Эту историю рассказал мне мой давний друг. Помню, в тот день он позвонил мне в полдень и попросил приехать на дачу.
Глухой голос, отрывистые фразы выдавали крайнюю степень волнения, и я поинтересовался причиной изменившегося настроения.
- Все в порядке, старик, - попытался успокоить меня Игорь Васильевич и повесил трубку. Времени у меня было достаточно, и я ломал голову, что же могло произойти, если Игорь сам набрал номер моего телефона. Обычно, даже когда ему что-то было очень нужно, нас соединяла секретарь, а в выходные дни, когда полагалось сбрасывать напряжение и обретать заряд бодрости, созванивались жены. Игорь здорово уставал на работе, поздно возвращался домой и, как правило, никого не беспокоил по телефону. Мы все это знали, и если у меня возникали вопросы, выходившие за пределы производственных или научных, я мог в любое время приехать к нему домой или на дачу, и мы с ним обсуждали проблему в спокойной и неспешной обстановке. Удивительно, но Игорь никогда не касался семейных тем, а я, зная это, также старался не поднимать их. Еще с института я знал, что о женщинах он не любил говорить и никогда, и никому не рассказывал о своих взаимоотношениях с прекрасным полом. Более того, когда в его присутствии речь все же заходила о женщинах, он отходил в сторону, замыкался в себе, и взгляд уносил его куда-то очень далеко. Известное выражение, что гусары в присутствии женщин говорят о лошадях, а без них, о женщинах, напрочь отвергалось им. Как-то само собой произошло так, что в личном плане он ничем не выделялся. В год окончания института женился на сокурснице. Постепенно их семья увеличилась до пяти человек. Как-то незаметно выросли дети, а Игорь и Лена немного постарели, но все это было обычным, по-житейски естественным. Игорь, в отличие от меня, не пошел в науку, возглавил бригаду, затем прошел все ступеньки цеховой структуры и к сорока годам стал известным в отрасли человеком, директором номерного завода. И хотя о нем не принято было ни писать, ни говорить, все мы следили за работой завода, за Игорем Васильевичем, ставшим лауреатом Госпремии, Героем труда. Мне, возглавившему НИИ при заводе, тем более все было известно о моем друге, и я как-то даже не задумывался о потаенных сторонах его личной жизни. Мне не просто казалось, оно так и было на самом деле, в личном у него была полная гармония. Лена была обаятельной и умной, и не случайно она выбрала молчуна, словно уже тогда знала, что Игорь обойдет всех нас.
В тот вечер я приехал к нему раньше обычного, и он нисколько этому не удивился. Вид у него был расстроенный, но держался он молодцом и я интуитивно понимал, чего ему это стоило. Мне много раз приходилось наблюдать за ним на совещаниях, когда он «выходил» из себя, разогретый провалом какого-либо пункта программы или другим срывом, и я всегда удивлялся его способности быстро брать себя в руки. Ему требовалась только минутная пауза, затем он преображался, его голос при этом становился жестче и глуше, и только желваки на скулах выдавали его истинное состояние и расстройство. Сейчас с ним было то же самое, но в большей степени, потому что он не находил себе места и сказал сразу, как только мы поздоровались:
- Ты извини, старик. У меня сегодня необычный разговор, не касающийся производственных проблем, мне нужно излить тебе душу. Знаю, что это не возвышает мужчину, тем более меня, но чувствую, если я не выскажусь, не очищусь, мне не полегчает.
Я не стал задавать ему наводящих вопросов. Он выбрал меня потому, что знал давно, я всегда понимал и никогда не подводил его, и хотя отношения наши сдерживались определенной субординацией и не переросли в крепкую личную дружбу, она была у нас нормальной и достаточно прочной. Игорь по-другому со мной и не мог дружить. Мне часто влетало за сроки по разрабатываемым темам, и мы оба понимали, что в наши личные отношения незримо вмешивается производство.
Я попробую передать все, как он изложил мне, хотя понимаю, что сам он мог написать обстоятельнее, объемнее и точнее.
