...продолжение...
C
Работа над фаюмским портретом оказалась задачей гораздо более многогранной, чем я предполагал вначале. К ней примешивались эскизы шкатулок и вазочек для масел. Я пропах ими, как жрец. Тогда рыбаки, которые, казалось, только того и ждали, стали выяснять у меня, откуда, по моему мнению, могут быть привезены …самые разные изделия. Они доставали их, как иллюзионисты, из ушных раковин и складок своих набедренных повязок. Они обступили меня, как дети, в ожидании раздачи засахаренных фруктов на празднике сбора первого урожая. Непонятно, хотят ли они проверить меня, мои знания или экзотические масла. Под их пристальными взглядами я говорил все, что думаю на этот счет. Подозреваю, что больше всего они боятся контрабанды, которая составляет львиную долю их дохода. В ответ на незаданный вслух вопрос я сказал, как должно выглядеть судно, на котором перевозят тот обольстительно пьяняще пахнущий груз, запах которого подействовал на меня сильнее всех прочих. Рыбаки, чтобы отвлечь мое внимание, переключились на разные формы судов. Я и сам не заметил, как начал рисовать их. Я и не знал, что умею это делать. С тетей жрицы нельзя было поговорить наедине, поэтому я приносил ей записки, такие же немногословные, как и первая, и написаны они были на таком же непонятном для меня языке. Когда ее портрет уже почти был готов, тетя жрицы сказала мне, что ее сестра умерла зимой, и она никогда больше не видела тех, кто хоронил ее вместе с ней. Услышав эти слова… (папирус поврежден) …один рыбак ушел. Я рассказал жрице, что не помню, когда моя мать исчезла из моей жизни. Я не был уверен, что она умерла. Мне всегда казалось, что она в один прекрасный день ушла, как будто растворилась в ясном свете дня и непременно должна скоро вернуться. Молодой человек, сказала мне тетя жрицы, я точно не ваша мать. В этот момент под навес для хранения рыбы вернулся рыбак. Под навесом стояли корзины, до верху наполненные непроданной рыбой. Одни корзины забирали покупатели, другие приносили рыбаки. Со стороны было похоже, что мы с тетей жрицы ведем подсчеты корзин. Рыбак наблюдал и за другими рыбаками, и за покупателями, и за нами.
А
Фараон присылает с кораблями гонца, если у него есть какие-то особые распоряжения насчет пленных. Гонцов уже давно не было. Корабли приходят полупустыми. Мне стали сниться сны о том, что по дороге в Фивы рабы поднимают на кораблях бунты против гонцов фараона, топят корабли вместе с убитыми погонщиками, а сами вместе с рыбаками бегут и прибиваются к караванам. Если так дела пойдут и дальше, то в Египте скоро некому будет ловить рыбу. Если бы фараон присылал гонцов с каждым судном, то у меня не возникло бы подобных подозрений, я могла бы спать спокойно. Однако фараон воспринимает это мое пожелание за желание присматривать за ним. Однажды я сама отправилась на юг, чтобы обсудить с ним подобные разногласия, но ему стало известно о моем предстоящем визите, он выслал вперед все тех же верных только ему гонцов, и они развернули мои корабли. Мне пришлось возвращаться в Фивы ни с чем, чтобы не вступать в битву с посланниками фараона. Мне трудно сказать, действительно ли таково было желание фараона, и я вернулась в Фивы, не встретившись с ним по его воле. Возможно, люди фараона давно действуют без его указаний, быть может, они вошли в доверие к фараону, и получили право на свободу действий в подобных случаях, хотя моему путешествию на юг вряд ли можно считать чем-то обыденным. Мне представляется, что стоит учесть и вероятность того, что фараона вообще уже может не быть в живых. Возможно, фараон давно мертв и забальзамирован, поэтому его гробницу так торопятся поскорее закончить жрецы. Возможно, он убит гиксосами, а быть может, во всем виноваты погонщики рабов. Тогда верховный жрец просто пытается противопоставить… (их?) власти свою, и вопрос только в том, откуда верховному жрецу все известно, неужели сны – это и его средство к постижению знания. Или сны и магия. Мне страшно. Я, определенно, боюсь верховного жреца больше, чем тех погонщиков, которые, возможно, убили моего мужа. Мне странно, что я так спокойно рассуждаю о вероятности его смерти. Как будто я исключаю такой же исход для себя самой, как будто бы наши с ним жизни и смерти не были равно вероятны. Я его очень давно не видела, и мне не хочется признаваться себе в том, что я почти не помню, как он выглядит. Моя дочь похожа на меня, значит, даже она не напомнит мне о нем. Семь лет назад мне показалось, что он бежит на юг, как будто необходимость заниматься отправкой рабов стала счастливой отдушиной для него. Возможно, он задыхался в Фивах от того, что он считал вынужденным бездействием, от строгого соблюдения Канона, почтение к которому с таким трудом все-таки было восстановлено нашим отцом после изгнания гиксосов из дворца. Но я тогда была очень счастлива с моей жрицей. Я не чувствовала никакого давления ни стороны своего брата, ни со стороны жрецов. Отъезд моего мужа остался мною незамеченным, однако, его длительное отсутствие оскорбило меня. Мне стал сниться сон, на котором я высказываю свои претензии своему мужу перед советом жрецов. Верховный жрец просит меня указать точную дату, после которой незаметное для меня прежде отсутствие моего мужа я стала считать оскорбительным. Он настойчиво добивался, снова и снова спрашивал меня о том факте, после которого незначительность его существования стала обременительной для меня. Я чувствовала, что еще немного, и я вынуждена буду начать оправдываться, убеждать совет жрецов в том, чего у меня и в мыслях не было. Мои сны превратились в кошмары, в которых неизменно присутствовал верховный жрец, говоривший о моем муже, как о мертвом.
С
Рыбаки, переправляющие на своих лодках простых смертных в царство мертвых, поддерживают и их жизненные силы. Это им в равной степени выгодно или в равной степени невыгодно в зависимости от сезона. Если наступает засуха, и рыбы становится мало, то смертность увеличивается, и у них есть работа по перевозке трупов. Хотя рыба и считается нечистой, и ее не едят ни фараоны, ни жрецы, но если улов хороший, то смертность снижается. В конце базарного дня даже нищие калеки могут получить рыбу даром, не всегда, правда, свежую. Иногда солнце уже успевает начать свою разрушительную работу, но всем все-таки что-нибудь да перепадает. Так было и в те последние дни, когда я заканчивал работу над своим фаюмским портретом тети жрицы. Рыбак, позволивший мне работать под его навесом, привел однажды калеку. Солнце уже клонилось к закату, заливая красным светом весь горизонт. Терракотовый навес бросал блики на лицо еще молодой женщины, и я пожалел, что нельзя было все время работать при таком освещении, закаты слишком скоротечны в этих краях. Рыбак с калекой появились за спиной женщины, она не могла их видеть, иначе бы, наверняка, ужаснулась. Калека шел почти на четвереньках, с трудом опираясь левой рукой на посох, который, казалось, был в три раза выше него, хотя едва достигал плеча рыбака, который его привел. Правая рука нищего была переломана настолько, что казалась запасным посохом, притороченным к спине, по крайней мере, так мне вначале показалось, когда я увидел эту пару, рыбака с калекой, движущихся по направлению ко мне спиной к закату по раскаленному за день песку. Одежда нищего развевалась, высоко поднимаясь над его головой, хотя ветра почти не было, но она вся состояла из лохмотьев, ничем не обязанных друг другу. В его облике мало что напоминало человека, он был похож на гигантскую черную медузу. Вид его казался еще более устрашающим из-за того, что его лицо едва не касалось земли. Он шел, как шел бы посланец рока, вестник судьбы, медленно, но неумолимо. Калека подошел к куче полупротухшей рыбы и стал неторопливо разбирать ее здоровой рукой, положив посох так, как кладут оружие, чтобы он был наготове. Можно было с уверенностью сказать, что не стоило ждать пощады от такого человека, если бы хоть капля физической силы еще осталась в его немощном теперь теле. Рыбак сел рядом со мной так, что лицо женщины ему было видно в профиль. Он попросил женщину рассказать про свою сестру, сказал, что опасаться теперь нечего, потому что на рынке уже почти никого, кроме них, не осталось. Женщина слегка вздохнула и сказала, что и рассказывать-то, собственно, нечего. Ее младшая сестра вышла замуж, родила ребенка, девочку. Они вместе занимались сбором лекарственных трав для двора фараона и жрецов. Однажды сестра вернулась домой больная, пролежала в постели несколько недель, а потом умерла. Она похоронила ее там же, где хоронят своих родственников все ремесленники. Лодку пришлось искать тайно, потому что так и не поняли, от чего она умерла, и муж ее не появлялся дома со дня ее болезни, боялись слухов. Женщина сказала, что и сейчас все еще боится за свою племянницу, хотя, похоже, что все самое ужасное, что только может случиться, с ней уже произошло. Я спросил ее, не просила ли ее сестра, чтобы ребенка не отдавали в жрецы. Женщина не ответила на мой вопрос, она продолжала говорить то, о чем молчала десять лет, как будто вся накопившаяся в ней скорбь нашла неожиданный выход. Она обращалась только к рыбаку, забыв про меня. Они переправлялись ночью, кто-то помогал ей, но она была в таком состоянии от горя, что не помнит этих людей, даже не помнит, сколько их было. Да, возможно, она заметила какие-нибудь следы на теле, и у нее могла возникнуть версия о причине смерти ее сестры. Она бы, действительно, хотела найти тех людей, но не знает, как это сделать. Тому рыбаку, с которым она переправлялась в город мертвых, сказала женщина, было примерно… тут она вспомнила про меня и сказала, что ему было примерно столько же лет, сколько мне сейчас. Калека, сидя ко мне спиной, понюхав, отбирал себе на ужин съедобную рыбу. Как только женщина вспомнила про возраст рыбака, он повернулся и посмотрел мне в лицо. Мне никогда еще не приходилось видеть такого взгляда. Этот человек, вне всякого сомнения, побывал по ту сторону жизни. Неожиданно жизнерадостным тоном он спросил, сколько лет она мне даст на вид. Я тоже улыбнулся, мой возраст обычно недооценивали. Женщина сказала, что это не имеет значения, просто тот рыбак выглядел точно так же. Это правда, ответил калека. Я тоже гиксос. Женщина, казалось, не обратила внимания на его слова.
