Цумико-миминакуса, безухий цветок. Часть 1

                У этих диких цветов, и правда, такой вид, 
                как будто они глухие…
                Сэй-Сёнагон

                …je ne trouvai que la roche percеe sans soins,
                sans aucune espеce de magnificence.
                Denon

        все совпадения с реальными географическими названиями - чистая случайность


Глава первая

- Цумико, пора спать.

- Что ты говоришь, тётя Чизуко? Ничего не слышу!

- Не кричи, уши заболят.

- У кого уши заболят? У меня?

- Ну, раз ты все слышишь, то послушай, я расскажу тебе старую-старую сказку про груши Нара.

- В прошлый раз ты перепутала сказку про Сабуро и Таро со сказкой про сову и ворона.

- «Однажды давным-давно, когда еще Тара-но Масакаде в провинции Хитати не поднял свой мятеж, жила-была маленькая девочка по имени Цумико…»

- Нет, что-то я не припомню, чтобы я бывала в провинции Хитати.

- Возможно, тебе стоит дослушать до конца? Как знать, может статься, ты знаешь больше, чем тебе кажется, и ты рано или поздно сможешь дополнить то, что по памяти перескажу тебе я?

- Тогда и правда, как знать, если я не проверю твою память.

- Ты не перепутала слова? Не проверю или не поверю?

- Ой рассказывай быстрее, Чизуко, а то спать совсем не хочется!



                старинная японская легенда


              587 г. Возникают разногласия из-за признания буддизма.
              Умако из рода Сога, министр при императоре Бидацу,
              при поддержке Умаядо-но Мико (позже становится принцем
              Сётоку Тайси) убивает принца Анахобэ и Мононобэ-но Мория,
              руководителя антибуддийского течения, и устанавливает господство
              клана Сога при дворе.
              Начинается строительства буддийского храма Хорюдзи.

                Первые сведения о японских садах относятся ко времени
                императрицы Суико (592–628 гг. н. э.).
                Из японской хроники


- Цумико, если бы я не знала, чья ты дочь, то подумала бы, что ты дочь кукольника, - так говорила Цумико тётя Чизуко, покачивая головой. Маленькой Цумико не хотелось ничем огорчать свою тётю, но ей нравилось представлять неподвижные фигурки своих глиняных кукол и другие, самые невероятные, предметы. Если Чизуко рассказывала ей сказку про плачущий мост, то Цумико сразу же пыталась изобразить его. Или в самый неподходящий для тёти Чизуко момент она застывала с веткой сливы в руке и спрашивала, похожа ли она на сливу. Тётя Чизуко не знала, что и думать. Никогда еще дети не мучили ее такими вопросами. Маленькая Цумико была еще так мала и бесхитростна, что Чизуко всегда говорила ей правду, то есть, то, что думала в ту минуту. Ей казалось, что чтобы быть похожей на сливу, надо надеть цветное кимоно. Цумико спорила, она считала, что у сливы должен быть серый ствол. Но Цумико была пока еще таким крошечным стволом, что Чизуко не могла удержаться от смеха. Лучше всего ей удавался образ угуису, так думала Чизуко. Главное, что Цумико могла имитировать пение этой такой же крошечной, как она сама, птички.

Дождь не прекращался несколько недель. Солнечных дней было так мало, что временами казалось, что весна в этом году вообще не наступит. Она, и правда, заставила себя ждать. Однако тем радостнее был встречен ее неожиданный приход.

На следующее утро после цветения вишни Цумико проснулась от сильного шума, но он не был похож на шум дождя. Стража во дворе бегала и кричала. Иногда раздавались сдавленные крики. Топот ног то приближался, то удалялся. Цумико показалось, что стражников у них вдруг стало намного больше, чем обычно. Потом вдруг шум во дворе стих, и она услышала за стеной мамин голос. Она как будто всхлипнула. Папа стал что-то ей говорить, но очень тихо, разобрать слов Цумико не могла. Она приоткрыла перегородки сёдзи, за которыми открывался вид на сад, села на татами и стала наблюдать и прислушиваться. Свет факелов все реже пробивался сквозь узкую щель. Весна пришла неожиданно, хотя все ее долго ждали, как говорила Чизуко. Совсем недавно еще было прохладно из-за непрекращающихся дождей, и перегородки с бумажными окнами еще не успели вставить. Думали, наверное, что милость погоды в этих краях, где холодное течение сталкивается с теплым, ненадолго.
Наступало утро. Вчера сакура в их саду цвела в первый раз. Цумико с ее мамой Кейко стояли здесь и смотрели на это удивительное дерево и любовались его бледно-розовыми цветами. Мама рассказывала ей легенду про короткую жизнь самурая. Слива в этом году не успела распуститься, она была еще слишком молодой, сказала мама. Но папа думал, что если бы не дожди, то она бы тоже себя показала. Во всех домашних в доме самурая Хитомаро Тошитари цветение вишни вселило надежду, что уж в следующем году они, непременно, будут любоваться ею после цветения сливы.
Казалось, сакура тоже прятала свои цветы до поры до времени, ждала подходящего момента, чтобы их не сорвали ни дождь, ни ветер, налетавший порывами с моря. Когда вчера на рассвете дождь неожиданно прекратился, все проснулись оттого, что стало вдруг странно тихо, и, не сговариваясь, вышли посмотреть, как восходящее солнце отражается в каплях росы, дрожащих на полураскрытых бутонах. Киёхиро называл их девичьими слезами.
Цумико и Киёхиро не только смотрели, но и рисовали и сакуру, и сад, и красивый новый пруд, форма которого напоминала долину Шогава. Папа сделал его совсем недавно, осенью, после того, как они вернулись от бабушки Акихо, из Сакаты, с севера, так говорила Чизуко. Бабушка Акихо познакомила папу с Киёхиро, и он сказал Цумико, что их пруд похож на сад из камней, он такой же загадочный, разный с разных сторон, в нем скрыта тайна человеческой сущности. Киёхиро стал учить Цумико каллиграфии, и ей очень понравилось рисовать буквы и цветы, деревья и птиц.
Цумико целый день не расставалась с китайской кисточкой, которую ей подарил Киёхиро. Чизуко даже боялась, что девочка устанет, переутомится и будет плохо спать.
Потом Цумико смотрела, как вишня облетала, но дерево все равно было красивым, был виден изгиб его ствола и ветвей. Оно как будто вновь открылось после пышного цветения, и красота ее стала несколько иной, еще более притягательной.
Однако сегодня Цумико не увидела ее, она смотрела на пруд. В нем все еще плавали розовые лепестки, закрывая почти всю поверхность воды. И среди этих облетевших цветов сакуры теперь плавали и тела самураев папы. Цумико узнала их по цвету одежды. Некоторые плавали лицом вниз, и на кимоно, на спине был виден их герб. Цумико посчитала, их было пять. Мужские голоса с другой стороны дворца, где жила прислуга, стали громче. Голоса родителей Цумико за стеной стихли. Она ждала, когда запоет ее любимая птичка угуису. Она всегда пела, когда Цумико просыпалась. Тогда Цумико старалась найти ее, она сидела и подсматривала в щель сёдзи, как сейчас. Если ей это удавалось, она рисовала ее, тихонько пододвинув поближе к себе столик с бумагой и тушью.

Неожиданно двери сёдзи из комнаты родителей Цумико раздвинулись, и в образовавшемся проеме возник черный силуэт ее дяди, Ацумори Сойши. Брови у дяди соединились на переносице, так что на лбу образовалась глубокая складка. Он стоял, широко расставив ноги и крепко держась рукой за свой кинжал. Казалось, он испугался, увидев Цумико. Она улыбнулась ему, потому что вспомнила, как он смешил ее во время праздника девочек. Он стоял, вот так же расставив ноги, как сейчас, а потом начал раскачиваться из стороны в сторону и вращаться на месте. Дядя Ацумори стал похож на раскрашенную глиняную куклу. Потом он присел на корточки и вдруг завалился на спину. Ноги остались согнутыми, а рукой он продолжал все так же держаться за кинжал, как сейчас. Цумико с мамой засмеялись, а дядя обиделся. Оказалось, что он вовсе не хотел падать, а просто потерял равновесие. Папа вообще на него не смотрел, поэтому он не смеялся. Папа никогда не смотрел на Ацумори Сойши, даже когда разговаривал с ним. Но когда дядя встал и топнул ногой, папа сказал ему, что он напугает ребенка, если будет так громко топать и не в ритм с барабанами, и мама опять рассмеялась. Если бы в тот день не было праздника девочек, то папа ничего бы ему не сказал, и мама бы тоже не стала смеяться, когда дядя Ацумори упал, ему не пришло бы в голову изображать куклу, и он бы не обиделся, рассмешив Цумико.
Больше Цумико никогда не смеялась в его присутствии, с того самого дня, когда увидела его в проеме сёдзи из комнаты мамы.
Через несколько секунд после появления дяди распахнулись наружные сёдзи. Кэрай дяди Ацумори, Фукуто из рода Кодзё, заслонил почти весь дневной свет, и ни облетевшей сакуры, ни пруда Цумико теперь не стало видно за раздвинутой перегородкой сёдзи, в щель которой она только что смотрела. Цумико опять попыталась опять выглянуть в сад, который так любила мама, она ждала, не появится ли на нем ее птичка. Потом она решила, что дядя, должно быть, спугнул и ее, и птичка сюда больше никогда не прилетит. Цумико стало очень грустно. Она не знала, почему дядя ворвался в дом среди ночи, и почему он входит в ее комнату без мамы, и без няни, тети Чизуко. Цумико продолжала неподвижно сидеть на татами и смотреть, как мимо отцветшей сакуры пробегают во всех направлениях самураи Ацумори Сойши.
Ацумори Сойши замер на пороге комнаты Цумико. Он ее сначала не заметил, а потом вдруг понял, что она была то единственное, чего он не предусмотрел. Он стоял в нерешительности, хотя после всего, что только что произошло, это было самое неожиданное слово, которое можно было подобрать, чтобы описать его состояние. Он удивился своей непредусмотрительности. Брат Хитомаро и здесь опять опередил его на один ход. Казалось, это было его последней насмешкой, хотя, входя сюда, в дом, Ацумори считал, что входит победителем. Неожиданно обнаруженная им сидящая в углу на татами четырехлетняя девочка одним своим присутствием в это время и в этом месте разрушила его многообещающий триумф. Разрушила, ничего не подозревая, ни о чем не догадываясь, еще не зная о том, что произошло в ее жизни. Хитомаро словно предупреждал Ацумори, что последний ход окажется за ней. Отец не оставил свою дочь у матери жены, как обещал ему в письме, привезенном с севера его гонцом еще зимой. Готовя это нападение, Ацумори был уверен, что застанет во дворце в Тояма только сына своего племянника. Он знал, как поступит с ним, но его дочь не входила в его планы, и теперь он не знал, что с ней делать.
Ацумори Сойши оцепенел. Он смотрел на ребенка, как будто никогда раньше не видел ничего подобного, а к дому уже стали приближаться его люди, Итаро и Матахито. Ацумори приказал им принести хаси, палочки для риса. Они замерли набегу. Переглянулись и поняли, то им это не послышалось. Они сочли приказ малозначительным и послали за палочками хаси Ёшио Тошитари, самого молодого из войска Ацумори, ворвавшегося в ту ночь в пределы, унаследованные его сводным братом Хитомаро.
Уже после того, как приказ был отдан, Ацумори заметил на небольшом столике палочки Цумико для каллиграфии. Сгодились бы и они. Разумеется, если бы он учел возможность ее присутствия здесь, то не совершил бы такую оплошность. Но приказ уже был отдан, теперь Итаро и Матахито придется убить. Это были его лучшие и самые преданные воины, но в таком деле Ацумори даже на них не мог вполне положиться.
Он с досадой на себя сжал рукоятку кинжала, так что его пальцы побелели. Однако он давно знал, чем горше становилась его досада, чем отчаяннее он упрекал в промахе себя, тем яростнее и неистовее был его следующий удар. Хуже всего, что и Хитомаро это знал. Однако мгновенная точность его ударов была всем хорошо известна.

Только теперь Ацумори с ужасом понял, что если бы в доме Хитомаро не было его жены, то самураи Ацумори Сойши ни за что бы не справились с ним. Хитомаро не оставил бы ни одного из них в живых. Его люди так обучены, а его дом – это и дворец, и крепость. Ацумори увидел бы смерть каждого из своих людей. Ему не помогла бы даже внезапность нападения. Напади он даже в день цветения сакуры, как он и рассчитывал, это вряд ли бы помогло ему. Когда Ацумори, ворвавшись в ворота дома Хитомаро, увидел плавающие в пруду листья сакуры, он понял, что опоздал, и воспринял это как дурное предзнаменование. Однако он и представить себе не мог, насколько оно убийственно для него.

Тем временем Ёшио принес Итаро и Матахито хаси, палочки для риса, как они и просили. Ему удалось их найти только в чайном домике, стоящем в отдалении, у пруда, на другом, противоположном дворцу, берегу. Если бы сакура не отцвела, Ёшио вообще не заметил этот небольшой домик. Он находился в низине, возможно, декоративной, сделанной для того, чтобы рельефом подчеркнуть красивую форму пруда, из-за которой сакура казалась растущей на островке.
К чайному домику вела дорожка, вдоль которой летом, очевидно, должны были распуститься цветы. Его крышу было видно только из одной определенной части дворца, и Ёшио предположил, что там была комната хозяина, имени которого он не знал, а его звание не позволяло ему задавать подобные вопросы. Приблизившись к домику, Ёшио увидел, от него открывается вид на дорогу, по которой войско Ацумори Сойши подошло к дворцу. Значит, хозяин дома догадывался, что готовится засада. Сюда не заходили самураи Ацумори, здесь можно было спрятаться.
За стеной, примыкающей к возвышенности сада, Ёшио нашел в домике кладовую, в которой могла укрыться от нападения вся семья, если бы хозяин дома этого захотел. Но тогда он должен был бы бросить своих самураев на произвол судьбы.
В чайном домике все было готово для утренней чайной церемонии. Здесь, как на диковинном сказочном острове, царили недавний мир и покой. Ёшио удивило, с каким вкусом расставлены предметы, как подобраны чашки. Он залюбовался китайской картиной на стене. Ему так понравилось в домике, что даже не хотелось оттуда уходить. Он стоял, вертел палочки в левой руке, фонарик гифу – в правой. Отдаленный шум, доносящийся снаружи, стал казаться ему досадной суетой, нарушающей царящую в домике гармонию. Он забыл о времени.
В день своей смерти он вспомнит эту минуту и подумает, что лучше ему было забыть о том, что его ждут, нужно было остаться в этом чайном домике, спрятаться самому в кладовой, возможно, именно для этого ее и устроил хозяин дома. Если бы он мог забыть о долге чести самурая… Пусть бы о нем все забыли, все на свете в этой захватнической панике и суете. Вспоминая о том, как он нашел хаси, он думал, что испытал в тот момент чувство, которое и было счастьем или его предвестником. Тогда на этом островке он впервые понял, каким оно должно и могло бы быть. Наверное, так чувствовал себя в этом домике и хозяин этого дворца. Ему, наверное, не хотелось здесь умирать. А если бы его самого и его семью здесь нашли, им даже негде было бы сделать харакири. И Ёшио поспешил назад, к Итаро и Матахито, и отнес им заветные палочки хаси.

Цумико вошла в комнату, она прошла мимо дяди и оказалась рядом со своими родителями раньше, чем Ацумори. Она подумала, что мама наклонилась, чтобы не рассмеяться при виде дяди. Наверное, она тоже вспомнила, как он рассердился на празднике девочек. Цумико погладила ее по голове. Волосы у мамы были такие шелковые, как всегда. Она была так красива и так молода. Папа тоже не вставал и не поднимал голову, хотя дядя Ацумори подошел уже совсем близко к нему. Цумико прижалась щекой к его правой руке и увидела, что левой он сжимает кинжал, рукоятка которого торчала из его живота. Кровь была еще теплой. Цумико хотела, чтобы он разжал пальцы, взглянул на нее и улыбнулся ей, как обычно. Но папа вдруг упал на бок, так же неожиданно, как на празднике девочек дядя упал на спину, но Цумико совсем не было смешно. Она заплакала. Дядя Ацумори  шагнул к ней, взял за плечи, как тряпичную куклу, поставил на ноги и палочками для риса проткнул ей барабанные перепонки. Он снова пожалел, что не воспользовался палочками для каллиграфии и потерял время и двух своих лучших воинов, которым он одному за другим проткнул кинжалом горло. Тела их теперь лежали в комнате Цумико. Сначала Ацумори хотел выколоть ей и глаза тоже. Но Цумико плакала, терла глаза руками и поэтому осталась зрячей.
Ацумори Сойши не мог потом ответить себе на вопрос, почему он оставил Цумико в живых и зачем он взял ее с собой, зачем вез ее с собой, оставляя у нее за спиной охваченный пламенем дворец ее отца. Он действовал, как под гипнозом. Наверняка, это северная бабка этой девчонки заколдовала свою внучку. Надо было отправить ее жить среди этих дикарей, но после того, как он проткнул ей барабанные перепонки об этом не могло быть и речи. Он выдал себя, выдал свои чувства и свою слабость. Он проиграл, от этой семьи у него всегда были одни неприятности.

