Властитель

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Бирдебек, хан Золотой орды
Ханике,   жена Бирдебека
Танышбек, родственник Бирдебека
Ахмед Булгари, бродячий поэт
Кади,
Хасбулат, стражник
Саруджа,
Котлыбуга,
Махмуд везир,
Мангут бек,
Диван бек,

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

I

Тронный зал ханского дворца в городе Сарай. Хан Бирдебек сидит на троне. Напротив него, на почтительном расстоянии – Кади, он стар, передвигается с трудом, говорит медленно и шепеляво.

Кади (Гнусаво и монотонно). Именем Аллаха, единого и всемогущего, господина нашего, судьи всем судьям…

Бирдебек (Смотрит на него с нескрываемым раздражением). Довольно, старик, довольно. Что-то ты стал чересчур благочестив? Уж не помирать ли собрался, почтеннейший?

Кади не отвечает, продолжает бормотать и кланяться, опасливо косясь на хана.

Бирдебек (Продолжает издеваться). Говорят, благочестие это одряхлевшее сладострастие. Что ты думаешь об этом, кади? (Отрывисто смеется.) Впрочем, можешь не говорить, а то до утра не уйдешь. Так у тебя все? Если все, можешь убираться, я устал сегодня.

Кади (Продолжая кланяться). Есть кое-что еще, великий хан. В городе объявился один человек. Бродяга, стихотворец. Кроме того, он…

Бирдебек (С еще большим ожесточением). Что значит, объявился? Вот невидаль, можно подумать, раньше их не было! Да город в последнее время ими кишмя кишит. И бездомные есть, и домашние, и голодные, и сытые, и желторотые сопляки, и старая плесень вроде тебя. Разные. Но все как один мнят себя гениями, спасителями мира. Что ты будешь делать, – когда у человека нет охоты работать, у него непременно отыскивается талант! Так что это не новость.

Кади. Вы правы, великий хан. Но… Боюсь, что здесь случай особый. Во-первых, он неслыханно дерзок. Баламутит людей на базарах, говорит совершенно недопустимые вещи.

Бирдебек. Например?

Кади. Например… Что власть несправедлива и жестока.

Бирдебек. М-да. А власть, по-твоему, справедлива и сострадательна?

Кади. Полагаю, что не мне, недостойному, об этом судить.

Бирдебек (Смеется). Ну недостойному, это точно.

Кади (Упрямо). Полагаю также, что этот человек опасен. Может оказаться опасным.

Бирдебек. Брось, бесполезное не может быть опасным! Не там ищешь, кади. О чем шепчутся по крысиным углам мои родственники, мои приближенные, что у них на уме, вот что я желал бы знать. А ты вместо этого несешь вздор о каких-то полоумных уличных виршеплетах. Стоит подумать, по глупости ты это делаешь, или с умыслом.

Кади в страхе пятится и отчаянно трясет головой.

Бирдебек (Мрачно машет рукой). Ладно, старик. Если хочешь, можешь поймать этого стихотворца и принародно высечь. Они это любят. Им кажется, что ежели их зад пострадал за справедливость, мир от этого стал добрее. Все?

Кади. Не совсем. Дело даже не в его дерзости. Вы правы, великий хан, на это можно было бы закрыть глаза. Молчуны опаснее говорунов. Есть еще кое-что. Он… .Даже не знаю, как об этом сказать. Он очень похож на вас, великий хан.

Бирдебек (Пораженно). На меня?! (Тут же спохватывается и грозно хмурится). На хана никто похожим быть не может!

Кади. О да, разумеется! Однако…(Смущенно пожимает плечами.) Вообразите, как две капли воды.

Бирдебек задумывается.

Бирдебек (В сторону). Ну и что мне за дело до этого? Будто других забот нет. По городу бродит какой-то оборванец, выкрикивает рифмованный бред, рассуждает о справедливости мироустройства. И он – вылитый я, Бирдебек, сын Джанибека, хан Джучи улуса. Положим, греха-то в том нет, любой предмет на что-то похож. Близнецы – забава Всевышнего. Это впрямь забавно, – когда оба одни одного поля ягоды. А когда один из них великий хан, а другой уличный фигляр, – уже не забавно. Сходство – опасная вещь. Никогда не знаешь, что из этой причуды может вылупиться. Коли об этом знает кади, старый наушник и пройдоха, то об этом могут знать и другие. Интересно, сам этот босяк знает об этом сходстве? (Искоса глянув на кади.) Как две капли, говоришь? (Тот быстро кивает.) Кстати, как его зовут?

Кади. Зовут его Ахмед Булгари. Пришлый человек.

Бирдебек. (Нарочито пренебрежительно). Вот что. Распорядись-ка отловить этого малого да и привести ко мне. Сам гляну и решу, что с ним делать.

Кади (Почтительно). Да он уже схвачен, великий хан. (Оживленно). Прикажете привести к вам?

Бирдебек. Не сейчас. Хотя… веди его сюда.

Кади, пятясь и поминутно кланяясь, уходит. Бирдебек остается один. Поднимается с трона, прохаживается по комнате. Подходит к зеркалу, всматривается.

Бирдебек. Что-то я перестал понимать сам себя. Можно, конечно, забавы ради побеседовать с собственным двойником, как с собственным отражением в грязном водоеме. Это даже по-своему забавно. Однако почему-то какое-то странное беспокойство. Как будто что-то затевается, что-то вот-вот произойдет. И я потерял нить, не могу ее найти и не в силах этому противиться. Словно кто-то силом…Что за нелепость. Приказать немедленно удавить, да и весь с ним разговор. Пожалуй, так и надо сделать. Эй!

II

Хлопает в ладони. Однако в этот момент дверь отворяется и в комнату буквально влетает от увесистого толчка в спину человек. Это Ахмед Булгари. Он в рваном халате, всклочен и явно напуган. Глядит на хана снизу вверх. Однако вскоре страх в его взгляде сменяется любопытством. Хан также не может отвести от него взгляда.

Бирдебек. (После продолжительной паузы). Ну и что ты на меня смотришь, несчастный?

Ахмед. Да уж не знаю, как сказать, великий хан. Выговорить страшно.

Бирдебек. Да уж ты попробуй. На площадях баламутить чернь тебе удавалось. Не страшно было?

Ахмед. Скажу, ежели вам угодно. (Привстает.) Мне кажется… мы с вами похожи, великий хан. Не находите?

Бирдебек. (С усилием смеется). Нет, не нахожу. И довольно об этом. Скажи-ка мне, о чем ты болтал на базарной площади?

Ахмед. (Воодушевляясь). Я говорил о справедливости. Я всегда о ней говорю. Власть должна быть справедливой, или ее не должно быть вообще. Она на то и дана, ведь жить по звериным законам человек смог бы и без всяких властителей. Хан, не опирающийся на справедливость, подобен лодочнику, дырявящему днище, он сам себя обрекает на несчастье...

Бирдебек. (Перебивает его.) Погоди, погоди! Опираться на справедливость? А как опираться на справедливость? Справедливость – мираж, пустота. Пустота может ласкать взгляд и слух, но на пустоту нельзя опереться, ежели не хочешь сломать себе шею. Крестьянин, у которого вор крадет овцу, считает это несправедливым, а вор – вполне справедливым, ибо вор сыщет тысячу причин, которые якобы заставили его красть, а не добывать хлеб в поте лица своего. Когда вора схватят и посадят в зиндан, вор будет говорить – это несправедливо. Крестьянин скажет: восторжествовала справедливость. Даже для двух людей нету одной справедливости. Что там толковать о тысячах. Справедливость – это слово, призванное утешать, не более. Знаешь, отчего случаются самые большие беды? Когда люди принимаются устанавливать справедливость. Один Аллах ведает, на какие зверства способна толпа, уверовавшая, что творит справедливость. А человек, громко кричащий: я знаю, где справедливость! – страшнее чумы. Вот именно поэтому мне придется тебя обезглавить, Ахмед Булгари, хоть ты наверняка почтешь это несправедливым.

Ахмед. Веришь ли ты сам тому, что говоришь, великий хан? Власть должна быть разумной. Это и значит – справедливой.

Бирдебек. Вот как? А моя власть, стало быть, неразумна?

Ахмед. Стало быть, так. Когда налоги превращаются в удавку, властители ведут себя так, будто и нету над ними Всевышнего, сановники воруют, даже не скрывая, что воруют, а солдаты идут умирать неведомо куда, не понимая, за что умирают, – это неразумно.

Бирдебек. Прекрасно! Ты, небось, полагаешь, что сказал нечто такое, чего мне никогда не приходило в голову? Вообрази, приходило, и не раз. Как легко сказать: не должно быть неправедных войн! А бывают войны праведные? Волка не накормишь сеном, кролика не напоишь кровью. Государство или есть, или нет его. Если оно есть, рано или поздно оно будет воевать. Мир и война сменяются, как лето и зима. Зима приходит не оттого, что кто-то ее хочет, а оттого, что пришла ее пора. Хочешь жить в мире с соседями? Прекрасно! Это очень просто! Надо лишь сделать так, чтобы так же решили твои соседи. А потом соседи соседей. Ну и так далее. Да еще доподлинно убедиться, что никто из них не прячет кинжал под полой халата. Попробуй, сделай это!

Ахмед. Я бы попробовал, если б представилась такая возможность…

Бирдебек. (Досадливо машет рукой). Хвала Аллаху, такая возможность тебе не представится. Воображаю, что случилось бы!..

Ахмед. Отчего же. Мы могли бы на пару дней поменяться местами. Подмены бы никто не заметил, уверяю. Мы ведь как две капли воды…

Бирдебек. Поменяться?! Великому хану поменяться местами с вшивым висельником?

Ахмед. (Оживленно). Почему нет? Там, в зиндане, не так уж плохо. Вшей там, кстати, нет в помине. Клопы есть, это да. Два раза в день по кружке воды и по ячменной лепешке. Знаете, из всех добродетелей беднякам лучше всего удается умеренность в еде. Лепешки могли бы быть помягче, вода почище, клопы посострадательней, тюремщики подобрей, но все это не так страшно. Зато подумайте – полумрак и уединение! Это вечные спутники мудрости, то есть того, чего вам так недостает, великий хан. Где еще найдешь такое, как не в темнице? Там, где я сижу, был, правда, один сосед, цыган. Сводник и конокрад и даже, кажется, убийца. Днем донимал скабрезными байками, а ночью храпом и кашлем. При мне съел однажды живую ящерицу. Но его, кажется, казнили сегодня утром. Так что у вас будет возможность поразмышлять в одиночестве о вечном…

Бирдебек. (Раздраженно). Ну довольно. Прочь! (Стражнику) Увести!

Ахмеда уводят, Бирдебек остается один. Некоторое время сидит неподвижно, словно силясь что-то вспомнить. Затем поднимается и медленно прохаживается по комнате.