В
Сегодня я спустилась в гробницу. Мне очень понравились настенные рисунки. Они столь же мало соотносятся с реальностью, как и стилизация сцен из жизни рабов. Я с трудом узнала гончаров, ткачей, ремесленников. Теперь я понимаю, почему художников принимают на работу в храм еще совсем маленькими детьми, и почему им разрешается покидать территорию дворца только в случае крайней необходимости, то есть, практически никогда. Чтобы привыкнуть к такому стилю росписи, в котором нивелировалась бы любая индивидуальность, требуются годы упорного труда. Однако какие яркие краски, какой удивительный чистый и нежный цвет, какая неземная гармония отношений между изображенными людьми, какая восхитительно простая связь их мыслей и чувств. И как искусно вплетены мои тексты в кружевную ткань рисунков. Двойное дно почти не заметно. Жрецы остались довольны. Как жаль, что когда гробницу закроют, эти рисунки никто не сможет увидеть. Как они хороши, когда по ним еще скользит солнечный свет. Кажется, что он придает этим рисункам объем. Однако сверху над этим туннелем скоро положат камни, и ни один солнечный луч больше не пробьется сюда за миллионы столетий. Мы, жрецы, должны будем наложить на все эти росписи страшное заклятие, которое должно причинить вред любому, кто попытается проникнуть в гробницу, и всему его роду. Мне грустно от этих мыслей. Замуровывать эти рисунки – это все равно, что заживо бальзамировать кого-нибудь. Иногда жрецы, читающие заклинания на каждом этапе изготовления росписей, не доживают до дня смерти фараона, тогда другой жрец должен проделать их работу заново. Я иду по следам умершей жрицы. Я как будто разгадываю тайну ее жизни. Вот она снова на фресках рядом с фараоном, как его тень.
С
Обряды жрецов когда-нибудь обернутся против них самих. И еще не известно, что окажется более сокрушительным для этой касты – их желание замкнуться в себе или их склонность к совершенству, дробящая и ломающая ритуал на мельчайшие детали. Скоро истиной уже не сможет воспользоваться кто-то один, им придется собираться всем вместе, чтобы вступить в контакт с высшими существами (или «слоями», «сферами»). Знание утрачивает целостность и единство. Осколки его кусками застрянут в мозгах разных семей, которые будут тем ревностнее оберегать их, чем мельче и ничтожнее будет их содержимое. И не только это. Думаю, древние не опускались до этой суеты и потому жили проще. Обряд отверзания рта не был, но стал чрезвычайно сложен, потому что слово все чаще вступает в конфликт с сердцем, которое должно умалчивать о неблаговидных поступках своего владельца. Амулет со скарабеем камнем давит на него. Похоже, чем он тяжелее, тем надежнее спрятана дворцовая тайна, так, наверное, думают жрецы. Значит, именно это хочет внушить мне мастер своими безмолвными визитами… (текст пропущен, папирус поврежден) Таким образом, рот умершего при воскрешении что-то должен говорить, а о чем-то молчать. В Кемете это обычное дело, а вот на пути в царство Осириса можно встретиться с Сетхом, тогда уж лучше рот держать за семью печатями. Интересно было бы послушать, что скажет нынешний верховный жрец о той вазе из лазурита, в которую оказались воткнуты копья стражи. В чье сердце, лежащее на дне, они метили и попали. Эта сцена в алтарном зале выглядела, должно быть, как военно-полевое учение. Вокруг вазы стояли семь свечей по числу воткнутых в вазу копий, как семь душ-Ба бога Ра. Как во время жертвоприношения, подумал я и не пошел к алтарю с новыми фигурками, имитирующими воплощения богов.
В
Жрецы рассчитывали, что в состоянии стресса у меня откроются новые способности. Однако здесь, как и в случае с ядом, с которым так неудачно проэкспериментировал новый верховный жрец, никогда нельзя точно предсказать результат. Наверное, именно эта непредсказуемость когда-нибудь погубит Кемет. Запахи стали для меня основным источником информации в храме. Они были теперь моими самыми преданными рабами. Они предупреждали меня обо всем, что готовят мне жрецы. По запахам я стала угадывать звуки, которые должны последовать за ними. Вслед за звуками неизменно идут слова, часть которых должна произносить я, хотя я, как и все жрецы, знаю гораздо больше ритуальных Слов, чем произношу. Наверное, первоначально в этом акте заключался жест доверия друг другу, что так необходимо в рамках одной касты. Однако жрецы – совсем не такая каста, как все прочие. В число жрецов можно попасть благодаря избранности свыше, которая предполагает наличие каких-то особых способностей, которые жрецам гораздо проще контролировать, вовлекая этих людей, хотя бы формально, в свой круг избранных, в число себе подобных. Именно с этим жрецы никогда не смогут смириться. Им уже сейчас хочется замкнуться внутри одной семьи, о точной численности которой никто бы не знал. Избранность фараонов им явно не дает покоя. Элитарность и замкнутость – вот их идеал. В стремлении к нему они могут даже прикрыться стремлением к мирской власти, только пусть это никого не обманет. Жрецам нужен весь космос. Обращение верховного жреца к толпе придают деятельности жрецов излишнюю и в целом ненужную, на их взгляд, публичность. Им кажется, что в их работу вмешивается дух Сетха. Жрецы инстинктивно боятся Хаоса, как хаоса толпы и как песчаных смерчей пустыни.
А
Разговоры с верховным жрецом доводят меня почти до исступления. Я падаю и засыпаю от усталости, но ночью его образ снова преследует меня. Моя прежняя счастливая жизнь рядом с моей жрицей постепенно утратила для меня почти все свое очарование. Я поняла, что не могу ответить на простой вопрос жреца, я ничего не знаю о том, где был в это время мой муж. Он был где-то во дворце. Далеко или близко для меня, это было не важно. Я была занята приготовлениями к очередной церемонии, разувала свою роль царицы, разговаривала со жрицей, иногда играла с ребенком. запомнила это время, как череду бесконечных солнечных дней, которые ничто не омрачало. Все было связано с моей жрицей. Верховный жрец заставил меня вспомнить один мой разговор с мужем. Я сказала ему о своих чувствах к жрице, о том, какой радостью становится для меня каждый ее приход. Он согласился со мной, сказал, что она, правда, довольно мила. Мила… - это не совсем те слова, которыми оценивается поведение представителей этого клана. Так мог бы сказать отец о своем ребенке, но не фараон о своем подданном. Он дал мне понять, что видел ее без маски, а я тогда не придала этому никакого значения. Странно, что верховному жрецу удалось убедить меня, что теперь для меня это имеет гораздо большее значение, чем раньше. Похоже, он хочет внушить мне, что для меня от фараона исходит какая-то опасность. По-моему, нет сейчас во дворце никого опаснее верховного жреца. Да, наверное, ничего ужаснее этого человека и не рождалось еще на свете. Но он добился своего, мысль моя стала судорожно биться между образами моего мужа и жрицы, как птица в клетке. Они оба, равно удаленные от меня теперь как будто жили в ином, совершенно недоступном мне мире, как будто у них и прежде был свой собственный, им одним подвластный мир. Верховный жрец, словно, нанес мне удар в самое сердце, а может, он просто вынул нож из раны, и теперь я пойму, наконец, что мне делать.
В
Я спускаюсь вниз по ступенькам, в самое сердце истории, изображенной на росписях, рассказанной на языке росписей. Постепенно я понимаю, что идиллия, так поразившая меня вначале, - это не более чем иллюзия. Самое удивительное открывается, если прочесть сакральны тексты, зашифрованные в росписях. Положения головок фигурок на рисунках, их наклон в сочетании с изгибом корпуса каждого в отдельности и всех вместе в каждом сюжете дают представление о подлинной истории, пережитой фараоном, которому посвящена гробница. Здесь изображено все, о чем он говорил со жрецами, когда их присутствовало при разговоре больше трех. На это указывает число персонажей на фресках. За каждым сюжетом стоит строгий математический расчет, в каждом зашифровано и расположение звезд в тот момент, когда произошло изображенное событие, и есть ссылка на другие обстоятельства, которые выбраны для изображения на фресках. Все рисунки в целом – это прежде всего увлекательнейшее повествование, с искусно выстроенной композицией. Гармония одного рисунка является всего лишь составной частью рассказа в целом. В гробницах срывается вся история Кемета в притчах. В этих историях нет пошлого морализаторства, потому что они, прежде всего, повествуют о реальных фактах, как бы двусмысленны или зловещи они не были. Я поняла, что то заклинание, которое читается над сердцем при бальзамировании тела, чтобы наложить печать молчания на уста во избежание яко бы того, чтобы они не сказали лишнего, это еще одна иллюзия посвященных в тайну. В тот момент, когда они бальзамируют тело, они хорошо представляют себе, чье тело они бальзамируют и что могут сказать эти недавно смолкшие уста. Они знают, скольких приказы этих уст послали на смерть, скольким сердцам они вольно или невольно причинили боль. Знают они и то, что если эти уста заговорят у врат загробного мира, то выберут совсем не те эпизоды из своей жизни, которые выбрали посвященные в сакральное знание жрецы. Уста, утратившие плоть, вспомнят, прежде всего, о ней. Тогда плачу не будет конца. Если бы первому фараону не наложили печать молчания на уста, он бы говорил до сих пор, и ни один другой фараон не смог бы за это время переступить порога загробного мира, вступить в предначертанные ему владения, открывающиеся за пределами священных врат мира. Я поняла, зачем жрецы умерщвляют свою плоть, почему величайшее удовольствие сопровождают невыносимо болезненными пытками. Не эти желания должны вспоминаться в первую очередь, иначе фараон, выше прочих искусств ставивший гастрономическое, мог бы веками рассказывать о блюдах, ради которых он готов был бы пересечь границы любого государства и выдержать любой, даже самый тяжелый бой, который бы грузом тяжелейших лишений обрушился на его государство. Тогда у входа в загробный мир выяснилось бы, что ради того, чтобы отведать изысканный десерт, этот фараон с утонченными вкусовыми нервными узлами готов обречь на голод всех своих подданных, он бы отдал и скипетр, если бы не боялся, что вместе с ним лишится восточных сладостей. Мы налагаем печать на уста фараонов, чтобы вместо них говорили фрески их гробниц. В этом и раскрывается подлинное мастерство жрецов и художников.