В жизни мы порой не задумываемся о многом, прячем в себе все, что касается взаимоотношений со второй прекрасной половиной человечества, но бывает, что не раскрыть их нельзя. В отдельных ситуациях моральный груз гнетет сильнее физического и появляется естественное желание сбросить его, как отбрасывает ракета отработанную ступень. Нужно обязательно раскрыть душу не просто первому встречному, а человеку, способному понять тебя и прочувствовать события вместе с тобой.
Говоря это, он вдруг остановился, сказал тихо:
- Можно жене, но вряд ли этот рассказ успокоит ее, скорее наоборот. Итак, по порядку. Ты знаешь, что родился я в маленьком приморском городке, где очень людно в летнее время, в межсезонье тоскливо и скучно. Там жили мои родители, но они умерли, когда я был на третьем курсе института, и с тех пор я там не был. Что-то удерживало меня от поездки, держало в непонятном напряжении. Только в этом году, попав на совещание в краевой центр, я решил побывать на родине.
Игорь Васильевич замолчал, вспоминая встречу с городом своей юности, я же решил не мешать ему. Мы медленно ходили по саду, благоухающему всеми красками и запахами лета, и я терпеливо ждал продолжения исповеди.
- Извини, - оправдывался он за возникшую паузу, - городок перед глазами всплыл, объемно так, словно мы с тобой не здесь, а там, на берегу моря. Крайкомовскую машину я оставил на окраине, решив пройти все дорожки пешком, с возрастом каждому хочется пройтись знакомыми тропинками своей юности. Так вот, сходил на кладбище, могила моих родителей содержалась в образцовом порядке, я ежегодно пересылал деньги кладбищенскому сторожу. Посидел на скамейке, вспоминая все трогательное и неповторимое, что было в юности. Слезы навернулись на глаза сами собой, мысленно я просил прощения у родителей за неприятности, которые, случалось, доставлял им своим поведением из-за упрямства, которое в детстве было совершенно не уместным и, как я теперь понимаю, возрастным и естественным. Покидая кладбище, я постоял в раздумье, хотел было уже повернуть к ожидавшей машине, но вдруг вспомнил ее.
Он снова задумался, сказал тихо:
- Я вспомнил ту, которая сразу после выпускного отвергла меня, как мне казалось, совершенно незаслуженно. Мне вдруг захотелось увидеть ее, посмотреть, какой она стала, проверить себя, насколько вытравлен ее образ в моем сознании. Тогда я дал себе клятву не видеть ее и не думать о ней и свято выполнял ее все эти годы. Так вот, мне вдруг захотелось увидеть ту, из-за которой я столько терзал себя, не находя места, и образ которой носил в глубоких складках сознания, постоянно заталкивая все глубже и глубже, пока не забыл совсем. Хотелось увидеть ее сейчас и сопоставить, будет ли она волновать меня как тогда, буду ли я дальше, после встречи терзать себя. И я пошел к ней. Она жила невдалеке от моря, дом их, кирпичный, под черепичной крышей, стоял на углу двух улиц и, идя на пляж, я всегда шел мимо нее…
Игорь остановился, сказал смущенно:
- Знаешь, я испытывал то же волнение, подходя к дому, что и прежде, сердце готово было вырваться из груди, и мне пришлось применить один из приемов йогов, чтобы успокоиться. Я решительно открыл калитку, также решительно вошел во двор. Уже у самого порога я был окликнут совершенно незнакомым голосом. Вытирая передником руки, ко мне приближалась женщина, которую я видел впервые.
- Вы к кому? - спросила она, с любопытством осматривая меня.
- К Оле, - сказал я и запнулся, понимая, что за столько лет Оля стала Ольгой Николаевной, и я поправился. Женщина подошла ближе, и я успел разглядеть ее усталое, морщинистое лицо. Оно не напоминало мне никого из прежних обитателей дома.
- Что-то я не припомню вас, - как-то равнодушно сказала она, продолжая рассматривать меня, как умеют делать это пожилые люди.
- Я давно не был здесь. Лет двадцать или даже больше.
Странно, но я вдруг перепутал все даты и действительно не мог сразу вспомнить год, когда в последний раз был в городке.
