Рядом с домом, где я живу в последнее время, расположился-разместился небольшой несанкционированный рынок. На ступеньках, на бордюре, на картонных ящиках дачники-частники продают редиску, лук, петрушку, укроп, малосольные огурчики, тертый хрен, кинзу и прочую зеленую мелочь. Здесь в любое время дня и ночи можно приобрести курево любого сорта и самопальное «пойло».
Тут же продают носки биробиджанской фабрики, кофточки неизвестного происхождения, детали сантехники, семечки. И... никому теперь ненужные книги.
Однажды, взяв полторашку пива, я не торопясь брел между рядами нашего рынка и обратил внимание на чернявую девчушку лет десяти, которая продавала книги. Как опытная продавщица она, заметив мое внимание, тут же стала предлагать мне двухтомник Дика Фрэнсиса.
– Это очень интересные книги. Если вы купите первую, я вторую отдам вам в подарок.
Вообще-то мы с женой книжки уже давно не покупаем. Более того, периодически просеивая нашу домашнюю библиотеку, стараемся уменьшить этот вечный пылесборник. Так, скрепя сердцем, я отнес на подоконник Дома литераторов, пожалуй, не менее тридцать килограмм книг, каждую из которых в свое время покупал по полной стоимости.
Фрэнсиса, правда, у нас никогда не было, но я знал имя этого современного английского писателя.
Пройдя до конца рядов, я, не спеша, повернул обратно. Девчушка, вновь увидев меня, с еще большим азартом стала нахваливать книги Фрэнсиса, несколько раз повторив, что вторая книга – в подарок. Она была какая-то цыганистая: смуглое лицо, полные губы, черные широкие брови. Этот бутон еще не раскрылся, но уже притягивал взгляд.
– Ладно. Сколько стоит книга?
– Двадцать рублей.
Тоже мне – деньги! Рядом пучок редиски из семи штук стоил тридцать. Я рассчитался с симпатичной девчушкой и стал «счастливым» обладателем двухтомника романов Дика Фрэнсиса, издания 1992 года.
В молодости Дик занимался конным спортом, участвовал в соревнования по стипль-чезу и даже был чемпионом Англии в этом виде. Поэтому чаще всего он писал именно об этом. В приобретенном мною двухтомнике было четыре романа, написанных жокеем от первого лица. Каждый раз он называл себя по разному, но читателю было ясно, что это всегда он – Дик Фрэнсис.
Так как мое повествование автобиографично, то пора мне переходить от Дика Фрэнсиса к себе, любимому. Один эпизод в романе «Отражение» буквально зацепил меня. Я никогда не питал особых чувств к лошадям. Более того, я их боялся, хотя мне и приходилось ездить верхом в бытность зоотехником.
Эпизод, который произвел на меня впечатление и пробудил воспоминания, состоял в следующем. Во время одного из заездов герой романа Филип Нор начал опережать остальных участников. Но, преодолевая одно из препятствий, его лошадь что-то сделала не так, и Филип упал. Скакавшие следом двадцать семь лошадей проскакали по нему, и он получил ряд сильнейших ударов копытами. Правда, кости оказались целы, Филип остался жив и даже вернулся через неделю на ипподром.
А я сразу же вспомнил, что мое тело трижды соприкоснулось с копытами крупных животных. Первый раз это случилось, когда мне было лет шесть, и я гостил у моего «третьего» деда в селе под Житомиром на Украине (третий потому, что он был отцом моего отчима). Этот случай мог сделать меня калекой на всю жизнь, а то и убить на смерть. Однажды деревенские пацаны сказали мне, что надо погнать двух коней, которые паслись на луговине, и дали мне длинную ветку. Откуда я в шесть лет мог знать, как это опасно? Я подошел к лошадям сзади, стал что-то вякать и размахивать веткой. Одна из лошадей решила меня проучить и выбросила копыта. Но мой ангел-хранитель был на чеку: копыто, долетев до моей правой щеки, – о чудо! – лишь чуть дотронулось до нее и пошло в обратный ход. Но я вмиг понял, что это значит. И хотя в моей дальнейшей жизни мне многократно приходилось иметь дело с лошадьми, однако не то, что дружбы, даже взаимопонимания с ними у меня никогда не было.
Вторая моя встреча с копытами произошла, когда мне было десять лет. И это были коровьи копыта. Мы жили тогда на железнодорожном полустанке, тоже где-то на Украине. А недалеко было село. И там и там люди держали коров, потому что прожить без коровы было невозможно. Ведь корова и молочка даст, и сметанки, и масличка, и творожка, и огород удобрит. И теленочка приведет! А еще летом по ее бокам и спине можно было скатать прекрасный шерстяной мячик. Зимой же по ночам ее большое теплое тело могло служить печкой, возле которой можно было и переночевать, как делала в голодовку 1922 года моя прабабушка, Степанида Захаровна.
Десятка полтора мальчишек из села и полустанка целыми днями выпасали личных коров в балке, что тянулась вдоль железной дороги сразу за полустанком. Балка была глубокая настолько, что в насыпи железнодорожного полотна, проходившего через нее, сделали бетонный проход в рост взрослого человека. Но он был не прямоугольный, а в форме трубы. Возможно, это и была труба для стока воды. Мы, пастушки, вместе с нашими коровами не раз переходили по этой трубе с одной стороны балки на другую. Но однажды случилась беда. Не у всех, а только у меня.
Как-то вдали показался поезд, и мы почему-то решили, что коров надо срочно перегнать на другую сторону балки. Но то ли мы замешкались, то ли поезд шел слишком быстро. Короче, когда мы только вошли под насыпь, над нами загремел состав. Моя корова испугалась и понеслась. А я держал ее за налыгач, привязанный к ее рогам. И труба! Я упал, перевернулся на спину, а моя корова продолжала тянуть меня за налыгач и дотаптывать. По ту сторону балки она убежала, а я, полежав какое-то время на траве, с трудом поднялся и потащился домой. Дома мама меня детально ощупала – кости оказались целы, но два отпечатка коровьего копыта на груди сохранялись долго. А ведь могли же быть удары в лицо и в живот! Но мой удивительный ангел-хранитель не допустил моей гибели в тот раз.
Третий и, слава Богу, последний раз меня побил копытами полуодомашненный олень. Об этом я уже писал в книге «Северный стаж». Вообще-то мне следовало бы написать и неоднократно произнести большую благодарственную молитву моему ангелу-хранителю. Просто не перечесть сколько раз он спасал меня. И от глупостей, и от случайностей, в результате которых я легко мог стать калекой. Ему постоянно надо было быть на чеку. Да и от смерти тоже! Но я не умею молиться. Дважды я прошел курсы диалектического и исторического материализма и дважды курс марксистско-ленинской философии. И всякий раз на «отлично». Мне не переучиться. И если я до сих пор жив, то значит, за меня молилась моя мама, Раиса Владимировна. Царствие ей небесное!