С
Иногда я спускаюсь в еще недостроенную гробницу вместе с новой жрицей. Она здесь уже несколько лун, а ее продолжают называть новой. Со жрицами, наверное, всегда так – они либо новые, либо старые. С художниками, впрочем, Египет обращается ничуть не лучше. Я смотрю на рисунки старого подмастерья и думаю о том, где он сейчас. В сущности, мое появление под сводами храма столь же неожиданно, как появление этой жрицы. Однако если бы я не спустился вслед за ней в эту гробницу, я бы не уловил этой параллели. Только здесь жрецы и художники работают вместе. Да и строителей много не поместится на этих узких ступенях. Сейчас эти лестницы представляют собой уменьшенный в размерах город мастеровых. То, что они делают, кажется просто детской забавой. Но что это, если не попытка отвоевать у пустыни еще немного земли, если не для живых, то для мертвых. Это стремление, как любое завоевание, руководствуется одной лишь гордыней. Жрецы сами толкают себя в эту пропасть. Как, должно быть, страшно спускаться здесь в кромешной тьме с одним лишь факелом в руке. Какой ужас передается волной от первого идущего в этой цепи к последнему, как он охватывает всех их по очереди. Могу себе представить, как выступает холодный пот на лбах, скрытых масками. Здесь жрецы переодеваются в черное, как на службах в храме. Через две ступени уже нельзя различить спину идущего впереди. Она тонет во мраке. Это тоже имеет символическое значение. Жрецы думают о будущем. Здесь, вместе с телом фараона, они погребают все его неблаговидные деяния и все негативные воспоминания о нем. Память нескольких поколений людей для них ничего не значит. Это ничто перед лицом вечности. Гробницы – точная противоположность дворцов, их перевернутая в бездну копия по геометрии и по сути. Дворцы взмывают вверх, украшающие их статуи огромны, они залиты лучами солнца, они грандиозны, и это потрясает. Гробницы представляют собой вывернутое наизнанку дворцовое пространство. Жрецы ходят сюда во время строительства, чтобы привыкнуть к этим лабиринтам, чтобы знать наизусть все повороты, как души посвященных ими в таинство должны знать все пределы и имена. Иначе жрецы не смогут найти обратной дороги. Однако фрески и барельефы только выигрывают от искусственного освещения. Они кажутся объемными. Резец художника врезается не в камень, а в память. На стене проступает не краска, сквозь нее просачивается живая кровь. Мастер точно не мог сделать эти рисунки сам, он слишком груб и неотесан для этого. Таким бывает природный камень, не испорченный ремесленниками. Огранка не всякому к лицу. Он хорош на своем месте. К тому же он слишком осторожен. Так ведь и я тоже, разве нет… Неужели и царица даст к тому повод… Ему ни к чему чужие тайны. Любой, кому их не навязывают, будет держаться от них подальше. Но он хочет, чтобы я работал, как можно больше. Очевидно, уж кто-то, а он-то знает, как короток бывает век…
А
Во время моего последнего разговора с верховным жрецом в соседний зал привели мою дочь. С ней играли, я слышала, как она смеялась, а потом вдруг что-то произошло, она расплакалась, я хотела пойти к ней, но верховный жрец приказал своим стражам держать меня насильно на троне. Хуже всего то, что и моя стража стала беспрекословно подчиняться верховному жрецу. Я рвалась к своему ребенку. И при каждом моем порыве с моей одежды срывали украшения. Когда их не осталось, копьями стали рвать на мне одежду. Стража делала это усердно и крайне осторожно, точно выверенными движениями. Они орудовали, как ткачи, только лезвия их клинков вспарывали, а не плели ткань. Верховный жрец лишь едва шевелил указательными пальцами. По очереди то справа несколько раз, то слева. Наверняка, в числах тоже скрыт магический смысл, прежде всего для того, чтобы защитить себя от моего проклятия. Моя дочь плакала, возможно, она просто увидела какого-нибудь жука, возможно, она плакала так довольно часто, я ведь не всегда была рядом с ней. Мне показалось, что я готова отдать все царство, чтобы в этот момент находиться рядом с ней или хотя бы видеть ее, знать, почему она плачет, что с ней. Мне захотелось ее обнять. Я снова и снова порывалась встать со своего трона, и на мне оставалось все меньше одежды. Уже то здесь, то там, стала оголяться кожа. Однако стражники ни разу не поцарапали меня. От этого их действия казались гораздо страшнее, ем слова верховного жреца. Каждым своим движением они доказывали мне, как далеко простирается их власть. В их ухмылках скрывалось не меньшее презрение к верховному жрецу, чем ко мне. Мой головной убор – вот то единственное, что еще в какой-то степени сдерживало их. К нему они боялись прикасаться, как и к моей коже. Верховный жрец тем временем непрестанно требовал, чтобы я рассказала о своих отношениях с мужем. Мне совершенно нечем было защищаться. Все амулеты царской семьи и жезлы Гора хранятся у фараона. Я попросила у верховного жреца отсрочки, сославшись на то, что не могу говорить в присутствии унижающей меня стражи. Плач ребенка сразу стих. В тот вечер мне не удалось повидаться со своей дочерью. Не видела я и никого из моей стражи, терзавшей меня. Естественно, что я не помню всю свою стражу в лицо, это обязанность фараона. Но настоящий кошмар ждал меня ночью. Мне снилась моя жрица. Оказывается, я совсем забыла о том времени, когда у меня не было дочери. Наверное, моя жрица наложила заклятие, чтобы я все забыла, забыла, какой это был для меня кошмар. А теперь верховный жрец добился того, чтобы это заклятие было снято с моих воспоминаний.
В
Жрецы, конечно, владеют множеством способов, чтобы познать тайну, буквально погрузившись в нее с головой. Они считают, что стоит только сосредоточиться, и можно вспомнить даже чужую жизнь. Мне стало интересно, кто же составляет фресковое жизнеописание жрецов, если сами они должны смотреть на события, руководствуясь только их сакральной значимостью. Мне кажется, что смотреть на себя со стороны невозможно, даже если принимать настои из трав, имеющих наркотическое действие. Тогда, и правда, видишь, как какая-то часть тебя покидает твое тело, отделяется от него и парит сначала над ним, беспомощно растянувшемся на каменном полу среди тел других жрецов, а потом твоему полету уже нет преград. Главное, не забыть вовремя вернуться в свою телесную скорлупу. Иначе можно забыть, что видел и чувствовал твой открывшийся глаз. Молодой жрец, которого заставляют принимать участие в этих сеансах вместе со мной, однажды потерял сознание, еще не воссоединившись со своей подвижной эманацией. Мне стоило вернуться раньше, но мне и в голову не пришло, что увиденное мною имеет отношение к нему. Я поняла это, только когда мне удалось вернуть его к жизни, потому что я все сделала, исходя из этого предположения. В первую очередь я купировала парализовавший его страх. Остальное было дело обычным. Он сказал мне, что не стоило мне этого делать, он принял свое решение, когда узнал правду, ему все так легко удалось сделать, а я все испортила. Я ответила ему, что это было не действие, а бездействие, лишившее его воли. Если бы я заметила, что все происходившее на моих глазах было результатом волевого акта, то не стала бы вмешиваться. А так все выглядело, как смерть во время обморока. Я обязана была оказать необходимую помощь. Он мне ответил, что я знаю, что все это совсем не так. И мы решили не говорить ни о чем жрецам. Я сама предложила ему это. Он согласился, и это было волевым актом. Он сказал мне чуть слышно, что жрецы надругались над ним, его несколько дней подряд поливали мочой, он был на грани безумия. На этот раз он не сомневался, что его оскопят, им давно уже нравился его голос. Он был в таком отчаянии, что сам был готов изуродовать себя всеми известными ему способами. Даже его прекрасный голос, который так любила слушать его мать, оставлял его теперь равнодушным.