- Что-то я не припомню вас, - повторила она и вдруг спросила:
- А вы откуда знаете Олю?
Я запнулся, но, поняв, что обманывать нельзя, признался:
- Мы дружили с ней в десятом классе.
- Вот оно что, - как-то задумчиво произнесла женщина и пригласила пройти в дом.
Она шла сзади и что-то шептала про себя, словно продолжала прерванный разговор.
- Вы что-то хотите сказать? – спросил я ее, и она ответила усталым голосом:
- Зовут-то вас как?
- Игорь Васильевич, или просто Игорь…
- Игорь? – переспросила она и снова взгляд ее остановился на моем лице. Она долго изучала меня, всматриваясь, как мне казалось, в каждую складку, мне даже стало неудобно, и я смутился, но она вдруг сказала:
- Нет, не припомню, да и Оля ни разу не называла такого имени…
Женщина прошлась по комнате, принесла альбом. Я подскочил к ней, это был альбом нашего выпуска и дрожащими руками открывал нужный лист.
- Вот Оля, - сказал я зачем-то, - А это я.
Женщина внимательно вгляделась в фотографию.
- Похожи. – Она тут же добавила, словно сказала не то: - Нет, Оля о вас не говорила. Ни разу, - последние слова звучали жестко, как приговор.
- Возможно, - зачем-то сказал я и, уже у самой двери, обернувшись, спросил: - Где я смогу ее увидеть?
- Нигде, - ледяным голосом ответила женщина. – Теперь уже нигде. Нужно было приходить пять лет назад. Тогда возможно Олю удалось бы спасти…
Женщина отвернулась, было ясно, что больше она ничего не скажет, и я спросил как-то машинально:
- Извините, а вы собственно кто?
- Я? - Женщина удивилась вопросу, здесь, видимо, ее знали все кроме меня.
- Я ее тетя. После того, как умерла Оля, а за ней и ее мать, Наталья, переселилась в их дом. Вот и живу в нем памятью о сестре и Оле.
Я не помню, как вышел из дома, куда и зачем шел, но примерно через полчаса был на берегу моря у валуна, на котором мы когда-то с Олей любили сидеть. Ее завораживал ровный рокот прибоя, она радовалась редким брызгам, долетавшим до нее, и пытливо вглядывалась в набегавшие на берег волны, менявшие цвет с наступлением сумерек…
Оказавшись на святом для меня месте, я ощутил какую-то тяжесть, мир вдруг потускнел, а затем и вовсе исчез, и все пространство вокруг заняла Она. Мне показалось, что она стоит где-то рядом, и я слышу ее голос, мягкий, зовущий. Она вспоминала наши встречи, говорила, что ей было всегда хорошо со мной, более того, она всерьез рассчитывала в будущем быть рядом, но тот случай в лодке перевернул все и тогда она, не понимая себя, сказала мне такую гнусность вроде того, что смотрит на меня как на школьного товарища, не более, а вот любви настоящей у нее ко мне не было и нет. Она и сейчас смеялась своим негромким смехом, и я вздрогнул оттого, что все эти годы хранил ее смех, интонации голоса, даже не подозревая об этом. Мне стало не по себе, я сжался, обхватив голову руками, вспоминая до мельчайших подробностей ту нашу последнюю встречу. И странно, я совершенно забыл себя теперешнего, забыл, что я директор крупного завода, в моем подчинении тысячи людей с их судьбами и переживаниями, а я оторвал себя от них, углубился в воспоминания, забыв все и всех, перелистывал страницы своей жизни.
Я вдруг подумал о том, что все, что я сделал в жизни, чего добивался и чему радовался, не идет ни в какое сравнение с ней, и что она для меня сейчас была бы самой большой радостью, главным смыслом жизни…
Я вспомнил, что в тот день, а это было в июле, после экзаменов, море не штормило, легкие волны нежно лизали бока лодки, и мы, отплыв от берега на значительное расстояние, разлеглись на дне, наслаждаясь тишиной и солнцем. Лодку чуть-чуть покачивало и мы то и дело касались друг друга. Сейчас мне трудно объяснить, но тогда мне захотелось целовать ее, дышать воздухом, который выдыхала она, слиться с ней, стать как бы ее продолжением…
Все так и шло, она как-то размякла, вся подалась ко мне, но в какой-то момент я вдруг понял, что намереваюсь сделать что-то непривычное мне, могу оскорбить ее и, встав, и зачерпнув пригоршней воды, плеснул вначале на свое, затем и на ее лицо.
