, то разного рода неудобствами, обременяющими их в пути, Фелиция внесет свои поправки к предлагаемой им хронологии, Фридрих ограничился только замечанием Фелиции о том, что фигура Ремисмунда, насколько он себе представляет, гораздо более значительна в историческом контексте, чем та, что внезапно пришла ей на ум. Фелиция, надо отдать ей должное, не стала возражать сразу, хотя у нее имелись готовые аргументы. Однако если бы она прочла мысли Фридриха, то предпочла бы выслушать сначала о Рапте, потом о Раге, потом о Рихимере, Респендиале, Рехиле, Рудольфе, Рисиульфе, Реккарде, Ротари, Родоальде, Рецесвинте, Рагинперте, Родриго и Ратхизе, а о Ремисмунде не стала бы и спрашивать вне связи с Малфом.
Nomina sund mutabilia, res autem immobile
Bien venu qui apporte
Их карета накренилась, и Фелиция, не удержавшись, выпала прямо на дорогу, где столпилось довольно много повозок. Кучера хором рассмеялись над ней, приняв за незадачливого конюха. Епископ счел лишним одергивать ее камзол и стирать пыль с лица. Впервые за все время их совместного путешествия Фридрих обрадовался, что она настояла на своем дорожном наряде. Испугавшийся за ее жизнь, он назвал ее именем Фелеса, не найдя от неожиданности ничего лучшего. Проезжавший в этот момент мимо них всадник в черном-синем плаще, цвета воронова крыла, обернул к ней свое скрытое маской лицо. Их лошадь последовала за ним, как будто он взял ее под уздцы. На постоялый двор они вошли все втроем. Уставшие с дороги, они не вызвала ни у кого подозрений, и им всем постелили в одной комнате, оказавшейся к утру оплаченной исчезнувшим в неизвестности незнакомцем.
Fortuna libido gentibus moderatur
Qui veut vivre ; Rome ne doit pas se quereller avec le pape
На турнире сам епископ, явившийся туда инкогнито, так увлекся происходящим, что совершенно забыл, что прибыл туда лишь затем, чтобы сдерживать безудержный пыл Фердинана. Фелиция, вскоре безнадежно утратив все предметы своего изысканного по фризским меркам туалета, предстала к концу турнира перед восторженной публикой в одной добротно скроенной фризской сорочке, расшитой ею собственноручно филигранным узором, и ее невиданная доселе в Нейстрии одежда произвела настоящий фурор : так расценила бы происходящее Фредеруна, если бы глаз ее не пострадал.
Все уже шло к тому, что с тех пор, как по волшебству, Фелиция с Фердинаном должны были стать желанными гостями Короля. Однако им предстояло пройти еще одно, самое трудное, испытание.
Уже перед самым окончанием турнира, когда, казалось, вопрос о победителе не вызывал ни у кого ровным счетом никаких сомнений, в турнирный круг, навстречу к ликующему Фердинану, выехал никому не известный рыцарь, лицо которого было закрыто тяжелой черной-синей маской цвета воронова крыла, стянутой на затылке кожаной завязкой в виде узкого банта, с прорезями только для глаз и мелкими точечными отверстиями, продырявленными у носа и рта, наподобие детских веснушек. Подчеркнув их абрис невинным контрастным охряным цветом, владелец маски придал своему облику устрашающий вид, усиливающийся изображением молнии, рассекающей лоб и заканчивающейся на переносице. Увидев его, Фелиция вспомнила первого встречного на въезде в Фарж. Теперь казалось, что это маска наполняет его глаза синевой горных озер.
Толпа внезапно смолкла, как будто и не собиралась покидать турнир, как будто предчувствовала, что до конца его еще слишком далеко. Одни считали, что даму он выбрал как будто случайно, но нашлось и немало таких, кто полагал, что они прибыли на турнир вдвоем. Третьи же смели уверять, что дам было две, и одна из них, непременно присутствует среди них инкогнито. Послышался оживленный шопот все стали оборачиваться, подозрительно вглядываясь в предметы туалета ближайших к себе незнакомцев ; и Фридрих присоединился к шушукающейся толпе, добавив к ней латинский выговор.