С
Голос человека, сидевшего за спиной женщины, показался ей знакомым, но рыбак попросил ее не оборачиваться. Он сказал, что скоро, через несколько дней, станет очень жарко, рыбу можно будет держать под навесом всего несколько часов, и мне надо успеть закончить ее портрет до наступления жары. Женщина ответила, что сегодня все равно уже поздно рисовать, и предложила поджарить еще не испортившуюся рыбу. Она думала, что часть улова в таком виде можно будет продавать надсмотрщикам рабов. Калека сказал, что может отправиться парламентарием на переговоры с ними, он, мол, ничем не рискует. Все рискуют, ответила женщина и обернулась… Я внимательно наблюдал за тем, как она приблизилась к нему, как пристально вглядываясь в черты его лица, наклонилась над его сгорбленным телом, как попросила повторить свое имя. Калека ответил, что она может просить у него, что ей только угодно, хоть звезду с неба, но эту ее просьбу он выполнять не станет, это для него слишком тяжело. Они ушли с рынка вдвоем. Она, высокая и стройная, в зеленоватого цвета платье, плотно облегающем ее бедра, и он в облике черной медузы. Они двигались, как пара встретившихся на орбите метеоритных осколков. Две кучки пепла, превратившиеся в яркую звезду. Рыбак сказал мне, что этот калека и есть тот человек, который перевозил труп ее сестры в мертвый город. Там он узнал нечто такое, от чего его тело приняло такую странную форму, которую я увидел. Я предположил, что, возможно, место для похорон было выбрано неудачно. Мы похоронили ее на краю кладбища, рассказывал на следующий день калека. Пришлось хоронить тайно во избежание расследования. Все равно такие дела… (текст отсутствует, папирус поврежден) …мы заметили цветок лотоса. Нам обоим показалось, что белый лотос – это знак. Я думал, когда вода спадет, цветок окажется спрятанным высоко в скалах. Но так, очевидно, думал не я один. Я и представить не мог, насколько этот знак важен для кого-то. Если бы лотос был голубой, мы бы, конечно, даже не приблизились к нему. Но белый – это совсем другое дело. Конечно, мне показалось странным, что он цветет в скалах на закате. Теперь-то я знаю, на нем было заклятие, он выглядел, как живой, и мы к нему прикоснулись… Да, эти заклятия… слова всегда обнажают истинные желания, особенно если произносятся в трансе или в минуту опасности, например. …Место было выбрано крайне неудачно, ничего удивительного, мы торопились, зимой у стражи чуткий сон, ее не мучает днем жара, тела их не разморены негой. Вода в Ниле была неспокойной, он как будто дышал, в последний раз свободно перед тем, как начать убывать. Если бы мы искали это место специально, его нельзя было угадать так точно… Случайность – вот истинная стихия этого мира. Кеметом, все-таки правит Сетх. Раскапывая могилу, они нашли тайник. В глиняные формы, напоминающие то ли свистки надсмотрщиков и талисманы жрецов, то ли жезлы Гора, были вставлены записки. Песок, в котором они были зарыты, почти не испортил папирус. Некоторые записки были написаны на глиняных табличках. Все это они выяснили потом, когда привезли их домой. Дом стал их общим домом. У них появилась общая тайна, это значило, что, возможно, уже в ближайшем будущем их ждала одна смерть, под тяжелой плитой которой эта тайна будет спрятана вновь, похоронена, наконец, навсегда. Сначала прочесть текст не представлялось возможным. Женщина думала, что это знак древнейших захоронений. Возможно, чью-то гробницу использовали вторично, она слышала, что это иногда случается, но тому, как правило, не находилось подтверждений, и слухи оставались слухами. Родственники, если они остались, могли обвинить их в святотатстве. Такие процессы обычно заканчивались смертью обвиняемых. Прошло несколько месяцев, прежде чем текст дал о себе знать. Набор предметов оказался сложнейшим из ребусов. Из свитков удалось составить послание, не лишенное смысла. Футляры для свитков сами могли стать буквами в сакральном тексте. Свисток, он же перо. Не приду – не приходи. Глиняная табличка могла иметь значение тождества, и ты тоже не приходи, и я тоже не приду. На ней был изображен скарабей. Знак фараона. Такой амулет ни у кого не мог вызвать… (возможно, далее следует слово «подозрения», хотя оно представляется не совсем уместным в данном контексте). Несомненно было то, что его положили в тайник самым последним. Это могло иметь сакральный смысл… Однако какие службы могли совершаться в скалах. Мы никогда не слышали, чтобы этим занимались обращенные в египетскую веру гиксосы. Мы и не заметили, как за разбором этих иероглифов прошло несколько месяцев. После праздника плодородия мне предстояло отправиться на юг, за новыми рабами. Во время жары умирало очень много рабов. Всем это казалось очень странным, их специально привозили с юга в расчете на то, что они выносливее. Но эти, похоже, рождались и умирали в седле, им незнакома жара без вольного ветра. Наверное, они страдают без перепада дневных и ночных температур, короче, от того, к чему жители черной земли испытывают почти животный страх. Я никогда прежде не входил в состав караванов, перевозивших рабов, рассказывал калека, и предпочел бы и впредь поставлять им рыбу, к тому же мне не хотелось расставаться с молодой женой. Погонщик рабов сказал мне, что я в таком случае могу откупиться. Я принес табличку со скарабеем и сказал, что ничего более ценного у меня нет. Когда караван с рабами вернулся с юга, люди погонщика нашли меня. Их лодки окружили меня, когда я рыбачил. Они стали раскачивать лодку, пока я не вывалился из нее в воду. Одни из них топили меня баграми, другие старались выловить деревянными крюками, как во время охоты на крокодила с той лишь разницей, что кожу крокодила стараются сохранить в целости. Мои ноги связали веревкой, меня бросили в мою же сеть и привезли в город мертвых, как улов. Несколько дней подряд меня били на глазах у новых рабов. Я потерял счет времени и разучился чувствовать боль. Мне казалось, что у меня не осталось ни одной целой кости. Потом я с удивлением обнаружил, что цела рука. Я представлял собой настоящее кровавое месиво. Даже с грабителями гробниц так не обращались. Помню, что когда сознание возвращалось ко мне, я думал, что тайна есть тайна, мне не следовало приоткрывать даже ее часть, не стоило никому показывать глиняную табличку со скарабеем, тем более, что лицо того погонщика не внушало доверия.
А
В сущности, доверие ничего нам не стоит. Мы полагаемся друг на друга лишь постольку, поскольку хотим переложить на другого часть своих забот. Так было и у меня со жрицей. Я вспомнила все, как будто это произошло вчера. Может быть, я потому так и привязалась к ней, что она избавила меня на какое-то время от меня самой. Но теперь я не доверяю даже себе. Мои воспоминания – это то, что теперь у меня никто не сможет отнять. Они родились в муках во время разговоров с верховным жрецом. Было время, когда у меня не было детей. Моей жрице удалось помочь мне забыть об этих днях. Однако тогда отсутствие наследника престола поглощало все мои мысли. Дни казались кошмаром. Они тянулись один за другим, все крепче связывая нас с мои братом, как удавкой, думала я тогда. Мы не расставались ни на миг, ни на мгновение не выпускали друг друга из поля зрения. Со стороны это могло казаться какой-то детской игрой, мне и самой вспомнилось, как мы вместе играли, легко и беззаботно. Мы прятались друг от друга, но лишь за тем, чтобы найти, чтобы вновь обрести друг друга. Иногда мы следили друг за другом, но опять лишь за тем, чтобы подшутить, безобидно, чтобы нас не наказала мама. Тогда мы были на равных. Во всех наших детских играх. Мы были свободны. Нас практически ничто не связывало друг с другом. И нам не хотелось расставаться. Теперь же мы следили друг за другом, как следит охотник за своей жертвой. Кто из нас был охотником, а кто жертвой, волновало нас меньше всего. Мы в оцепенении ждали, кто из нас возьмет верх, то есть, найдет выход из той странной ситуации, в которую мы попались, как птицы в силки. Мы не доверяли никому, в особенности друг другу. Как об этом не странно мне теперь думать, но тогда мы с мужем были единым целым, у нас была общая цель. Мы решили принести жертву. Я пригласила жрицу. Тогда я не видела почти никакой разницы между ними, мужчинами, женщинами, подростками. Я выбрала эту наугад и показала ее маску мужу на одном из праздников. Потом я снова узнала ее, когда она вышла из транса. Муж согласился, что, похоже, это она. Когда часть ее предсказаний сбылась, мы пригласили ее, чтобы она исполнила остальное. Я помню, что мы с моим мужем договорились, что это будет нашей тайной. Видимо, с тех пор мы и перестали доверять друг другу. Общая тайна – уже не тайна, а повод для интриг.
В
В храме все – тайна, как и он сам. Здесь очень много залов, они расположены в трех ярусах. Наверное, на каждом ярусе должна быть своя жрица. Комнат же совсем мало. Здесь не живет почти никто из жрецов. Я не уверена, что мне отвели ту нишу, которая принадлежала раньше моей предшественнице. Постепенно я разобрала все свитки хранившегося в нише папируса. В основном это оказались Слова, читаемые на церемониях Сетхом. В некоторых свитках поля были оторваны. Возможно, папирус пострадал из-за того, что его владельцы часто менялись. Если бы существовала традиция, и они подписывали бы свое имя на полях, то рано или поздно папирус достался тому, кому негде было написать свое имя. Однако ни о чем подобном никто в храме не слышал. Это бы означало, что роль этой маски довольно часто оспаривалась, что было бы очень странно. Насколько я успела заметить, именно на эту маску никто не претендовал, потому она и досталась верховному жрецу вместе с другими обязанностями. Возможно, на полях вели дневник. Это имело бы смысл в том случае, если жрице, используя эти заклинания, часто приходилось входить в состояние транса, например, при слабом наркотическом воздействии цветков лотоса, и она теряла счет времени. Тогда бы это означало, что жрицы часто умирали, и каждая следующая стремилась освободиться от наваждений своей предшественницы. Однако нет никаких оснований считать владелицами этих текстов женщин, точнее, жриц. Возможно, на полях записывали сны, о которых по каким-либо причинам не решались сообщать фараону, или если связь между увиденными событиями представлялась совету жрецов не вполне однозначной. Значит, в папирусе был тайник. И его кто-то уничтожил. Папирус мог испортить и один человек, если брал его в руки после жертвоприношения. На нем должны были остаться следы крови. …(Легко?) отличить кровь животного от крови человека. Когда процедура жертвоприношения изменилась, жрец мог попытаться скрыть следы своего участия в прежних сакральных действах, если принадлежность папируса ему не вызывала сомнений ни у кого из совета жрецов. Тогда можно объяснить, почему он оказался в нише жрицы, и моя предшественница, вне всякого сомнения, жила именно здесь. Существование этого папируса, изъять который из процедуры проведения храмовых обрядов не представлялось возможности, могло оказать влияние или иметь решающую роль при смене состава совета жрецов. Об этом должны быть записи в истории храма. Если бы удалось найти обрывки… Значит, папирус – это тайник.
С
Когда мы встретились через несколько дней, калека продолжил свой рассказ. Он сказал, что пытки продолжались даже тогда, когда надсмотрщики видели, что это не производит впечатления на рабов. В надсмотрщиках и погонщиках никогда не служили египтяне, ими могли стать только наемщики. Фараоны считали, что рабы не должны их ненавидеть. Жрецы подсказали им самый простой, с их точки зрения, способ. У людей, которые наказывают рабов, должен был быть иной фенотип, нежели у фараонов. Теперь на моем примере рабы видели, что наемщики издеваются над человеком, одной с фараоном нации. Это придавало им общественный вес, но, похоже, излишний, по мнению жрецов. Мое избиение приобрело совершенно другой смысл, чем тот, на который рассчитывал заказчик этого действа. Рабы знали, для кого они строят гробницу. Они знали самое главное – фараон смертен, и кажется, хотели удостовериться в этом на моем примере. Они смотрели, как слабеет мое тело, они видели, что я уже не узнаю никого из них, хотя изо дня в день они собираются вокруг места, выбранного для моих пыток. Еще немного, и они стали бы получать удовольствие от этого зрелища. Рабы больше не боялись фараона. В каком-то смысле мне повезло - они стали опасны для власти. Как выяснилось, меня нельзя убить, не навредив себе самим, но еще страшнее оставлять меня в живых. Как только жрецы это поняли, мои раны начали заживать. Меня обливали целебными отварами, изготовлением которых славится храм. Однако вылечить искалеченную руку не удалось. Переломы срослись, но неправильно. Думаю, на мне намеренно оставили это клеймо, чтобы держать меня на привязи, как дрессированную обезьяну. Я не мог вернуться к любимой женщине. Если бы выяснилось, что она забыла меня, я бы этого не пережил. А если бы она не узнала меня, я бы не удивился. Я и сам не узнал бы себя. Я бы понял ее, но не простил бы себе того, что случилось со мной. Прокормить семью я больше был не в силах. Я остался жить в город мертвых вместе с рабами, между ними и надсмотрщиками. Я был нужен и тем, и другим. Я вселял в них уверенность. В то же время мое существование стало протекать в пределах видимости жрецов, под их недремлющем оком. Просто удивительно, как трепетно храм хранит свои тайны. Потом калека добавил, что ему кажется странным, что надсмотрщики выпустили его на рынок без сопровождения кого-то из жрецов. Калека пристально взглянул мне в глаза.