Бирдебек. Хм! Темнота и уединение. И никто ловит твой взгляд, и никто не прячет от тебя глаза. И разве конокрады так уж хуже, чем казнокрады? А моя взбесившаяся родня лучше клопов? Разве ячменные лепешки хуже изысканных яств, которые нужно, однако, давать пробовать собаке, чтоб не сдохнуть от яда? Разве в тюрьме, предназначенной для других, больше свободы, чем в тюрьме, что я выстроил для себя? Власть – как капризная женщина, ничего не дает, только берет, лишает сна и вытягивает силы… Темнота и уединение. Разве не об этом я мечтаю уже давно в тайне от самого себя? Кто знает, может на холодных камнях и гнилой соломе удастся понять то, что невозможно понять на этих вышитых подушках? И ведь всего-то на один день. И никто ничего не узнает, Ахмед Булгари унесет секрет в могилу завтра же… Нет, это безумие! Безумие? А разве то, что окружает меня с утра до позднего вечера, не безумие? Разве не ощущаю я, что давно уже медленно, шаг за шагом схожу с ума? (Хлопает в ладони) Стража! Эй, стража!

Входит стражник.

Бирдебек. Ну-ка воротить сюда этого бездельника. Только живей!

Стражник. Сию минуту, великий хан.

III

Кланяясь, уходит. Бирдебек вновь остается один. Он явно взволнован. Вскоре стражник и Ахмед возвращаются.

Бирдебек. (Смеясь преувеличенно громко). Так ты, несчастный, говоришь… (Спохватывается, глянув на застывшего у двери стражника. Делает ему нетерпеливый знак). Пошел прочь. И не впускай никого сюда.

(Стражник уходит. Бирдебек вновь поворачивается к Ахмеду).

Бирдебек. Так ты говоришь – поменяться? Я тебя верно понял?

Ахмед (Падает на колени). Но я только пошутил, великий хан!

Бирдебек. Пошутил? Так ты еще и шутник, Ахмед Булгари? Так вот, слушай. Если бродяга и висельник может позволить себе быть шутником, то великий хан – не может. Быстро переодевайся!

Ахмед. Пере… Что вы сказали, великий хан?

Бирдебек. Ты еще и глухой к тому же. Я сказал – переодевайся. Вшей нет, говоришь? (Снимает халат и бросает Ахмеду).

Ахмед. (Неловко ловит халат, прижимает к груди). Нет, великий хан, то есть… я не видел. Очень возможно, что и… Так вы не шутите?

Бирдебек. Сказал же – нет. (Видя, что Ахмед начинает переодеваться) Не здесь, дурак! Туда (Указывает на дверь).

Оба скрываются за дверью. Слышны лишь голоса.

Бирдебек. Помни, всего на один день. Никуда не выходи, никого не принимай. Останешься здесь на ночь. Скажи: я обдумываю одно важное дело. Не приведи бог заявиться в спальню.

Ахмед Помилуйте, как можно! (Заметно оживляясь). Так вы впрямь решили? Не пожалеете, поверьте. Советую, однако, прежде подкрепиться. Лепешки там, прямо скажем… Не желаете? Как угодно. Там есть надсмотрщик Касым. Чем реже попадаться ему на глаза, тем лучше. Если вдруг попались, старайтесь глядеть на него с большим уважением и уж ни в коей мере не улыбаться, он этого страсть как не любит. Говорить при этом можно все, что угодно, любую брань, он глух, как пень. Это забавно по-своему, похоже на игру – глядишь на него почтительно и подобострастно, а сам говоришь: оторвать бы тебе яйца, старый бурдюк! Ну насчет клопов я сказал. Впрочем, клопы наверняка не пьют голубую кровь. Тем более, это ведь только на один день. Один день! Ах, великий хан, клянусь, если бы мне предложили выбор: прожить тысячу дней царем и тысячу один – голодным оборванцем, я бы выбрал тысячу один. Почему? Один день жизни – это величайший дар Аллаха, он перевесит все прочие блага! Боюсь, что ты этого так и не поймешь.

Бирдебек Довольно болтать, дармоед, у нас не так много времени. Кстати… Тебя зовут Ахмед Булгари. Ты из Булгара?

Ахмед. Да, великий хан.

Бирдебек Нахальный вы, однако, народ.

Ахмед. Что делать, когда люди хотят жить, они становятся на диво нахальными.

Бирдебек. Я не о тебе на сей раз. Скоро война в Персии. Войско уже готово. Все эмиры прислали людей. Все кроме булгарского. Это что-то новое.

Ахмед. Ничего нового, великий хан. Будь я на его месте, и я бы не прислал. Войну выигрывает тот, кто в ней не участвует.

Бирдебек. Если булгарский эмир впрямь так думает, моим нукерам придется доходчиво объяснить ему, что он неправ. У них это получается. Беда в том, что понимание приходит слишком поздно. Однако довольно…

IV

Бирдебек и Ахмед появляются вновь. Бирдебек с усмешкой смотрит на переоблаченного в царское одеяние Ахмеда, тот не может отвести глаз от своего отражения в зеркале.

Ахмед (Восхищенно гримасничает перед зеркалом). Подумать только! Кем я только себя не воображал в мечтах! Кем угодно, но уж не ханом Джучи улуса. (Поворачивается к Бирдебеку и вдруг замолкает). Великий хан, вы, кажется, забыли об одной вещи. (Указывает пальцем на его правую руку).

Бирдебек. Какую? Ах вот ты о чем! (Поднимает вверх растопыренную пятерню и тотчас сжимает ладонь в кулак. ) Ну нет, это – перстень великого Бату. Запомни, он может быть только у хана.

Ахмед. Запомнил. Благодарю за урок, великий хан. Только уж вы берегите его, не ровен час, попадется на глаза Касыму. Плакал тогда ваш перстенек.

Бирдебек. Учту. Ну давай, зови стражника, пока я не передумал. До завтра, Ахмед Булгари!

Ахмед (Слабым, охрипшим от волнения голосом). Стража! Эй!

Бирдебек (Смеется). Громче. И сядь на трон, ты ведь хан все же.

Ахмед. Да, я хан. Сейчас. (Неловко садится на трон, откашливается. Молчит некоторое время, затем произносит резко и властно) Стража!!

Появляется стражник.

Ахмед (После долгого молчания). Уведи оборванца. Мы с ним завтра договорим, мне не досуг сегодня. Да, скажи, чтоб накормили получше, а то он еле языком ворочает. Скажи, чтоб тюфяк сменили, тот, говорит, сгнил совсем. Верно? Скажи, чтобы Касыма удалили оттуда. Насовсем. Озверел малый, людей калечит. Скоро война, вот пусть и покажет силу на войне. Ко мне сегодня никого не пускать, у меня важное дело. Пусть скажут жене, чтоб меня не ждала сегодня. Я буду занят. Все понял?

Стражник. Да, великий хан. (Толкает Бирдебека в спину). Пошел!

Стражник и Бирдебек уходят. Ахмед остается один. Некоторое время сидит в оцепенении. Затем, подобно Бирдебеку поднимает перед собой растопыренную пятерню, сжимает кулак. И вдруг с силой бьет кулаком по подлокотнику трона.

Ахмед. Стража!! Эй, быстро сюда!

Стражник возвращается.

Ахмед. Где этот… Булгари?!

Стражник (Удивленно). Его увели, великий хан. Вы же сами…

Ахмед. Немедленно догнать! Этот паршивец украл у меня перстень! И когда успел только, ворюга базарный!

Стражник. Сию минуту. Прикажете привести сюда?

Ахмед (В страхе). Нет!!! (Берет себя в руки, равнодушно смеется). Не стоит. Отобрать перстень, принести мне.

Стражник. А с ним что делать?

Ахмед (Равнодушно). С ним? А что бы ты стал с ним делать? Как тебя звать, кстати?

Стражник (Удивленно). Меня? Хасбулат, если вам угодно знать.

Ахмед. Хасбулат. Так вот, Хасбулат, что бы ты стал делать с человеком, который украл у тебя самое дорогое, что у тебя есть?

Хасбулат. Я бы… (Проводит ладонью по горлу).

Ахмед (Расслабленно). Так и сделай это, Хасбулат. Сделай быстро, и так, чтоб никто не видел. И чтоб он пикнуть не успел. Это очень важно. Не стану тебе объяснять, почему. Сначала сделай, потом забери перстень. Он, поди, уже напялил его на свой грязный палец. Ступай.

V

Хасбулат уходит, Ахмед остается один. Он спокоен, неторопливо прохаживается по комнате, изучает ее с равнодушным любопытством. Вскоре возвращается Хасбулат, неловко падает на колени и протягивает Ахмеду перстень.

Ахмед. (Торопливо надевает перстень на палец. Смотрит на него, как завороженный). Все сделал, как я сказал?

Хасбулат. Да, великий хан.

Ахмед. Он… сказал что-нибудь?

Хасбулат. Что он скажет! (Усмехается, вертит вокруг пальца шелковый шнурок). Рта открыть не успел.

Ахмед (С содроганием). М-да. Ты сноровист. Теперь его тело нужно предать земле. Сделай это сам, найди надежных людей, таких, каким сам доверяешь. Никто об этом знать не должен. Жизнь человека длинна настолько, насколько короток его язык… Те, что его привели сюда, – сколько их было?

Хасбулат. Двое. Двое тюремщиков. Их имен я не знаю, знаю только…

Ахмед. Мне не нужны их имена. Мне нужно, чтоб они забыли о том, что видели Ахмеда Булгари. Я это поручаю тебе. Мне кажется, ты сможешь.

Хасбулат (Приосанивается). Смогу великий хан. Они, ежели надо, позабудут все, не только Ахмеда Булгари.

Ахмед. Боюсь, что да. Ты откуда родом, Хасбулат?

Хасбулат. Я из Дербента. Мой отец…

Ахмед. Ты славный слуга. Горцы храбры и честолюбивы. Честолюбие умных ведет к славе, а глупых – могилу. Ты неглуп. Пока. Кстати, начальник дворцовой стражи, уже староват, кажется?

Хасбулат. Он моих лет.

Ахмед. Неважно. Считай, что тебе повезло, а ему – нет. Когда бренное тело Ахмеда Булгари упокоится в земле, и ты решишь все сопутствующие вопросы, можешь считать себя начальником стражи. Иди и поторопись.

Хасбулат уходят, непрерывно кланяясь. Ахмед вновь остается один. Бродит, не находя себе места. Затем подходит к зеркалу. Некоторое время глядит на свое отражение, строит гримасы, делает плавные, царственные жесты.

Ахмед (Обращаясь к зеркалу). Вот так, великий хан. Неожиданно, правда? Да я и сам не ждал. Но ведь это ты сказал: побудь один день ханом. Вот я и стал им, и поступил так, как должно поступить хану. Или ты решил, что я должен, покорно блея, поплестись под нож? Неужто тебе даже в голову не пришла мысль, что я могу поступить так, как поступил? Что ж мешало ей возникнуть, этой мысли? Спесь? Чернь не посмеет покуситься на великого хана! Или ты просто глуп? Ты уверовал, что этот перстень сделает тебя неприкосновенным и неуязвимым? Кусочек серебра, кому бы он ни принадлежал когда-то, в силах дать то, чего не дает даже Всевышний? Ты глуп, а значит заслужил смерти. Ты ведь даже не соврал, что сохранишь мне жизнь. А я бы ведь возможно поверил,: сладка вера в царскую милость. Итак, тиран и отцеубийца Бирдебек покинул сей мир, и некому его оплакать. Впрочем, нет, Бирдебек жив, хвала Аллаху. В лучший мир отлетела душа Ахмеда Булгари, смутьяна и виршеплета, мир праху его! Воистину, никто не знает, с чем он явлен в этот мир, даже умирая, человек не ведает, кем он на самом деле был…

VI

Входит Кади. Он сильно встревожен.