Когда-то Ацумори хотел жениться на матери Хитомаро, красавице Муцуко. Но отец Хитомаро, Ясуши Тошитари, его опередил. Ацумори договорился о свадьбе с отцом Муцуко, Наоичи Сайосиро, когда ей было тринадцать. Остальное представлялось Ацумори пустой формальностью. Он считал, что делает одолжение воину столь низкого ранга по сравнению с его собственным. Ацумори не ожидал вероломства с его стороны, он и представить себе не мог, что ему предпочтут кого-то другого. Ему казалось просто невероятным, что обещанная ему невеста в таком юном возрасте найдет себе другую партию, пусть даже и менее выгодную, и уж тем более он никак не ожидал того, что его соперником окажется сын его племянника. Муцуко выдали замуж за месяц до ее 15-летия. Отец Муцуко, Наоичи, так и объяснил все Ацумори Сойши, что честь породниться с ним казалась ему несказанно высокой и незаслуженной им, простым воином, что он, Наоичи, и не предполагал, что сам Ацумори Сойши станет дожидаться, когда повзрослеет его дочь. Наоичи осторожно напомнил Ацумори, что тот старше его лет на 10, никак не меньше. Наоичи настаивал, что не может быть, чтобы сам Ацумори Сойши не мог найти себе гораздо более подходящую его рангу и положению партию, чем его дочь, этот едва распустившийся бутон, из которого боги еще не решили, что им сделать.
Наутро после этого разговора Наоичи нашли мертвым, с кинжалом в животе, но никто не поверил в харакири, скорее, это была инсценировка, но о своих предположениях все домашние, не сговариваясь, решили молчать. Он оставил записку о своем долге торговцам, который не могло покрыть замужество его дочери. Однако эта увертка ни на кого не произвела впечатления за исключение разве что того, что была написана кровью и, безусловно, рукой самого Наоичи.
Муцуко учила Хитомаро быть очень осторожным со своим дядей. Но ребенку многие условности, обычные для жизни взрослых, слишком трудно понять. Муцуко умерла во время родов второго ребенка. Ей тогда было столько же лет, сколько теперь Кейко, жене Хитомаро. Он был всего на год ее старше.
Ясуши Тошитари, желая загладить семейную ссору и сделать семейные узы прочнее, после смерти Муцуко объявил Ацумори и Хитомаро сводными братьями, решив, что время погасило вражду. Он думал, что даже цунами не может бушевать вечно. Ацумори Сойши не возражал. А теперь он стоял на пепелище, оставшемся от дома его брата Хитомаро Тошитари.

Таким образом, Ацумори Сойши не мог расстаться с Цумико, как бы ему этого ни хотелось. С ней прямо или косвенно были связаны все сохранившиеся у него после вида пепелища воспоминания, от которых он рассчитывал избавиться, убив ее отца, Хитомаро Тошитари, и разорив его дворец.
Смерть сына племянника Ацумори открывала ему дорогу к заветной мечте. Теперь он мог получить его земли, и он не допустит, чтобы препятствием для достижения его заветной цели стала дочь нежеланного для него сына племянника, нечаянно ставшего соперником, вину которого могла искупить только его добровольная смерть как признание его, Ацумори Сойши, законных прав.
Ясуши Тошитари погиб в море, его судно затонуло недалеко от острова Идзухара. Ацумори Сойши хотел сделать из его внучки Цумико китайского уродца в память о том, что ее бабушка, мать Муцуко, была китаянкой, ее звали Ми Хва. Ацумори Сойши хотел отрубить Цумико ноги и руки, выколоть глаза и проткнуть уши и возить ее с собой, в мешке, за спиной у кэрая, как талисман, напоминающий всем о том, что ждет его врагов. А выполнил он только незначительную часть своего плана. Это не давало ему покоя. Что-то мешало ему осуществить свой замысел до конца. Это не могла быть ее тетя Чизуко, ее всегда можно было убить. Только много лет спустя он понял, что сделал бы все, как и хотел, окажись у него за пазухой в нужный момент хаси. Он упустил пустяк, и ввел в игру нового игрока – Ёшио Тошитари, и потом все время, всю свою жизнь, он был вынужден с ним считаться. Ёшио Тошитари, сам не зная того, стал опасен для Ацумори Сойши, и тем самым он приобрел влияние, которым при случае мог воспользоваться. Теперь Ацумори Сойши все время придется следить за тем, чтобы судьба не дала Ёшио Тошитари шанса взять над ним верх.
Ацумори Сойши напрасно надеялся, что избавился от всех свидетелей, хотя Итаро и Матахито, действительно, не вернулись в его дворец в Наши из этого набега на Тояма. Для Ацумори Сойши слишком многое было поставлено на карту. Власть куни-но мияцуко, правителя области, зависела от подчинения агата-чуси всех округов. Власть стала заветной мечтой Ацумори Сойши.
Впервые он почувствовал острый приступ этой жажды, когда ему исполнилось пятьдесят, в день смерти Наоичи Сайосиро. Тогда он решил, что утешить горечь его разочарования может только власть, и чем беспредельнее она будет, тем спокойнее будет у него на душе, тем ровнее будет биться его сердце.
В тот день, когда Ацумори Сойши впервые пригласили в новый дом Хитомаро Тошитари на первый праздник девочек после рождения Цумико, в голове у него в общих чертах уже появился план действий. Ему понравился дворец Хитомаро, он не ожидал увидеть ничего подобного. Вид невинного младенца и его счастливых родителей разбудил пламя зависти в душе Ацумори Сойши. И не было еще в его душе пламени сильнее.
Тогда же Ацумори Сойши понял, что Хитомаро Тошитари ни за что не отдаст причитающееся ему по закону добровольно. И в поединке один на один Ацумори Сойши не рассчитывал его победить. Ацумори Сойши это вряд ли удалось бы, так он думал, поэтому он всецело полагался на внезапность. Он не ожидал, что Хитомаро и на этот раз опередит его. В их клане самураев должен был остаться один предводитель, и Ацумори Сойши выбрал для этой роли себя. Только себя он считал способным противостоять коварству клана Симадзу и воинственности клана Накатоми.
Ацумори Сойши был уверен, что его сводному брату не хватает прямолинейности, он был склонен думать, что тот слишком медлителен, когда надо действовать, слишком долго принимает решения, которые он, Ацумори, никак не мог бы назвать взвешенными. Хитомаро, на его взгляд, был слишком молод и в то же время не по возрасту упрям. Недостатки Хитомаро Тошитари явно склоняли чашу весов достоинств Ацумори Сойши в его, Ацумори Сойши, пользу.
Однако теперь на другой чашке весов оказалась маленькая Цумико, и он потерял уверенность в том, что сделал правильный выбор, оглушив Цумико. Он подумал, что должен был ее убить, и досадовал на то, что теперь это делать уже поздно. Если бы он сумел расправиться с ней раньше, чем на пороге появился Фукуто Кодзё, тогда бы и хаси не понадобились. А теперь ее несут несут в носилках вместе с другим добром, награбленным во время нападения на дворец. И об этом уже знало все его войско. Они считают ее дочерью бунтаря, который предпочел религии отцов новомодную ересь – буддизм.
Ацумори пришлось оставить в живых няню Цумико, кто-то же должен был присматривать за ней. Ему оставалось лишь надеяться на то, что она долго не проживет, хотя знал, что Чизуко моложе его. Когда-то его мать пыталась сосватать ее ему в жены. Это была первая из его несостоявшихся помолвок. Тогда он думал, что сумеет подыскать себе более выгодную партию, чем дочь писаря его отца. К тому же тогда она была еще слишком молода, ей едва исполнилось четырнадцать. Мысли Ацумори снова и снова возвращались на места оставленных им пепелищ.

Хитомаро Тошитари и его жена Кейко сделали харакири. Сделали то, что семье самурая полагается делать в таких случаях сообразно кодексу чести. Всеми признано, что это единственный способ сохранить достоинство, когда натиску противника больше нечего противопоставить.
Ацумори Сойши с досадой думал о том, что Хитомаро Тошитари должен был убить своего ребенка и только потом, убедившись, что его жена мертва, он должен был уйти сам, уступив место своему сводному брату, оказавшемуся сильнейшим в схватке, пусть и вероломной. Но таковы законы междоусобных войн. Их еще никто не отменял.
Все происходящее вдруг стало напоминать Ацумори Сойши отложенную партию в шашки го с Хитомаро Тошитари. Явное преимущество в ней на его, Ацумори Сойши, стороне, однако, доигрывать ее ему придется всю оставшуюся жизнь в одиночку. Хуже всего то, что он не мог поручиться, что она не будет стремительно короткой, ведь его противником был и остается Хитомаро Тошитари. Оставив ребенка в живых, Хитомаро как будто предупредил брата, что не считает его победу победой. Как будто он сделал новый ход в их бесконечной партии.
Живая Цумико говорила Ацумори о том, то его счеты с Хитомаро еще не сведены. Ацумори Сойши боялся себе признаться, что он боится маленькой Цумико, боится настолько, что ему даже страшно ее убить, как будто в ней спрятана и его смерть. Он решил, что теперь они с Цумико будут неразлучны настолько, насколько это возможно в военное время и насколько ее присутствие не будет мешать его планам захвата власти.

Ёшио Тошитари не знал, что произошло. Он слышал, как плачет ребенок, и думал, что девочка поняла, что у нее больше нет родителей. Когда он заметил кровь у нее на лице, он подумал, что она перепачкалась в их крови.
Так же подумала и ее няня, тетя Чизуко, которая пришла утром причесать и одеть девочку. Но когда она попыталась, как раньше напеть ей ее любимую песенку и хотела услышать ее дивный голос, похожий на трель угуису, то с удивлением заметила, что Цумико никак не хочет подпевать ей. Всю дорогу от Тояма до озера Наши девочка была грустна, и няня Чизуко решила, что она тяжело переживает смерть родителей. Она пыталась сказать ей что-нибудь ласковое, отвлечь ее от грустных мыслей, которых не должно было быть у малышки. Она старалась утешить Цумико, объяснить, что за ее родителей она помолилась всем богам Тояма, они выполнили свой долг чести, за них надо радоваться, а печалиться вовсе не о чем, потому что дядя приехал очень вовремя, спас маленькую Цумико от бандитов, напавших на их дом, и теперь все, непременно, будет очень хорошо. Чизуко говорила Цумико, что скоро они приедут в прекрасный дворец, в котором сад, наверняка, гораздо больше, чем был у нее прежде.
Девочка ничего не отвечала ей. Чизуко казалось, что она не слушает ее.

Ехали они только по ночам. Самураи почти бегом несли носилки с Цумико и Чизуко. Днем разбивали лагерь подальше от проезжей дороги, в лесу. Там, где молодая листва не могла служить им защитой, они прятались за ближайшим к дороге холмом. Стража отдыхала по очереди, и кто-то всегда был начеку и не спускал с дороги глаз. Император Бодацу ни в коем случае не должен был знать об этой вылазке Ацумори Сойши, и никакие слухи о родстве с хозяином сгоревшего дворца не должны были достичь его ушей. Ацумори Сойши сам обрежет и уши, и язык любому, кто попытается донести об этом императору.
Чизуко думала, что Ацумори боится погони. По их следу, действительно, кое-кто ехал. Но ехал очень медленно, останавливаясь на каждом привале Ацумори Сойши, подсчитывая сломанные им и его людьми ветки, считая смятые лепестки цветов. По оставленным следам человек этот понял, что люди здесь бежали и падали, спотыкаясь на ровном месте. По таким дорогам в такое время могли идти только самураи, но они-то обычно ходят ровными рядами. Ох, и умеют же они напугать всех своим грозным видом. Упасть на дороге самурай может, только если его убили, но крови нигде не было видно. Стало быть люди бежали здесь ночью, так решил прохожий и вернулся туда, откуда так старался незаметно убежать Ацумори Сойши. Следы безошибочно привели его туда, где он понял, какова была численность напавших на дом Хитомаро Тошитари. И войско такое было только у одного человека на всем западном побережье Ямато – у Ацумори Сойши.

Дорога в Наши показалась Цумико очень долгой. Когда ехали к бабушке Акихо, папа всегда говорил Цумико, где они едут. Ему нравилось, что она пытается повторять за ним названия мест, мимо которых они проезжали или где останавливались. На обратном пути Цумико узнала долину Шогава и стала запоминать названия цветов и растений, которые попадались им в пути. Она научилась различать хаги и оминаэси. А вот миминакуса всегда пряталась от нее, когда Цумико ее звала, как будто этот цветок был глухим. Он появлялся, только когда на его поиски Цумико отправлялась вместе с папой Хитомаро.
Дядя Ацумори не разрешал им с Чизуко раздвигать занавески и смотреть в окно. Но Цумико совсем и не хотелось этого делать. Когда носилки останавливались, Цумико смотрела на зацветающие деревья, и ей было грустно, что мама вместе с ней не смотрит на цветы, а Киёхиро не просит ее ничего нарисовать.
Цветов и цветущих деревьев становилось все больше. Южные растения перемешались здесь с северными. Ветер становился все теплее и как будто никак не мог решить, в какую же сторону ему дуть, то ли он старался замести следы Ацумори Сойши, то ли у них обоих все смешалось в голове, как у закадычных друзей, возвращающихся с хмельной пирушки.
В тот раз, когда Цумико везли в Сакату, была поздняя осень. Ветра совсем не было, как будто он нарочно притих, чтобы они успели налюбоваться всеми красками, которые припасла для них осень. Чем дальше к северу они направлялись, тем ярче становились красные и желтые листья кленов и буков.
В окрестностях Ацуми уже выпал снег. Листья не успели опасть, снег лежал на них такими высокими шапками, что даже ветви прогибались под его тяжестью. Снег не выдерживал равновесия и скатывался, распугивая уток, вниз, в долину и протекающую по ее дну речку. Заснеженный лес то здесь, то там окрашивалась яркими красками освободившихся от снега листьев, которые появлялись так неожиданно, как будто распускались волшебные цветы и вспархивали вверх огромные разноцветные бабочки. Было очень красиво.
Кукольники, которые ехали им навстречу, показали Цумико свою осеннюю сказку. Они сказали, что бесплатно дают представление каждой маленькой девочке, которую встречают на своем пути. Цумико тут же выглянула из носилок, в которых ее несли, и увидела сказку, в которой под каждым занесенным снегом деревом была спрятана маленькая девочка, заколдованная богом Холода, живущим над заливом Мицу, куда и держал путь самурай Хитомаро Тошитари. Так показалось кукольнику Ичиду. Бог огня и домашнего очага Ацугару расколдовал их уже скованные льдом тела, и кимоно девочек окрасились в точно такие краски, как листья кленов над долиной. Они тоже стали похожи на распускающиеся цветы. Только фарфоровые лица куколок еще казались бледными от холода. Цумико так понравились куклы, что Хитомаро подарил кукольнику Ичиду свое зимнее кимоно. Кукольник так обрадовался, что его сказка порадовала ребенка, что подарил Цумико маленькое бронзовое зеркало. Он сказал ей, что в нем всегда отражается обратный путь, надо только посмотреть в него пристальнее, и она вновь увидит все, что захочет.
Бабушка Акихо была очень рада увидеть, наконец, внучку Цумико. Чтобы ускорить встречу, она еще летом выехала из Аомори им навстречу в Сакату и ждала свою дочь в доме Дзюндзы, третьего сына своей сестры Фюйё. Цумико слышала, как она уговаривала папу отвезти ее внучку на остров Тобис. Папа благодарил ее за заботу о своей дочери и сказал, что ради ее дочери Кейко им лучше не расставаться.
Они перезимовали в Сакате. Через несколько дней после цветения сакуры бабушке Акихо стало плохо, и она умерла. Так сказала мама, но Цумико не поняла, что это значит. Тогда перед отъездом домой, в Тояма, в доме бабушки курились благовония. Цумико узнала, как пахнет смерть. Точно так же пахло и перед отъездом из Тояма в Наши. Бросив масло в огонь, Чизуко сказала Цумико, что делает это ради ее папы и мамы и ради своей. Почувствовав этот знакомый запах, Цумико потеряла сознание.
Цумико ехала в носилках Ацумори Сойши и думала, что как бы хороши ни были его весенние цветы, но те, бабушкины, нравились ей гораздо больше. Здесь все было ярче, и запахи терпче и слаще, но тогда с ней были и папа, и мама.

Одна единственная мысль, как вихрь, вертелась в голове Ацумори Сойши всю дорогу до его нового замка Наши: «Японка, собравшаяся сделать харакири, никогда не оставила бы дочь в живых». Он был возмущен. Он чувствовал себя побежденным и обессилевшем, как будто весь груз прожитых им лет, которым он давно потерял счет, вдруг разом навалился на него. Мать сразу заметила перемену в нем.
Мать Ацумори Сойши звали Сен-ичи. Теперь Ацумори Сойши казался старше ее. Домашние были уверены, что всем в доме заправляет именно она, а не ее единственный сын. И до поры до времени во всех бедах, связанных с именем ее сына, винили именно ее, а не Ацумори Сойши.
Это она уговорила его посвататься к Муцуко. Помолвка не держалась ни от кого в тайне. Сен-ичи настаивала, чтобы Ацумори Сойши не откладывал свадьбу, и у нее был веский довод: она сама вышла замуж в тринадцатилетнем возрасте и считала свой брак счастливым, хотя ее мужа, О-тису, чаще можно было встретить в Корее или на пути к ней, чем дома в Ямато. Его останки с буддийскими почестями доставили ей после битвы с Силлой, и с тех пор она исправно отправляла над ними все синтоистские обряды.
Сен-ичи не понравилась Цумико. Она сказала сыну, что у нее перед началом его похода в Тояма было плохое предчувствие, не надо было привозить в дом девочку без матери. Сен-ичи предупредила Ацумори Сойши, что ее появление здесь не к добру. Она сказала ему, что и раньше предупреждала его, чтобы он не связывался с семьей Тошитари и никогда не считал себя их родственником. Благодаря ее неуместным упрекам, высказанным в присутствии его самураев, он впервые в жизни почувствовал, что у него есть сердце, потому что оно больно сжалось, а потом ему показалось, что сейчас у него лопнет грудная клетка. В следующую секунду он выплеснул всю накопившуюся досаду на свою мать, крикнув ей, чтобы она замолчала. Присутствие его самураев не остановило его. Женщина должна знать в доме свое место, когда возвращается хозяин.