А
Моя жрица вселяла в меня надежду. Я решила, что могу довериться ей. Возможно, для меня ее предсказания, произносимые в трансе, имели гораздо большее значение, чем я того хотела. Однако я должна была кому-то довериться, у нас с мужем слишком долго, с моей точки зрения, не было детей. Я решила, что для откровенного разговора женщина-жрица меня устроит гораздо больше, чем жрец-мужчина. Только теперь, после разговора с верховным жрецом, я поняла, что между ними нет и не может быть разницы. Фактически, жрецы – не люди, у них нет пола, и у них нет сердца. Любой их жест превращается в заклинание. Они наполнены ими от макушки до пят. Это ходячие свитки. Жрецы в древности были нужны для того, чтобы экономить на папирусе, которого было крайне мало. Они в состоянии запомнить гору информации, они могут ее сопоставлять, и это доставляет им высочайшее наслаждение. Думаю, это единственное доступное им наслаждение. Это все, на что они способны. Другие чувства им просто ни к чему, потому что ощущение от них значительно слабее. Ради игры ума эти люди, то есть, жрецы, пойдут на все и ни перед чем не остановятся. Нет, они не люди. Это всегда надо учитывать, когда вступаешь с ними в контакт. Но тогда я об этом не догадывалась. Я пригласила свою жрицу, потому что решила, что она своими заклинаниями может достичь невозможного. Я верила в беспредельные способности жрецов. Они могут подчинить себе даже время, если захотят. У них есть Слова на все случаи жизни. Я думала, что и для такого случая, как мой, у моей жрицы что-нибудь найдется. Она пришла на закате, вошла в мою комнату в маске, протянула руки вперед и в стороны. Ее черные одежды описали овал вокруг ее маски. Она и до того казалась бесплотной, а теперь ее тело окончательно утратило форму, затерялось где-то в складках просторной одежды. Лучи солнца окрасили маску в кровавый красный цвет. Она стала приближаться ко мне, и при каждом ее шаге раздавался стук деревянных колодок. Потом она начала описывать круги по комнате, не меняя положения рук, темп шагов участился, казалось, она летала по залу, ее одежды надулись, как паруса. Мне показалось, что их формы предвещают мою беременность. Но я не жрица, толковать образы не мое дело. Моя жрица остановилась на расстоянии вытянутой руки от меня и сказала, что потребуется жертва с моей стороны. Я ответила ей, что еще не сказала ей о своей просьбе, но жрице не нужны были мои слова, она знала другие, она все знала и так. Но даже если ты пойдешь на жертвы, сказала мне моя жрица, у тебя родится только дочь. Только дочь, подумала я, это тоже неплохо, пусть пока будет дочь. Жрица ответила, что одним сеансом, возможно, не обойдется. Я спросила ее, значит ли это, что на следующем сеансе я вновь должна буду принести жертву, но жрица ответила, что первая жертва будет настолько велика, что другой не потребуется.
В
В храме очень много залов. Все они используются для культовых служб, во время которых декорации меняют их до неузнаваемости. Днем мне кажется, что эти залы притаились и ждут, когда придет их черед. Смотреть на те из них, что освещены солнечным светом – все равно, что разглядывать тыльную сторону масок. К восходу солнца в них почти не остается воспоминаний о том, что происходило здесь накануне. Даже кровь к тому времени уже стекает по желобам в ритуальные сосуды. Трудно себе представить, что вокруг крошечных скульптурок богов, тщательно пропитанных благовониями и установленных в центре жертвенных столов, могут разгораться такие страсти, свидетелями и зрителями которых становятся одни жрецы. Место действа все время меняется в зависимости от расположения звезд, от точности предыдущих предсказаний, от того, где происходило ритуальное событие в последний раз. Это решает совет жрецов. Остальные в назначенный час узнают через служек о том, в какой маске им предстоит выйти на круг, если масок в распоряжении жреца несколько. Признаюсь, я жду этой минуты с содроганием. Мне становится настолько страшно, что я уверена, смерть придет за мной именно в такой момент, и она станет моим освобождением. Однако уточнить это свое предчувствие я не могу, жрицам запрещено предсказывать свою судьбу. Масок у меня всего две, их образами и были две скульптуры, оставленные в моей комнате к моему приходу. Я не могу общаться с другими жрицами с других ярусов, но если им страшно так же, как и мне, то нас охватит паника, исход которой ясен и без Слов. Если же они привыкли или смирились со своими ролями, то это мне вряд ли поможет. Последнее время у меня перед глазами и днем, и ночью стоит служба с Сетхом во главе жертвенного стола. Очевидно, происходившее тогда будет иметь для меня такие последствия, которые нельзя недооценивать. Однако их истинное предназначение пока ускользает от моего сердца-разума. В сущности, это была обычная церемония, каких я видела уже немало. Разве что засуха в тот год свирепствовала как никогда. Жрец в маске Сетха стоял на колодках, он был гораздо выше нас всех и казался военачальником, взирающим на покоренные им земли. Я стояла справа от него. Мне было видно, как свет факелов отсвечивает на его покрытой ритуальными маслами маске. Казалось, языки пламени облизывают светлую лакированную поверхность маски. Точно так же зной выжигал египетские пашни. Но смотреть на маску было гораздо страшнее, чем на крестьян, измученных голодом и битвой за свои посевы. Меня поразило, как по-хозяйски держится жрец в образе Сетха. Он вел себя, как повар на дворцовой кухне. Пламя будто вдохнуло в него новую жизнь. Огонь факелов нагрел масло, и оно, как капли пота, заструилось по щекам главной в тот день маски. Однако поза жреца не изменилась, он держался все так же уверенно и надменно. Руки его были скрещены на груди, они казались мясистыми, несмотря на то, что были скрыты складками жреческой одежды. Я не помню, чтобы мне приходилось видеть в храме жреца такой комплекции. Как только первая капля расплавленного масла ударилась о жезл, раздался звук систра, похожий на хохот шакалов. Жрец, исполняющий роль Сетха, стал учащенно дышать, возможно, он задыхался, но казалось, что он смеется в такт систру. Именно мне предстояло сказать, что я чувствую. Я сказала то, что все и так знали. Совет жрецов давно прочел это пророчество на небе, где, казалось, никогда еще так ярко не горели звезды. После моих Слов маска Сетха взяла меня за голени ног и поставила на край стола. Потом он взмахнул руками, как большой черный коршун, и вокруг фигурки бога загорелось масло, разлитое кольцом. Пламя взмывало вверх, стеной отделяя бога от остальной части жертвенного стола. Он стоял в своем храме, сводом которому были своды нашего храма, и по его лицу катились крупные струйки масла. Он плакал гораздо безутешнее, чем наш Сетх. Уже лежа на жертвенном столе на животе, уткнувшись лицом в застывшие слезы бога, я почувствовала, как мои челюсти разжимают липкие пальцы жрецов. В рот мне вставили фигурку бога. Мне повезло, что она оказалась деревянной. Утром я очнулась, лежа все на том же столе. В зал задувал песок, им была покрыта вся поверхность стола, мои волосы и кисти моих рук. Вся моя одежда была разорвана на спине ударами плетей. Боли я вначале вообще не чувствовала, плети для таких церемоний смачивали в наркотическом растворе. Маска Сетха висела на колонне прямо напротив моего лица. В Фивах от засухи умерла треть населения. Только треть, я была права. В Верхнем Египте на треть стало меньше городов.
С
Женщина неожиданно для меня тоже начала рассказывать свою часть истории, фаюмскую. Она сказала, что перед смертью у ее сестры были две просьбы. Она просила ни при каких обстоятельствах не отдавать ее дочь в жрицы и похоронить ее там, где распустится лотос. Я даже думала, что это она, предчувствуя свою смерть, магическими заклинаниями наворожила мне видение этого цветущего белого лотоса. Если бы я была одна, сказала тетя жрицы, то гнала бы прочь это наваждение, но у меня оказался свидетель – рыбак, так что вряд ли нам двоим могло померещиться одно и то же видение в предзакатных сумерках. Таких сильных заклинаний моя сестра не знала, но, вполне возможно, что я просто плохо знала, насколько далеко в освоении сакрального знания она продвинулась в последнее время. Что-то же ускорило ее конец…
В
Теперь я понимаю, что могло толкнуть жрицу на то, чтобы начать использовать заклинания, читаемые маской Сетха, против него самого. Скорее всего, это не могла сделать моя предшественница, ведь она умерла раньше верховного жреца, которому должна была принадлежать эта маска, по крайней мере, так он мне сказал. Возможно, смерть жрицы стала следствием использования магии кем-то еще, кто желал ей смерти. Ненависть этого третьего неизвестного должна была бы быть еще сильнее, чем ненависть жрицы к Сетху. Если эта версия неверна, то, наверняка, есть другая. Однако она не может уходить корнями слишком далеко. Таинственный папирус не смог бы долго храниться в нише… Возможно, моя предшественница о чем-то догадалась и за это поплатилась жизнью.
А
Моя жрица сказала, что начинать читать заклинания нужно примерно в такое же время, как сейчас, когда солнце клонится к закату, лишь немногим позже. Мы с мужем должны будем сесть на свое брачное ложе спиной друг к другу. Она встанет в ногах постели и прочтет свои Слова, которые сочтет подходящими в данном случае. Она будет читать, пока солнце не скроется за линией горизонта. Когда голос ее еще будет звучать, в спальню должны внести свечи, но немного, их должно быть примерно столько, как в гробнице во время похорон фараона. Свечи должны быть разной длины, когда освещение станет, как в гробнице во время похорон жреца, она перейдет к следующей стадии заклинаний, если я дам на это согласие. Я дала согласие.