Он бросил ей букет каких-то лиловых цветов с мелкими головками, черные липкие листья которых буквально вцепились в кружева Фелиции в том самом месте, которое казалось надежно защищено. Публика казалась погрузившейся в их головокружительный сладостно-страстный аромат.
По окончании схватки ей пришлось отправиться с победителем. Впервые Фелиция осталась наедине с другим мужчиной, не с Фердинаном, пожелавшим скрыть от всех, что она его жена.
Маску неизвестный снял только в полной темноте. Она дотронулась до его изогнутых, как будто изнемогающих от жажды губ, так, как ощупью проверяют болезненность раны. Кажется, на щеке у него был глубокий шрам, но не с той стороны, что у Фредеруны. После этой ночи Фелиция ни в чем не была более уверена. Одежды на ней почти не осталось, а незнакомец вынырнул из своей, как… Наутро она никому не могла объяснить, каким образом на ней оказалось ее платье и кто уложил ей волосы. Встреченная всеобщим ликованием, она появилась в проеме шатра, в котором более никого не оказалось.
Фердинану было объявлено, что его появление при дворе Короля было бы более чем желанным, окажись он женат на такой ослепительной красавице, как Фелиция. Она выслушала гонца молча, не пожелав одарить Короля букетом, закрепленным на голове.
Haec tu tecum habete
Chaque pot trouve son couvercle
Отсутствие Фердинана вносило мало изменений в будничную жизнь его Замка, за исключением открытия охотничьего сезона. Если он опаздывал к его началу или вообще пропускал, то маркиза Фредеруна ограничивалась ловлей зайцев капканами и дополнительными сборами с крестьян.
Столы ломились от яств, как на любом столе по приличествующему охоте случаю, только Франц под различными предлогами передоверял свою миссию Жюстине, и она охотно вертела на вертелеах домашних кабанов, да так лихо, как будто они был не тяжелее тряпичной куклы, и для нее не было занятия веселее в ее жизни.
Однажды в самый разгар приготовления к такому званому пиру в Замок вернулся Фердинан. Увидев Жюстину, он даже не сразу узнал ее : настолько свободными и раскованными казались ее движения ; так звонок и сладок был ее голос, что ему показалось, что Фелиция одержала в его замке гораздо более значительную победу, чем он на поле брани.
С тех пор положение Жюстины в доме Фердинана стало меняться. Этому предшествовала бурная сцена между Фредеруной и супругами, в обычных случаях не склонных к проявлению эмоций, что, по крайней мере, о Фелиции можно сказать с полной уверенностью. Однако ничего подобно в Замке не происходило ни до, ни после означенных событий.
Жюстина стала отвечать за подачу блюд воинам, из числа самых преданных Фердинану, обычно останавливающимся в Замке вместе с ним. Он решил, что им нисколько не помешают ни женское общество Жюстины, ни вместе с тем, ее поистине отеческая забота, нимало не заботясь о том, что у Франца с его приездом и возникало много хлопот на кухне, и пара лишних опытных рук ему тоже бы пригодилась ко благу воинов Фердинана. Маркиза Фредеруна, попыталась воспротивиться этому начинанию, не полагаясь на других кухарок, однако, Франц ее успокоил, опередив Маркиза. Неожиданно для Фердинана и Фелиция, обычно безучастная ко всему, как ему казалось, его тоже поддержала.
Nec quid nec quare
Qui va ; la chasse perd sa place
На следующий день состоялась охота. Все было так, как бывало обычно в каждом сезоне. С одной только Фредеруной произошло то, что никогда не случалось с нею прежде, несмотря на то, что она молилась накануне, хотя в основном о том, чтобы не погибнуть от случайно выпущенной или сорвавшейся с тетивы стрелы.
Любимая лошадь Фредеруны Фао неожиданно споткнулась на лесной, довольно узкой, тропинке, Фредеруна удержалась в седле, хотя, судя по мнению некоторых свидетелей этой сцены, ей стоило на время вынуть шпоры из брюха животного и слегка пригнуться при виде опасности. В результате, не имея времени последовать их добрым советам, она так исцарапала себе лицо, что можно было подумать, будто на нее напали пираты и кортиками искромсали ей правую щеку и лоб со стороны левого виска только для того, чтобы вынуть глаз, который, как ей казалось, ей все же удалось сохранить.