На следующий день начался ураган. Цумико уже видела один ураган, после которого папа перестроил их дом. Тогда у них и появился тот чудесный пруд, который они с Киёхиро рисовали. Поэтому сначала Цумико подумала, что ураган – это очень хорошо, потому что у дяди Ацумори еще не было такого пруда, какой остался у них дома. Цумико даже думала, что дяде было бы лучше остаться у них, в Тояма, он мог любоваться прудом папы, тогда ему незачем было бы строить свой. Но ураган в Наши оказался таким страшным, что Цумико вскоре забыла на какое-то время про пруд.
Дворец дяди Ацумори не выдержал силы обрушившегося на него ветра. Он был выстроен полукругом напротив ворот, над которыми сразу сорвало балку. Она отлетела далеко через площадку, на которой дядя накануне весь вечер выстраивал своих самураев. Балка ударилась в главные сёдзи дворца и сломала их. Люди, самураи и слуги, сбежались к образовавшемуся проему, чтобы выяснить, что случилось, Цумико испугала всех, когда сказала, что это ураган. Они думали, что она немая, так сказал им Ацумори Сойши.
Ураган тем временем начал срывать с дворца крышу. Она отслаивалась, как разрезанная на дольки кожура апельсина. Дольки двух крыш, расположенных напротив, летели навстречу друг другу, как тряпичные куклы-самураи в кукольном театре, который приезжал этой зимой в Тояма. Они в схватке сцепились друг с другом, как будто слились в объятиях, потом отпрянули назад, закружились смерчем в разные стороны и уже хотели упасть на землю, но потом вдруг снова взмыли вверх и опять бросились навстречу друг другу, словно жить друг без друга не могли. Другие, наоборот, накинулись друг на друга, как злейшие враги. Потом на них обрушились балки, выхваченные из стен дворца дяди Ацумори так стремительно, как достают свои мечи его воины. Балки хлестали по сорванным долькам крыш, как хлещут кнутами погонщики мулов, они врезались в их мякоть, как острые ножи, как будто хотели, пронзив тонкую плоть, поразить этих нарушивших строй самураев в самое сердце. Потом жгуты, которыми дольки были стянуты, как поясом оби, лопнули под ударами балок, и из них посыпалась солома, как проливной дождь или как горькие-горькие слезы. Собравшиеся у разрушенных сёдзи недолго наблюдали за этой почти трогательной сценой, потому что балки полетели в их сторону за очередной жертвой.
Люди бросились бежать врассыпную, кто в дом, кто к воротам, а кто, наоборот, на задний двор. Но нигде они не могли найти спасения. Стены рушились при их приближении, дом превращался в щепки, как наткнувшийся на рифы корабль. Они казались командой судна, оставшейся без капитана. Их экспедиция была обезглавлена, а их самих ветер, подбрасывая, разметал во все стороны, как тряпичные куклы. Они натыкали на вырванные из стен балки, и они протыкали их насквозь. Даже солома, сорванная с крыши, стала вдруг опасна. Она летела людям Ацумори Сойши прямо в глаза, и иногда пронзала их, как копье. Весь двор пышного дворца был усеян ранеными и истекающими кровью. Стоны воинов заглушали вой ветра.
Чизуко взяла Цумико за руку, пошла на конюшню, отвязала лошадей, которые еще не оборвали привязь. Некоторые сорвавшиеся с привязи лошади не смогли перепрыгнуть барьер и лежали во дворе со сломанными ногами. Пытаясь встать, они вскидывали головы, вытягивали морды вперед, жилы у них на шее напрягались так, что казалось, они вот-вот порвутся, но все было напрасно.
Рядом с одной из лошадей лежал конюх Ауюру в черном кимоно, Цумико показалось, что он хочет помочь лошади встать. Тетя Чизуко зарыла Цумико в солому в конюшне, иногда она выходила, но через несколько минут снова возвращалась с теплым рисом или с несколькими листами бумаги для рисования. Цумико рисовала дворец, лошадей и небо, перечеркнутое облаками как иероглифами дождя или огня. Она старалась, чтобы ветер не вырвал у нее из рук рисунки. Однако ветер и не пытался это сделать. Только через два дня бумага и тушь у Цумико кончились.
Где был во время урагана сам Ацумори Сойши, так и осталось для всех загадкой. Скорее всего, он ускакал на одной из своих лучших лошадей при первых признаках его приближения. Ускакал один, и тем безрадостнее было его возвращение.
Потери в войске Ацумори Сойши можно было бы считать незначительными, учитывая его численность. Но почти никто из оставшихся в живых самураев больше не был годен для службы ему, настолько сильно покалечил их ураган. Однако и отпустить их от себя он не мог из-за истории, свершенной им в Тояма.

Как только балка ударила в ворота дворца и те рухнули, Ацумори Сойши приказал конюху седлать коня. Он знал, что теперь придется убираться с этого полуострова Нара, дом на котором достался ему такой дорогой ценой. Ацумори Сойши сначала стегнул Ауюру плеткой за то, что он вывел ему не того коня. Конюх решил, что Ацумори Сойши хочет спасти своего любимца, вороного. Но оказалось, что ему нужен гнедой жеребец. Ауюру не советовал бы пока своему господину ездить на нем. Жеребец этот был очень капризным. Хотя он бегал быстрее всех, но охотнее делал это без седока. Ацумори Сойши прикрикнул на Ауюру, чтобы он знал свое место, но вой ветра заглушил его голос.
Потом Ацумори Сойши ударил Ауюру коротким мечом, но не попал в горло, конюх сумел увернуться, потому что привык уклоняться от ударов копытами, когда объезжал лошадей для Ацумори Сойши, да он и сам хорошо дрался мечом, так что Ацумори Сойши только ранил его в плечо. Однако соскочивший клинок меча задел коня. На его груди выступил красный иероглиф, и стало понятно, что Ацумори Сойши желает спастись, пусть один, но во что бы то ни стало. Конь встал на дыбы, Ауюру хотел удержать его за уздечку, но с раненым плечом это было непросто. Налетевший порыв ураганного ветра сбил их обоих с ног, но Ацумори Сойши уже выехал за ворота своего дворца, оставив его за своей спиной, чтобы никогда уже больше не увидеть на этом месте ничего, кроме руин.
Ацумори Сойши так неистово хлестал коня, что окровавил ему круп, и бедное животное, окончательно обессилев, упало, едва не придавив Ацумори Сойши. Только благодаря тому, что он свалился в овраг, он избежал участи конюха Ауюру, и не был придавлен своим скакуном.
Падая, Ацумори Сойши ударился о дерево и потом не мог вспомнить, сколько времени он пролежал на дне оврага без сознания. Кажется, он слышал ржание своего коня, но не стал возвращаться к нему, а пошел по дну оврага. Ацумори Сойши видел, как наверху раскачивались кроны деревьев, как гнулись молодые стволы, как превращались в труху старые и как с корнем выкорчевывались крепкие буки. Ацумори Сойши шел в ту сторону, куда, как ему казалось, не задувал ветер.
Шел-шел Ацумори Сойши, только совсем он выбился из сил, так и упал на дне оврага и заснул среди бела дня. И приснился ему такой странный сон, что никому не поверил бы Ацумори Сойши, если бы ему кто-нибудь сказал, что такое бывает.
А снилось ему вот что. Встретились будто бы два ворона, один краше другого. Перья на солнце серебром отливают. И завязался такой у них разговор. Говорили они по-китайски, но Ацумори Сойши каждое слово понимал и думал, уж не сон ли это.

- Что-то лицо у тебя очень знакомое. Давно в наших краях? - спрашивает один.
- Зовут меня Чичи я из клана Ойджи. Только что вернулся из Китая. Дворец императора видел, - отвечает другой.
- Так мы, оказывается, родственники! Я Урэ, живу тут неподалеку, на полуострове Нара, - обрадовался туземец.
- Это там, где стоит такой же прекрасный дворец, как у китайского императора?! – воскликнул потрясенный Чичи.
- Именно там, - важно ответил ему Урэ, приглаживая перья на груди. – Там еще раньше груши волшебные росли. Съешь одну – и узнаешь все-все про соседние земли.
- Вот бы и мне такой грушей полакомиться, - попросил умоляющим голосом Чичи своего родственника.
- Какое там! Я бы и сам отведал, увидел бы дворец китайского императора, как будто сам там побывал, вместо того, чтобы с тобой тут разговаривать.
- Значит, груш Нара больше нет?! – так и остолбенел Чичи.
- Нет. Новый владелец дворца все срубил в первую же ночь.
- Неужели объелся? – знал бы Чичи, что здесь такое творится, ни за что не полетел бы в Китай.
- Вот именно. Объелся и лежал вот так же на дне этого оврага, как лежит здесь сейчас этот безвестный самурай, - ответил Урэ, взмахом крыла указывая на Ацумори Сойши.
- Что же такое с ним приключилось? – рискнул поинтересоваться Чичи.
- В тот день была его свадьба.
- Так и ночь, стало быть, была первая брачная? – не унимался Чичи.
- Была, что и говорить. С этим никто спорить не будет. Да только ни жены, ни детей, ни даже родственников жены вместе с их грушами в том доме на утро не осталось. Лежали все тела во дворе, как сейчас лежат, после урагана.
- Ну и ну, бывает же такое! – сокрушенно вздохнул Чичи, жаль ему было, прилети он чуть раньше и знал бы теперь, что ему невеста к его возвращению приготовила.
- Еще и не такое бывает. Груши Нара много про что еще успели рассказать.
- А ну кыш, воронье! – закричал на них Ацумори Сойши и прихлопнул ладонью того, что был болтливее.
Открыл глаза Ацумори Сойши и увидел, что лежит он поперек ручья и сжимает в руке два черных пера.

Мать Ацумори Сойши во время отсутствия сына заботилась обо всех оставшихся в живых. Она же пыталась устроить похороны всем погибшим, но делала она это не из добрых побуждений, а из страха перед своим сыном. Она прекрасно знала, что все, что бы она ни сделала, все равно рассердит его. Но лето неумолимо приближалось, и от трупов надо было избавляться. Она наняла людей из соседней деревни, сказав им, что это приказ самого Ацумори Сойши.
Крестьяне удивились, но спорить с хозяйкой разрушенного замка не стали. Однако на всякий случай переспросили ее приказ у самого Ацумори Сойши, которого они случайно нашли на дне оврага, когда пришли туда подобрать то, что осталось от дворца, пока все это не забрали себе море и ветер. Но Ацумори Сойши ничего не слышал и не видел, кроме двух вороньих перьев, которые крепко сжимал в руке. Он как сидел на берегу ручья, уставившись на них, когда его нашли, так и продолжал сидеть на татами уже третьи сутки. Взять эти перья у него из рук никто не решался.
Крестьяне подумали-подумали и решили позвать его мать, может, они его не признали и приняли безвестного самурая за Ацумори Сойши.
Сен-ичи незамедлительно появилась в крестьянской хижине. Бедность обстановки в ней ничуть ее не смутила, ее собственное жилище в последние три недели выглядело ничуть не лучше. Это и придало ей решимости. Она смело подошла к Ацумори Сойши, который, сидя, был с нее ростом, и отобрала у него два пера, выдернутые им из хвоста вороны. Потом она сказала, что дворец надо было строить в Фукую, как она и предлагала. И еще она добавила, что только безумец мог поселиться на этом полуострове, где даже груши не могут созреть из-за того, что погода здесь меняется семь раз на дню.
Ацумори Сойши взглянул на мать, на перья, которые теперь она держала в своей руке, и велел седлать вороного в Фукую. Крестьяне поклонились ему в пояс, когда он выходил из их дома, но следом за ним не поехали, остались жить на прежнем месте.

Ацумори Сойши избегал появляться в Фукую, хотя это, пожалуй, было единственное место на всем западном побережье севернее императорского дворца, где он не оставил по себе воспоминаний. Здесь был дом его отца. Здесь прошло его детство. Оно казалось ему временем слабости и физической немощи. Потому Ацумори Сойши старался забыть все, что с ним связано.
Ацумори Сойши, конечно, не отдал бы эти земли врагу, но жить здесь он бы в здравом уме не решился. Он же собирался построить здесь тюрьму и даже купил у китайцев за баснословную цену план построек. Это строение должно было стать чем-то совершенно потрясающим. Но ураган все испортил.
Ацумори Сойши хотел переименовать свой новый дворец, но мать неожиданно воспротивилась и сумела настоять на своем. Ацумори Сойши поймал себя на мысли о том, что здесь она с ним будет обращаться, как с ребенком. Здесь весь воздух пропитан ее властью, и трава, кажется, сама склоняется к ее ногам. Иначе как мог отец жениться на ней, если бы она не свела его с ума. Ацумори Сойши почувствовал, как от ненависти холодеет его кровь.
Дворец строился очень быстро, несмотря на то, что от урагана пострадало столько людей, что практически везде, во всех окрестных деревнях, не хватало рабочих рук. Однако Ацумори Сойши умел найти веские аргументы и проявить настойчивость.
Сен-ичи помогала сыну, как могла. Она ставила под сомнение мастерство местных мастеров и при этом проявляла такое усердие, что, казалось, она не знала устали. За татами, шелковыми ширмами и всем прочим, что бесследно исчезло в Наши, она непрерывно отправила своих людей не только в Такифу и в Цуруга, но и в Бива. Караваны носилок устремились в Фукую. Ей хотелось, чтобы ее новый дом почти ничем не отличался от императорского дворца. Она хорошо помнила о планах своего мужа, и, похоже, они ей не давали покоя больше, чем ее сыну.
Каждый день к каждому крылу его замка пристраивали несколько комнат. Вскоре стало понятно, что в плане он будет похож на гигантского паука. Переходы же между крыльями дворца, и впрямь, ничем не отличались от тюремных. Сказалась спешка, в которой возводился этот бастион, и часть замысла пришлось все же позаимствовать у китайцев.
По случаю окончания строительства Сен-ичи распорядилась устроить праздник. Он пришелся как нельзя более кстати, потому что совпал с праздником огней, зажигаемых во славу местных богов, Декирико. На озере Дзумо, отделяющим двор замка Фукую от залива Вакаса, устроили катание на лодках. На носу и по бокам кормы каждой из них стояли фонарики гифу. В одной из лодок сидели музыканты и своим пением провожали закат солнца.
Ацумори Сойши запретил Чизуко выпускать Цумико из дворца. Он и сам не пошел на праздник Декирико. Он закрыл все сёдзи у себя в самой роскошной комнате дворца и заплакал, закрыв лицо руками, так безутешно, как плакал всего один раз, да и то только в детстве.
Увидев лодки на озере, Ацумори Сойши вспомнил, как отец катал его здесь на лодке. Когда ему исполнилось семь, отец, прямо в его день рождения, решил выйти с ним вместе в открытое море. И тут с Ацумори Сойши случилась паника. Он никак не мог справиться с собой. Он испугался. О-тису это сначала позабавило, а потом он решил еще немного попугать сынишку и стал грести изо всех сил. Берега Ямато уже почти не было видно. Тогда Ацумори Сойши вскочил, выхватил у отца весло. О-тису и не подозревал, какой сильный у него ребенок. Его даже на некоторое время охватило чувство гордости: вот ведь, какого богатыря сумел вырастить своими руками. Однако выражение радости на его лице мгновенно сменилась ужасной гримасой. Сын стал выхваченным у него веслом выталкивать его из лодки, и делал он это с не по-детски чудовищной силой. Он уперся веслом отцу в горло. Тот под давлением и в целях самозащиты отклонился назад и размахивал руками, как только что веслами. Рукава его кимоно намокли, но брызги попали и в глаза Ацумори Сойши. Он ослабил нажим, и отцу удалось вернуть себе весло.
Когда они вернулись домой, Сен-ичи рассмеялась, увидев их. Ей показалось забавным, что они оба намокли так, как будто потерпели кораблекрушение. Это было бы странно, они не могли заплыть слишком далеко, да и погода стояла, как по заказу, специально для таких прогулок, совершенно безветренная. Ни муж, ни сын даже не улыбнулись ей.
Вскоре после этого случая О-тису и отправился в поход в Корею в составе императорского войска, хотя еще накануне дня рождения своего сына он собирался принять участие в борьбе за императорскую власть, и его шансы оценивались теми, кто его поддерживал, как очень неплохие. Ацумори Сойши никогда не верил в его смерть. Однако он считал, что в Ямато О-тису, скорее всего, больше не появлялся.
Через несколько дней после окончания праздника Декирико в Фукую приехали актеры-кукольники. Они сначала расстроились, что опоздали на праздник ирисов, сказали, что специально выехали из Такифу пораньше, чтобы успеть на день рождения Ацумори Сойши. Но Сен-ичи их успокоила и сказала, что если они торопились на день рождения ее сына, то успели как раз вовремя.
Цумико узнала Ичиду и помахала ему рукой, как в тот раз, когда они прощались после того, как он подарил ей зеркальце. Цумико взяла зеркальце с собой на новое представление, чтобы показать Ичиду, что она его помнит. Ичиду понял, что ему не померещилось и он, действительно, видит живую Цумико.
Куклы рассказали жителям замка Фукую новую историю. Про стрекозу и паука.
Однажды огромный паук в поисках очередной жертвы взобрался высоко на вьюнок асагао, или болотный ирис, спрятался под цветком и стал вить свою липкую паутину. Вдруг он заметил, как мимо пролетает красавица-стрекоза. Паук не был голоден. Паутина была еще не готова, но серебристая стрекоза так понравилась пауку, что он изловчился, и ее голубые крылья застряли у него между щупальцами. Тут бы и пришел стрекозе конец, запер бы ее паук в своей клетке и любовался бы ею по ночам при свете фонариков гифу, внимательно следил бы за тем, как в предсмертных муках угасает ее жизнь. Однако ветка асагао не выдержала тяжести паука вместе со стрекозой и сломалась. Упал паук в воду, и так бы и утонул он вместе со стрекозой, но шлепнулся он на спину на лист лилии. И лист лилии тоже не выдержал тяжести паука вместе со стрекозой и начал тонуть. Тогда стрекоза говорит пауку: «Отпусти меня, тогда лист выпрямится, и ты не утонешь, сможешь свить свою паутину в лепестках лилии или сделаешь из листа лодку и вернешься на берег.» Но паук испугался, что если он и отпустит стрекозу, то все равно утонет, только один. Так что напрасно его просила и умоляла стрекоза. Когда тело паука погрузилось под воду, судорога пробежала по его телу, хватка его ослабла, и стрекоза оказалась на свободе. Только грустно ей с тех пор пролетать мимо этого заросшего тиной пруда, жалко ей того отчаявшегося паука.
Сен-ичи посмотрела сказку кукольников, потом пошла в свою часть замка, обращенную одной стороной к заливу, и стала с грустью смотреть вдаль, туда, где одной темной ночью скрылся ее муж О-тису, даже не предупредив ее ни о чем. Она не знала, что произошло, чем она могла вызвать его гнев, если это был гнев. Годы, в течение которых она исправно молилась о нем японским богам, не внесли и капли ясности в эту загадку.
Так, спустя без малого шестьдесят лет, Сен-ичи решила помолиться буддийским богам о себе и о всей своей семье в надежде на то, что, возможно, они помогут ей лучше понять жизнь. Надо только найти буддийский храм. Проще всего было бы спросить об этом сына, однако, его-то она боялась больше самого императора Бодацу. Он казался ей слабаком, подстать своему отцу Итацу, который так и не сумел удержать власть.
Наступила осень. Сен-ичи казалось, что никогда еще осень в Ямато не была так прекрасна.

