Но ветру, видимо, нет дела – о том, как дуть, куда, в какое время, и сколько с ног людей сдувать за час – об этом он и не заботится ни мало. Доверился вращению планет, и звёзд по небу ходу звонкому устало будет он внимать – не более того. Так день за днём он дует, дует, ни сколько не вверяясь мелочам, но коль так преданно он служит бесконечности речам, то станем также примечать его примет безудержную колкость.
Так думал он, взобравшись на высокий холм. Он думал, глядя на долины, на излучину струящейся реки (вон там справа виднеется спрятавшееся в зарослях бурого осинника старое её русло - старица), думал, любуясь на заходящее в густые брови зари солнце, и ощущал всем своим замкнутым существом непередаваемую вольность свежего ветра, пронизывающего его своим предзакатным холодком до самых основ организма. «Как хорошо-о-о!» - вроде бы крикнулось, а вроде и нет, и радостью захлестнулось сердце, и пронзённый ею, он пал на колени, и волосы развевались за спиной его, подобные шлейфу бороздящей свой бесконечный звёздный путь кометы.
С той памятной ночи, проведённой в безмолвной беседе с ветром, со звёздами и луной, с собственным бессилием перед силой стихий, он стал другим, он стал водить дружбу с новым другом, с ветром, стал привечать его и баловать. Установил во дворе флюгер, рядом с ним массивный стол, около них вкопал в землю маленькую скамейку, сидит время от времени, ждёт. Что скажет ему его новый старый приятель? О чём поведает на этот раз. Неизвестно. Теперь в этом суть его новой жизни, в этом вся её ядовитая соль. Когда он постарел, а ветер к тому времени успел о многом ему рассказать, приоткрыть завесы над многими тайнами, организм уже достаточно был отравлен знанием – его соль сумела проникнуть в каждую пору страждущей кожи и причиняла изнурительные страдания любой витающей перед ним мыслью. «Что это? Что это?» - можно было услышать, проходя мимо. Но только он был способен различить в слабом шёпоте недвусмысленный ответ вольного ветра: «Ничего нет! Ничего нет!».
Однако радость его была как всегда безмерна. Именно в то время я и забрёл в это селение (оно находилось недалеко от Изборска) и услышал от одного аборигена, что там, далеко-далеко на отшибе, проживает в одиночестве один чудак, который почти ничего не ест, став от этого тонким как тростинка, ни с кем не общается, забыв от этого человеческий язык, и молится только одному божеству – ветру, которого почитает самым великим мудрецом на свете, потеряв от этого христианскую сущность свою и став похожим на дикого язычника древних времён. Меня, как путешественника, это очень заинтересовало, и я решил познакомиться с ним во что бы то ни стало. Оставив свою блестящую самодвижущуюся повозку (сметливый читатель угадает в ней новенький автомобиль) под присмотром местных жителей, согласившихся за умеренную плату ничего у неё не откручивать и не царапать на бортах гвоздиком разный слова, я налегке, лишь с маленькой котомкой на плече, отправился прямо на запад, туда, где спрятавшаяся за холмами и овеваемая ветром мерещилась мне согбенная в молитвенном экстазе хрупкая фигура отшельника. Признаюсь честно, немного заплутав в мираже мнимого расстояния между холмами, я поддался было неожиданному приливу паники, заставшему меня в окружении сгущавшихся сумерек, однако очутившись на самой вершине одного из них и встретившись взглядом с убегающим солнцем, я понял, что всё не напрасно. Я чувствовал близкое дыхание и знал, что он где-то рядом. Шёпот у самого уха твердил мне «останься, останься», волосы развевались рассеяно и смело, в упоении впутывая в себя вольного и бесстрашного. А потом я увидел его – он стоял на коленях на соседнем холме метрах в ста от меня, и его силуэт был чётко означен на фоне багряного брата. Быстро уняв ликование, я стал думать, что делать дальше. До этого момента отсутствие определённого плана меня не пугало, теперь же, когда я был у цели, меня посетило смятение. Что я скажу ему, как подойду? Поймёт ли он мой голос? Прогонит ли с боем, или не удостоит и взглядом? Я этого не знал, я этого боялся, я выжидал. Когда солнце скрылось, спустя, может быть, минут десять, он поднялся с колен, вскинул в небеса руки (мне уже плохо было видно, но, кажется, это было именно так) и издал несколько истошных воплей, что-то бессвязное на непонятном наречии, и я ещё какое-то время наслаждался эхом этого первозданного клича. Потом он исчез. Или я окончательно потерял его из-за надвинувшейся на глаза ночи, либо о просто пал ниц в исступлённой молитве, либо… я даже не знаю что. Стоял сухой тёплый сентябрь, но я понимал, что это всё же не время для ночлега на холмах. Я был в отчаянии. О том, чтобы пуститься в обратный путь, не могло быть и речи – я стоял как вкопанный посреди Вселенной на вершине одного из бесчисленных в этой местности холмов, надо мной парило бескрайнее звёздное небо, подо мной гудели недра Земли, шевелилась трава, мечтали ночные букашки, жизнь шла своим чередом, но я был один. От бессилия я клеймил позором всё вокруг – и эту непролазную местность, и ночь, и этого несчастного чудака, и своё бестолковое любопытство, и всех аборигенов, что рассказали мне о нём и даже… но стоило мне прикоснуться мыслью к нему, как я почувствовал облегчение. Тревога ушла, кулаки разжались, напряжение спало. Кто-то шепнул мне чуть слышно: «Всё хорошо!». И тут же пробежала волна по траве. Шелест коснулся моего слуха, я понял – это он, вольный ветер, и, счастливый, зажмурился. Когда почувствовал на плече руку, я уже знал, что всё произошло так, как и должно было произойти. «Так надо» – шептал он, когда мы спускались с холма, «я рядом» – повторял он снова и снова, когда я спотыкался во тьме, «мы вместе» - отвечал я и крепче сжимал его руки. Мы встретили рассвет у его старого флюгера, сидя вдвоём на маленькой скамейке, вкопанной глубоко в Землю рядом с массивным столом. Сидели и слушали ветер, его вольный приветственный гимн восходящему солнцу, благодаря которому я, наконец, почувствовал, осознал, какую роль должен сыграть в этом мире, и какую эта невероятная ночь загадку загадала мне, ответ на которую предстоит искать в моей перевёрнутой отныне жизни. Я знал, что больше не увижу его, но когда через несколько дней, месяцев, а, может, и лет уходил от него, я совершенно уверен был в том, что он смотрит мне вслед, а ветер развевает по небу старый потрёпанный временем флюгер.
18.11.2014