Лекарь, которого она выбрала сама, оказался друидом по имени Филид. Он сказал ей, что следующая ее рана будет смертельной, а эта, несмотря на обильные кровоподтеки, сущий пустяк – всего лишь предупреждение, но не о близости, а о неизбежности смерти. Друид с тем и ушел, взяв в качестве условленной платы только лошадь Фредеруны, которая была ей больше не нужна.
Охоту пришлось отложить на несколько дней, однако, Фредеруна не хотела, чтобы слухи о ее несчастье распространились за пределы Замка, поэтому попросила Фердинана навестить аббата Фулькона раньше, чем он надумал бы к ней наведаться.
Оправившись от шока, Фредеруна долго рыдала.
Прихотливые изгибы Замковых коридоров, искажая звуки ее стенаний, приглушенных бархатными подушками, возвращали их ей завываниями, похожими на вопли мифического волка Фенрира. Ей становилсоь страшно от собственного голоса, и мысль об этом тоже страшила ее. Возможность надвигающейся смерти представлялась Фредеруне утешением, но звать ее вслух она боялась.
Через несколько месяцев стало более или менее очевидно, что от шрамов, растекавшихся по ее лицу, как прожилки по листьям, ей не удастся избавиться никогда. Глаз, сохранивший видимость жизни, утратил все-таки способность ее восприятия. К тому времени у Фредеруны не было сомнений в колдовстве, заманившем ее на ту непроезжую тропу.
Одновременно с этим образ Замка Фёнжэ претерпевал в ее сознании не менее трагические метаморфозы, что и ее лицо – в реальности. Крылья его флигелей, которые раньше напоминали ей распахнутые объятия воспаряющей сказочной птицы, стали вдруг похожи на те торчащие во все стороны негнущиеся корявые ветви, которые изуродовали ее. И чем уединеннее и скрытнее становилась ее жизнь, тем непреодолимее влекли его в свою глубь его таинственные коридоры. Теперь она узнала, как именно жертва сама, следуя только ею осязаемому гипнотическому влечению, устремляется в пасть змеи.
Фредеруна защищалась от него, как могла, и Замок ответил ей тем же, превратившись из некогда вожделенной ею мечты в место ее заточения. И она, уже став его вечной пленницей и смутно понимая, что никакой связи между происшедшим с нею в Лесу и Замком нет, с ужасом ощутила пугающую отстраненность Замка, граничащую с бесстрастным отчуждением, как будто речь шла о бывшем любовнике.
Во время лечения Фредеруны Фердинан вел себя так, как будто не замечал ничего особенного, не то что произошедших с Фредеруной перемен. Он отсылал своей матушке еду в спальню, как будто у нее была обычная мигрень. Всем было приказано говорить на отвлеченные темы.
Фелиция предположила, что когда экипировка лошади не соответствует вставшему перед ней препятствию, по традиции наказывают лошадь вместо всадника. Фридрих попытался развить эту тему, поинтересовавшись, кто из этих двоих, на взгляд Фелиции, будет виноват, если лошадь не привыкнет к ее акценту? …
Etiam innocentes cogit mentiri dolor
Chaqun prend son plaisir o; il le trouve
Просьбу Фредеруны Фердинан счел отговоркой, ничуть не лучше обычно используемых Фредеруной для завязывания светских связей, в число которых, несомненно, входил и аббат, если вспомнить его прошлое.
В детстве Фердинан побаивался, а потому и сторонился Фулькона, но тот не догадывался об этом то ли из-за скрытности Фердинана, то ли из скромности, а быть может, и из-за банальной небрежности к пока еще недоразвитой личности, которую являет собой каждый ребенок. Признаться, тогда жизнь старшего поколения интересовала Фулькона гораздо больше.