- Так будет лучше, - с придыханием сказал я, и она вдруг засмеялась звонко и протяжно, каким-то не своим смехом.
- Понимаешь, Оля, я тебя очень люблю и боюсь оскорбить тебя своим прикосновением, - зачем-то произнес я .
- Ты прав, - сказала она, садясь за весла. – Грести она умела и очень скоро лодка ходко пошла к берегу. У самого берега она вдруг спросила:
- С чего это ты взял, что и я тебя люблю?
Не получив ответа, она вдруг продолжила:
- А знаешь, мне порой кажется, что я вообще никого не люблю, а если и выйду замуж, то обязательно у меня будет кто-то другой, для души!
- Ты это всерьез? – Раздраженно спросил я, и она ответила с вызовом:
- Да!
- До свиданья, - в запальчивости, не контролируя себя, сказал я.
- Прощай, - ответила она раздраженным голосом, и мы разошлись с ней, так и не выяснив до конца наших отношений.
Я почему-то поверил в то, что она сказала, а она даже и не пыталась переубедить меня в обратном.
Много позже, вспоминая события в лодке, я понял, что ее слова были эмоциональным всплеском, своеобразной реакцией на мою юношескую рассудительность.
Нужно было встретиться, поговорить с ней, но я не сделал этого, оскорбленный ее поступком, она не подошла ко мне, помня резкое и глухое «до свиданья».
Сейчас я никак не мог понять, почему не вспомнил о ней в институте, ведь не было никого у меня на первых курсах. Наверное, оттого, что мною овладел азарт учебы, понятная тяга к знаниям, оценкам, возможно даже новизна необычной институтской жизни отбросила и заслонила все прошлое. А потом я увидел Лену, и она вдруг оттеснила и закрыла собой всех. Лена сразу поняла, что строить отношения лучше на внимании и взаимоуважении. Увлеченный ею и растроганный ее вниманием, я забыл Олю и сейчас только понял, что сделал это напрасно. Она жила во мне и ждала момента, чтобы напомнить о себе. Только сейчас я постиг настоящую истину в нашем разрыве. Она оттолкнула меня, нарочно оскорбив, и естественной реакцией явилось забвение. Теперь я понял, что оскорбление было обоюдным, и она тоже предала меня забвению и не напоминала о себе, хотя могла и не однажды. «Боже мой, сказал я себе, обхватив руками голову, каким же я был дураком тогда!» Мне снова стало не по себе, я зашатался, валун поехал из-под меня в сторону, и мне с трудом удалось сохранить равновесие. Именно в этот момент около меня появилась моложавая женщина и предложила свои услуги.
- Я врач, - спокойным голосом сообщила она, - если можно, я окажу вам помощь. – Она почти вплотную подошла ко мне и я смог разглядеть ее смуглое от природы лицо, встревоженное чужой болью, большие серые глаза под густыми черными бровями.
- Мне лучше, - прошептал я, и она успокоилась. – Ну вот и хорошо, - услышал я ее мягкий и спокойный голос.
Мы молча смотрели друг на друга, но женщина вдруг сказала:
- На этом месте обычно сидела Ольга Николаевна, и если нам надо было встретиться, я приходила к ней сюда. – Женщина вдруг замолчала, поглаживая рукой шершавый краешек валуна.
- Вот здесь обычно она сидела, - женщина показала то место, на которое я когда-то посадил Олю, потом она садилась только там.
- Не надо! – вскрикнул я, закрывая лицо руками. Какая-то непонятная боль пронзила все тело, и мне захотелось расплакаться…
Женщина насторожилась, спросила совершенно серьезно:
- Вы знали Ольгу Николаевну?