Ахмед (Раздраженно). Что такое? Я же ясно сказал: никого не желаю видеть. Плохо, когда человек не знает свое место. Это самая большая беда, какая только может его постигнуть. Ты, старик, его забыл, похоже. Ну-ка скажи, кто ты?

Кади. Я – кади, великий хан. Я бы ни за что не осмелился…

Ахмед. Однако же осмелился. Говори, с чем пришел.

Кади. Великий хан, Ахмед Булгари, ну тот самый, – пропал. В зиндане его нет, во дворце тоже. Стражники, что привели его сюда, тоже пропали.

Ахмед. Опять Ахмед Булгари! Положительно, у нас не осталось более забот, кроме как этот Булгари. Тебя тревожит, где он? Очень просто, он в самом деле пропал. Пропал и более не появится. Хочешь знать, куда? Узнаешь. Если ты еще раз произнесешь это имя вслух где бы то ни было, ты тотчас отправишься за ним, по горячим следам. Хорошо ли ты меня понял?

Кади (В страхе). О да, великий хан.

Ахмед. Вот и все о нем. Теперь вот что. Ты ведь помнишь, о чем мы толковали… не так давно? Напомни мне, ежели память не отшибло.

Кади (Настороженно). О чем, великий хан?

Ахмед. Ну вот, я так и знал. Мудрость, говорят, это ум, преумноженный годами. А ежели ума не было, то годы множат глупость и пороки.

Кади (Тряся головой). Нет, как же, я помню, великий хан, помню. Мы говорили…о вашей родне.

Ахмед. О родне. Приятный разговор. И что ты можешь добавить к тому, что сказал?

Кади. Вы правы, великий хан. В родне неспокойно. Уже давно, но в последние дни стало заметнее. Разговоры ходят темные.

Ахмед. Яснее говори.

Кади. Говорят… Говорят, ты лишил жизни своего отца ради того, чтобы занять престол.

Ахмед (Равнодушно). Я об этом тоже слышал. Кто именно говорит?

Кади. Да все говорят. То есть, почти. Более других (испуганно озирается) – Танышбек.

Ахмед. Понятно. Хочет стать ханом. Пыль этого трона прожгла ему печень. Вредно быть родней царствующих особ. Вблизи трона снятся беспокойные сны. А Танышбек хочет половить солнечный зайчик, именуемый властью? Скажи, кади, разве не прах мы все под стопами Всевышнего? Может ли быть одна горстка праха выше другой? Раз так, не является ли властолюбие тяжким грехом, когда смертный замахивается на то, что может принадлежать одному Аллаху? Не равносилен ли подъем ввысь низвержению в бездну? (Заметив, что кади смотрит на него с нескрываемым удивлением, замолкает). А ну скажи, кади, только истинную правду. Ты ведь тоже считаешь, что это я лишил жизни своего отца, Джанибек хана?

Кади (В испуге вскидывает руки). Сохрани Аллах, мой повелитель!

Ахмед. Вот именно – сохрани тебя от этого Аллах. Ну, если больше нечего сказать, поди вон. И завтра не приходи сообщать с таинственным видом то, о чем знает даже дворцовый водовоз.

Кади идет к выходу. У двери он останавливается, оборачивается на Ахмеда некоторое время смотрит на него пристально и уходит. Ахмед остается один.

Ахмед. Родня. Хочешь, не хочешь, а придется разбираться с этим окаянным выводком. Нет надежней союзника, и нет опасней врага, чем собственная родня. Родная кровь лишь тогда греет жилы, когда течет в нужном направлении. Не знаю, убил Бирдебек своего отца, или нет. Родня считает, что он, то есть я, убил, и мне ее не переубедить. Людей возможно переубедить только тогда, когда они сочтут это выгодным. Мой отец мне говорил когда-то: если единственным выходом тебе видится убийство, убей себя. Это великий грех, добавил он, но Аллах скорее простит его, чем убийство. Бедняга, он верил тому, что говорил. Однако… дело идет к ночи, а ночь, как ни говори, время для любви. Я ведь теперь женат, как-никак. О Бирдебек, ты запретил мне переступать порог опочивальни. Клянусь, я бы и не посмел, если б ты был жив. Но тебя нет, а я есть. Не я начал эту игру, но продолжать ее – мне. Рано или поздно это придется сделать. Ничто так не вызывает подозрение, как мужчина, пренебрегающий молодой женой.

VII

Опочивальня Ханике. Служанка расчесывает ей волосы. Входит Ахмед. Завидев его, служанка вздрагивает и замирает. Ахмед делает ей знак, чтобы она продолжала, та повинуется, поминутно оглядываясь на него.

Ахмед. (В сторону.) Не торопись, детка. Супружеский долг это слишком серьезно, чтобы делать все второпях. Стоит приглядеться. М-да, она миловидна. Воздержание приучает видеть сквозь одежды. Надеюсь, реальность не испортит картинку воображения. Хотя если честно, служанка мне по вкусу больше. Но это успеется, я полагаю.

Щелкает пальцами. Служанка торопливо уходит.

Ханике (Не отрываясь от зеркала.) Я не ждала тебя сегодня.

Ахмед. Отчего же, сладчайшая? Ты нездорова?

Ханике (Отрывается от зеркала, смотрит на него с удивлением.) Ты сам велел передать, чтобы я тебя не ждала.

Ахмед. Ах да. Ну… это было давно. Кое-что переменилось за это время. (Смеется.) Кое-что… Считай, что того, кто тебе это передал, уже нет.

Ханике. Ты как-то странно говоришь. Я не очень понимаю тебя.

Ахмед. Мир вообще устроен странно. Ты еще успеешь в этом убедиться. Однако ты не рада меня видеть, похоже?

Ханике (Испуганно). Мой повелитель, я всегда рада тебя видеть! Я чем-то прогневила тебя?

Ахмед. О нет. Так даже лучше. Каждый раз – как будто впервые. Не так ли и должно быть у любящих супругов? Подойди сюда!

Ханике подходит к нему. Ахмед обнимает ее, сначала небрежно, затем теряя терпение, сильно и порывисто. Затемнение.

VIII

В круге света Кади и Танышбек.

Танышбек (Нетерпеливо). Ну? Говори поскорее!

Кади. Я говорил с ним. Мне показалось, он…

Танышбек. Я устал слушать, что тебе показалось!

Кади. Выслушайте меня, это важно. Недавно в городе был схвачен человек по имени Ахмед Булгари. Поэт, бродяга.

Танышбек. Ты спятил, кади! Какое мне дело до какого-то бродяги?

Кади (Повышает голос). Дайте договорить, еще раз прошу. Суть не в том, что этот бродяга дерзкий смутьян, а в том, что как две капли воды похож на нашего хана.

Танышбек уже готовый его перебить нетерпеливым жестом, пораженно замолкает. Зато Кади меняется на глазах. Тихое подобострастие сменяется уверенностью и спокойствием. Он явно не замечает заносчивого тона Танышбека, порой отвечает ему тем же.

Кади. Не далее как сегодня я доложил об этом хану. Он приказал привести его. Они долго говорили. Потом бродягу увели и… он пропал бесследно. Понимаете – бесследно! Уж поверьте мне, я тюрьму Салкын таш знаю как вот эти пять пальцев. Да такого отродясь не было, чтобы там пропадал человек, а я об этом не знал. На городских улицах – сколько угодно. Даже в царском дворце человек может вдруг пропасть. В тюрьме – нет! В тюрьме каждый живет ровно столько, сколько ему отпущено мной, простите за нескромность. Еще пропали двое стражников. Как раз те, которые привели его к хану.

Танышбек. И что ты думаешь об этом?

Кади. Не знаю. Или Бирдебек что-то затевает, и ему понадобился маскарад с двойником. Так бывает. Или он боится за себя и готовит двойника, чтоб себя обезопасить. Так тоже бывает. Или… Я даже не знаю, как это сказать…

Танышбек. Ну договаривай, старик, коли начал!

Кади (Задумчиво). Или пропал сам великий хан…

Танышбек. Что ты хочешь этим сказать?

Кади (Не слушая его). …а на трон воссел безродный бродяга. Вот что я хочу сказать!

Танышбек (Ошеломленно). Ты…Ты соображаешь, что несешь, старик?!

Кади. Вполне. Это возможно? Да, возможно, а все возможное заслуживает упоминания. Я только что говорил с ханом. Мне показалось, он, как будто, не совсем похож на себя. Вернее мне показалось, что он очень хочет походить на хана. Ему это удается, но порой он увлекается и говорит то, что Бирдебек никогда бы не сказал. Бирдебек неглуп, но груб и прямолинеен. Этот изощренней.

Танышбек. Чернь не может походить на хана!

Кади. Это заблуждение! Не Аллах даровал Бирдебеку ханский престол, а… Впрочем, не будем сейчас об этом. Да и откуда тебе знать, какова чернь! Не суди о том, чего никогда не видел.

Танышбек. Погоди! А ты не заметил, был ли на нем…

Кади. Перстень Бату? Разумеется, заметил. Да, был.

Танышбек (Уверенно). Ну тогда все, что ты тут несешь, – вздор. Бирдебек ни за что не снял бы перстень.

Кади. Не спеши. Все, что может быть надето одним, может быть снято другим. Мой совет – как можно реже говори: этого не может быть.

Танышбек. Я не нуждаюсь в твоих советах. Знаешь, что я сделаю? Пойду к хану. Мои глаза зорче твоих, меня ему не провести.

Кади. И еще раз скажу: не спеши. Ты не на охоте, и твоя зоркость тут гроша ломаного не стоит. Для того, чтоб узреть то, что хорошо скрыто, надобны не столь глаза, сколь мозги. И потом человеку свойственно принимать обличие своей судьбы. Он – как жидкость. В какой кувшин ее нальют, ту форму он и примет. Если он не дурак. Ахмед Булгари, назвавшийся Бирдебеком, стал Бирдебеком. Мы должны разбить этот кувшин, независимо от того, какая жидкость его заполняет.

Танышбек. Затейливо выражаешься. А я все же пойду к хану, что бы ты тут не плел.

Кади (Удерживает его). Не торопись. Хан сейчас тешится с женой. А вот с ней я и переговорю. Женщина живет чувствами, а чувство умней разума. Слепец никогда не оступится. А уж я постараюсь уговорить Ханике сказать правду, даже если придется ее немного испугать. Люди, живущие чувствами, лгут хоть и чаще, но безыскусней. Скоро, Танышбек, мы все узнаем.

Занавес.

Действие второе

IX

Ахмед и Ханике. Ахмед не спеша одевается. Ханике сидит в стороне, нервно сцепив колени.

Ахмед (Не оборачиваясь). Отчего молчишь, Ханике?

Ханике вздрагивает, но не отвечает.

Ахмед. Знаешь, я привык, что на мои вопросы отвечают! Тем более, моя любящая жена.

Подходит ближе, но Ханике с криком шарахается в сторону.

Ахмед (Раздраженно). Однако тебе придется объяснить, что с тобой происходит, хочешь ты того или не хочешь.

Ханике (В ужасе). Не подходи ко мне! Ты… Ты не Бирдебек!