Птичка угуису не пела больше для Цумико. Ни в то утро, когда, наконец, закончился ураган в Наши, ни через месяц в Фукую, ни через год летом по дороге в Исэ дзингу, ни потом, в Новом дворце. Цумико думала, что в том месте, куда привез ее дядя Ацумори, нет такой птички, которую она привыкла слушать у себя дома. Люди здесь тоже почти не разговаривали с ней. Она решила, что это дядя запретил им к ней подходить. Мама тоже никогда не приезжала к ней. Но Цумико продолжала ее ждать.
Однажды утром, в самом начале зимы, когда во второй раз пошел снег, появился ее учитель Киёхиро. Она сразу узнала его. Она рисовала, как учил ее Киёхиро, все подряд, и вышла из своей комнаты, чтобы посмотреть, не лежит ли снег на ветвях сливы, как в тот раз, над долиной Шогава. Но в этих краях снег почти сразу таял. Значит, земля здесь была почти такая же теплая, как ладошка Цумико, или такая же влажная, как ладонь Ацумори Сойши.
Тогда Цумико и увидела, что дорогу Киёхиро преградила копьями стоявшая у ворот стража. Цумико позвала Чизуко, когда увидела, что стража пропустила его, и он направляется в дом по мокрой от талого снега дорожке.
Чизуко увела Цумико в ее комнату и объяснила, как могла, что сейчас нельзя разговаривать с Киёхиро. Она не знала, кто предал Хитомаро Тошитари, и подозревала всех, оставшихся в живых. Если бы Ацумори Сойши не спас девочку, не известно, что бы с ней было. До сих пор Чизуко не знала, что еще кто-то, кроме нее и Цумико, пережил пожар в Тояма. Как теперь выяснилось, Киёхиро там не было в момент резни. Под подозрением у Чизуко были и бродячие актеры кукольного театра. Их пригласил Хитомаро к празднику цветения вишни, но куда они заходили прежде, чем прийти в Тояма. Возможно, они шли через Наши.
Цумико удивилась, что и Киёхиро тоже почему-то не разговаривает с ней, как и все остальные, только он еще к тому же делал какие-то странные знаки руками. Она поняла, что папа и мама должны были куда-то уехать и не могу взять ее с собой. А пока они с Киёхиро будут их ждать, он будет продолжать учить ее каллиграфии и рисованию. Иногда после уроков он играл с Цумико в шашки го. Постепенно она привыкла к его языку знаков, и это ей тоже стало казаться новой игрой.
Киёхиро никогда не сердился, когда Цумико смеялась над ним. Наоборот, он сам старался рассмешить ее. Вот так она и поняла, что больше ничего не слышит. Она догадалась об этом, когда несколько раз не услышала своего смеха. И еще она поняла, что Киёхиро знает, что с ней произошло. Он рисунками и знаками попросил ее не говорить дяде, что он учил ее и раньше, в доме папы с мамой, и предупредил, что если она все-таки случайно скажет об этом дяде, то и ему, Киёхиро придется уехать далеко-далеко, туда, куда уехали ее родители.
Цумико догадалась, что папа с мамой не смогут вернуться к ней, скорее всего, никогда. Но она не заплакала. Она вспомнила, что папа ей говорил, что он всегда будет любить ее что бы ни случилось. Она вспомнила, как он просил ее повторить эти его слова, и как он улыбался, когда слышал, что ей трудно выговорить все слова сразу. А мама запрещала папе говорить это ей, она была уверена, что когда Цумико вырастет, то сама узнает, как он ее любит и маму тоже, добавляла Цумико. Они все тогда были очень счастливы. Киёхиро это знал.
Папа говорил, что Киёхиро – китаец. А мама смеялась и отвечала, что если бы Киёхиро был китайцем, то умел бы делать такую татуировку из рисовой пудры, какая была у нее, а он даже молился вместе с ними их семейным богам и не проповедовал буддизм, как другие пришельцы. Киёхиро всегда первым вспоминал обо всех местных праздниках и знал, чем отличаются друг от друга праздники в соседних областях. Однако именно благодаря Киёхиро у них появился китайский чайный домик. Он сам принес все необходимое, в том числе чашки и чудесную китайскую картину с водопадом и домиком, прижавшимся к скале как будто для того, чтобы не разлучаться с плакучей ивой, напрасно старавшейся так распушить свои дивные кудри, чтобы они отразились в водах водопада.
Чизуко удивилась, что Киёхиро удалось найти Цумико. Киёхиро сказал, что не пришел раньше, потому что думал, что после урагана многие начнут искать себе пристанище, и вряд ли кому-то из них даст кров и миску риса суровый, как цунами, правитель Ацумори Сойши. Слава о его жестокости распространилась далеко за пределы подвластного ему округа.
Киёхиро рассказал Чизуко, что пришел во дворец Хитомаро утром, как обычно, увидел пожар, бросился в огонь, чтобы спасти хозяина дворца и его семью, и нашел тело Кейко. На пороге ее комнаты лежали Итаро и Матахито. Они были ранены в шею и умирали, но Итаро еще мог говорить. Он и рассказал Киёхиро о предательстве Ацумори Сойши.
Хитомаро Тошитари предупреждал Киёхиро, что от его брата можно ожидать самого худшего, но тогда Киёхиро казалось, что Хитомаро Тошитари напрасно остерегается своего родственника. Киёхиро даже убеждал его, что во время такой острой междоусобной войны, которая происходит при смене династий, представителям одного клана лучше всего держаться вместе, тем более, что сейчас эта борьба обостряется из-за неопределенного отношения императора к новой для Ямато религии – буддизму. Хитомаро Тошитари же отвечал ему, что он, Киёхиро, не знает всего, но зато и он тоже знает, что давно известно всем – у Ацумори Сойши все еще нет ни семьи, ни детей. Он уже боится, что их не будет никогда. Но гораздо больше он боится потерять власть, которой у него тоже пока нет, и этот страх, как утверждал Хитомаро Тошитари, может толкнуть его на самый ужасный и самый необдуманный или самый коварный поступок. Киёхиро это казалось преувеличением, продиктованным молодостью и неопытностью Хитомаро. Он убежал его, что брат брата не обидит. Но, кажется, Хитомаро знал гораздо больше, чем говорил. К тому же Киёхиро был не его учителем, а учителем девочки, поэтому, хотя они неизменно и возвращались к этому разговору, каждый продолжал придерживаться своей точки зрения.

Цумико нравилось рисовать. Нравилось смотреть, как под кистью распускаются цветы сливы, как садится на ветку угуису, чтобы спеть свою дивную песню, как по тропинке медленно удаляется из города монах. Зимой ее картины заменяли ей окна, летом они дополняли пейзаж. Она по памяти нарисовала сад своих родителей и любовалась им втайне от дяди Ацумори Сойши. Однажды он нашел несколько ее рисунков старого дома в Тояма, когда в нем еще не было пруда, и порвал их на глазах у Цумико. Потом дядя Ацумори долго и пристально смотрел, как по ее щеке катится слеза. Когда первая слеза капнула из ее правого глаза на кисть, которую она держала в левой руке, тушь стекла с кисти и большим пятном стала расплываться на ее сером кимоно. Дядя Ацумори резко повернулся и вышел, не закрыв сёдзи. Позже, когда Цумико престала плакать, она нарисовала дядю Ацумори в той самой воинственной позе, в какой он наблюдал за ее слезой, и попросила Киёхиро с благодарностью подарить этот рисунок Ацумори Сойши.
С годами способности Цумико к каллиграфии становились все очевиднее, и Киёхиро не мог нарадоваться на свою ученицу. Странное дело, но иногда он ловил себя на мысли о том, что с этим ребенком ему интереснее, чем с некоторыми взрослыми.

При виде Цумико Сен-ичи всегда становилось не по себе. Однако девочка этого не чувствовала или делала вид, что ничего не замечает. Она была приветлива с Сен-ичи, как и со всеми остальными в доме. Киёхиро научил ее произносить их имена, и она была счастлива, что ее слышат и отзываются, когда она обращалась к кому-нибудь. Ее непосредственность располагала к себе далеко не всех. Неприветливых женщин в доме Ацмори Сойши было немало. Дурной нрав хозяйки, очевидно, распространялся на прислугу и портил их характеры. Так, бывает, превращаются в болота даже самые плодородные земли.
Только Чизуко была все так же ласкова и добра с Цумико, как прежде, как будто ничего не случилось. Чизуко решила, что девочка потеряла слух от потрясения, когда увидела своих родителей мертвыми. Она пыталась снова и снова успокоить Цумико и говорила, что даже буддисты не стали бы переживать о смерти, потому что они считают, что души всех, кого мы знаем и любим, снова и снова будут возвращаться в этот мир вместе с нами, как и души их обидчиков, пока мы их не простим и не накажем. Киёхиро только покачивал головой от такой вольной интерпретации буддизма. Они могли спорить часами.
А Цумико в это время, не понимая смысла их разговора, рисовала их сидящими за чайным столиком, какой она видела в чайном домике своего отца. На ее картинах Чизуко протягивала Киёхиро маленькую чашку на раскрытой, как лотос, ладони, и чашка казалась прекрасным мотыльком, который только ждал подходящего момента, чтобы расправить крылья и вспорхнуть с тонкой руки Чизуко, выглядывающей из приспущенного этим гостеприимным жестом рукава кимоно. Ветка цветущей сливы над головой Киёхиро почти в точности повторяла изгиб руки Чизуко, такого же нежного цвета, как цветы сливы, которые повторялись в узоре кимоно, многократно отражаясь в нем.
Закончив рисунок, Цумико показывала его им, спорящие склонялись над рисунком и так серьезно рассматривали его, как будто это была китайская иероглифика. Тогда она снова бралась за китайскую тушь и рисовала Чизуко и Киёхиро на берегу пруда пускающими зажженные фонарики гифу. Фонарики плыли, оставляя легкую рябь на воде, а двое сидящих на берегу людей, казалось, соединились в своем дыхании, наблюдая за мерцающими огоньками.
Это удивляло Чизуко и Киёхиро. На картинах и рисунках Цумико их отношения с Киёхиро выглядели совсем иначе, чем в жизни, они как будто были отражением другого, гораздо более совершенного мира. Они были прекрасны. Это смущало Чизуко. Киёхиро должен был признать, что из учителя он постепенно превращается в ценителя и любителя живописи Цумико. Он сказал Чизуко, что скоро ему придется оставить холодный дом Ацумори Сойши.
Чизуко вдруг почувствовала острую боль разлуки. Боль была даже острее той, что она чувствовала перед отъездом из Тояма. Но в тот момент ей пришлось думать и действовать очень быстро, приказ Ацумори Сойши собрать вещи девочки не оставил места для ее чувств.
Прошло довольно много времени прежде чем Киёхиро, действительно, покинул дом владельца Фукую, как и собирался. Возможно, судьба дала ему время, чтобы он задержался в замке Сен-ичи и еще какое-то время полюбоваться Чизуко и картинами и рисунками Цумико с ее изображением.

Ацумори Сойши хотел, чтобы девочка все время находилась под присмотром. Через год после окончания строительства дворца в Фукую, он приставил к ней Ёшио Тошитари. Того самого, что принес хаси, палочки для риса.
Теперь подросток и маленькая девочка везде появлялись вместе. Он отнесся к этому поручению точно так же, как отнесся бы к любому другому. Ёшио пытался научить Цумико всему, что умел он сам, как учил бы своего младшего брата. Но, несмотря на то, что она не умела драться мечом, она не хотела этому учиться. Она лишь из вежливости размахивала палкой, чтобы не расстраивать Ёшио. Цумико не знала ни одной из тех игр, в которые он играл в ее возрасте. К тому же она была совершенно глухой.
Иногда Ёшио был просто в отчаянии и думал, что Ацумори Сойши проверяет его выдержку и выносливость как самого молодого в своем войске. Ёшио выполнял все приказы Ацумори Сойши, но он предпочел бы показать себя в бою. В Тояма его держали в засаде, его участие в той битве свелось к поискам палочек для риса. Узнав, что ни Итаро, ни Матахито не вернулись из Тояма в Наши, Ёшио решил, что противник оказал отчаянное сопротивление, дрался мужественно и очень умело, раз Ацумори Сойши не досчитался помимо своего кэрая еще и двух своих лучших воинов.
Ацумори Сойши хотел знать, что Ёшио помнит о том вечере в день нападения на семью Хитомаро Тошитари. Ему показалось, что Ёшио не знает, кому принадлежал дворец в Тояма. Но все-таки Ацумори Сойши решил держать его некоторое время на некотором отдалении от себя. К Цумико давно пора было приставить охрану, и на пути к должности кэрая для Ёшио это будет полезным опытом. Именно так Ацумори Сойши объяснил Ёшио свое решение. Он и не знал, насколько затянется это испытание, и к чему это приведет его самого и Ёшио Тошитари.

Комната Цумико находилась в самой отдаленной части дворца, в противоположной той, где были помещения для прислуги. Женщины долго считали ее дочерью одной из наложниц, пока не поняли, что она глухая. Сей-ичи не потерпела бы неполноценную прислугу. Но Цумио так часто помогала Чизуко перебирать рис и делать другую работу, что неудивительно, что женщины ошиблись.
Однажды Цумико сказала им, что угуису очень хорошо поет, и даже попробовала напеть, подражая птичке. Женщины испугались, сбились в кучку, как стайка диких птиц. Они не только поняли, что это не дочь прислуги, но догадались и о том, что девочка не всегда была глухой. Чизуко старательно отбивала такт, чтобы Цумико не сбилась. С тех пор женщины стали всегда почтительно кланяться Цумико.
Девочка показала им свои рисунки. Она нарисовала женщин за работой. Им показалось, что они узнают себя. Кто-то вспомнил, что стирал белье в тот самый день, когда пришел гонец от императора и пригласил семью Ацумори Сойши поехать в храм Исэ дзингу. А кто-то толок рис в тот день, когда внезапно пошел дождь, и чашку с рисом забыли на улице. Когда дождь кончился, к чашке прилетела угуису, чтобы попить из нее воды, тогда Цумико заметила ее и нарисовала.
Все женщины помнили, какую сцену устроила Сен-ичи, как она отругала их за оставленный под дождем рис. Можно было подумать, что это последний рис в доме, и ей теперь придется голодать. Сен-ичи ударила бы всех, но она была очень маленького роста и слишком хрупкого телосложения, чтобы справиться с этой задачей. Но ее беспомощность только усилила ее гнев. Она билась в истерике. Молодая прислуга рыдала, когда она ушла. Однако картина Цумико дышала покоем и гармонией.
Женщины, рассмотрев картину, с облегчением вздохнули, как будто Сен-ичи никогда не существовала. Были у Цумико и рисунки, сделанные по случаю приготовления к праздникам. Только один праздник она не любила – день усопших.
Женщины полюбили девочку. Она просила Чизуко приглашать их на чай. Чизуко старалась все делать незаметно для Сен-ичи, старалась как можно реже попадаться ей на глаза. Чизуко не боялась хозяйку дворца, она боялась за девочку, ей не нравился мстительный взгляд Сен-ичи. Чизуко думала, что эта красивая женщина готова мстить всем и за красоту, и за жизнь. Чизуко знала во всех подробностях о сватовстве Ацумори Сойши к бабушке Цумико, и она защищала Цумико, как могла, тем более, что, как ей казалось, девочка стала глухой по вине Ацумори, в этом у Чизуко не было сомнений, он напугал девочку.
Но Цумико была не совсем глухой, она слышала громкий крик и удары барабанов. Ацумори Сойши и не подозревал, что из этих простых звуков она извлекает гораздо больше сведений, чем узнал бы любой его лазутчик, проникнув в его замок.
Цумико научилась по легкому дрожанию пола и стен определять, когда Ацумори Сойши собирает во дворе свое войско перед походом по своим территориям, а когда направляется в императорский дворец. Чем сильнее дрожал пол, тем многочисленнее было войско. Цумико догадалась, что важность дела зависит не только от того, сколько самураев он берет с собой. Она могла узнать, были ли потери во время похода Ацумори Сойши. Если ей удавалось почувствовать, что стены начинали легко подрагивать, а пол – нет, это означало, что Ацумори Сойши вызывают к императору.
Цумико не хотелось, чтобы Ёшио уходил вместе с дядей, но она ничем не выдавала ни своих желаний, ни своего беспокойства, ни своей грусти. Он бы считал себя оскорбленным, если бы ее дядя Ацумори не взял его с собой. Она была одинаково приветлива с ним, как до, так и после недолгой разлуки и в душе была благодарна Ацумори Сойши, что он не разлучает их надолго.
Перед походом в Исэ дзингу дядя послал Ёшио вперед, посыльным к императору, а сам, ожидая его возвращения, играл с Цумико в шашки го. Очень скоро он понял, что она только чтобы не обидеть его дает себя обыграть. Когда он видел очевидный выигрышный ход, он останавливал Цумико и ловил ее на жульничестве. Цумико в таких случаях разворачивала доску и в несколько ходов выигрывала у себя фигурами дяди. Это чрезвычайно забавляло Цумико, и она начинала смеяться, как ее мама. Это сходство смеха и тот факт, что Цумико не могла его слышать, отзывались холодным потом на теле Ацумори Сойши. Он вспомнил этот смех, когда увидел два трупа в Тояма.
У Хитомаро Тошитари была отличная стража. Ацумори Сойши не хотел убивать своего брата. Он пришел покорить его, включить в число своего войска. О таком оруженосце-кэрае мог только мечтать любой правитель округа, любой агата-чуси и даже куни-но мияцуко. Ему казалось это естественным в силу разницы в возрасте. Но Хитомаро Тошитори помнил, чья ветвь в их клане побочная. О происхождении Сен-ичи ходили самые разные слухи, и отец Ацумори Сойши так и не нашел времени их опровергнуть. Манеры Сен-ичи ничего не добавляли в ее пользу. К тому же она была кореянкой. Но Ацумори Сойши попытался извлечь выгоду из предложения отца Хитомару, он счел, что раз они стали кровными братьями, то ему и принадлежит законное право верховенства. Хитомаро Тошитари, не препятствуя действиям отца, имел на этот счет свою точку зрения, обсуждать которую не считал нужным и пресекал все попытки Ацумори Сойши заговорить с ним об этом, считая его притязания беспочвенными. Новое родство не отменяет происхождения, так думал Хитомаро Тошитари. Он знал, чем рискует. Он наблюдал, как один за другим исчезают правители всех соседних с ним округов. Хитомаро Тошитари подозревал, что его сводный брат мог быть причастен к устранению своих конкурентов к вожделенной для него должности куни-но мияцуко. Но все-таки Хитомаро считал, что до него Ацумори доберется еще не скоро. Однако все-таки попытался спрятать жену и ребенка во владениях ее деверя. Кейко предпочла разделить с ним его участь. Хитомаро с уважением отнесся к ее выбору и рассчитывал на свою хорошо укрепленную крепость.
Охране все-таки удалось предупредить Хитомаро Тошитари, хотя Ацумори Сойши явился без войска. Их насторожило, что он пришел без приглашения и не известил заранее о своем визите. Они заняли боевые позиции, и Ацумори Сойши не осталось выбора, он подал знак, и из засады выбежали его воины. Только Ёшио Тошитари не было среди них.