- Нет, - ответил я, - я знал Олю.
Женщина вздохнула.
- А я знала Ольгу Николаевну. Так что мы знали разных людей. Она сама мне говорила, что не узнает себя, даже представить не может, какой была легкомысленной в юности…
- Она была серьезной? – зачем-то спросил я .
- Очень умной и раздумчивой, - подтвердила женщина.
- Сюда она приходила постоянно, а вот что ее тянуло к этому валуну, не знаю. Возможно память какая-то, возможно желание спокойно наблюдать жизнь моря, слушать успокаивающую музыку прибоя. Тогда я не спрашивала ее об этом, а сейчас уже не у кого спросить…
- Что все-таки стало с ней? – не утерпев, спросил я .
- Ничего особенного, - ответила женщина, - если смотреть в мировом масштабе. Трагедия, если рассматривать относительно нее. Неудачное замужество, ревность, побои, преследования и финал… Он получил пять лет, а ее спасти не удалось…
Женщина долго молчала. Потом посмотрела на меня внимательно, спросила:
- Как зовут-то вас? – И встрепенулась:
- Меня Жанна. Жанна Петровна, - поправилась она.
- Игорь Васильевич, - назвал я себя, но она ничего не ответила. Возможно перебирала в памяти всех знакомых Ольги, но среди них не находила Игоря…
Жанна Петровна еще раз посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом, затем спросила:
- Вы знаете всех ее школьных знакомых?
- Наверное, если хорошо подумать.
- Среди них есть тот, кого она обидела. Однажды она так и сказала:
- Какая я была дура, обидела любимого и любившего меня человека!
- Найди и скажи ему об этом, - посоветовала я, но Ольга Николаевна ответила с грустью:
- Прошлого не вернешь. К тому же он женат, у него хорошая жена, есть ребятишки.
- Спасибо, - сказал я поворачиваясь, боясь, что Жанна Петровна по глазам может догадаться, кто я на самом деле…
Боль и стыд одновременно овладели мною, и я не знал, куда деть себя. Успокаивало лишь то, что я видел Олю, улыбающуюся и счастливую, выходившую из воды. Воображение на миг перенесло меня в то время…
Я шел берегом, не выбирая дороги, не замечая волн, лизавших мои ноги… Перед глазами все еще стояла живая Оля, я видел ее улыбку, слышал смех, она тянула меня за руку куда-то вдаль, я шел за ней, понимая, пусть с опозданием, что такое настоящее счастье. А оно не в том, что и как ты делаешь, а в том, кого и как ты любишь! И, совершенно не помня себя и не понимая, я крикнул, пытаясь пересилить шум набиравшего силу прибоя:
- Оля!
Мой возглас потонул в крутой волне, накатывавшейся на мокрую, глянцевую гальку, в ее успокаивающем шелесте.
Лицо Игоря Васильевича, всегда решительное и целеустремленное, преобразилось, стало мягким, обмякшим, каким-то необычайно домашним. Таким я его никогда не видел и, наверное, не увижу больше.
- Знаешь, старина, - сказал он тихо, - я почувствовал, что во мне что-то переменилось. И если раньше я жил, не ощущая вины перед людьми, то теперь меня будет постоянно преследовать потеря. В ее смерти виновата не только она, но и я. Да, да! И я! Согласись, что если бы тогда я смог встать выше рассудка и эмоций, все могло быть по-другому.
Слабая тень улыбки прошлась по его лицу, оно посуровело, сосредоточилось, стало обычным. Игорь с минуту молчал, почти обычным голосом сказал:
- На мне лежит большой грех и большая вина перед конкретным человеком. Это и плохо ,и хорошо. Плохо, потому что я буду казнить себя постоянно, презирать за неумение анализировать чужие поступки. Хорошо потому, что она будет жить во мне до конца дней моих.
Игорь направился в домик.
- Пойдем, - сказал он, - выпьем по чашке кофе. Нужно встряхнуться. А то я совсем потерял себя.
Он становился самим собой, таким я его знал полжизни. Но становился таким только внешне.