Ахмед не выдерживает и нервно оборачивается по сторонам.

Ахмед. Так! Добрая новость с утра. Я – не Бирдебек. Хорошо, кто я по-твоему?

Ханике молчит, лишь трясет в истерике головой.

Ахмед. Отвечать!

Ханике. Не знаю! Я не знаю тебя! Не подходи ко мне, я буду кричать!

Ахмед. Прекрасно. (Вскакивает на ноги.) Кричи. Кричи громче! Ори во все горло!!! Распахни двери и окна! Стража! Люди!! Он не Бирдебек! Он не мой муж! Я не знаю его! Я спала неведомо с кем!… (Усаживается рядом, берет ее за руку). Попробуй догадаться, что с тобой тогда будет. Могу помочь, ежели ты окончательно разучилась думать. Тебя признают умалишенной, а поскольку у хана не может быть душевнобольных жен тебя упрячут под каким-нибудь предлогом с глаз долой и приставят охрану. И это в лучшем случае, детка. (Обнимает ее). А в худшем, если тебе в самом деле удастся убедить людей, что я будто бы не Бирдебек, тебя обезглавят как шлюху, осквернившую царское ложе. Плохо придется и твоей родне. Так что выбирай, что тебе больше по душе.

Ханике (Всхлипывая). Кто ты?

Ахмед. Уже неплохо. Разумный вопрос требует правдивого ответа. Слушай же его. Я – Бирдебек! Ты хорошо меня поняла?

Ханике молча кивает.

Ахмед (Хватает ее за подбородок и рывком разворачивает лицом к себе). Не слышу!

Ханике. Я поняла, мой повелитель. (Жалобно). Отпусти меня, мне больно!

Ахмед. Надеюсь!

Ахмед отпускает ее, идет к выходу. Останавливается. Говорит, не оборачиваясь.

Ахмед. Совсем забыл спросить … Хорошо ли тебе было со мной?

Ханике (Неожиданно громко). Да!

Ахмед. Лучше, чем… Чем раньше?

Ханике (Улыбается). Лучше. Гораздо.

Ахмед. А будет еще лучше. Я ведь только сейчас понял, что такое искусство любви. Это не опыт и не знание. Даже не интуиция. Это дар свыше, ему не научишь. Это самое большее, что может дать женщине Аллах. Ну вот, на том и остановимся. И не задавай лишних вопросов, Ханике, это лучший способ сохранить красоту и молодость. Тем более, что ты сама все узнаешь со временем. Не старайся опередить время, это еще никому не удавалось.

Ахмед выходит. Ханике некоторое время продолжает улыбаться, затем падает ничком на ложе, трясется в рыданиях.

X

Тронный зал. Ахмед один.

Ахмед. Ну вот, я, кажется, начинаю привыкать. Как будто только и делал, что восседал на шелковых подушках, ел на золоте и совокуплялся на кружевах. Как будто я долго спал, видел самого себя во сне бродягой, полушутом и висельником, и теперь вот пробудился. Не скажу, что пробуждение мне не нравится, хотя… Хотя с трудом себя удерживаю, чтоб не выбежать отсюда, из этого проклятого дворца и затеряться, как неприметная серая мышь, забиться в норку и делать свое несуетное мышиное дело. А ведь еще не поздно…

Входит Хасбулат. Он одет уже куда богаче, чем прежде, держится с большим достоинством.

Хасбулат. Вас хочет видеть Танышбек, великий хан. Прикажете впустить?

Ахмед. Не сейчас. Хотя… Впусти, пожалуй. Когда-нибудь его придется впустить.

Хасбулат уходит. Тотчас торопливо входит Танышбек.

Ахмед. Ну вот наконец и ты, Танышбек! Не в силах даже попытаться передать, как счастлив я видеть тебя. Кровь, наша с тобой общая кровь, прямо-таки стучит в моих висках. Да и ты, похоже, рад меня видеть, Танышбек. Ты ведь просто пожираешь меня глазами. (Смеется). Не съешь, оставь другим родственникам!

Танышбек (С трудом владея собой). О да! То есть… Я, конечно… Ну да, я счастлив видеть тебя, потому что… Возможно ли иначе?!

Ахмед. Отлично сказано. Конечно невозможно. Однако, хотелось бы знать, привело ли тебя ко мне что-либо еще, кроме восторга?

Танышбек. Ну конечно. Я хотел сказать, что вся моя родня…

Ахмед. (Перебивает его). Наша родня, Танышбек!

Танышбек. Ну да, конечно! Так вот, вся наша родня очень бы желала встретиться с тобой. Есть, о чем поговорить.

Ахмед. О, я счастлив! Надеюсь, это видно по моему лицу? Однако если и они будут, невразумительно мычать и переглядываться, боюсь, разговора не выйдет. Так что вы уж подготовьтесь к встрече.

Танышбек (Смеется). Да уж мы подготовимся.

Ахмед (Смеется в тон ему). Да и я тоже подготовлюсь.

Танышбек. Итак, сегодня вечером, великий хан?

Ахмед. Сегодня вечером, Танышбек. Это все, что ты желал мне сказать?

Танышбек. Пожалуй. Хотя… Еще один пустяк. Слышал я про некоего… Как там звать-то его…

Ахмед. Про Ахмеда Булгари, надо полагать.

Танышбек. Как ты догадался? Именно про него.

Ахмед. Уж не о нем ли будет говорить со мной моя родня?

Танышбек. Может статься, и о нем. Сдается мне…

Ахмед. А мне сдается, у моей родни мозги жиром заплыли, коли они вздумали морочить мне голову пустяками. И я найду способ их прочистить.

Танышбек. Нам не нравится, что…

Ахмед. Знаю, что вам не нравится! Давно знаю. А не хочешь ли знать, что не нравится мне? Не нравится, что в дни, когда наше войско ушло воевать в Персию, когда лучшие джигиты будут проливать кровь под стенами Тебриза и многие сложат там головы, моя царственная родня не нашла лучшего дела, как шпионить за своим ханом. Не нравится, что во дворце снуют толстомордые бездельники, увешанные оружием, как шлюхи дешевыми безделушками.

Танышбек. Если речь идет о моих гостях…

Ахмед. Речь о трусах, которые прячутся от войны. Мне все равно, чьи они гости. Завтра они должны отбыть в Персию. Все до единого!

Танышбек (Тяжело дыша.) Бирдебек! Даже хану не все дозволено!

Ахмед. Хану, Танышбек, дозволено все! Если в этом сомневаешься, я сумею тебе это доказать.

Танышбек (Учтиво встает). Так сегодня вечером, великий хан?

Ахмед. Сегодня вечером, Танышбек.

Танышбек уходит также торопливо, как и вошел, бросив на Ахмеда долгий, тяжелый взгляд. Ахмед остается один, бессильно опускается на трон, обхватывает голову руками.

Ахмед. Скверно, очень скверно. Не нужно быть прорицателем, чтобы понимать, что именно сегодня бирдебекова родня намеревается зарезать меня, как жертвенного барана. Как странно: у меня есть все, что делает простого смертного властителем, кроме одной мелочи: силы! Этот трон, этот перстень значат не более, чем драный халат бродяги Ахмеда Булгари. Не глупо ли, уйти от одной смерти, чтобы тотчас попасть в лапы другой? Это что же, судьба? Как я любил когда-то эти слова – Рок! Судьба! Как легко и приятно было играть ими, как морскими камешками…

XI

Неслышно входит Хасбулат. Смотрит издалека на Ахмеда, не решаясь заговорить.

Ахмед (Вздрагивает, увидев его). Ты? Что тебе нужно?!

Хасбулат. Мне показалось, вы звали меня, великий хан.

Ахмед. Я? Тебя?.. Впрочем, звал, пожалуй. Подойди ближе. Скажи-ка, Хасбулат, много ли нынче во дворце вооруженных людей?

Хасбулат. Великий хан прочел мои мысли. Я как раз с этим и пришел. Стражи во дворце – семьдесят два человека, вместе со мной. За пятьдесят я ручаюсь головой. За десятерых поручусь с трудом. За прочих – не поручусь вовсе. Но дело не в этом. С недавних пор стали появляться какие-то новые люди, все вооружены, все с Крыма, все называют себя гостями Танышбека. Держатся особняком, ведут себя непочтительно. Недавно один затеял ссору с моим братом. Едва не пролилась кровь. Если так пойдет…

Ахмед. Знаю. Только что говорил об этом. Сколько их?

Хасбулат. Около двадцати. Но не сегодня-завтра могут пожаловать еще.

Ахмед. Так. Болячка разрослась. Когда болячка становится непереносимой, ее выжигают, верно?

Хасбулат. Только прикажите, великий хан, и я пожелаю им всем спокойной ночи. Спокойной и долгой.

Ахмед. Погоди, успеется. Болячка – не они. Они лишь гной. Болячка – Танышбек. Понял меня?

Хасбулат. Я это давно понял, великий хан.

Ахмед. Разрослось Батыево семя непомерно. Тесно скоро станет в мире от его внуков-правнуков. И все косятся на трон. Все жаждут щепотки его величия. По наследству славу добыть много легче, чем в бою. Кровь великого Бату ломит всем им виски. Но место на этом троне было, есть и будет – одно. А раз так, все они мнят и будут мнить себя обиженными. Обида плодит раздор, а раздор это хворь, которая убивает целые народы. Обида нищего лежит на дне его сумы, а обида сановника гарцует на скакуне впереди его самого. Ты меня внимательно слушаешь, Хасбулат?

Хасбулат. Да!

Ахмед. И хорошо меня понимаешь?

Хасбулат. Никого еще не понимал так же хорошо.

Ахмед. И прекрасно. Теперь главное. Но прежде вот еще что: я ценю твою недавнюю услугу, а не зла держу, посему даю возможность не слушать то, что я тебе намереваюсь сказать. Можешь просто выйти. Я найду другого собеседника, а тебе обещаю не мстить за малодушие. Но если ты останешься и выслушаешь до конца, обратной дороги тебе не будет. Мир так устроен. Итак, жду.

Хасбулат (Спокойно). Я весь во внимании, великий хан.

Ахмед. Благодарю, иного и не ждал. Теперь слушай. Сегодня вечером соберется моя ближайшая родня. Будут только мужчины. У меня полдня, чтобы подготовиться к должной встрече. Не знаю, что именно у них на уме, но сейчас это и неважно. Когда в дом заползли ядовитые змеи, глупо гадать, что им нужно в данный момент, и уж тем более, беззаботно засыпать. Итак, к вечеру подбери надежных людей. Самых надежных. Человек двадцать, не больше. Никто ничего не должен заподозрить, поэтому никому ничего не говори заранее. Людей разделишь на две группы. Человек десять перекроют все подходы обеденному залу. Остальные – у двери. Когда я громко произнесу: «Мир вам, братья мои!», ты и твои люди войдете в зал и отправите мою родню в лучший мир. Они его заслужили, этот лучший мир. И лично проследи, чтобы среди твоих людей не осталось человека, который остался бы в стороне. Сухих клинков не должно остаться! Сторонний наблюдатель опасней врага. А уж после этого придется заняться нашими гостями из Крыма. У тебя есть еще ко мне вопросы?

Хасбулат. Не знаю.

Ахмед. Что значит, не знаю?