По дороге в храм Исэ дзингу полагалось двигаться медленно. Поэтому Ёшио успевал ловить для Цумико кузнечиков, бабочек и сверчков. На речке Исудзу они вместе наблюдали за птицами-мандаринками. Ёшио хотелось, чтобы Цумико их всех нарисовала. И она рисовала. Казалось, птицы начинали петь на ветках ее картин. Бабочки застывали в гребнях, украшавших прически красавиц. Кузнечики оставляли тень на узорах ваз. А трели сверчков сливались с ароматом цветов на ее ночных пейзажах, которыми заканчиваются дни любования природой.
Казалось, на все красоты природы Цумико просто набрасывает покрывало из легкого черного шелка, и стоит ей только его снять, как они оживут в своей прежней дневной прелести, чего с природой не случается никогда. Она оживает каждый день, каждый день, наполняя новыми впечатлениями рисунки Цумико, и каждый новый день стирает из памяти прошлое, которое хранится в рисунках Цумико, как в волшебной шкатулке.
Однажды Ёшио принес для Цумико лилию юри. Она ее нарисовала, и Ёшио с грустью подумал, что нарисованный Цумико цветок гораздо красивее, чем тот, что он принес, потому что все спутницы Цумико стали разглядывать рисунок, забыв про его подарок. Цумико это заметила, отложила рисунок и взяла лилию в руки, как чашу. Она не выпускала цветок из рук весь день. Когда бы Ёширо ни подходил к ее носилкам, он всегда видел, как бережно Цумико обращается с его подарком. На душе у него было легко и спокойно при мысли об этом.
Ловля кузнечиков не считалась в глазах Ацумори Сойши занятием, достойным самурая, в особенности по дороге в храм, когда полагалось сосредоточиться и собраться с мыслями, подготовиться с молитвам, чтобы и не обращаться к богам со всякими пустяками. Но он не мешал Ёшио Тошитари. Ацумори Сойши знал, что по дороге в храм следует избегать сцен, иначе можно было попасть в немилость к императору Бодацу, который вскоре, у Хэйкё, должен был присоединиться к их процессии и возглавить ее.
На седьмой день пути им встретилась группа бродячих актеров-кукольников. Кукольник Ичиду, которого Ацумори Сойши, намеренно ошибаясь называл Ичиду, сказал, что его куклы ждали двор Ацумори Сойши в Гифу, так теперь называется то местечко, которое бродячая труппа несколько дней и ночей подряд напрасно освещала фонариками гифу, чтобы Ацумори Сойши издали мог их увидеть, и понять, какой он желанный для актеров гость. Актеры даже стали высказывать странные предположения о том, что Ацумори Сойши со своими людьми проехал севернее, через Тауяма, чтобы усложнить себе путь, подготовиться к молениям и пройти обряд очищения.
Ацумори Сойши не счел бы нужным отвечать ему, если бы он не ехал в составе свиты императора. Он буркнул, что дорога через Тауяма и, впрямь, была бы удобнее для него, если бы он после урагана не переехал к югу, с полуострова Нара к заливу Вакаса, да, из Наши в Фукую. Ичиду предположил, что тому посчастливилось перебраться поближе к императорскому дворцу.
Ацумори Сойши неохотно согласился, что очень уж много его людей погибло во время урагана и от Наши остались одни воспоминания. И еще какие, поддакивал Ичиду. Актер Ичиду сокрушенно качал головой, говорил, что и конюх Ауюру, он слышал, погиб прямо возле конюшни, как будто в наказание за то, что не успел спасти любимца Ацумори Сойши, вороного коня Йо.
Ичиду вдруг вспомнил, что ведь и в бухте Тояма, где они года два-три назад давали представление, тоже все дома разрушены, а от фруктовых рощ и садов остались одни пепелища. Ацумори Сойши тоже стал сокрушаться о том, что много еще в Ямато действующих вулканов, и что-то уж слишком часты ураганы и землетрясения, покоя от них нет, а людей, которые помнят лишнее и того больше, ни в море они не тонут, ни град, ни гроза им не страшны, и никакая смерть их не берет. На том пока они и расстались.

Цумико очень понравилось представление кукольников. Они рассказали историю про то, как ранней весной в день, когда распустилась вишня, случайно встретились юная девушка и самурай, поступивший на службу к ее отцу. Они пришли полюбоваться на цветы, но глаз не могли оторвать друг от друга. Утром самурай ушел в поход вместе с отцом девушки, а она осталась его ждать, но прошло много лет, а никто так и не вернулся из этого похода. А девушка так и не могла забыть того прекрасного юношу, увидев которого она забыла о красоте цветущей вишни. Дерево сжалилось над девушкой, и каждый год, накануне цветения, оно превращается в того самого юношу, без которого девушка уже не может жить. Они и вчера, наверняка, были вместе. Но только не надо им мешать, потому что если их кто-нибудь заметит, то и дерево, и девушка в тот же миг умрут.
Цумико нарисовала картину, на которой самурай стоял на коленях перед облетающей осенью вишней, его руки были опущены вдоль тела, и в левой руке он держал меч, а его голова была слегка откинута назад. Он смотрел наверх, на ветви дерева и как будто ждал, что оно вот-вот зацветет. Чизуко знаками спросила Цумико, почему она нарисовала такую картину, ведь этого не было в истории кукольников. Цумико ответила ей, что погибший самурай приходит к вишне целый год и ждет, когда же настанет пора ей цвести. Он ждет, что он, наконец, сможет встретиться с девушкой, и ему так грустно, особенно в самом начале зимы, когда до весны еще очень далеко, такая тоска разрывает его сердце, что ему хочется пронзить себя мечом. Цумико сказала, что картина еще не закончена, потому что на ветке она хочет нарисовать один-единственный цветок вишни, который распускается в тот день, когда с дерева слетает последний лист и идет первый снег, чтобы вселить в юношу надежду в то, что весна обязательно придет, и он сможет встретиться со своей возлюбленной. И она в день их встречи будет так же прекрасна, как накануне разлуки, потому что красота живет столько, сколько живут верность и любовь.
Чизуко улыбнулась и заплакала.

Зимой, в самую ненастную погоду, когда никто лишний раз за ворота не выходит, Сен-ичи тайком поехала в буддийский храм одна. Она считала, что это – ее долг перед умершим мужем. Считаться с тем, что император Бодацу не признавал буддизм религией, она отказывалась. Своему сыну она сказала, что ветер может подуть в любую сторону, в чем он и сам мог убедиться во время урагана.
Сен-ичи отправилась по направлению к горе Тояма. Она слышала, как торговцы в Такифу говорили, что где-то там находится тайный буддийский храм, расположившийся среди скал, чтобы не привлекать внимание императора. С этим согласились и кукольники, хотя отвечали они на ее вопросы весьма неохотно и уклончиво.
На следующий день после ее отъезда в ту же сторону направился и ее единственный сын, Ацумори Сойши. Он ехал уже три дня и никак не мог нагнать свою мать. Он в сердцах вслух ругал ее за то, что у нее хватило ума сбиться с пути даже на этой прямой дороге. Как вдруг из-за поворота на извилистой горной дороге навстречу ему выехал знакомый кукольник Ичиду. Он сказал Ацумори Сойши, что боги обязательно возблагодарят его за заботу о матери. Эта удивительная женщина, соединившая традиции двух древних религий, отправилась в гору Тояма по сложному синтоистскому пути через Гифу, где его, Ичиду, актеры три дня и три ночи показывали ей свои спектакли, поставленные по древним японским сказкам. Теперь император Бодацу, наверняка, будет милостив к матери Ацумори Сойши, даже если он узнает, что многоуважаемая Сен-ичи ездила к буддийским монахам в сердце горы Тояма. С этими словами Ичиду низко поклонился Ацумори Сойши и сказал, что он преклоняется перед его военным мастерством, но вынужден ехать дальше, в Гифу, чтобы порадовать детей и взрослых своими простыми историями, и исчез так же внезапно, как и появился.
Ацумори Сойши решил, что видел дух кукольника. Сейчас как раз наступало время появления оборотней. За следующим горным поворотом он увидел носилки своей матери. Их сопровождал вооруженный отряд. Он подал своим людям знак, и они разоружили стражу его матери, которую она оставила дожидаться ее возвращения. Потом их связали и с завязанными глазами посадили у обочины дороги. Ацумори Сойши приказал своим людям охранять пленников, а сам пришпорил коня и поехал вслед за своей матерью один. Он вернулся, когда уже совсем стемнело. Стража грелась у костров, но пленников не кормили, потому что боялись рассердить Ацумори Сойши. Он приказал немедленно собираться в дорогу, ехать как можно осторожнее, чтобы не последовать за его матерью и не упасть случайно в пропасть. Ацумори Сойши сказал своим людям, что он добрался до храма, но оказалось, что его мать туда так и не приехала. По дороге к храму он ее тоже не встретил. Пленников он приказал сбросить безоружными со скалы.
Потом Ацумори Сойши снова поехал к храму, но уже со своим войском.
На обратном пути он заехал в Гифу, но застал там только потухшие огни от жаровен. Актеры-кукольники никому не сказали, куда они направляются.

После возвращения из Гифу в Фукую Ацумори Сойши приказал, чтобы Цумико ужинала вместе с ним. Всем домашним в своем замке он объявил, что Сен-ичи пожелала остаться в буддийском монастыре, но просил никому из посторонних об этом не говорить. Вторая новость потрясла всех настолько, что первой вначале не придали никакого значения. Прислуга давно уже поняла, что эта девочка из рода агата-чуси.
Цумико стала ужинать со своим дядей, Ацумори Сойши. После ужина они играли партию в шашки го или доигрывали отложенную накануне. Свои рисунки и картины Цумико не показывала ему, если он об этом не просил. Способность играть в го Ацумори Сойши ставил гораздо выше знания каллиграфии. Однако отпускать Киёхиро он не торопился. Мать ему это не советовала, она была убеждена, что при императорском дворе без знания каллиграфии и склонностей к поэзии ничего нельзя добиться. Ацумори пресекал ее разговоры на эту тему, заявлял, что не ей его поучать. Он был уверен, что она хочет оставить в доме Киёхиро, потому что надеется, что у него еще будет наследник. Она и в Гифу поехала, чтобы договориться о свадьбе, и в буддийском храме она хотела попросить настоятеля повлиять на самый знатный клан в этих краях после императора через старшего в роду Кодзё. Сен-ичи полагала, что старшая сестра кэрая Ацумори Сойши, Фукуто Кодзё, погибшего в Тояма, защищая своего господина, будет хорошей партией для ее сына. Девушка долго не могла найти подходящую партию, несмотря на большое приданое. Во время междоусобной борьбы ей в детстве выкололи левый глаз, лицо рассекал глубокий шрам, и Саката, дочь Фушира Кодзё, не могла быть представлена императору и не могла остаться в императорском дворце среди приближенных к императрице Ванджи. Сен-ичи рассчитывала убедить своего сына компенсировать свои неудовлетворенные амбиции землями, прилегающими к его владениям. Оказалось, что никто в Гифу не знает, при каких именно обстоятельствах погиб наследник клана Кодзё, Фукуто. Жена Фушира Кодзё, Азукиё, винила Ацумори Сойши в смерти своего сына. Это Ацумори Сойши узнал в Гифу, когда пытался найти там кукольника Ичиду.
После ужина Ацумори Сойши подарил Цумико маленькое деревце вишни в цветочном горшке. Ацумори Сойши решил, что его забыли актеры Ичиду, скрывшиеся из Гифу в неизвестном направлении. Оно служило декорацией к спектаклю о девушке и самурае, которые встречались под ним раз в год, эта история запомнилась Ацумори Сойши. Это все, что осталось от Гифу. Земля, о которой пыталась договориться его мать за его спиной, теперь стала принадлежать Ацумори Сойши. Он не знал, что Азукиё уехала вместе с кукольниками, чтобы выказать свое покровительство труппе Ичиду в других подвластных ей округах.

Ичиду стал рассказывать в других городах другую сказку о том, как пали в бою за своего сёгуна два храбрых самурая. Как они, хотя и были ранены, вынесли из огня тело своего господина, чтобы похоронить его с почестями, которых он достоин. Похоронив его, они сами умерли на его могиле. Звали этих достойных воинов Адарукиру и Фукудо. Перед смертью они подарили проезжавшим мимо актерам самое драгоценное, что у них было, свое оружие, потому что их жизнь им уже не принадлежала, они отдали ее за жизнь своего господина. В конце представления актеры Ичиду выносили боевое оружие самураев и показывали его собравшейся на представление публике. Дело было весной, говорил Ичиду, в тот самый день, когда облетела вишня. Поэтому актеры, получившие подарок от самураев Адарукиру и Фукудо, посадили вишню над могилой сёгуна, которому они служили, и каждый год в день ее цветения там собирается множество людей из окрестных деревень, и это – лучшая память о самураях, погибших в тот ужасный день.
Рассказывал Ичиду и еще одну историю о том, как поехала однажды бедная благочестивая женщина Ба-нису на молитву о благополучии своей семьи в храм. Это святое место было расположено очень высоко в горах, и никак женщине было не добраться туда за один день. Пришлось ей остановиться на ночь на обочине дороги в надежде, что судьба и путники пощадят ее. Действительно, как только взошла луна, увидела женщина духов, и один из них был дух богини, который вышел навстречу женщине, зная о ее добродетелях. Дух сказал, что услышал молитву женщины и прилетел ей навстречу, чтобы облегчить ее путь и чтобы не оставлять ее совсем одну среди гор и обрывистых скал, где опасно оставаться, особенно женщине, одной среди ночи. Но тут присоединились к духу богини духи богов, обитающих в горах, и духи путников, погибших здесь во время непогоды или убитых злодеями, кто из-за жажды наживы, обуявшей их попутчиков, а кто и по другой причине. И стали духи гор спорить с духом богини. Они сказали, что раз женщина ехала в храм молиться о всей своей семье, то только ее добродетель не может служить порукой для всех ее родственников. Поэтому духи гор решили сражаться с духом богини, чтобы узнать, добродетелей или пороков больше в этом клане, и женщине они тоже хотели рассказать правду о ее семье, если она ей не известна. Женщина знала о своем клане только хорошее, ни о каких злодействах со стороны своих родственников она и не помышляла, поэтому ни один из духов гор не вернулся к себе, туда, откуда пришел, а все стали сражаться против духа богини. Сначала дух богини легко отражал все атаки духов гор, хотя они знали все скалы и все уступы, легко взмывали вверх и стремительно опускались вниз, на дух богини. Их оружие скрещивалось, звенело и высекало искры. И каждый раз во время такой вспышки какая-нибудь часть гор освещалась, и женщина видела в темноте, как днем, то одного, то другого своего родственника, совершающего страшное преступление. Иногда пострадавшим был представитель ее клана, а иногда совсем незнакомый ей человек. У женщины, видевшей такое вероломство, сжималось сердце. Ей не хотелось верить в то, что она видит, и она продолжала молиться. Духу богини все труднее было защищаться от нападения духов гор. Оказалось, что не все они появились сразу, потому что их было так много, как звезд на небе, и иногда у духа богини было больше десяти противников сразу. К утру дух богини упал бездыханным к ногам женщины и сказал, что наступает рассвет и ему пора возвращаться к себе в храм. Он пообещал женщине, что защитит ее, потому что слышал ее просьбу, но не может пообещать, что возмездие какого-то из духов гор не достигнет своего обидчика. Дух богини сказал, что она и сама видела, как сильны эти духи гор, и они не менее терпеливы, чем он, дух богини, они могут годами поджидать, а потом сломить под корень целую могучую ветвь, могут вырезать весь клан, так что и в памяти людей от него ничего не останется. Дух богини улетел в храм, а женщина продолжила свой путь, чтобы, приехав в храм, поблагодарить дух богини за то, что защищал ее всю ночь от злых духов бродяг. Ей вновь хотелось повторить свою просьбу о помощи своим родственникам. Но едва она тронулась в путь, за следующим горным поворотом ее догнал случайный попутчик и столкнул ее со скалы. Потом он поскакал в храм и разорил его, уничтожив святыни и убив всех служителей. Теперь еще одним духом в горах стало больше.