С
Женщина рассказала, что когда ее сестра заговорила про цветущий лотос, возле которого она должна была похоронить ее, она решила, что сестра, и в самом деле, отравилась и у нее начались галлюцинации. Возможно, именно цветы лотоса стали причиной отравления. Когда они с рыбаком переправились в город мертвых, первое, что она увидела, были цветы, облетевшие с куста акации. Они устилали землю белым ковром. Этими цветами женщина и припорошила потом могилу своей сестры. Рыбак, однако, то ли не видел их, то ли не помнит. Впечатление от цветка лотоса было гораздо сильнее. Он считал, что это было ему предупреждением о том, чем может обернуться для него эта поездка**. …Тайник они нашли, едва капнули землю рядом с цветком лотоса. Сначала женщина подумала, что это тайник ее сестры, некоторые талисманы напомнили ей те, что были у них с сестрой в то время, когда они уехали из Фаюма. Мама дала им талисманы в дорогу. Она сказала, что они уже все могут делать сами, стирать, готовить, даже чинить рыболовные снасти. В Фивах они не пропадут, а ей осталось совсем недолго жить. Если жрецы узнают, что у нее остались дети, девочки, их непременно заберут в служки к жрицам. Они бежали ночью. Сестре было десять лет. В Фивах есть только очень тяжелая работа, но им повезло, они стали красить нити для плетения ковров, потому что знали все о травах и об их свойствах, в том числе целебных. Однако и наказание за испорченную работу здесь было самым жестоким. Так однажды заказчику показался блеклым цвет двух его связок нитей, и он забрал с собой сестру. Ей тогда едва исполнилось четырнадцать. Она никогда не рассказывала, что с ней произошло в его доме. И когда родился ребенок, женщина тоже не стала ничего спрашивать о его отце. Но перед смертью сестра просила, чтобы ее дочь не отдавали в жрицы. Сначала женщина подумала, что сестра просто повторяет тот же совет, что давала им мать перед отъездом из Фаюма. Но теперь, спустя десять лет, она думает, что жрецы каким-то образом причастны к ее смерти. Ее сестра так мало прожила, в день смерти ей было всего семнадцать лет, у нее не могло быть много врагов, они все время работали, но относила заказы всегда она, потому что была старше, особенно после того случая с двумя поблекшими связками нитей для ковров. Если бы кому-то захотелось их наказать, она бы выбрала, чтобы наказали ее, а не младшую сестру. Кроме того, сестра знала практически все лекарственные и ядовитые растения, кроме тех, что использовались в сакральных обрядах жрецов. Я все больше и больше убеждался в том, что в смерти матери жрицы виновны жрецы. Но если им станет известно, что я об этом догадываюсь, мне тоже может понадобиться противоядие, которое не нашла сестра женщины. А главное, в этом случае оно понадобится жрице еще раньше, чем мне.
В
Чтобы проверить свои подозрения и продвинуться дальше в своих поисках, я начала вести дневник. Записываю на обратной стороне сакрального папируса свои наблюдения, составляю подробные описания обрядов. Теперь, когда у меня появилась возможность сравнивать процедуру исполнения одних и тех же церемоний, совершаемых разными лицами в одинаковых масках, я могу вычленить из Канона личностную составляющую жреца. Я заметила, что в доставшихся мне сакральных текстах помечены разные Слова, то есть, мои предшественники выделяли при чтении разные группы слов. Трудно себе представить, что во время храмовых церемоний жрецы стали бы варьировать смысл сакральных текстов, смещая ударения в смысловых фразах. Однако если предположить, что они использовали сакральные тексты для заклинаний, читаемых в других случаях, то можно выяснить пристрастия каждого из четырех моих предшественников. Именно столько масок спрятано в моих свитках. Даже если все эти свитки принадлежали лишь одной моей предшественнице, то число участников истории все равно ограничивается четырьмя персонажами, иначе бы все эти маски не оказались в одной нише. Надо, конечно, учесть и то обстоятельство, что свитки могут и не иметь никакого отношения к смерти жрицы. Однако тот факт, что она собрала их все вместе, говорит о том, что она пыталась найти некие противоречия в ритуальной практике, потому что именно эти четыре героя никогда не встречаются в египетской истории царств (или мифологии) все вместе. Так, север, юг, запад и восток собираются вместе лишь в розе ветров.
А
Жрица смолкла на мгновение в тот момент, когда слуги вносили свечи. Я не чувствовала присутствия мужа. Он сидел с другой стороны нашей широкой постели, на которой мы с ним после этого больше не спали никогда. Жрица сказала нам лечь. Полог над кроватью опустили. Он оказался полупрозрачным. Он искажал контуры свечей, их пламя стало похоже на костер. На жрице было две маски, на лице и на затылке, и нельзя было понять, когда она смотрит на нас, а когда стоит спиной. Впрочем, мы – это тоже была условность. Мы с мужем лежали отдельно, как будто между нами была вся страна, с ее песками и болотами. Перед тем, как погасла последняя свеча, в комнату вошел еще один жрец. Он принес два бокала. Одет он был в точности так же, как жрица, и я скоро их перепутала. Сначала они сами пригубили к бокалам, чтобы показать, что они не отравлены, но всем известно, что жрецы вырабатывают сопротивляемость к некоторым видам ядов, и то, что не смертельно для них, вполне может убить других смертных. Но я доверилась моей жрице, дала согласие принести жертву, и я выпила из того кубка, из которого пригубила она или ее напарник, это было не так уж и важно. Они встали на колени возле нашего ложа и стали натирать нас какими-то ароматными маслами, так что нега разлилась волнами от пяток до сердца. Они поменялись местами несколько раз. Натирая наши тела, они постепенно нас раздевали. Щиколотки, голени, колени, все это появлялось постепенно, как будто нас ваяли из камня. Масла были очень чувствительны к теплу, они нагревались даже при слабом свете свечей. От приятного запаха кружилась голова, но запах был не один, к первому добавился второй, потом третий, потом он опять остался один, как будто отстранился от остальных, которые на время смешивались с ним, но только затем, чтобы усилить его пряный вкус. Запах словно конденсировался в носу и оседал на вкусовых сенсорах. К его вкусу примешивался вкус выпитого напитка. Голова немного кружилась, но не столько от пряных ароматов, сколько от наготы, неожиданно вырванной жрецами из наших царственных одежд. Если бы мы уже не лежали, я бы сказала, что земля плыла у меня из-под ног. Ласки жрецов казались мне ласками моего мужа. Они плавно подталкивали нас, пока не прижали нас друг к другу. Я никак не могу вспомнить, были жрецы обнажены или нет. Нам с мужем ничего не оставалось, как прижаться друг к другу губами. Верх, низ, все смешалось. Руки жрецов нас не отпускали ни на миг. Иногда, когда мы поочередно лежали на них, они двигали нашими телами. Мы проснулись под вечер следующего дня. Мой муж сказал мне, что если родится ребенок, это будет ребенок жрецов. Тогда и у него тоже должен быть ребенок жрицы. Я не поняла, о чем он говорит. Я сказала, что к нам приходила моя жрица, но он только рассмеялся.
В
Думаю, что жрецы убивают жриц, когда они больше не могут принимать участие в обрядах. Например, приурочивают их смерть к празднику плодородия. У некоторых жрецов есть семьи, хотя никто в точности не знает, насколько они велики. У фараона гораздо меньше секретов от своих подданных, чем у верховного жреца от фараона, хотя, конечно, тому нет дела до житейской суеты, главное, чтобы жрецы правильно толковали предсказания звезд, за это им может многое проститься. Однако о том, что у жриц могут быть мужья, я не слышала никогда. Я поняла, что свитки папируса всегда были для жриц дневником и тайником одновременно. Они всегда остерегались высказываться открыто. Наверное, не без оснований. Если в текстах прочесть только акцентированные слова, получится послание о том, чего жрица опасалась больше всего. Дань богини плодородия – это далеко не самое страшное испытание. Гораздо страшнее, насколько я поняла, когда начинают читать заклинания по случаю начала войны. Однако против кого направлены эти Слова, против египтян или кочевников, и насколько давно они написаны, сказать крайне сложно. В такое время жриц приносят в жертву особенно часто. Скорее всего, они сходят с ума во время церемонии, не выдержав боли, или просто умирают, что многие из нас умеют делать по собственному желанию, повинуясь самовнушению. Тогда смерть может быть приравнена к самоубийству. Может быть, и моя мать совершила такое же самоубийство. Но я не знала, что она была посвященной. А если так, то почему она скрыла это от своей сестры и притворилась, что забыла противоядие. Какой секрет она старалась унести с собой в могилу. Если правда то, что она запретила отдавать меня в жрицы, то причиной ее смерти мог быть кто-то из жрецов. Значит, здесь, в храме, мне легче всего приблизиться к разгадке этой тайны. Нужно только помнить о том, что посвященных в тайну храм уже не отпускает из своих цепких объятий никогда.
А
Моя жрица приходила еще несколько раз, но мой муж отказался с ней встречаться. Он стал все чаще бывать в городе мертвых, следил за строительством. Когда стало ясно, что ребенок, скорее всего, родится, он собрался на юг, сославшись на то, что на строительстве его пирамиды не хватает рабов. Тогда моя жрица и стала читать заклинания только для меня одной, и весь мир превратился для меня в чудо. Теперь, после разговоров с верховным жрецом, у меня как будто спала с глаз пелена или тот самый полог, который опустился в спальне над нашим ложем и исказил неяркий свет свечей. Я поняла, что состояние дел и моих личных, и в стране в целом очень далеко от той идиллии, в которую я была погружена благодаря присутствию моей жрицы. Однако мне кажется, что она делала все так, как предписано Каноном. Она оберегала меня от ненужных мне знаний о неблагополучии моих подданных. Об этом должен был побеспокоиться фараон. Дело женщины – сохранять гармонию, и с этим я справлялась. Мне была неведома паника, охватившая меня сейчас. Верховный жрец разговаривает со мной вместо того, чтобы найти путь к моему мужу. Муж не подпускает его к себе, а жрец в отместку разрушает целостность моего внутреннего мира, построенного на гармонии целей и чувств. Тем самым он покушается на власть, которой у меня, как известно, нет. Значит, верховный жрец хочет перешагнуть через меня, чтобы в момент возвращения моего мужа встретиться с ним лицом к лицу как представитель одного с ним клана.