Хасбулат. Это значит, я понял все, что вы мне сказали, великий хан. Но я не слышал того, о чем вы умолчали. Поэтому – не знаю.

Ахмед. Ты не знаешь, намного ли ты переживешь мою родню? Так?

Хасбулат пожимает плечами.

Ахмед. Хасбулат, ты, кажется, уже понял, что у меня не слишком много друзей в этом доме. Как я могу доказать, что я от тебя не избавлюсь? Тебе придется поверить мне на слово. Тебе придется поверить, что я не идиот и не самоубийца, чтобы убивать тех, кто мне помогает, чтобы остаться один на один с теми, кто мне мешает. Я мог бы говорить много, но мне показалось, ты достаточно умен, чтоб понять. Не разочаровывай меня. Не обещаю тебе несметных богатств, обещаю одно: твоя услуга не будет забыта. Меня можно назвать каким угодно но не неблагодарным. Понял меня?

Хасбулат. Понял великий хан.

Ахмед. Тогда ступай!

Хасбулат уходит. Ахмед остается один.

Ахмед. Ступай, Хасбулат, ступай, мой единственный друг, убийца и палач. Ты задушил Бирдебека, а перед тем пинками гнал меня из темницы и обратно. А на другой день и меня бы задушил, сложись так обстоятельства. Я впрямь не держу на тебя зла, и уж тем более не стану тебе мстить, ибо месть – забава праздно живущих. И ты будешь служить мне верой и правдой. И главное – я буду абсолютно уверен в тебе. Самые надежные – те, кому некуда податься.

Затемнение.

XII

В круге света Кади и Танышбек.

Танышбек (Сильно взволнован). Вот что, кади, я только что говорил с ханом…

Кади. С ханом?

Танышбек. Да, с ханом! Это он, Бирдебек, в этом сомневаться может только дурак. Это Бирдебек, и тем хуже для него! Сегодня же все и решится, клянусь Аллахом.

Кади. Никогда не клянись, тем более именем Всевышнего! Никто не может быть уверен, что творит угодное Аллаху.

Танышбек. Кади, мне не до богословских споров. Да и тебе, думаю. А ты, старик, не на попятную ли задумал. Как-то ты странно заговорил. Ты поздновато задумался о том, угодно то, что мы затеваем, Аллаху или нет, старый паук. (Вглядывается в сторону). Погоди. Вон идет тот, кто мне как раз нужен… Хасбулат! Подойди-ка сюда.

Кади (В страхе). С ума сошел! Нас не должны видеть вместе!

Танышбек (Смеется ему вслед). Ничего. Это даже полезно! Чтоб ты пореже изрекал премудрые притчи и почаще думал о деле.

XIII

Танышбек, Кади и Хасбулат. Кади пытается уйти незаметно. Однако Хасбулат провожает его долгим взглядом.

Хасбулат (Почтительно). Звали меня, мой господин?

Танышбек. Ты догадлив. Теперь слушай меня. Сегодня хан встречается с близкой родней.

Хасбулат. Я об этом знаю, мой господин.

Танышбек. Должны быть приняты соответствующие меры.

Хасбулат. Они приняты, мой господин.

Танышбек. Вся стража должна быть удалена от обеденного зала. Ты понял меня?

Хасбулат. Да, мой господин.

Танышбек. Ну так поди же, исполняй.

Хасбулат. Непременно, мой господин. Как только получу на этот счет указания, мой господин.

Танышбек. Но ты их уже получил!

Хасбулат. От моего повелителя, мой господин.

Танышбек. Вот как?… Хасбулат, ответь-ка мне, давно ли ты был рабом и сыном раба? Ты забыл об этом?

Хасбулат. Не забыл, мой господин. Именно поэтому я и служу своему повелителю. И не спрашивайте меня, на что я готов ради него пойти. Боюсь вас расстроить, мой господин.

Танышбек (Теряет терпение). Хасбулат, оглянись вокруг!

Хасбулат. Я только и делаю, что оглядываюсь по сторонам. Это моя работа, мой господин.

Танышбек. И что ты видишь вокруг?

Хасбулат. Смотря потому, где нахожусь и кто рядом со мной.

Танышбек. Ты, однако, научился разговаривать, волчонок! Так что видишь сейчас?

Хасбулат. Боюсь, ничего такого, что могло бы вас порадовать.

Танышбек. Плохо смотришь, Хасбулат. Сегодня вечером многое изменится. Не пришлось бы каяться.

Хасбулат. Пустое это занятие – каяться.

Танышбек. Мир вокруг нас иногда очень быстро меняется.

Хасбулат. Постоянно в том убеждаюсь. Дозвольте, однако, мне удалиться, мой господин, меня ждет мой повелитель.

Танышбек в ярости уходит.

Хасбулат (Глядя ему вслед). Танышбек, ты принимаешь меня за дурака, либо сам набитый дурак. Много ли шансов выжить у рыбы, которую бросили на шипящую сковороду? Так вот у меня, ежели я возьму твою сторону, будет и того меньше.

XIV

Хочет уйти. Появляется Саруджа. Он сильно взволнован.

Саруджа. Я всюду искал тебя, Хасбулат.

Хасбулат. Знаю, Саруджа.

Саруджа (С раздражением). Ты стал большим человеком, Хасбулат.

Хасбулат. Становлюсь. Это будет правильнее.

Саруджа. Ты ничего не хочешь мне объяснить?

Хасбулат. Пока нет.

Саруджа (Раздражаясь еще больше). Как это прикажешь понимать? Пока нет! Эй, мне не нравится, когда со мной обращаются, как с ребенком! Ежели кому-то и решать, что мне положено знать, а что не положено, то это не тебе, Хасбулат!

Хасбулат. Саруджа, не будем ссориться. Не время сейчас. А вообще ты прав, решаю не я. Именно потому и молчу. А что тебя беспокоит?

Саруджа. Меня сегодня вызвал хан. Ты ведь знаешь, я не часто бываю во дворце. Кстати и не жалею, с удовольствием бывал бы и того реже. Хан мне сказал: Саруджа, булгарский эмир вознесся не в меру. Спесив не по чину и глуп не по годам. Так он сказал. И еще он сказал: бери войско, какое надобно, ступай с ним в Булгар. Прикажи отсечь эмиру голову…

Хасбулат (Пораженно). Хан так сказал?! … М.да…

Саруджа. Ну да. Так и сказал. А почему это тебя так удивляет?

Хасбулат. Нет. Меня уже ничего, кажется, не удивляет. Ну так отчего это тебя так обеспокоило? Иди в Булгар, сделай, что тебе велят. Или ты пожалел эмира? С каких это пор…

Саруджа. Я никогда никого не жалею! Я вообще не знаю, что это такое. Но меня беспокоит, когда происходит нечто, чего я не понимаю.

Хасбулат. Да тебе и не нужно ничего понимать. Еще раз говорю: делай то, что тебе велят и ни о чем не думай. Хан тебя вознаградит, можешь не беспокоиться.

Саруджа. (Усмехаясь). Так я и не беспокоюсь. Хан сказал: повесишь эмира, сядешь на его место.

Хасбулат (Не в силах сдержать удивление). Тебя?! Эмиром Булгара? М-да. Так что же тебя беспокоит в таком случае?

Саруджа. Что беспокоит? Видишь ли, я никогда и ничего не просил у хана! И не собирался. Знаешь, я слишком много повидал на этом свете, чтоб верить в счастливые совпадения. И ежели меня вдруг ставят эмиром, стало быть, происходит нечто. И я должен знать, что именно. Иначе я займу не только кресло эмира Булгара, но и его плаху со временем.

Хасбулат. Могу сказать одно. Тебе просто не надо удивляться тому, что случится сегодня вечером.

Оба уходят. Затемнение.

XV

Ахмед Булгари один. Он нервно бродит по комнате, силясь успокоиться.

Ахмед. Все, что я мог сделать, я уже сделал. Так что волноваться вроде бы и не о чем. Танышбек самонадеян и глуп. Чтобы прочесть его мысли не надо быть магом или прорицателем, достаточно разок глянуть в его заплывшие салом глазенки. Он полагает, что засунуть нож за голенище это прямо-таки изощренное коварство. Воистину, единственный способ скрыть свою глупость – отрезать себе язык. Вот уж точно, когда Аллах хочет кого-то вознаградить, он дарует ему глупых врагов. Так что до первой звезды все закончится. А уж потом…

Голос. Ахмед!

Ахмед замирает, не в силах обернуться. Наконец приходит в себя.

Ахмед. Кто бы ты ни был, выходи! Выходи, коли тебе есть, что сказать. (Резко оборачивается). Выходи, безумец, коли решился помянуть...

Появляется Тень. В рваном халате и стоптанных башмаках.

Ахмед (В ужасе). Это ты?! Но ведь тебя нет! Нет! Ты умер, Бирдебек! Тебя задушили, как цыпленка! Тебя зарыли где-то на свалке, среди гниющих отбросов! У тебя отняли не только твой жалкий перстень, но даже имя. Прочь, пока я…

Тень. Ты ошибаешься, я не Бирдебек.

Ахмед. Не Бирдебек? Кто же ты?

Тень. Я – Ахмед Булгари. Странствующий поэт. А кто ты?

Ахмед. Ах вот оно что. (Негромко смеется). Кто я? Хм, если угодно, называй меня Бирдебеком.

Тень. Ты сам сказал, что Бирдебек мертв. Так кто ты такой?

Ахмед. Видишь ли, Тень, мне сейчас не до глубокомысленных вопросов. Я – тот, кто я есть на данный момент. Все очень просто. Окружающие зовут меня Бирдебеком, стало быть, я Бирдебек и есть. Человек это и есть тень, отражение в зрачке ближнего. Как он отразился, таков он и есть. И довольно на этом. Есть дела поважней.

Тень. Важным делом ты называешь убийство?

Ахмед. Важным делом я называю сохранение жизни. Своей жизни. Это не ново, отнюдь. Покажи мне живое существо, которое предпочтет умереть, но не убить!

Тень. Твой отец.

Ахмед (В ярости). Перестань! Заткнись, пока я…

Тень. Пока ты – что? Пока ты не позвал сюда Хасбулата, убийцу с пустыми глазами. Или Саруджу? Хотя нет, ты ведь послал его сжечь твой родной город. Не правда ли?

Ахмед (В изнеможении садится, закрыв лицо руками). Всё, Ахмед Булгари. Уходи. Ты не сможешь ничего изменить. И никто уже не сможет. Не заставляй меня изрекать мерзкую, высокопарную ложь, или косноязычную глупость, или циничную насмешку. Потому что правду, даже ту, малую ее часть, что мне известна, я никогда не решусь произнести. Надо, воистину, стать властителем, чтобы понять, как ничтожно мало зависит от воли человека. Лишь пыль, поднятая вверх ветром, может осознать, что она – пыль и не более того. Ничего, кроме боли твои приходы не принесут. Уходи, и не приходи больше.

Тень исчезает. Ахмед остается один. Затемнение.

XVI

Появляется Хасбулат. Вначале почтительно стоит у входа. Затем, видя, что Ахмед его не замечает, тихонько кашляет. Ахмед остается недвижим. Хасбулат подходит ближе, пристально глядит на него. Внезапно придя в себя, Ахмед видит подошедшего вплотную Хасбулата и в ужасе вскакивает.