Так ездил везде кукольник Ичиду со своими актерами всю весну, лето и осень, побывал и на севере и на юге Ямато, не заезжал он только в новый дворец Ацумори Сойши в Фукую.
Новый дворец появился в Фукую осенью, потому что весной во время шторма и прилива вода в заливе поднялась настолько, что затопила сначала озеро, отделяющее его от замка Фукую, потом несколько пристроек для слуг  наложниц, потом конюшню. Лошади пытались выбраться на берег, но земля перед ними будто отступала. Любимейшее из удовольствий Ацумори Сойши, лошадей, поглотило море. Их головы исчезали одна за другой вместе с отливом.
Во время наводнения не пострадало только то крыло, в котором жила Цумико. Она и не догадывалась о буйстве стихии. Чизуко решила ничего ей не говорить. Ей не хотелось, чтобы Цумико видела, как тонет жеребец Рухи, на котором катал ее Ёшио.

Цумико поливала свое маленькое деревце, бонсай, как она его называла. Оно напоминало ей то, что росло у пруда в Тояма. И еще оно напоминало ей историю про самурая, которую рассказали кукольники. Она боялась, что и актеров уже больше нет на свете, как нет ее дома в Тояма. Ей стало грустно, и она попросила Чизуко пригласить музыкантов, чтобы они сыграли и спели для ее деревца, чтобы оно росло и цвело и ни о чем не печалилось, потому что каждый год приходит весна, каждый год какая-нибудь птица садится на ветви дерева и поет ему свою волшебную песню. И это прекрасно. Чизуко сделала то, о чем просила ее Цумико, пригласила музыкантов. Они сели полукругом вокруг деревца-бонсай, а Цумико слушала, прижав руку к полу и к стене. Музыканты были слепыми, других дядя Ацумори не разрешил пригласить, так объяснила Цумико Чизуко.

Цумико не знала, почему она теперь должна ужинать с дядей Ацумори, и почему тетя Чизуко не ужинает вместе с ней. Киёхиро тоже никогда не заходил к Ацумори Сойши по вечерам. Шашки го были единственной его страстью. Будь его воля, он общался бы только с теми, кто готов был принять его вызов и сыграть с ним. Более того, неумение или нежелание играть он считал изъяном для правителя. Он боялся, что если бы у него были дети, не способные обыграть его, он бы мог убить их. Возможно, это и было истинной причиной того, что он постоянно откладывал свою женитьбу. На этот раз, когда он в Гифу узнал, что Садака – это все, что предназначено ему судьбой, он пришел в ярость. По возвращении из Гифу он нашел два оправдания своим действиям. Общественное положение отца Садаки в точности соответствовало тому, о чем он и мечтать не мог, когда отказался от помолвки с Чизуко. Тогда он и представить себе не мог, что отказывается от Чизуки ради Садаки, хотя, в сущности, он всю жизнь искал именно такую девушку. Его матери удалось сделать практически невозможное, и к фантастическому приданому были добавлены земли. Когда ему было примерно столько же лет, сколько Ёшио во время набега на Тояма, он принимал участие в набеге своего отца на дом его обидчика к северу от Гифу. Ацумори Сойши помнил, как он нашел в колыбели ребенка, он даже не знал, мальчик это или девочка, ему было в общем-то все равно, и своим маленьким ножичком, который подарил ему отец, он выколол ребенку глаз и изуродовал щеку. В тот момент воины его отца насиловали мать ребенка. О-тису понял это слишком поздно для Садаки. Поведение его воинов потрясло его так же, как когда-то его неприятно поразил поступок его сына на озере в день его рождения, когда он хотел сделать ему подарок. Ему пришлось признать, что он явно беспомощен перед проявлением грубой и необузданной силы. Испытывать подобное ощущение в третий раз у него не было никакого желания.
О-тису покинул Ямато, войны с Кореей и разрыв отношений с Китаем пришлись как нельзя более кстати, это стало хорошим предлогом для его отсутствия для домашних, и прежде всего для его жены, Сен-ичи.
Ацумори Сойши ехал в Гифу для расправы с кукольниками. Он взял с собой немногочисленный, но хорошо подготовленный и хорошо вооруженный отряд. Когда его планы изменились, и вместо кукольников ему предстояло расправиться с кланом Кодзё, он послал гонца, Ёшио Тошитари, в Фукую за подмогой. Ацумори Сойши не хотел рисковать, он должен действовать наверняка, как в Тояма. Сначала он подумал, что о внезапности нападения нечего и мечтать, а потом понял, что сватовство его матери придется как нельзя более кстати. Садака окажется первой, кого он убьет, и это будет сигналом для его людей. Все вышло так, как рассчитывал Ацумори Сойши.
Фушира Кодзё, чтобы познакомить своего будущего зятя со своей дочерью Садакой, остался с ним наедине в самой большой из комнат своего дворца. Он устроил пышный, приличествующий случаю, пир. Стол был полон яств самых изысканных и даже заморских. Посуда, покрытая глазурью, была самой новой, какую только удалось найти на рынке в Хэйа. За столом им прислуживали самые красивые девушки округа, музыканты услаждали их слух, пока они пили сакэ. По просьбе Фушира Кодзё их оставили наедине, и к ним неуверенной походкой вошла Садака. У нее был, видимо, поврежден шейный нерв, и голова постоянно была наклонена к правому плечу. Теперь Ацумори Сойши вспомнил, что тогда его сильно напугали крики женщины, на которую напали воины его отца, он выронил ножик, и он поранил ребенку правое плечо. После этого он и решил выколоть ребенку глаз, он был уверен, что ребенок все равно умрет. Все-таки ему хотелось думать, что тот ребенок был мальчиком, и он убедил себя, что это был мальчик. Теперь он увидел, что ошибался. Он хотел поверить в то, что в тот вечер сделал все, чтобы отомстить обидчикам своего отца, но он помнил, что меньше всего им двигала жажда мести, он подчинился страху, ему казалось, что потом его высмеют воины его отца за то, что он не то что не убил никого, а даже не ранил. Он достал ножик, чтобы потом подчинить себе войско своего отца.
Ацумори Сойши знал, что теперь его ничто не остановит, он встал, подошел к Садаке, поклонился с благодарностью ее отцу, это было сигналом для его кэрая Денкуру, и ударил ножом в горло Садаки. Денкуру сделал то же самое с ее отцом. Они думали лишь о том, чтобы как можно меньше испачкаться в крови. Денкуру нанес еще один удар Садаке, в сердце, ему показалось, что она дышит. В этот момент Ацумори Сойши подошел к нему сзади и нанес удар в спину. Люди Ацумори Сойши ждали снаружи его приказов. Девушки, прислуживавшие за ужином, были заперты в кладовой. Ацумори Сойши вышел из гостиной Фушира Кодзё, взмахнул рукой и дворец подожгли. Всех, кто пытался бежать, расстреливали из засады из луков люди Ацумори Сойши. Подкрепление, которое привел Ёшио Тошитари, не понадобилось. Ацумори Сойши пригласил Ёшио Тошитари на ужин.
После ужина полновластный хозяин дворца и округа предложил своему новому кэраю сыграть партию в шашки го с Цумико. Ему хотелось посмотреть на их игру. Однако Ёшио сказал своему господину, что лучше попросить Цумико написать стихи на какую-нибудь тему, которую он может выбрать сам. Ёшио уверял Ацумори Сойши, что стихи Цумико просто замечательные, и он сможет отправить их императору Арутобэ, если пожелает, вместе со своими. Он бы тоже хотел поучаствовать в конкурсе, объявленном императором, но рядом со стихами Цумико могут стоять только стихи славного Киёхиро. Ацумори Сойши решил, что речь идет о простой вежливости кэрая к его племяннице, которую он вольно или невольно выделял из числа слуг в своем доме. Но все-таки он послал за Киёхиро, чтобы выяснить, правда ли то, о чем говорит Ёшио, и почему он, Ацумори Сойши, до сих пор не знает ни о каком конкурсе. Киёхиро рассказал, что император Арутобэ устраивает сезонные поэтические конкурсы уже второй сезон подряд, и победа всегда достается южным провинциям. Киёхиро считал, что там сильнее сказалось влияние Китая, там более устойчивые традиции, чем на севере, но ему казалось, что попробовать стоит, у Цумико, действительно, неплохие стихи, которыми она сопровождает свою живопись. Ацумори Сойши всегда считал рисование занятием, которое лишь отрывает Цумико от игры в шашки го. Он удивился, что сам император придавал такое значение стихам. Будь это не император, а кто-то другой, любой другой, Ацмори Сойши счел бы его достойным смерти и начал бы действовать незамедлительно. Поэтому в качестве темы он тут же взял первую попавшуюся, непрерывно вертевшуюся у него в голове всю его жизнь, сколько он себя помнил, так ему казалось в тот момент. Он сказал: «Гифу». Цумико решила, что надо рисовать фонарики гифу. Ее стихи очень понравились Киёхиро. Он сказал, что рядом с этим трудно поставить что-нибудь еще. Ацумори Сойши опять решил, что вассалы льстят ему в лице его домашних. Однако Киёхиро сказал, что если другие стихи, присланные из дома Ацумори Сойши, окажутся хуже этих, то вкус и знания хозяина будут поставлены под сомнение императором, поэтому в этом случае Ацумори Сойши гораздо больше рискует попасть в немилость, чем если бы вовсе отказался от участия в конкурсе императора Арутобэ. Но Ацумори Сойши уже не мог отказаться от участия в конкурсе. Ему непременно хотелось теперь победить в этом конкурсе. Это стало целью его жизни. Тогда Киёхиро заметил ему, что если император не утратит интереса к этой своей затее, то у Цумико есть шанс понравиться ему, только ей надо чаще рисовать, хорошо, если бы она могла выходить куда-нибудь за пределы дворца, чтобы увидеть другие пейзажи. Если бы Киёхиро знал, что говорил. Например, сказал Киёхиро, она могла бы кататься на лодке вдоль берега озера, лагуной отделенного от неприступных скал залива. Все равно вся эта земля принадлежит Ацумори Сойши, и там ей нечего опасаться. К тому же Киёхиро считал, что вполне можно положиться на Ёшио, он всегда сможет защитить Цумико, ведь Ацумори Сойши остался им доволен после похода в Гифу, и его приглашение на ужин к своему господину разве не свидетельство его доблести. Ацумори Сойши не хотел отпускать от себя Цумико. Все его тело, каждая его часть в отдельности и каждая клетка в нем восстали против попытки Киёхиро разлучить его с ней. Киёхиро не знал, что он только что предложил Ацумори Сойши, какой удар нанес ему в спину. Но ему не было бы жаль его. Кукольник Ичиду был его братом. Он привез Азукиё на пепелище. Только нож Ацумори Сойши, воткнутый им в спину Денкуру, не сгорел при пожаре. На нем был отчетливо виден герб Сойши. Тогда Ичиду рассказал Азукиё все, что знал про случившееся в Тояма.
- Только в хорошую погоду, - так Ацумори Сойши пришлось дать согласие на прогулки Цумико на лодке в сопровождении ее телохранителя Ёшио Тошитари.

Путь новому министру предстоял неблизкий. По приказу императора Арутобэ он должен выехать навстречу к китайским послам в Гоцу через Ниими. Туда во время шторма прибило один из их кораблей. Придется переправляться через горную реку в самом начале паводка. Люди и лошади годятся только самые надежные. Однако Ацумори Сойши пока ничего не было известно об этом. Поднявшись с тропы на дорогу, он обернулся и взглядом окинул свои владения. Отсюда ему видна была, главным образом, бухта.
Новый дом Ацумори Сойши стоял на берегу залива, до озера тоже было рукой подать, но его расположение никак нельзя было назвать живописным по новым придворным правилам. Место хозяин выбирал из соображений стратегических, и оказалось, что они пошли в разрез с политическими. Наверное, в первый раз интуиция подвела Ацумори Сойши, император Арутобэ согласился благосклонно принять китайских послов.
«Сюда их приглашать нельзя» - подумал Ацумори Сойши, глядя вниз с дороги на свой дом и любуясь видом на залив и торчащие, как частокол, прибрежные скалы. Раньше ему нравилось, что его дом издалека совсем не похож на дом знатного человека. Основные постройки его дворца прилепились спиной к холму, с дороги их почти не видно. Зато с крыши дворца легко попасть на тропу, а с нее до дороги рукой подать, так что в случае внезапного нападения легко зайти в тыл даже самого коварного врага, кем бы он ни был, а с другой стороны, на дорогу, выгнать табун почти диких лошадей. Ацумори Сойши даже улыбался от удовольствия, как будто уже выиграл поединок у вероломного противника. Несколько неказистых домиков для прислуги, обнесенные оградой, своей простотой легко могли обмануть заблудившегося в этих лесах путника. Прилегающий двор, правда, несколько великоват для простого самурая, но Ацумори Сойши нравилось смотреть, когда стража устраивала поединки между собой, им надо тренироваться, чтобы всегда быть начеку, да и лошадям нужно место. Конюшня, как выяснилось, у него была одной из лучших из приближенных к императору Арутобэ, но Ацумори Сойши ни за что бы не рассказал ему об этом добровольно, из простой осторожности. Дорожка, пожалуй, выложена уж слишком заботливо. За таким песком надо ехать не в Цуруга, а в Суруга. Однако в целом его замысел ему удался. Он был вполне доволен собой, если бы не новые вкусы нового императора. Из любой точки внутри двора Ацумори Сойши мог любоваться видом на залив, как многие теперь любуются садом камней. Он так этим гордился.
Если бы Ацумори Сойши раньше включился в борьбу, которая кипела внутри императорского двора… Если бы он раньше свалился в этот котел… Но для этого ему был бы нужен такой человек, как сын его племянника… или как его мать. Но тогда у него на этих землях не было бы этого дворца… а в нем все равно нельзя принимать китайских послов. Значит, чтобы добиться расположения императора Арутобэ, придется строить другой дворец. Да и в другом дворце он ни за что не стал бы принимать людей с континента, будь на то его воля… Его волей всех унесла внутрисемейная междоусобица… Ацумори Сойши почувствовал, что выбился из сил. В этот момент его и подловил Киёхиро с разговором о прогулках по заливу. Так рыбак ждет зазевавшуюся рыбу, чтобы потом порадоваться удачному улову.

После отъезда Ацумори Сойши Ёшио и Цумико стали плавать на рыбацкой лодке вдоль берега озера в поисках места для рисования. Они любовались закатом. Иногда они оставляли лодку рыбакам и поднимались в гору, откуда открывался чудесный вид на селение. Ёшио больше не казалось, что Цумико отнимает у него время, которое он мог бы потратить на тренировки и подготовку к бою. Он уже знал, что при дворе императора Арутобэ ему понадобится и совсем другая сноровка. К тому же, не вечно же он будет сидеть за спиной у своего родственника, у него на востоке есть и своя земля в Тосё, которой будет править его деверь, Умако Такумифукиру, муж его старшей сестры Уцуми, только пока сам Ёшио не почувствует свою силу. Таково было завещание его отца, Арэкузу Ёджиру. Он определил Ёшио на службу к одному из самых могущественных самураев, Ацумори Сойши. Так, ему казалось, его сын быстрее приобретет все необходимые навыки правителя и воина. А Ацумори Сойши нужна была поддержка на востоке страны, и с помощью Ёшио Тошитари он решил ею заручиться заранее.
Ёшио знал, что Ацумори Сойши если и не взял его с собой в Цуяма, только потому, что он, Ёшио Тошитари, должен от его имени предстать перед императором Арутобэ в Сога для участия в конкурсе и там дождаться возвращения своего господина, если на то будет воля его повелителя. Все приближенные императора готовились к объявленному им конкурсу. Ёшио старался не мешать Цумико. Он тоже рисовал или собирал ветки для костра, искал поблизости другие пейзажи, которые могут понравиться Цумико.
Однажды их в лодке застал дождь, они прибились к берегу и спрятались от дождя в небольшой хижине. Дождь был такой сильный, что моря не стало видно, оно слилось с небом. Плотная пелена воды отрезала их от всего мира. Потом Цумико нарисовала и дождь, и хижину, и Ёшио, сидящего почему-то в одиночестве в лодке или стоящего на берегу и пристально вглядывающегося в даль. Цумико казалось, что он выглядит так, как будто ждет гонца от императора. Так оно и было, Цумико была совершенно права. Но тогда, во время дождя, все сделанные за день рисунки намокли, и тушь отпечаталась на сером кимоно Цумико, потому что она, стараясь защитить рисунки от дождя, когда они бежали от лодки к хижине, крепко прижала их к себе. Черные полосы струились по ней вместе с прядями намокших волос, выбившихся из прически. Ёшио подкладывал ветки в еле теплящийся огонь, смотрел на ее влажные ресницы и, казалось, впервые ее видел. Его долго не было в Фукую, Ацумори Сойши часто отправлял его куда-нибудь с поручениями, почти полгода он прожил в императорском дворце. За столом за ужином в новом дворце ее дяди Ацумори он боялся на нее взглянуть. Ему казалось, что она стала прекрасна.