Голос аббата всегда казался Фердинану слишком мягким, почти вкрадчивым, его жесты – незавершенными, а манеры вследствие этого – попросту вульгарными. Не было такой одежды, которая не то чтобы шла его сану, но подчеркивала бы его значительность, удачно выделяя все самое лучшее в его облике, как то стараются делать придворные : любая одежда сидела на нем мешком, и не было такой шляпы, которая пришлась бы ему впору. При дворе Короля даже шутили, что именно поэтому он и стал всего лишь аббатом, но в аббатстве никто бы таких шуток не одобрял.
Фердинан иногда размышлял о том, как такой человек мог оказаться в списке светских знакомых Фредеруны. Обычно он считал, что их связывает что-то личное. Однако после появления друида, которого Фелиция, едва его увидев, назвала Филидом, как будто они уже были представлены друг другу, Фердинан был склонен пересмотреть свое отношение к аббату Фулькону. Теперь, не в силах отказать Фредеруне в ее последней просьбе, он чувствовал, что именно этого она добивалась от него всю свою жизнь. Принятое им решение он счел уступкой Фредеруне, и необходимость своего отступления Фердинан воспринял болезненно, как будто ему нанесли коварный удар.
Фердинан понял, что она, заметив в нем склонность к состраданию, от которого сама же пыталась отучить его, способна была намеренно исцарапать себе лицо, чтобы теперь настроить его на исполнение желаемых для нее действий. Однако теперь и он знал ее слабости, о которой раньше не подозревал, и пообещал ей поступать исключительно из соображений желательных для нее последствий, какими они ему представляются или будут представляться впредь.
Фердинан решил на этот раз взять Фелицию с собой. Последний турнир убедил его, что в свете, пожалуй, удобнее было появляться с женой, тогда перед супружеской парой многие двери открывались гораздо охотнее, хотя он и вынужден был пренебрегать другими, которые в этом случае по большей части перенебрегали им. И Фердинан, наконец, в какой-то степени понял, почему так торопилась с женитьбой его мать.
За ужином, предшествовавшим их отъезду в Фарж, Фелиция поинтересовалась у Фердинана, что именно сказал Филид его матери. Фердинан, разглядывая порхающую у него на тарелке куропатку, очарованный как всегда искусством Франца, ответил Фелиции, что ее Филид, как она его называет, сообщил ему, что следующий удар его матери нанесет дуб. Он утверждал, что если бы она назвала породу дерева, которое ее исцарапало, он мог бы назвать человека, которого ему, Фердинану, следует опасаться, и что он берет с собой лошадь, чтобы оставить ему шанс на спасение.
После этих слов Фелиция отрубила своей куропатке голову ножом и бросила ее в узкое окно, которое было у нее за спиной. Фердинан хотел похвалить ее за меткость, но улыбка немедленно стерлась с его лица, когда он заметил, как внезапно побледнело лицо его жены, как будто тень улетающей птицы, скользнув по нему, стерла все черты лица.
Перед уходом Филид, обнаруживший, что подаренная ему лошадь хромает и задержавшийся на кузнице, будто бы случайно дождался появления там Фелиции и сообщил ей, что происшедшее с Фредеруной коренным образом меняет положение Фердинана в Замке. Филид не мог однозначно сказать, обрадует это Фердинана или расстроит, и добавил, что многое зависит от того, не ждет ли она ребенка. Фелиция ответила, что не ему ее спрашивать : Если он друид, то и сам все знает, а если будущее спрятано даже от него, то не ей ему отвечать. Филид сказал, что именно такой он ее себе и представлял по намекам, данным ему как ее настоящим отцом, так и настоящим мужем.
Фелиция считала, что если бы Фредеруна не испугалась и отправилась бы в Лес, где смогла бы узнать дерево, выросшее у нее на пути загородившее ей Дорогу, и назвала бы его по Имени, на которое оно бы откликнулось, то Филид непременно вылечил бы ее, и от шрамов не осталось бы и следа. Тогда Фердинан, наконец, к своему удовольствию выплеснул на нее сдерживаемый весь вечер смех. Фелиция от разочарования побледнела, кажется, еще более, как если бы ничего хуже только что услышанного ею ей уже не пришлось услышать никогда.
Наутро Фердинан отправился в путь один, никого не уведомив, куда именно он направляется.
Casualiter et contra voluntatem
...продолжение следует...