Ахмед. Что?! Кто это?!

Хасбулат. Это я, повелитель мой. Твой преданнейший слуга.

Ахмед (В смущении). Я вижу. Немного задремал, как будто.

Хасбулат. Вам можно позавидовать, великий хан.

Ахмед (Рассеянно). Да? Интересно, отчего?

Хасбулат. Вы можете дремать в такой момент.

Ахмед. Почему бы нет? Ты полагаешь, что произойдет нечто из ряда вон выходящее? Что-то сильно изменится в этой жизни после того, что произойдет.

Хасбулат (После некоторой паузы). Хотелось бы надеяться, что да.

Ахмед. Об этом после. Гости уже подходят?

Хасбулат. Как раз хотел доложить об этом.

Ахмед. Сколько их?

Хасбулат. Двенадцать человек. Без свиты. Свиту я распорядился отвести во флигель. А гости ждут тебя, великий хан.

Ахмед. Они догадываются о чем-нибудь?

Хасбулат. Не похоже, великий хан. Они веселы и возбуждены. Особенно Танышбек.

Ахмед. Отлично. Твои люди на местах?

Хасбулат. На местах. Как только покончим с родней, займемся свитой.

Ахмед. Нет. Свиту достаточно будет просто разоружить. А потом объяснить, что их друзья не нуждаются более в их услугах и им придется послужить другим. Сдается мне, они поймут и поступят правильно.

Хасбулат (Не скрывая разочарования). Да? А я думал иначе.

Ахмед. И напрасно. Вообще старайся как можно реже это делать – думать. Мозги – не самое большое твое достояние, чтоб ты знал. Повиновение, друг мой, вот истинный разум и добродетель! Теперь иди. И позови сюда Ханике.

Хасбулат. Ханике?

Ахмед (Резко и раздраженно). Да! Я сказал – Ханике! Говорю тебе последний раз: у хана не может быть сообщников. У хана есть слуги или враги. Услуги, которые ты оказываешь властителю, могут сделать тебя богаче, но не отменят обязанности повиноваться и не задавать вопросов. Посему иди и делай то, что я тебе сказал.

Хасбулат торопливо идет к выходу. У двери останавливается.

Хасбулат. Великий хан, там у входа стоит кади.

Ахмед. Что он там делает? Подслушивает?

Хасбулат. Ждет, когда вы его примете.

Ахмед. Это одно и то же. Гони в шею. Хотя… пожалуй, впусти.

Хасбулат уходит.

XVII

Появляется кади. Он старается выглядеть взволнованным.

Кади. У меня тревожные известия, великий хан.

Ахмед. Да? Судя по тому, как у тебя бегают глаза, они действительно тревожные. Однако поскольку глаза у тебя бегают постоянно, все не так уж страшно.

Кади. Это не так. Твоя родня, великий хан, замышляет дурное.

Ахмед. Что ж тут тревожного? Вот если б она ничего не замышляла, вот это было бы тревожно. Я бы не знал, что у них на уме и тревожился бы. А так я знаю: она замышляет дурное, потому спокоен – все нормально, ничего не изменилось, все остается на местах.

Кади. Сейчас не до шуток. На сей раз все куда серьезней. Сегодня вечером…

Ахмед. Сегодня вечером, милейший кади, я встречаюсь со своими братьями, племянниками и кем-то там еще, и мы решим, как нам жить дальше. Разговор будет долгий и обстоятельный, и, как все обстоятельные разговоры, абсолютно бесполезный. Когда людям есть, что сказать, разговор короток и ясен. А вот когда людям сказать нечего, разговор бывает длинным и обстоятельным. Я не смогу убедить их, чтобы они возлюбили меня, а они меня не смогут убедить добровольно отойти в лучший мир.

Кади. Но они могут…

Ахмед. Помочь сделать это? Я верно понял? Могут, и с немалым удовольствием. Однако на этот трон может усесться только один. Так уж он смешно устроен – даже если сделать его в десять раз шире, сядет на него только один. Кого ж они посадят? Танышбека? Очень возможно, у него ведь уже давно зудит задница от предвкушения трона. Вот только что от этого изменится для других? Ничего ровным счетом. Это в лучшем случае. Этот трон, кади, устроен, ко всему прочему еще и так, что на нем тут же забываются данные когда-то обещания и клятвы. Улетучиваются, как утренний сон. Властители одиноки и ничем никому не обязаны, кроме Аллаха, разумеется. Как только властитель становится кому-то чем-то обязанным, он перестает быть властителем! Ничего в этом мире не меняется. И если Танышбек вознамерится меня прикончить, первый, кто ему помешает, будут мои ненавидящие меня родственники. Им-то ведь совсем не нужен хан, который едва взойдя на трон, первым делом постарается избавить себя от соглядатаев одного не очень праведного дела. Учти это, кади.

Кади. Ты прав, как всегда великий хан. Однако твои родственники… так ли они умны, как ты? Соблазн власти легко туманит слабые умы. Прозрение не замедлит наступить, но не будет ли поздно? Во всяком случае, для тебя.

Ахмед. Ты преувеличиваешь. Впрочем, я подумаю об этом.

Кади. Подумай, великий хан. Только не опоздай.

Ахмед. Не опоздаю. Ежели что и случится, то не сегодня. Их чересчур много. А власть, как женщина, к ней идут только в одиночку. Запомни это, мой праведный кади.

Кади. Мне ни к чему все это знать, великий хан. Я служу одному лишь Всевышнему.

Ахмед. Так-то оно так, да боюсь, Всевышний думает на этот счет иначе.

Кади. Не надо кощунствовать, великий хан! Тем более, в такой день!

Ахмед. Нет худшего кощунства, чем служение тому, во что не веришь. Однако теперь, мудрейший кади, оставь меня и займись своими делами, ежели они у тебя есть, ибо…

Входит Ханике. Она замирает у входа, опасливо глядя на Ахмеда и кади.

Ахмед….ибо ко мне пришла моя супруга. Или ты непременно желаешь поучаствовать в нашем разговоре?

Кади молча кланяется и ковыляет к выходу. У двери оборачивается, бросает взгляд на Ахмеда и уходит.

XIVIII

Ахмед и Ханике.

Ахмед. Что с тобой, душа моя? Ты как будто чем-то взволнована?

Ханике (Неуверенно). Нет, повелитель мой. Просто я слышала, у тебя какая-то важная встреча, потому и не ждала, что…

Ахмед. Именно потому, что у меня важная встреча, я тебя и позвал. Что же это за важная встреча, если рядом со мной не будет моей любящей супруги?

Ханике. Но прежде… ты никогда не звал меня на такие встречи.

Ахмед. Это значит лишь то, что у меня прежде не было важных встреч, милая Ханике. Впрочем, я тебя не задержу. Все, что сегодня произойдет, слишком скучно и буднично, чтоб я стал докучать этим тебе. Побудешь некоторое время, да и пойдешь себе.

Ханике. Мне что-нибудь нужно будет сделать?

Ахмед. Да сущую безделицу, милая, сущую безделицу. Лишь подтвердить нечто само собою разумеющееся.

Ханике. Подтвердить? Что подтвердить?

Ахмед (Громко, отрывисто смеется). То, что я – твой муж, а ты – моя жена. Вот такие очевидные истины приходится иногда подтверждать, и даже клясться на Коране. Смешно, правда? Отчего же ты не смеешься?

Ханике в страхе съеживается.

Ахмед. Ханике, ты ведь не обидишь меня отказом?…(Не услышав ответа, повышает голос). Ханике!

Ханике молча кивает. Ахмед прижимает ее к себе, гладит по голове.

Ахмед. Вот и чудесно. У нас с тобой будет прекрасная жизнь, Ханике. А для того, чтобы она была прекрасна, нужно иногда делать неприятные вещи.

Затемнение.

XIX

В круге света Хасбулат и Саруджа. Они говорят, словно не видя друг друга.

Саруджа. Мне не нравится то, что произойдет сегодня, и более всего потому, что от этого будет зависеть моя будущая жизнь.

Хасбулат. Я служу не закону, ибо нельзя служить тому, кого не видишь. Я служу не государству, ибо нельзя служить тому, о чем не имеешь никакого представления. Я служу хану, ибо служить можно только тому, кого видишь, кого знаешь и кого боишься.

Саруджа. У меня нет и не было выбора. Странно, от этих простых слов должно быть спокойнее. Так всегда было. Почему же сейчас, именно от этих спасительных слов на душе еще гаже?

Хасбулат. Хан сказал: у хана могут быть только слуги. Это верно. Но ведь комар может подняться много выше слона. Если только не привлекать к себе внимание. Однако мне пора. Время комара наступило.

Затемнение.

XX

Тронный зал заполняется людьми. Ахмед и Ханике сидят неподвижно, вокруг них полукольцом рассаживаются гости. Возле них кувшины, большие блюда с фруктами. Гости оживленно переговариваются. Более всех оживлен Танышбек. Он явно не находит себе места, переходит от одного гостя к другому.

Ахмед (Неожиданно поднявшись). Сюда, Танышбек сюда! (Указывает на место справа от себя). Вот место твое. По правую руку от хана. Запомни его, Танышбек, оно твое пожизненно. По правую руку от властителя!

Танышбек церемонно кланяется и с достоинством усаживается.

Ахмед. Да и вообще, братья мои, не за тем ли мы тут и собрались, чтоб определить каждому надлежащее место? Не слышу ответа? Надеюсь, ваше молчание предполагает согласие. Мир наступает именно тогда, когда каждому определено подобающее ему место. Я не лучший среди вас, есть в этом зале более искусные наездники, философы, полководцы, богословы. Первый не обязательно лучший. Первый есть тот, на кого указал перст провидения. Он указал на меня, посему именно мне и никому иному предназначено развести всех нас по подобающим местам. Справедливо ли это? Не знаю. Знаю, что разумно… Теперь же я хочу разрешить один вопрос, который необходимо разрешить, сколь бы абсурдным он ни казался. Но именно абсурдные вопросы надо решать в первую очередь, потому что нерешенный абсурд переходит в уродство. Не впервые мне приходится слышать: ханский престол занят самозванцем, сам же хан Бирдебек пропал бесследно. Опять молчание? Должен ли я понимать, что ваше молчание предполагает согласие с этим абсурдом? (Молчит, оглядывает всех поочередно). Итак, мои братья молчат, и молчание это подобно воплю…

Один из гостей нерешительно поднимается, приподнимает руку.

Первый гость. Великий хан, полагаю, не стоит так…

Ахмед. Ты сказал «великий хан». Я не ослышался? Дальнейшее неважно. Искренне ли ты сказал это, или просто по привычке?

Первый гость. О да, великий хан. Если минуту назад, у меня еще были сомнения, они развеялись.

Ахмед. Вот и прекрасно. Сейчас они и вовсе развеются. (Хлопает в ладони). Хасбулат! Принеси сюда священный Коран!

Тотчас входит Хасбулат. Почтительно вносит том Корана, кладет на столик возле трона.

Ахмед. Вот книга, священней которой нет и не будет под луной. Ее некогда переписал великий Аль Фарадж из города Кордовы. Следовательно, это копия, ибо создана смертным. Сам же Коран, Мать Книги, пребывает, как известно, в незримых небесных чертогах Аллаха.