Тем временем Ацумори Сойши уже приближался к Цуяма. Он выслал вперед отряд гонцов, чтобы они попытались с проводниками, без которых было не обойтись на переправе через горную реку. Однако когда Аумори Сойши сам прибыл в Цуяма, он не смог найти своих гонцов. Просидев несколько дней в этой горной деревушке вместе со своим отрядом, Ацумори Сойши так и не дождался появления своих людей, и жители вели себя так, как будто ничего не случилось. Тем не менее, Ацумори Сойши и без лишних слов было понятно, что проводников он здесь не найдет, придется ему рассчитывать только на себя и на своих лошадей.
Переправа Ацумори Сойши не удалась. В Ниими добралось меньше половины его людей. Он гнал их до Гоцу быстрее, чем бежал из Тояма в Наши. Люди не знали отдыха ни днем, ни ночью. Послы поднебесной опаздывали, по-прежнему, ни один из них не достиг берега, кроме одного корабля с какой-то странной поклажей, вокруг которой непрерывно сновали во все стороны слуги послов и каждый час пересчитывали все, что только поддавалось счету.
Ацумори Сойши окончательно вышел из себя. Он не показывал вида, не встречался с людьми, вообще никому не показывался на глаза. Чем дольше он сдерживал проявление своего гнева, тем неистовее он становился. Его люди, ничего не подозревая, проводили время в порту, радовались неожиданной передышке. Они недоумевали, зачем надо было так торопиться, если уже три недели они просто просиживают в городе, лишь иногда выезжая в окрестные деревни в поисках продовольствия. Однако они ничего не обсуждали вслух, ни на что не жаловались. Взгляды, которыми они обменивались, были красноречивее слов. Однако летняя жара уже грозила стать невыносимой. Люди с грустью вспоминали о весенних затяжных дождях.
Послы еще на двух уцелевших кораблях прибыли поздно вечером. Люди Сойши встретили их на берегу со всеми императорскими почестями. Утром посольство отправилось к императорскому двору с министром Сойши во главе. Послы обращались с Ацумори Сойши точно так же, как со своими слугами, хлопотавшими у их поклажи. Проезжая попадавшиеся на пути селения, китайцы неизменно отмечали, что в них надо изменить, чтобы они приняли привычный для них вид. Даже удивительный горячий источник, который министр Сойши решил им показать, сделав крюк с большой дороги, вызвал у послов лишь снисходительную улыбку. Их нисколько не очаровала природная простота этого места, к которому устремлялись мысли всех местных японцев, исповедующих синто. Взглянув пристальнее на послов, Ацумори Сойши понял, чем может кончиться для Ямато это предпочтение нового императора.
Посольство заночевало в пути недалеко от Миса, в лесу Идзу. Ночью, по приказу Сойши все послы и их слуги были убиты. Императору Арутобэ Ацумори Сойши сообщил, что на посольство напали люди из Цуяма. Император выслал туда отряд во главе с Ацумори Сойши, чтобы наказать виновных. От селения не осталось и следа. Клубящийся след от костров долго висел над долиной. Кукольники пришли, видимо, привлеченные запахом пепелища. Дальше они отправились с новой сценкой, в которой пугливые китайцы прятались в лесах Ниппонии, тайно пытаясь пробраться к императорскому дворцу, однако, на их пути неизменно появлялся грозный самурай с карающим противников буддизма мечом и преграждал путь.

Император Арутобэ объявил своего министра Сойши своей правой рукой. Ему стало известно, что он подавил антибуддийский бунт. Теперь род Сойши будет ездить в храмы на восток следом за императорским двором во главе колонны. Ацумори Сойши уже собирался разбить свою новую резиденцию на берегу озера Бива неподалеку от императорского дворца, и даже придумал ей название – Бива. Там можно будет принимать китайских послов и в то же время там не обязательно жить. Казалось, все складывалось прекрасно для карьеры нового министра.
Однако в тот момент, когда министр Сойши примчался в Цуяма, чтобы исполнить приказ императора Арутобэ и покарать жителей деревни, в ней никого не оказалось. Ацумори Сойши, чтобы сделать хоть что-то от имени нового императора, сжег ветхие хижины. Этот дым и увидели кукольники Ичиду. Тем не менее, они довольно правильно все поняли. Остается только удивляться, не они ли предупредили жителей Цуяма о предстоящем походе министра Сойши в Гоцу.

Все эти события с исчезновением китайских послов отсрочили проведение поэтического конкурса, назначенного императором Арутобэ. Он с нетерпением ждал окончания траура. Ответное посольство из Сога должно было отправиться в Китай вместе с победителями конкурса, с их рисунками и стихами. Почти весь императорский двор знал, что, скорее всего, ни один человек из числа входящих в это посольство не вернется домой. Те, кто знал наверняка, что им не удастся уклониться от исполнения этой почетной императорской миссии, старались найти свояков в Корее, чтобы по пути в Китай задержаться там и либо дождаться возвращения японских послов и вновь влиться в состав миссии на обратном пути, либо вернуться с плохой вестью, если она придет, использовав сведения по своему усмотрению, либо и вовсе забыть дорогу домой. Однако самурай не мог и не должен был так поступить. Министру Сойши удалось убедить в этом императора Арутобэ, и тот назначил его главой миссии как человека, преданного новому императору и избранной им вере. Это значило, что новый дворец Сойши будут строить по приказу самого императора в выбранном им самим месте.
Через месяц министр Сойши выехал в свою новую резиденцию в Мицуо, на границу песчаных дюн. Вместе с новым именем, дарованным министру Сойши императором Арутобэ, он на новом месте получил и прозвище, что случалось с самураями крайне редко. Излюбленным местом отдыха Сойши «Муцуро» мог бы стать источник в Миса, если бы не смерть послов, которая, как на беду, случилась в тех же самых краях.
Об этом министру Сойши напомнили проезжавшие мимо кукольники. У входа во дворец Сойши они сказали страже, что хотят показать жителям этих пустынных мест представление о великолепии осени, которой очарованы жители соседних лесных районов, и сообщили, что даже сам император и владельцы дворцов Хико, Оми, Оцу и Угацуру на озере Бива соизволили благосклонно посмотреть их скромную пьесу и остались довольны мастерством актеров, острых на язык.

Цумико не только зарисовывала все запомнившиеся ей во время представления кукольников сцены, но и сама, как в детстве, разыгрывала их в присутствии прислуги. Некоторые роли ей удавались даже лучше, чем куклам, так решили женщины. Но Цумико не всегда копировала сцены из представлений Ичиду. Это было бы сложно сделать, да еще одной, к тому же глухой девочке-подростку. Она, как в детстве, придумывала пантомиму. Только теперь они стали сюжетно сложнее, с вымышленными персонажами, которыми иногда были ее куклы, а иногда кто-нибудь из женщин. И они сами должны были рассказать историю, которую показывала Цумико. Цумико нравилось наблюдать, как оживленно они спорят. Историй почти всегда получалось несколько, и все были вполне правдоподобными, все можно было инсценировать пантомимой Цумико. Ей это нравилось. Но кажется, что для всех пантомим у нее была своя история, которую никто так и не рассказал. Возможно, она все время рассказывала одну и ту же историю в надежде на то, что хоть кто-нибудь поймет ее так же, как понимает ее она сама. Все осложнялось, конечно, тем, что она не могла слышать. Но Чизуко переводила слова женщина на язык знаков, понятных для Цумико.
Однажды к ним присоединился Ёшио. Чизуко поняла, что Цумико подбирает декорации для чайного домика своих родителей. Ее удивило, что Ёшио так оживленно включился в игру Цумико, он понимает ее с полужеста, буквально схватывает ее мысли налету. Они расставили предметы на чайном столике. Цвет и форма чашек и чайников отличались от тех, к которым привыкла Чизуко в доме Тошитари. У Ацумори Сойши вещи были дороже, но они хуже сочетались друг с другом. Ёшио принес палочки для риса. А потом вдруг спрятал их за пазухой, когда его неожиданно позвал Ацумори Сойши и прислал за ним своего человека.
Цумико поняла, что Ёшио был в их чайном домике. Чизуко же решила, что Ёшио испугало неожиданное возвращение господина. Она улыбнулась, предвкушая, что совсем скоро настанет тот час, когда к Ёшио Тошитари перейдут его владения в Сугуру и Сагами, и он тоже с улыбкой будет вспоминать о том времени, когда считал министра Сойши своим хозяином.

После ужина, во время которого Сойши и Ёшио не обменялись ни единым словом, хозяин дома одним взмахом руки приказал принести шашки го. Иногда Чизуко казалось, что это Ацумори оглох после той ночи в Тояма, а не Цумико.
Ацумори прервал игру в середине партии, преимущество в которой было пока явно на его стороне, и сказал, чтобы Ёшио начал собираться в Оцу. Там император Арутобэ решил устроить поэтический конкурс, победители которого отправятся с ним, министром Сойши, в составе посольства в Китай. Сойши предупредил Ёшио, что если Цумико будет участвовать, то в случае ее победы поедет он, Ёшио. Если же Ёшио и сам хочет принять участие, то победа Цумико в глазах императора должна стать победой дома Сойши, и он назначит для исполнения этой миссии другого самурая.
В таком уклончивом тоне Ацумори Сойши впервые разговаривал со своим кэраем Ёшио. Однако и все прочие поручения Ацумори были гораздо проще. Ёшио ездил в составе его охраны и присматривал за лошадьми. То есть, Ёшио выяснял, чем кормит своих лошадей император, кто поставляет им корм, какие породы кажутся ему самыми выносливыми, короче, Ацумори Сойши интересовало все, что имеет отношение к императорский конюшне. И благодаря Ёшио он вновь и вновь убеждался, что его лошади лучше. Никто, кроме Ёшио, не знал, как ему это удавалось. Да никто вообще и не подозревал, какая армия находилась в распоряжении нового посла, министра Сойши-Муцуро.

Оцу император Арутобэ выбрал по той причине, что город находился к морю ближе, чем все остальные замки, владельцы которых изъявили желание участвовать в поэтическом конкурсе. Разумеется, все понимали, то это далеко не добровольное занятие, и отказавшийся рисковал утратить свое влияние при дворе императора Арутобэ, что могло кончиться отлучением и, как водится, разорением.
Сойши выбрал Ёшио, потому что сам хотел отправиться в Угацуру, чтобы воспользоваться отсутствием владельца. Сойши подкупил стражу дворца и вскоре узнал все подробности о привычках обитателей понравившегося ему дворца. Ему даже рассказали о готовящейся свадьбе между детьми владельцев Угацуру и Хико. Это обстоятельство было на руку Ацумори. Даже стража обычно не остается равнодушной во время свадебной сумятицы.

Перед отправкой посольства в Китай министр Сойши сказался больным и отправил вместо себя Фумихиро, назначив его своим заместителем. Ацумори Сойши не знал, что тот приходится троюродным братом Ёшио Тошитари, а если бы и знал, это вряд ли что-либо изменило в его планах.

Невеста Аки пропала накануне своей свадьбы. Ее отец, Юитару Хико, конюший самого императора, сбился с ног, однако, сколько ни искал, сколько дорог ни объездил, сколько людей ни спрашивал, так ничего и не узнал. Мать Аки, Энко, была так безутешна, что на тихом озере Бива разыгралось настоящее цунами.
Жених Аки, Дзанкуру из рода Согу, заподозрил неладное, но было слишком поздно. Посланная им погоня видела впереди себя лишь крупы лошадей. Однако ни у кого из известных ему самураев таких быстрых лошадей не было. Он и представить себе не мог, что его воины не смогут кого-то догнать. Во всей Ямато не было более умелого наездника, чем посланный им в погоню за Аки храбрый самурай Ясухито Даймикадо.
Дзанкуру Согу был в отчаянии из-за своей, как ему казалось, непредусмотрительности. Но и рассказать Юитару Хико о посланной им и не увенчавшейся успехом погоне он тоже не решался. Его горе сделало его безмолвным, как горе Цумико сделало ее глухой. В этих историях уже есть что-то общее, а через несколько лет Цумико тоже исчезнет, но не будем забегать вперед.

Отправившись однажды на поиски того самого домика, к которому прибило их лодку во время дождя, Ёшио не без труда нашел его и обнаружил, что внутри дома кто-то есть.
Сквозь щель в сёдзи он увидел, что связанная девушка с завязанными глазами сидит на полу. На ее ложе не было даже подголовника. Ёшио старался ничем не выдать своего присутствия и решил понаблюдать некоторое время, что будет дальше. Признаться, Ёшио думал, что это домик Киёхиро. Он всегда так незаметно появлялся и исчезал, что никто толком не знал, где же он живет.
Ёшио казалось, что раз Киёхиро настаивал на прогулках вдоль берега озера, то он вполне мог знать о существовании этого домика. Однако Ёшио был уверен, что Киёхиро не стал бы держать у себя в доме связанную девушку. Да и такое красивое кимоно Киёхиро вряд ли мог ей подарить, если, конечно, Киёхиро тот человек, за которого он себя выдает в доме Ацумори Сойши.
Оказывается, ни о чем не подозревая, они с Цумико обнаружили место, приготовленное для затворницы. Теперь Ёшио боялся, что тот, кто не рассчитывал быть узнанным, на рисунках Цумико сам узнает это место. Однако опасения Ёшио оказались совершенно напрасными. С того самого времени, когда Ацумори Сойши разорвал рисунок дворца ее папы в Тояма, Цумико никогда больше не рисовала дома такими, какими их видела на самом деле. Однако во все свои рисунки домов она неизменно добавляла что-нибудь из запомнившихся ей конструкций дворца Тояма.
Однажды Ёшио выследил человека, по всей видимости слугу, который приносил девушке еду. Он пришел и на следующий день, и еще через день. Ёшио видел, что меча у него не было, хотя по тому, как он носил кимоно, было понятно, что он из клана самураев. После того, как Ёшио заметил, что он прихрамывает, взбираясь на гору, в противоположном дому Ацумори Сойши направлении, Ёшио решился на него напасть, когда тот пришел в следующий раз. И лучше бы он этого не делал.
Самурай, мгновенно повернулся, и ударом ноги сбил Ёшио с ног. Тот упал на землю, уткнувшись лицом в рыхлую землю. Если бы он упал иначе, не сносить бы его головы. Вскоре никто бы и не вспомнил, что на свете был такой кэрай Ёшио Тошитари у агата-чуси Ацумори Сойши, как уже никто не помнил о нем, Фукуто Кодзё. Потому что это был именно он, только его бы теперь и родная мать Азукиё не узнала.
Упал Ёшио Тошитари, по счастью для него, не на спину, где красовался герб клана Ацумори. Увидев герб, Фукуто отпрянул назад, упал на колени, уткнулся лицом в землю почти так же, как это сделал всего секунду назад Ёшио, и закрыл голову здоровой рукой. Оказалось, что прихрамывает Фукуто, взбираясь в горку, потому что у него покалечена левая рука, и ему трудно удерживать равновесие на подъеме. Однако на спуске с горы расплескать или уронить еду, полагавшуюся пленнице, он не мог.
Ёшио не знал, чем и объяснить такую перемену в настроении сбившего его с ног самурая, но он еще не знал, что это Фукуто. Когда взгляды их встретились, сначала стерлись из памяти разделявшие эту встречу годы, а потом нахлынули бурной волной, как цунами.
Теперь Фукуто напоминал побитую собаку. Он рукой показал Ёшио, что у него нет языка. Потом он взял Ёшио за рукав, повел за собой и показал на сидящую девушку. Тут только Ёшио понял, что девушки нет глаз. Ей их выкололи. Фукуто, обрадованный тем, что Ёшио его понимает, повернул тогда Ёшио к себе спиной и стал тыкать ему пальцем между лопатками прямо в герб Ацумори. Но этого уже Ёшио понять никак не мог. Обоим пора уже было возвращаться.
На следующий день ни девушки, ни Фукуто на этом месте не было. Ёшио продолжал приходить туда каждый день, но через три дня исчез и сам дом. Дождь, прошедший здесь накануне вечером, прибил все следы. Казалось, кусты и деревья разрослись, чтобы скрыть все воспоминания о нем и скрывавшейся здесь слепой красавице.