В
Мне приснилось, что в маске Сетха на последней церемонии была жрица. Женщина… Если бы я не знала цены своим вещим снам, я решила бы, что это просто невероятно… Образ Сетха кажется мне теперь гораздо страшнее, чем раньше, хотя мне трудно сказать, почему… Во всех посланиях, зашифрованных в сакральных текстах, было предупреждение об опасности. Совершенно неясно, от кого она могла исходить. Однако я написала бы то же самое, если почувствовала бы приближение смерти.
А
Я считала отсутствие фараона бесконечным ожиданием им скорой смерти. Но теперь я вдруг подумала, что там у него, наверное, есть своя жизнь, никак не связанная с жизнью в Фивах. Он считает этот город городом смерти, не более того. Спустя столько лет он знает о нем только то, что здесь будет его могила.
С
Рыбак сказал, что он плавал на юг и видел, что там женщины вставляют в волосы цветы лотоса. По крайней мере, их цветы выглядели точно так же, как тот лотос-галлюцинация, на который они натолкнулись в поисках места для могилы. Потом рыбак сказал, что среди рабов ходят слухи, что там, на юге, фараон растит своего сына. Я не мог поверить в то, что говорит рыбак. Его рассказ казался мне столь же невероятным, как цветок лотоса, распускающийся зимней ночью на скалах, в которые задувает ветер пустыни. Но рыбак был уверен, что ребенку уже лет семь, он все время рядом с отцом. Рыбака удивляло только то, что по приказу фараона царицу не пустили к нему. В том, что такой приказ отдал именно фараон, рыбак не сомневался. Однако, несмотря на то, что этот приказ выполнили беспрекословно, он существенно подорвал власть фараона. Тем самым он как будто отказался признать царицу своей супругой. Если бы страной все еще правили гиксосы, на это бы не обратили внимания. Но теперь все считали, что живут согласно Канона, и у фараона не могло быть иных интересов, кроме соблюдения всех записанных в нем правил, и правила поведения не могли вдруг стать исключением, даже для фараона. Я это знаю точно, отец не отдал бы меня в храм, если бы сомневался, что я это усвоил. Это первое, чему здесь учат. В Египте… Значит, фараон не мог повернуть корабли царицы. Однако он это сделал… и внес смятение в сердца своих подданных.
А
Мои письма моему мужу всегда были написаны в официальном стиле, как того требовал Канон. Я знаю, что мой муж не всегда был последователен в соблюдении традиций, и я пыталась подсказать или напомнить ему правила обрядов, о которых он мог забыть во время своего вынужденного длительного отсутствия во дворце фараона. Я и не представляла, что мой муж станет правителем Египта, который дворцу в Фивах предпочтет шатер бедуинов. Он уже много лет живет, как гиксос. Поэтому он и не захотел подпустить к себе мои корабли. Возможно, он все же последовал моим советам и теперь пытается создать хотя бы видимость следования древней традиции. Он, наверное, не хотел, чтобы мои приближенные вникли во все подробности его быта. Он оберегал свою тайну всеми возможными способами, не исключая даже самые жестокие из них. Он запретил моим кораблям приближаться к своему лагерю. Однако выслал мне письмо, как того и требует Канон. В этом письме он высказал предположение, что моя дочь, скорее всего, похожа на меня. Я ответила ему, что это так и есть, но у него не меньше оснований считать ее похожей и на себя самого, веди он же мой брат, мы всегда были немного похожи внешне. Посыльный сказал, что ответом на это письмо будет приказ моим кораблям отправиться назад, потому отсутствие всей императорской семьи в Фивах может плохо сказаться на власти фараонов в целом. Нельзя, чтобы жрецы вновь почувствовали свою силу. Кормчий упрекнул меня в том, что я даю им слишком много поводов для этого. Я вспомнила, что кормчий разговаривал со мной точно так же, как теперь со мной говорит верховный жрец. Возможно, мой муж передал мне письмо совсем другого содержания, а кормчий просто не счел нужным отдать его мне. Возможно, мой муж попал в такую же зависимость от своих кормчих, как я сейчас попала в зависимость от жрецов, только с ним это случилось гораздо раньше, чем со мной. Что вообще за люди эти кормчие. У них такие устрашающие лица. Они вовсе не похожи на египтян.
В
Я видела уже все залы дворцового храма. Иногда, когда я захожу сюда днем, видения прошлой ночи охватывают меня, и я вижу во всех мельчайших подробностях службу, которая происходила здесь накануне. Мне кажется, что я могла бы узнать на улице в Фивах всех жриц. Интересно, кто из них узнал бы меня. Теперь я знаю, почему меня выбрал верховный жрец. Храм – это такое место, откуда можно узреть весь мир. Можно, наверное, найти иголку в стоге сена, если примерно знать, в какой стороне света искать. Как не похожи эти освещенные дневным светом залы на себя самих ночью. Они как будто надевают маски вместе со жрецами. Залы тоже становятся персонажами наших действ. Сейчас это просто египетские колонны, в капителях которых лучи света сплели свою паутину. Свет проникает сюда через небольшие полукруглые окна, расположенные под самым сводом. Чтобы взглянуть на них, надо поднять голову высоко вверх. Они такого размера, что даже если бы ночью через них и удалось бы взглянуть на небо, то ни одного созвездия на нем нельзя было бы увидеть полностью. Однако дым факелов все равно застилает все вокруг, он зависает над жертвенным столом, как шатер. Я помню одну службу, когда я вот так же шла мимо этих колонн. Между ними стояли стражники храма в масках и в черном облачении жрецов. Я никогда не перепутаю жреца со стражником, даже если они одеты одинаково. Потом в центре зала стражники окружили меня кольцом, подняли вверх руки и стали похожи на летучих мышей. Они повернулись ко мне спиной и стали водить вокруг меня хоровод. На затылках у них тоже оказались маски. Радиус круга, по которому они двигались, постепенно увеличился. Они расступились, протянув друг к другу руки, как будто хотели взяться за руки. Руки их, однако, не соприкасались. Потом каждый из них взял стоявшие у колонн свечи и бросил в меня. Оказалось, что вокруг меня на полу по кругу, вокруг которого только что вращались стражники, разлито масло. Оно разгоралось подозрительно медленно, но возможно, мне так только казалось. Стражники шли по кругу против движения солнца и при каждом шаге подливали в круг масла. Постепенно стена огня наконец-то отделила их от меня. Языки пламени вырастали, как лепестки гигантского лотоса. Тогда, во время этой службы, я впервые подняла голову к небесам и увидела только одну звезду. А теперь, днем, я иду мимо этих египетских колонн. Я уверена, они помнят все, как и я. Когда-нибудь они не выдержат ожидания ужаса ночи и рухнут. Навсегда. Я ловлю себя на мысли, что живу сразу в двух пространствах, одно из них реально, а второе принадлежит моим воспоминаниям. Это перевоплощение, наверное, помогает жрецам лучше понимать жизнь. Они не всегда доверяют тому, что видят… От нас не спрячешь истину.
С
Наверное, это каким-то образом связано с рассказом калеки и женщины из Фаюма о видении белого лотоса. Пока не знаю, как… Но я почему-то только сейчас вспомнил, что погибла трава, на которую я выливал похлебку новой жрицы, которую менял на свой настой лечебных трав. Тогда почти вся кожа на ее теле оказалась содрана, и она болела в первый раз. Мне показалось, что трава гибнет с наступлением осени, но ни разу с тех пор на этом месте трава так и не выросла. Значит, жрица чудом выжила. Возможно, и ее мать убили таким же точно средством. Значит, возможно, это сделал один и тот же человек. Мой отец перевозил когда-то ладан. Он сказал мне, что мастера своего дела всегда все друг друга знают. Значит ли это, что мы должны встретиться… Я знаю достаточно о лекарственных травах, но с таким случаем сталкиваюсь впервые… Странно, меня кто-то спас, смачивая мне губы, чтобы я не умер от жажды, а ее хотели убить. Мне страшно подумать, но я уже знаю, что в храме всякая привычная логика исчезает… и, может быть, тот, кто это сделал, считал, что действует в ее же интересах. Значит, не исключено, что и это сделал один и тот же человек. Человек, который видит все, что происходит в храме. Из всех, кого я знаю…
А
Я и представить себе не могла, каким мучением может обернуться общение с другим человеком. Я стала избегать общества верховного жреца настолько, насколько этому не препятствует Канон. Однако, похоже, он тоже обратился к этому древнему документу, чтобы отравить каждый миг моей жизни. Мы с ним оба созвали целый штаб советников, чтобы по возможности в свою пользу истолковать все сомнительные места или поставить под сомнение их подлинность, воспользовавшись вторжением варваров, когда оригиналы текстов рукописи могли быть утрачены и позже заменены в угоду интересам новых, но временных, правителей. Мы с верховным жрецом ведем каждый свою игру, мотивируя ее каждый своими доводами, хотя отлично понимаем, что ни один варвар не может быть так изощрен в трактовке канона, как египтянин. Я знаю, чего добивается своими действиями верховный жрец. Он хочет убедить меня в том, что власть фараона ослабла настолько, что мне теперь никак не обойтись без поддержки жрецов, точнее, без его лично, потому что именно он и представляет в моем дворце совет жрецов. Как-то само собой стало очевидно, что мнение фараона, моего мужа, в наших с ним беседах вообще не учитывается. Мы избегали упоминания о нем, но по разным причинам. Я – потому что не знаю, что и думать о его отсутствии, раз мне не удалось добраться к нему в Нубию. Верховный же жрец делает вид, что относится к нему так же почтительно, как к богу Ра. Всякий раз, когда он понимает, что по тому вопросу, к которому он свел разговор, должно быть вынесено решение фараона, у него на лице появляется льстивая улыбка, она перекашивает его лицо, оно меняется до неузнаваемости, а его циничный взгляд говорит о том, что он будто бы опять, в который уже раз, взял надо мной верх. Ему не терпится, чтобы и я признала это. Он даже распрямлял сложенные руки, которые во время разговора со мной, как и во время всех служб, жрецы прятали в рукавах своего облачения, и начинал потирать вспотевшие ладони. Мне с трудом удавалось скрыть, какое омерзение он во мне вызывает. Однако мне все же приходится признать, что именно он заставляет меня обращаться со священным Каноном, как с рабом, которому мы с ним по очереди выворачиваем руки в надежде выбить признание в измене. Я боюсь, что боги не потерпят такого святотатства, я молюсь, но чувствую, что этого мало. Я должна принести жертву, иначе Канон в один прекрасный день просто исчезнет с лица земли, чтобы уже ни один фараон и ни один жрец не могли извратить ни одно Слово и записанную в нем Истину. Значит, мне нужна новая жрица. Я выберу ту, что пришла на смену моей. Выберу из-за Сфинкса, который выбрал ее лицо. Моя жрица приучила меня ни в коем случае не игнорировать свои сны.