Танышбек. Аллах велик. Не разумею, однако, повелитель мой, к чему это ты…

Ахмед (Не слушая его). Если ты стоишь перед зеркалом, ты видишь в его стекле свое отражение. Если ты поставишь рядом другое, ты увидишь отражение отражения. Возьми тысячу зеркал, расставь их. Что ты увидишь там, в конце зеркального коридора, в тысячном зеркале? Признаешь ли ты увиденное самим собой? Не ужаснет ли тебя, то, что узришь в туманной глубине…

Теперь главное. Вот перед вами моя жена Ханике. Возможно, есть на свете женщины прекрасней, но я не видел. Не далее, как сегодня на рассвете она сладостно трепетала в моих руках, моя плоть содрогалась внутри ее плоти. Скажите, сможет ли она перепутать своего мужа с чужаком на брачном ложе? Ханике, скажи родне моей единокровной, кто я тебе?

Ханике (После недолгого молчания). Ты – супруг мой, Бирдебек.

Ахмед (Вскакивает). Громче! Громче!! Моя высокородная родня могла не расслышать. И потом, родная, ты забыла положить руку на Коран.

Ханике на мгновение ежится, однако под пристальным взглядом Ахмеда выпрямляется и с деревянным спокойствием возлагает ладонь на Коран. В зале тотчас смолкает ропот, наступает полная тишина.

Ханике (Громко и отчетливо). Ты – супруг мой, Бирдебек. Другого нет, и быть не может.

Ахмед. Ну вот и все, Ханике. Не смею, однако, тебя задерживать. Дальнейшее будет для тебя скучно, хоть и забавно по-своему.

Ханике неловко поднимается, Ахмед торопливо берет ее под руку, ведет к выходу. По дороге Ханике едва не падает, но Ахмеду удается ее удержать. В этот же момент зал заполняется слугами. Они принимаются неторопливо убирать кувшины и подносы. Среди них – Хасбулат.

Ахмед. Итак, родные мои, можно ли считать нашу приятную беседу законченной? Те, кто так считает, может уже сейчас подняться и уйти. Те, же, кто предпочтет продолжить беседу… Итак!

Первый гость, с ним еще трое-четверо, поднимаются и уходят. Оставшиеся провожают их взглядами. Танышбек учтиво приподнимает руку. Он почтителен, как никогда.

Танышбек. Аллах свидетель, я давно не слышал столь мудрой речи. Каждое слово твое, великий хан, я бы оправил в золото и продавал бы как бесценный самоцвет, когда бы это было возможно. Я даже порой говорил себе: Танышбек, да тот, ли это Бирдебек, с которым мы провели наше детство, чей отец, Джанибек хан, учил меня скакать на лошади и стрелять из лука? Тот ли это Бирдебек, с которым мы, бывало, состязались в силе и ловкости? Ну конечно тот! Но тот Бирдебек был сух, груб и косноязычен. Нынешний же – рассудителен и велеречив, подобно персидскому стихотворцу. Что случилось с тобой за эти дни? Произошла перемена, и мне, всем нам, хотелось бы знать, отчего она. Перемена прекрасна, но именно потому нам и хочется знать ее исток.

Ахмед. Полно, Танышбек! Вглядись получше, так ли уж разительна перемена! Да, я тот самый Бирдебек, с которым ты состязался и всегда проигрывал, которому ты завидовал и которого ненавидел с бессильной ненавистью евнуха. Это я, Бирдебек, и если ты, и выводок твой не в силах понять такой простой вещи, это значит, мне так и не удалась убедить вас занять подобающие вам места, и остается сказать вам на прощание… (Поднимается на ноги и кричит во весь голос) – Мир вам, братья мои!!!

Слуги, заполнившие ранее зал выхватывают из-под полы оружие. Начинается резня. Ахмед смотрит на все это, спокойно, скрестив на груди руки. Танышбеку удается оттолкнуть одного из слуг, он успевает выхватить кинжал и с пронзительным воем бросается на хана. На его пути оказывается Хасбулат, однако Танышбек с силой бьет его кинжалом в живот, отбрасывает безжизненное тело в сторону, но тотчас падает под ударами. Сцена погружается в темноту, слышны лишь крики людей. Когда сцена вновь освещается, на ней лишь бездыханные тела и все так же неподвижно сидящий на троне Ахмед. Затем он поднимается, перешагивает через распростертые тела Танышбека и Хасбулата и уходит прочь.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

XXI

Сцена тускло освещена. Людей не видно, видны лишь тени, отчетливо слышны голоса.

Первый голос. Никогда еще, со времен мудрого Берке, отечество наше не было столь глубоко во власти мира и согласия. Словно чудесная очистительная гроза пронеслась над нашим отечеством.

Второй голос. Бирдебек дал стране самое большее, что только может дать Властитель: дал стране мир. Злые языки были посрамлены, но победитель не стал мстить слабодушным маловерам.

Третий голос. Прекратилась междоусобица. Кровопускание исцелило недуг, казавшийся неизлечимым, а раскаленное железо зарубцевало рану…

Четвертый голос. Потому что нация не может жить амбициями дальних потомков великого человека. Бирдебек сказал: народ велик не прадедом, а сыном. Это ли не истинная правда!

Первый голос. Бирдебек очистил город от сброда. Дармоеды и горлопаны, именующие себя дервишами, лицедеи, морочащие чернь, фигляры-рифмоплеты, весь этот смрадный сброд был в считанные дни вычищен из города.

Второй голос. Бирдебек сказал: те, кто возомнили себя пастырями душ человеческих, должны быть отправлены в степь пасти овец, ибо лишь Аллах ведает, что творит, а прах, поднятый ветром, есть прах вдвойне.

Третий голос. Да и многим иным, кто решил вдруг, что рожден для великих дел, не мешает побыть в степи среди бессловесных, не взыскующих бренной славы тварей! Так он сказал.

Четвертый голос. Ибо есть лишь одна слава, одна доблесть: скромное, несуетное служение народу, и хану в его лице!..

XXII

Четверо выходят из темноты. Это Мангут бек, Котлыбуга, Диван бек и Махмуд везир. Некоторое время, молчат, словно, приглядываясь друг к другу.

Диван бек (Осторожно озираясь). Хан отправился осматривать место охоты. Почти без свиты. Неосторожен. Тот, кому народ вверил свои судьбы, обязан быть осмотрительным.

Махмуд везир. В степи всякое случиться может, а хан хоть и умен, но горяч не в меру. Он как будто дразнит тех, кто служит ему. Право, чудно. Конечно, сейчас ни один здравомыслящий человек не станет повторять той чепухи о том, что наш хан, якобы, вовсе не хан, а какой-то жалкий…

Котлыбуга. А кстати, что с ним стало, с этим Ахмедом Булгари?

Мангут бек. С кем? Не расслышал, о ком вы говорите, уважаемый?

Котлыбуга. Э, всё ты расслышал! Не бойся, тут никого, кроме нас нет.

Махмуд везир. Ахмед Булгари * не то поэт, не то дервиш. Пропал бесследно. Я его никогда не видел …

Мангут бек (Грубо перебивает его). Эка беда, не видел! Зато других видел. Все они одинаковы. Как верблюжьи лепешки.

Махмуд везир (Раздраженно). Но те, кто видел, говорят, что…

Мангут бек. Меня мало интересует, что говорят, о каком-то грязном заморыше.

Диван бек. Да неужто. А не ты ли, почтеннейший, не так давно…

Мангут бек. Может статься, и я. Да только сегодня хан поэтов да бродяг выгнал в степь, а завтра кого?

Котлыбуга. Странно ты как-то говоришь. Сразу и не поймешь.

Мангут бек. А ты, никак испугался? Сам же говорил: нету никого здесь? Или есть?

Диван бек. Он истребил род Чингизов. Скоро возьмется за эмиров. Он это и не скрывает. Что тогда будет с державой?

Мангут бек. Эй, мне, если честно чихать на державу. Я привык думать о собственной голове, да и всем советую.

Котлыбуга. Держава только тогда и крепка, когда эти мысли совпадают. Однако Диван бек прав. Великие царства создаются великими людьми, а рушатся ничтожествами.

Диван бек (Опасливо). Я этого не говорил.

Котлыбуга. Зато я говорю! Диван бек, я просил тебя поговорить с Ханике.

Диван бек (Неохотно). Я, по правде, небольшой охотник разговаривать с женщинами. Я даже в постель их затаскиваю молча. Или жестами.

Котлыбуга. Эй, мне не нравятся твои шутки. Так ты ничего не сделал, как я понял.

Диван бек. Отчего же. Просто говорил с Ханике не я.

Котлыбуга. Кто же говорил?

Диван бек. Кади. У него язык подвешен что надо.

Махмуд везир. Когда из всего подвешенного остался один язык, ему приходится работать за двоих. (Хохочет, довольный своей шуткой).

Котлыбуга (Презрительно морщится). Где он сейчас, этот старик?

Диван бек. Вот, пожалуй, как раз сейчас он с ней и говорит.

Затемнение.

XXIII

Комната Ханике. Она сидит неподвижно, задумавшись, перебирает четки. Неслышно входит Кади. Он столь же бесшумно подходит к ней и кладет руку на плечо.

Ханике (Съежившись от испуга). Это вы?! Как вы меня напугали! Что вам нужно?

Кади (Вкрадчиво). Ты стала беспокойной, Ханике.

Ханике. Но… дверь была заперта, как вы вошли?

Кади. Ты ошиблась, дитя мое, дверь не была заперта.

Ханике. Но…

Кади (Ласково гладит ее по спине). Да хотя бы и была. Разве это важно?

Ханике (Отстраняется). Н-нет, однако…

Кади. Вот и прекрасно. Дитя мое, я бы желал поговорить с тобой. Но если ты нездорова, то можно в другой раз.

Ханике (С внезапным раздражением). Нет уж, говорите, что хотели сказать. (Повышает голос) Говорите!

Кади (Усмехается). Приятно, что ты рада меня видеть. Скажи, Ханике, ты ведь не станешь возражать, что благополучие государства и благополучие его владыки неразделимы… Я не слышу ответа?

Ханике. Я, право, не знаю, что и ответить.

Кади. Ты уже ответила. Я вижу, и ты озабочена так же, как и я. Это обнадеживает. Ну так скажи, дитя мое, не таись, облегчи свою душу. Вот увидишь, все не так страшно. Только подумай, прежде чем вновь начать прикидываться неразумной. Я-то ведь знаю, что ты не так простодушна, как хотела бы иногда выглядеть. Любое качество, переходящее в избыток, становится грехом. В том числе и простодушие. Остерегись совершить то, о чем придется горько пожалеть.

Ханике. Я, по правде, не очень понимаю вас. Мне неприятно, что вы со мной так говорите.

Кади. О, дитя мое! Боюсь, ты еще не ведаешь, что такое неприятно.

Ханике. Прошу вас, оставьте меня. Я в самом деле не понимаю, чего вы от меня хотите.