На следующий день вернулся от императора Арутобэ новый министр, Ацумори Сойши-Муцуро. Он вызвал к себе своего кэрая Ёшио Тошитари и трех своих заместителей из числа самураев из его личной охраны, Гиру, Гонкуру и Госабуру.
Ужинали в зале для официальных приемов, во время которого им прислуживали Аими, Ба-са, Дейджи и Эрэ, все четверо были детьми его самураев, пострадавших во время урагана в Наши. Старшей, Эрэ, было тринадцать, а младшей, Аими, десять. Они вдвоем прислуживали Ацумори Сойши. Он никак не мог решить, кому из них двоих отдать предпочтение. Никто бы не мог обвинить его в том, что он предал память о своих самураях. Он сделал для их семей все, что было в его силах. У всех девочек было по три кимоно разного цвета, и жили они в отдельной комнате, рядом с прислугой.
После ужина Ацумори Сойши приказал Эрэ позвать Чизуко. Она пришла через несколько секунд, как будто ждала за дверью вместе с прислугой. Одета она была так же, как Дэйджи. Впрочем, осенью женщины всегда предпочитали неброские цвета. К тому же это, фиолетовое, очень шло Чизуко. Ацумори Сойши всегда в душе упрекал ее в скромности. Иногда ему даже казалось, что если бы не ее излишняя застенчивость, которая не исчезла даже с годами, он бы тогда, в молодости, взял, да и женился на ней, пожалуй. Но застенчивость не шла никому, по мнению Ацумори, разве что его матери, но об этом ему вспоминать не хотелось.
Чизуко привела Цумико и все сели играть в шашки го. Цумико была в таком же темно-сером кимоно, как и Ёшио. Чизуко сшила им обоим, только на рукавах у Цумико была золотая вышивка. Ацумори Сойши хотел даже возмутиться, что они сидят перед ним, как ровня, но потом вспомнил, что так оно и было на самом деле. Владения Ёшио Тошитари будут гораздо обширнее, чем его собственные, как только он женится. Да и рядом-то они сидят, потому что он сам отдал ему приказ неотлучно следовать за Цумико. Чизуко тоже с нее глаз не спускает, не то можно было бы ее убить во время урагана, никто бы и не заметил. Правда, надо признаться, что когда началась паника, он совсем забыл о Цумико.
Впрочем, теперь Ацумори Сойши был даже рад, что не исполнил свой замысел и не убил Цумико. Играть с ней в шашки го стало для него истинным удовольствием. Он даже забывал, что перед ним ребенок. Неужели и этому ее научили китайцы.
Когда партия была отложена за явным преимуществом Ацумори Сойши, Цумико встала и пошла к выходу из зала, где ее дожидалась Чизуко. Стоило только Цумико повернуться к Ацумори Сойши спиной, как он вспомнил, что хотел сообщить своим верным воинам еще во время ужина.
- Мы меняем герб, - сказал он, указывая рукой на спину Цумико. –Император Арутобэ строит мне новый замок в Мицуо. Всю такую одежду немедленно сжечь, - и он несколько раз сделал такое движение рукой, как будто хочет ткнуть пальцем в спину Цумико.
Костры пылали всю ночь. Сжигали, видимо, не только кимоно. У Ацумори Сойши сохранилась переписка с верными людьми обоих императоров. До последней минуты было не известно, чья возьмет верх, и он на всякий случай ставил на обоих. Не учел он разве что интересов императрицы Сайкё. Но для этого у него еще найдется время, уж он-то своего не упустит.
Сняв свое кимоно, Ёшио сложил его на татами перед собой, полюбовался еще немного красивой черной вышивкой и повторил несколько раз движение руки Ацумори, как будто ткнул сам себя пальцем между лопатками. Да, он не ошибся, именно так ткнул его Фукуто. Возможно, это означало, что они с ним слуги одного господина. Но ведь он не сидел вместе с ним сегодня в зале, не ел, не играл в шашки и вообще он никогда не показывался на дворе дома Ацумори. А раз сегодня наступил последний день, точнее, последняя ночь существования его герба, то он мог бы предупредить Фукуто о переезде. Возможно, Фукуто узнал раньше эту новость о смене герба домом Ацумори, но тогда почему он сбежал. Все в этой истории было крайне непонятно. Может, он присматривал за девушкой по чьему-то приказу, как думал Ёшио сначала. Но чей приказ, кроме Ацумори Сойши мог бы исполняться на его собственной земле… Однако может статься, что Фукуто прятал ее от других. Но как она к нему попала. В такой одежде мог быть только военный трофей, но ведь Фукуто не мог сражаться, по крайней мере, не мог он сражаться за такой трофей. И спрятал он ее от Ёшио, как прячут драгоценности. Никакие слухи об исчезновении знатной особы не доносились до него, но наутро, пока все были заняты разгребанием пепла костров и сборами, предшествующими переезду, Ёшио седлал коня и поскакал в Бива, чтобы лично узнать новости.

Однако отъехать слишком далеко от дворца Ацумори Ёшио не успел. Еще не доезжая Такифу, он встретил кукольника Ичиду и его актеров. Сначала Ёшио обогнал их носилки с куклами, поприветствовав, кого успел, на ходу. А потом, заметив, что почти никто из них не отвечает на его приветствие, Ёшио притормозил коня. Тут только кукольники подняли свои опущенные в землю головы и взглянули на Ёшио.
Ёшио погрузил на коня часть их поклажи и пошел рядом с ними. Чуть позже, за двумя холмами, выяснилось, что еще накануне они думали, что направляются в Угацуру. Однако та дорога, по которой они шли, вполне могла привести их именно туда, и актеры с нее не свернули. Ёшио спросил, что же произошло, если они решили, что сбились с пути. Ичиду ответил ему, что того Угацуру, в который они ехали, больше нет, потому что там отменили свадьбу, и вместо веселых пьесок, которые были у них припасены на этот случай, им придется исполнять другие, а какие, да они и сами не знают. Ёшио поинтересовался, жив ли владелец и в добром ли здравии его семья. И актеры, вздохнув, ответили хором, что владелец-то жив, да вот только в конкурсе поэтическом он не победил, места теперь себе не находит, да только не о нем печаль их актерская. Ёшио совсем ничего не понял. Но Ичиду сказал ему, чтобы он поворачивал назад да не мешал им новую пьесу сочинять, ведь и ему самому пора собираться в путь-дорогу в те края, где ему чаще нужен будет верблюд, чем лошадь. Актеры грустно улыбнулись Ёшио. Ёшио поблагодарил их и сказал в ответ, что они могут сыграть пьесу про самурая, который отправился в путь, да нашел совсем не то, что искал, однако, то, что нашел, оказалось потом для него гораздо важнее, чем то, за чем он поехал. Актеры обрадовались, ожили и их куклы помахали ему вслед своими разноцветными веерами.

Через некоторое время после того, как караван носилок дома Ацумори Сойши двинулся по направлению к Тоттори, у его заброшенного теперь дворца вновь появился Фукуто. Спрятанная у холма постройка как нельзя лучше годилась для дома отшельника, каким он теперь стал.
Все время после нападения на дворец Хитомаро Тошитари Фукуто Кодзё внимательно следил за тем, куда держит путь Ацумори Сойши, потому что он думал, что он – единственный теперь оставшийся в живых человек, который знал, что произошло на самом деле в Тояма.
Он-то первым и узнал, что по приказу Ацумори Сойши была похищена невеста из дома Хико. Но и Ацумори Сойши тоже его выследил, хотя не понятно, как ему удалось заметить Фукуто на полном скаку. Если бы на его седле не было поклажи, остался бы Фукуто с языком. Гнался за ним Ацумори Сойши по бездорожью. Аки мешала ему править конем, но и бросить ее прямо на дороге он не решался, уж слишком заметное на ней было кимоно.
Фукуто почти удалось убежать от Ацумори Сойши. Конь на неровной дороге все время спотыкался. Когда забежали в лес, Фукуто выбирал самый узкий просвет между деревьями, старался, чтобы лошадь отстала. Однако когда стали взбираться в гору, стало понятно, чья возьмет. Рука с порванным сухожилием не давала Фукуто возможности прибавить ход.
Но Ацумори Сойши не сразу схватил свою жертву, он поднялся, опередив Фукуто, и стал плетью сталкивать его с горы и добился того, что тот кубарем полетел вниз. Конь тоже помог Ацумори Сойши и, пытаясь удержаться на крутом склоне, толкнул Фукуто в больную руку.
Фукуто летел с горы, как вязанка хвороста. Сознание он потерял еще от удара копытом, так что когда Ацумори Сойши спустился вниз и свои коротким мечом разжал ему зубы, Фукуто ничего не чувствовал. Он пришел в себя от боли, когда Ацумори Сойши отрезал ему язык. С языком или без, Фукуто все равно не спустит глаз с Ацумори Сойши. Тем более, что тот ослепил девушку прямо у него на глазах. Фукуто был последним, кого она видела.
Когда удалось остановить кровь, хлынувшею из ран, и они оба немного пришли в себя, Фукуто попытался отыскать укрытие. Но это была земля Ацумори Сойши, и от него здесь, как выяснилось, не было и не могло быть спасения. Это Фукуто понял, когда увидел Ёшио. Трудно, конечно, объяснить все подростку, особенно это трудно сделать тому человеку, у которого нет языка. Развязывать Аки Фукуто не стал для ее же безопасности. Сначала она все время повторяла, что надо немедленно бежать к ее отцу, что он никогда не простит этого Ацумори Сойши. Но бежать все равно пришлось бы через земли Ацумори Сойши, а здесь только он никому ничего не прощает.
Поскольку Ёшио не понял Фукуто, ему пришлось искать другое укромное место. Они с Аки прятались в лесу, спали прямо земле. Однако все равно ей в ее платье нельзя было остаться незамеченной, да она и не смогла бы уйти далеко. Фукуто не думал, что Ацумори Сойши решится предупредить о нем кого-то из своих людей. Появление искалеченного Фукуто, да еще с Аки, наверняка, испортит все планы Ацумори Сойши в борьбе за власть. Именно на это и рассчитывал Фукуто и выжидал наиболее подходящего момента, чтобы удар его пришелся точно в цель.

В день праздника Звезд Аки сказала, что прошел месяц, как закончился праздник урожая риса, после которого должна была состояться ее свадьба с Дзанкуру Согу. Фукуто удивился, как точно она, незрячая, может определять время.
Ацумори Сойши всю зиму наблюдал за привычками в доме Юитару Хико. Хлопотами к свадьбе были заняты руки всех слуг в доме. Для разовых поручений к услугам Энко всегда были исполнительные и богобоязненные люди Ацумори Сойши. Они точно знали день, когда Аки отправится в храм. Ацумори Сойши ждал ее. На каждого человека из свиты Аки у него в засаде было по два-три человека, которые на собственной шкуре убедились, каков в гневе Ацумори Сойши. Ему оставалось только схватить Аки. Остальное его не интересовало. Главное, чтобы на дороге не осталось следов.
Тех следов, которых больше всего опасался Ацумори Сойши, на дороге, действительно, не осталось. Казалось, их смыл весенний дождь. Зато остались глубокие следы убегавшего и прихрамывавшего Фукуто. Их-то и заметили кукольники Ичиду. Они отправились мимо Гифу на восточное побережье, в Тосё, нашли Азукиё и рассказали ей историю о том, как где-то там, далеко-далеко, где встречается небо с землей жила была злая волшебница Арисугава. Она совершила столько страшных дел, что пришло время, и до нее дошли слухи о ее делах. Ей самой стало так страшно, что она поверить не могла в то, что все эти рассказы – дело ее рук и ума. Сказочники, конечно, привирали немножко. Реальные истории не могли быть такими ужасными. Однако, как ни странно, Арисугава больше поверила им, чем своим собственным воспоминаниям. Стара она была, что и говорить, хотя по виду и не скажешь. Но злые волшебницы всегда являют собой по виду не то, чем на самом деле являются. Испугалась Арисугава, совсем голову потеряла, и захотелось ей побывать в тех краях, где прошло ее детство. Там добрый волшебник Арэ предсказал ей все то, что теперь она услышала от сказочников. Перенеслась она в одно мгновение в свой старый, заброшенный замок Тою. Стоило ей тогда последовать совету Арэ и остаться навсегда здесь, и ничего бы не произошло, не о чем было бы сейчас сказочникам сказки сказывать, да что уж теперь говорить, поздно. Люди долгое время обходили это место стороной. Ходили слухи, что живет здесь нечистая сила, хотя никто там не жил. Говорили, будто сила эта разрывает на части всех, кто хоть на одно мгновение замешкается, приблизившись к замку. Люди рады были бы не мешкать, но странное оцепенение одолевало их, едва они входили в эти владения. Как будто льдом сковывало все их тело. Не могли они пошевелить ни рукой, ни ногой и гибли, не счесть им числа. Так же неподвижно сидела теперь на пороге своего отчего дома и сама Арисугава. Встала она на то место, где стоял когда-то мудрый Арэ и где прокляла его ее добрая мать Гёко, и превратилась в черную ворону. Но не летает она теперь по свету, как могла летать когда-то, когда была злой волшебницей, а все кружит и кружит над своим домом, однако, не может опуститься и сесть хотя бы на крышу. И никто не боится больше этой безумной вороны, которая даже имени своего выговорить не может, а произносит только: «ар, га, ва». Только это и осталось от ее злобных проделок. Так наказали ее боги.
Азукиё послушала историю Ичиду и стала ждать продолжения. Ей показалось, что Ичиду рассказал ей не все, что знает. И Ичиду тоже показалось, что надо было узнать побольше, прежде чем отправляться в такой длинный путь, что даже подошвы на сандалиях его кукол износились. Вот в какую глупую историю попал изобретательный кукольник Ичиду.

Китайские послы приехали вновь. И никто не мог сказать в точности, сколько их было человек. На берег в новом порту Авадзё, который расположился к югу от Оцу, высадилось человек двадцать. Одеты они были примерно одинаково, по крайней мере, на взгляд японцев, и с виду тоже походили на братьев-близнецов. Их сопровождал Фумихиро, посланный с посольством министром Сойши Муцуро. Это путешествие так изменило его, что он совершенно не торопился ничего объяснять японцам и вообще вел себя, как китаец. Однако, даже заметив ропот своих соотечественников, он не счел нужным что-либо менять в манере своего поведения с ними.
Так, Ксун-Люй, Шу-Шенг, Ао-Руи, Ан-Ши, Ай-Ксьян, Эр-Ксуан, Фенг-Ао-нинг, Ши-Шуо, Су-ронг, Фан-Ан, Анг-нинг, Ай-ну, а может, и еще несколько человек, по очереди являлись к императору Арутобэ каждый день и вместо того, чтобы вести переговоры, они рассказывали какие-то странные китайские сказки, мораль которых ускользала от всех присутствующих. Однако сказки были очень красивы, Фумихиро прекрасно переводил, а может, и добавлял что-нибудь от себя, и император Арутобэ с удовольствием слушал и слушал послов, как завороженный.
После официального императорского приема дальние родственники, однако, в реальности почти братья Фумихиро и Ёшио остались наедине. Обоим было, что рассказать. Фумихиро решил вернуться в Китай вместе с послами, даже если поступит предложение от императора Арутобэ поступить на службу к нему во дворец. Фумихиро был уверен, что с таким именем ему высоких должностей при императоре не видать. В Китае же все это не имеет никакого значения. Ёшио предположил, что в таком случае он собирается стать монахом. Фумихиро уклончиво ответил, что вскоре очень для многих это будет едва ли не единственным шансом спастись от нового увлечения императора Арутобэ. Возможно, он и себя поставит в такое же безвыходное положение с точки зрения той политики, которую вели при императорском дворце его предшественники.
Для Ацумори Сойши присутствие на императорских приемах было настоящим мучением. Теперь, после прибытия послов в новую гавань, стало понятно, что никогда больше китайцы не станут искать бухту на том побережье, в непосредственной близости от которого его поселил император Арутобэ. Его дом на границе дюн обречен стать провинцией. Восток Ямато оказался для китайцев доступнее скалистого западного побережья, которое, странное дело, так притягивало Ацумори Сойши своей живописностью.
Он был подавлен этим известием. Все истории, которые рассказывали китайцы императору Арутобэ, казались ему правдивыми и ужасными. В них человеку всегда предоставлялся шанс сделать выбор, никто его не торопил, не сбивал с толку, и человек неизменно ошибался и погибал. Изо дня в день слушал Ацумори Сойши истории чужого провала, и они казались ему зловещим предзнаменованием. Он вспоминал, как пытался образумить свою мать, стремившуюся наперекор ему увидеться и поговорить с буддийскими монахами. Этот поступок казался Ацумори Сойши простой блажью, желанием все делать ему назло. И он пресек препирательства, как мог.
Однако Ацумори Сойши прекрасно понимал, что образумить императора ему сразу не удастся, и сделать это будет едва ли проще, чем в случае с его матерью. Император Арутобэ еще не был стар. Если ему нравятся их истории, китайцы будут приплывать сюда толпами. Еще чего доброго и война прекратится.
Другие волшебные китайские истории отвлекали Ацумори Сойши от размышлений об императоре. Это сначала раздражало его, а потом он вдруг почувствовал приступ страха, как тогда, в лодке, когда, еще будучи ребенком, чуть не вытолкнул веслом за борт своего отца. С той только разницей, что тогда страх придал ему силы, а теперь парализовал его настолько, что его на некоторое время даже перестала интересовать судьба императорского двора.
Это были истории про Дракона, повелителя подводного царства. В них герой мог просить за свою услугу что угодно, однако, он этого не делал. Он подчинялся обстоятельствам, что казалось совершенно удивительным Ацумори Сойши. Дракон мог рассекать горы одним движением хвоста. У Ацумори Сойши даже дух захватывало, а китайский герой оставался совершенно хладнокровен при демонстрации такой силы. Ацумори Сойши непременно попытался бы воспользоваться выгодной ситуацией, а китаец стоял и ждал, хотя удача в страшном образе дракона могла в любой момент повернуться к нему спиной. От таких напряженных мыслей даже пот выступал на обычно бесстрастном лице Ацумори Сойши.

Кукольник Ичиду недолго думал, в каком направлении ему отправиться из дома Азукиё. На западе он не так давно был, оттуда он и пришел на восточное побережье. На севере, по словам очевидцев, не прекращались сражения. Число претендентов на земли все увеличивалось. Поэтому Ичиду, не долго думая, решил держаться по курсу на юг, считая этот маршрут наиболее безопасным для жизни своей бродячей труппы.
Подойдя по навесному мосту над водопадом над красивейшей из долин Сёи, актеры залюбовались открывшемся им видом. Осень здесь только начиналась. В воде время от времени появлялись, то желтые, то красные опавшие листья, их, играя, подхватывал и уносил поток.
Зрелище настолько увлекло их, что они, не сговариваясь, долго не решались ступить на мост. Ичиду, как обычно, возглавлял процессию. Когда он был уже почти на другой стороне долины, он услышал слабый стон, похожий на вздох смертельно раненого самурая, а потом жуткий свист. Это внезапно развалившийся мост упал в воду.
Прижатый к скале стропами моста Ичиду беспомощно смотрел, как среди разноцветных листьев, которых вдруг стало очень много, кружили выныривающие из водоворотов головы его друзей и их разноцветных кукол. Вскоре поток унес их всех и сбросил вниз, туда, где среди шума воды нельзя было расслышать ни голосов, ни криков.
Казалось, даже деревья над долиной оцепенели от увиденного, замерли на время и перестали размеренно сбрасывать в воду листву. Ичиду пришел в себя только ночью. Он не помнил, как ему удалось взобраться и сесть на утес. Он упрекал себя за то, что руки его не разжались, когда он висел над бездной, и не дали ему уйти вместе со всем тем, что было всей его жизнью так долго, сколько он себя помнил.



...продолжение следует...