С
Нет ничего удивительного в том, что образ белого лотоса связан для меня со жрецами ничуть не в меньшей степени, чем голубой, тот, что с длинными остроконечными лепестками, а не с округлыми, как его тезка. Прежде всего, о своем видении рассказала мне тетя жрицы. Белый лотос, с ее точки зрения, указывал на могилу матери жрицы. Конечно, тогда она еще не была жрицей, ей было года два, но ведь последними словами сестры женщины из Фаюма были слова о жрецах, среди которых, с ее точки зрения, ни при каких обстоятельствах не должны была оказаться ее дочь. Однако это еще не все. Те инсталляции, которые жрецы устраивают на дворцовой площади перед храмом… они так или иначе связаны с образом именно белого лотоса, потому что жрецы на публике предстают в белых одеждах, а не в сакральных черных, предназначенных только для ночных служб в храме. Днем, на празднике встречи нового года, они выходят из ворот храма и в тот момент, когда Фивы падают ниц при их появлении, они отнимают от лица руки, поднятые в жесте восхваления, обнажая свои ритуальные маски. Затем они берутся за руки, образуя круг, встают на колени и снова подняв руки в жесте восхваления богу богов, склоняют головы в центр круга. Их тела, склоняющиеся в молитве, похожи именно на лепестки белого лотоса, и ни на что другое. Особенно если смотреть из последних рядов толпы. С наступлением вечера, когда солнце стремительно катится в воды Нила, в руках у жрецов появляются короткие свечи, свет которых, фосфоресцируя, окрашивает их одежды в голубоватый свет. Тогда вытянутые тени тел жрецов движутся в противоположную им самим сторону, а заостренные концы капюшонов делают их хоровод похожим на головку голубого лотоса.
В
Я по-прежнему хожу в мастерскую позировать художнику. Я называю его так, хотя он не только рисует, но и лепит из глины и вырезает скульптурки из дерева. Мне очень нравится образ богини Баст. Он сказал, что вырезал эту кошку из смоковницы, которой она притворилась. От темно-синей лакированной поверхности нельзя было оторвать глаз, столько грации было в позе этого зверя. И в то же самое время смотреть на нее было страшно. Казалось, она может наброситься и впиться в горло, защищая власть фараона. Глаза кошки, сделанные из лазурита неотрывно следили за каждым движением того, кто к ней приближался. Недавно он сделал зеркало, ручкой в котором стало изображение моего тела. Я долго стояла на подставке с огромным блюдом в руках. Иногда я начинала раскачиваться во все стороны от усталости. Блюдо вот-вот могло выпасть у меня из рук. Но все-таки это совсем не то, что эти ужасные обряды жрецов. Я готова целыми днями стоять в мастерской лишь бы не встречаться со жрецами. Художник ни о чем меня не спрашивает. Мне кажется, что ему до жрецов нет никакого дела, они ему совершенно не интересны со всеми их сакральными тайнами. Он просто рисует. Если бы ему удалось от них уйти, он делал бы то же самое в городе живых. Однажды мы задержались в мастерской допоздна и случайно подслушали разговор жрецов. Они сказали, что если царица будет настаивать на встрече с фараоном, это ускорит его конец. Я не поняла, что это значит, но художник решил проводить меня немного, и в одном из храмовых залов, через который мы шли, он, убедившись, что никого поблизости нет и звука приближающихся шагов не слышно, спросил меня, не соглашусь ли я прочесть сакральные тексты, зашифрованные в одно послание. Я ответила, что некоторый опыт у меня есть, я нашла послания, зашифрованные в моих свитках папируса, доставшихся мне по наследству от предыдущих жриц. Я попрощалась с художником и пошла дальше одна. Ночью храмовые залы мне по-прежнему внушали ужас. Мне снилось, как ветер заносит их песком, как под тяжестью песка разрушаются их своды. Сфинкс сторожит их, уж он-то постарается запутать следы любого, кто попытается к ним приблизиться, пока в них хранится звук хоть одного… Я чувствовала, что только тогда стану, наконец, свободной от удушающих объятий этих стен. Этот сон стал мне сниться после того, как верховный жрец решил мне показать, как действуют щипцы для выдергивания рук или ног, или органа плодородия, если для усмирения рабов это окажется необходимым фараону. Я почему-то подумала, что этими инструментами они могут угрожать и фараону. Нельзя обнаружить у мумии, оторвали ей руку при жизни или нет. Заклинания приобрели для меня иной смысл. В них был спрятан страх жрецов. Они заговаривали себе зубы, чтобы в нужный момент не проговориться. Слишком много тайн они уже знали. Их накопилось достаточно со дня основания Кемета. Этот страх может довести их до того, что они уничтожат все сакральные тексты, то есть, пойдут гораздо дальше гиксосов, которые просто не понимали их, по крайней мере, если и стали понимать то не постигли всей глубины. Им не только или не столько не хватило времени, упорства или усидчивости, нет, они просто не ставили себе такой цели. Однако если среди них нашли те, кто пошел до конца, Египет обречен. Гиксосы победили жрецов уже тем, что просто не признавали их власти. Власть им вернули фараоны, и видимо, сделали они это из страха потерять власть и явно себе на погибель. Я шла через один зал за другим, вспоминала все свои сны, которые приснились мне с тех пор, как я поселилась в храме. И ни один из них не предвещал жрецам ничего хорошего.
С
Тетя жрицы рассказала, что все время ждала, когда вернется рыбак, переправивший тело ее сестры в город мертвых и неожиданно посвященный в общую для них тайну, смысл которой оставался для них не ясен. В свитках папируса, спрятанных в глиняных футлярах, были только сакральные слова, но жрецы не зарывают своих посланий в землю за пределами храма. Если только это не была тайная нить, связывающая храм с городом живых… Однако тот факт, что в их семье умели читать сакральные тексты, говорит о том, что такая связь всегда существовала. Сложнее всего было установить связь футляров с их содержимым с учетом того, что и из талисманов и свистулек можно было составлять слова. Женщина была уверена, что несмотря на то, что предметов всего несколько и все они на вид были одинаковы, у каждого из предметов в этом послании должно быть свое место, только тогда и откроется зашифрованный в нем смысл. Это и пыталась установить женщина за время отсутствия рыбака, ставшего ей мужем. Она была уверена, что его исчезновение каким-то образом связано с амулетом-скарабеем. Я решился поговорить со жрицей о находке ее тети. Возможно, она могла бы узнать, кто мог покалечить рыбака, точнее, за что именно его покалечили и кто отдал такой приказ. Неужели цена амулета столь высока. Но раз он его видел… он сможет его узнать. Я попросил ее рассказать мне все, что она знает об амулетах с изображением скарабеев. Она мне ответила, что такие амулеты могут иметь различное назначение. Этот символ допускает очень широкое толкование, и им легко отвести взоры непосвященных. Только текст, которым сопровождаются изображения скарабеев, дает полное представление о зашифрованном в амулете заклинании. Она добавила, что это самый страшный из всех известных ей символов Египта. Человека, в руки которого он попадет случайно, могут очень жестоко наказать, но его нельзя убивать, потому что считается, что он все равно находится под защитой увиденного им талисмана. Заклятие это очень сильное. Снять его почти невозможно, по крайней мере, в каждом храме есть не более одного жреца, располагающего такими возможностями. Скарабеи, сказал жрица, это самая сложная из созданных жрецами символик. В природе нет ничего, что могло бы уподобиться скарабею. Это чудо из чудес. Египет мог бы рассчитывать на бессмертие, если бы его система управления могла сравниться с жизненным циклом скарабея. В сущности, все служение жрецов – это поклонение этому жуку. Ему, как образу богу Солнца они молятся во время своих тайных ночных церемоний в храме. Однако все чаще, как ей кажется, они молятся именно ему, а не богу солнца. Обряды, посвященные празднику плодородия, являются составной частью культа скарабея. Из букв его сакральных имен составляются имена фараонов, детей бога. Если бы тетя жрицы и рыбак знали об этом символе все, они вряд ли дотронулись бы до него, и уж, конечно, никогда не взяли бы амулет себе. Впрочем, на любое заклятие есть другое, стоит только найти хотя бы одно. К тому же у них были смягчающие их просчет обстоятельства. Конечно, они должны были найти место для могилы. Желательно, чтобы оно соответствовало пожеланиям усопшей. Возможно, это она и указала своей сестре место тайника, о котором знала или оно открылось ей в пророчестве. Забрав содержимое из тайника, сестра жрицы рассчитывала и на то, что не найдя тайник, не найдут и могилу ее сестры. Если бы тайником продолжали пользоваться, то рано или поздно наткнулись бы на захоронение. Я рассказал о своих соображениях жрице… Она решила, что это именно та опасность, о которой ее предупреждала душа ее матери, явившаяся ей во сне. Жрица попросила меня узнать, не помнит ли ее тетя, не было ли на амулете каких-нибудь букв. Возможно, это Слова из заклинаний. Тетя помнила только символ реки. Ее очень удивило, что скарабей упомянут в связи с рекой, ведь среди двойников этого символа нет водоплавающих птиц. Скарабей катит солнечный диск с запада на восток. У него должны быть веские причины, чтобы путешествовать с севера на юг. Для жрицы во всем этом тоже было немало загадок. Почему, например, рыбака схватил кормчий фараона. Предполагается, что они не посвящены в тайны сакральной письменности. Значит, у него был соответствующий приказ. Но в какой форме он был отдан и кем. Ей, жрице, никогда не приходилось слышать ни о чем подобном. А что касается скарабея, то с этим-то как раз для нее все предельно просто, поскольку его появление предвещает…
...продолжение следует...