Кади. Чего хочу? Хочу предостеречь тебя. Ты ведь годишься мне во внучки. Да я и отношусь к тебе, как к внучке. Я ведь, бывало, держал тебя на руках еще младенцем. Хе-хе. Помню как сейчас. Но ты выросла, стала женой законного владыки. Законного, Ханике! Стать усладой и утешением величайшего из живущих ныне властителей – огромное счастье. Оказалась ли ты достойной дара Аллаха? Не приравняла ли ты его к золоченой безделушке? Помни, на вершине древа желаний растут ядовитые плоды! Подумай о близких, что станет с ними, ежели с тобой, храни тебя Аллах, что-нибудь приключится. Если ты чего-то боишься, поверь, вечный страх – худшее из наказаний. Откройся, и страх выйдет из тебя, как…

Ханике (Резко). Говорите же, что вам нужно! Я устала.

Кади. Ну так слушай. Не заметила ли ты, что муж твой стал… скажем так, немного другими. Ведь кто еще узрит, как не любящая жена? Ошибиться может друг, ошибиться могу и я, хоть и не припомню я, чтоб ошибался… Но жена, чье лоно нощно согревается огнем его чресел…

Ханике. Опомнитесь, что вы такое говорите!

Кади Прошу меня простить, дитя мое. Но мое волнение простительно. Итак, вынужден повторить вопрос: не заметила ли ты перемены в муже?

Ханике (Задумчиво). Вы правы, мудрейший из судей. Он переменился за последние дни. Очень переменился.

Кади. Ну вот видишь. (Подходит ближе.) Что может быть благотворней искренности? Попробую тебе помочь, это ведь мой долг. Скажи, а как давно ты заметила перемену?

Ханике. Как давно? (Задумывается.) Наверное… с прошлой осени.

Кади (Разочарованно). Вот как? А мне казалось…

Ханике (Оживляется). Ну может быть, чуточку раньше. Он стал раздражительным. Беда просто! О Аллах, я не переживу, если он меня разлюбил! Говорит, например, что я чрезмерно болтлива. Посудите сами, мудрейший, справедливо ли это? Нет, конечно, я поговорить люблю. А кто не любит? Разве вы не любите? Но вас-то никто не называет болтливым! Даже совсем наоборот. А вот меня – можно. Разве не обидно? Говорит, чтобы я не смела распускать язык, а всякого, кто будет приставать с глупыми расспросами, сперва гнать от себя, а ежели они не угомонятся, пожаловаться ему, мужу, то есть, а уж он тогда якобы своими руками отрежет любопытному его длинный нос. Мыслимо ли говорить такое! Раньше он не был таким. За простые, безобидные разговоры – отрезать нос! Это ведь страшно подумать, мудрейший, что он может отрезать, коли узнает, что кто-то, помимо него, может в любое время отпереть мою дверь, когда она заперта, да и войти. А узнать он в самом деле может. Я ведь действительно немного болтлива. Хотя, конечно, не так, как ему это представляется!

Кади (Поспешно поднимается). Жаль, не получилось разговора, дитя мое.

Ханике. А мне-то как жаль, мудрейший из судей.

Кади уходит, сокрушенно качая головой. Ханике остается одна. Затемнение.

XXIV

На сцене вновь Мангут бек, Котлыбуга, Диван бек и Махмуд везир.

Котлыбуга. Знаете главное правило охотника? Главное – самому не стать дичью. Боюсь, что хан позабыл это простое правило.

Мангут бек. Простые истины легче забываются. На то хозяева, чтобы забывать, на то слуги, чтобы напоминать.

Диван бек. Нас четверо. Он и должен получить сегодня четыре напоминания.

Махмуд везир. Главное – никто не должен остаться в стороне. А то ведь бывают люди, которые много и складно говорят (пристально смотрит на Котлыбугу), а стоит дойти до дела, как у них срочно приключается какая-то неотложная надобность на стороне. А то и хуже… (Замолкает).

Котлыбуга. Договаривай, уважаемый, коли начал.

Мангут бек. Договорю я, с вашего разрешения. Так вот, судари мои, не знаю, складно я говорю или нет, а только ежели я замечу, что в нужный момент кто-то начнет вертеть головой и канючить, что он рад бы, да вот как раз именно сегодня… Так вот я такому лично снесу голову этой вот саблей.

Диван бек. (Разводит их в стороны). Эй, сейчас неподходящее время ссориться. Да вот, кстати, пожаловал почтенный кади. Эй, не меня ли ищете, мудрейший из судей?

XXV

Появляется кади. Он опасливо горбится в сторонке, явно не решаясь подойти.

Мангут бек. Поди сюда, отец всем отцам. Мы как раз и дожидаемся твоего мудрого слова. Ну так что, переговорил с юной госпожой?

Кади (Неохотно). Говорил. Эта маленькая змейка хитрей чем я думал. Только вот умный хитрец обманывает других, а глупый хитрец – самого себя. Змейка укусила собственный хвост.

Мангут бек (Машет рукой). Так я и знал. Да и плевать мне на змейку и на ее хвост! В конце концов, это уже неважно, тот Бирдебек, или не тот. После того, как закончится охота, Ханике будет взбивать подушки в моей спальне. И ни слова больше об этом Ахмеде Булгари. Нету его, и не было никогда. А был, и пока что еще есть – Бирдебек, тиран и отцеубийца. И вот для него охота сегодня должна закончиться. Раз и навеки!

Кади (В страхе втягивает голову в плечи). Так что я, наверное, пойду, почтеннейшие?

Диван бек. Иди, иди. Только когда будешь подслушивать за углом, постарайся не сопеть, это мешает говорить.

Кади быстро уходит.

XXVI

Махмуд везир. Зря отпускаем старика. Можно не сомневаться, старый наушник побежит докладывать. Уже, поди, побежал.

Диван бек. Ничего. Да и кому докладывать? Хан уехал. Саруджа еще не вернулся. Это даже к лучшему, что кади все слышал. Значит, отступать нам некуда.

Мангут бек. Ну коли так, не пора ли подумать, как будем жить после того, как закончится охота? Ведь закончится же она когда-нибудь.

Махмуд везир. А вот как закончится, так и поговорим. Шкуру неубитого медведя делить, слов нет, приятно. Да вот только медведи иногда возражают. (В сторону). Уж не себя ли ты зришь на троне, овечий вор!

Мангут бек. Нет уж, договориться сперва надо. Потом поздно будет. Трону ни минуты пустовать нельзя, может большая кровь пролиться, сохрани Аллах.

Диван бек. Коли суждено было оборваться чингизову роду, то ханом, по моему разумению, должен быть человек малоизвестный, без славы, без заслуг. Когда у человека заслуг много, он больше назад глядит. А государям надобно глядеть перед собой.

Котлыбуга. А есть один такой. Кильдебеком звать. Никто его знать не знает, в Сарае сроду не показывался. Кочует со своим родом где-то в Азовье.

Мангут бек. Это который? Не тот ли, что себя внуком Узбек хана числит?

Котлыбуга. Тот самый. Может, не врет, кто знает. А что, по-моему, подойдет. Людей у него мало, род захудалый, о власти думать не думает. Хан, таким и должен быть. Не шибко знатным, не шибко видным, не шибко умным. Нынче времена такие, люди устали от героев. Ничто так не утомляет, как чужие подвиги, о которых тебя твердят с утра до вечера.

Мангут бек. Значит, решено. Хана застрелим на охоте. Стреляет каждый. Упаси бог, если увижу, что кто-то…

Махмуд везир (Прислушивается. Слышится конский топот, ржание, голоса). Ну вот, кажется, хан вернулся. Пора расходиться. Ну – храни нас Аллах!

XXVII

Все расходятся. Некоторое время сцена пуста. Затем, крадучись, опасливо озираясь, возвращается Котлыбуга. Он сильно взволнован, его обуревает страх. Когда наконец появляется Ахмед со свитой, он бросается к нему. Свита, не поняв, в чем дело, валит его на землю, заламывает руки за спину так, что Котлыбуга кричит от боли.

Котлыбуга. Во имя Аллаха милосердного, прикажите меня отпустить, великий хан!

Ахмед (Глядя с издевкой на распростертого Котлыбугу). Ты, Котлыбуга? Что это с тобой, почтеннейший? Ты нездоров?

Котлыбуга. Великий хан, умоляю…

Ахмед. Ты взволнован как будто? Интересно, что тебя взволновало? Попробую догадаться. Зреет заговор. Угадал?

Котлыбуга. Великий хан, они сломают мне руки!

Ахмед. И то верно. Отпустите почтеннейшего Котлыбугу. Ну так как, я прав насчет заговора?

Ахмед делает знак страже и ты быстро отходит в сторону.

Котлыбуга (Все еще постанывая от боли). Правы, великий хан. (Спохватывается. Начинает говорить нарочито взволнованно). Великий хан, я узнал случайно… Беда, великий хан! Измена, великий… Я – совершенно случайно…Мангут бек, Диван бек и Махмуд везир… Они задумали… Во время охоты…

Ахмед. Да понимаю, давно уже понимаю. Значит, Диван бек, Мангут бек, Махмуд везир. Постой, а четвертый кто? Ты?

Котлыбуга. Великий хан! Я всегда был и буду…

Ахмед. Не ты? Странно. А мне сказали, что ты. Кому верить?

Котлыбуга. (В отчаянии падает на колени). Великий хан, я готов умереть, если надо…

Ахмед. Умереть? А что, хорошая мысль. А ежели я сейчас пошлю человека к Мангут беку, чтобы сказать: Котлыбуга продал тебя хану со всеми потрохами? Что он с тобой сделает, а? Мангут бек, ты знаешь, никогда не был обременен жалостливостью. Сдается мне, он самолично перебьет тебе хребет и бросит в степи на разживу волкам. Как когда-то делали его деды и прадеды. У тебя будет время поразмышлять о том, как ты любишь великого хана.

Котлыбуга. Великий хан, если я виноват, прикажи меня казнить. Но не нужно глумиться над тем, кто предан тебе душой и телом.

Ахмед. Так ты не боишься смерти? Браво! Оно и правильно, что ее бояться. Отвечай же, что ж ты замолчал?

Котлыбуга (Неожиданно смеется). Вообразите-ка себе, не боюсь, великий хан. Может, просто устал? Я так часто видел, как мутнеют, закатываются глаза, стекленеют зрачки, как пальцы скребут землю, как кровь идет горлом, будто жидкая глина, как последний, сиплый вдох судорожно выгибает спину, что порой думаю, что это уже бывало со мной. Какой смысл бояться того, что все равно будет, как ни ловчи и не выкручивайся! Ни одному хитрецу еще не удавалось провести смерть. Так что делайте, что хотите.

Ахмед. Ну что ж, ступай коли так, Котлыбуга. Только помни: ты попал в плохую компанию. А в плохой компании никогда не знаешь точно, закончилась охота, или только еще началась.

Котлыбуга (Пораженно). Ты отпускаешь меня? Меня?!

Ахмед. Понимай, как хочешь. Не стану объяснять, тебе это будет трудно понять. Ступай, я сказал!

Ахмед отворачивается. Котлыбуга нерешительно отходит от него, глядит исподлобья, не решаясь отойти. Затем медленно бредет в сторону. Однако затем вновь останавливается.

Котлыбуга (Глядя издалека на хана). Не пойму, что у тебя на уме, великий хан. Да и нет у меня времени разгадывать загадки. Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы рассчитывать на благодарность с моей стороны? Сколько ни ломал голову, так и не понял, что это такое – благодарность. Это когда ты, непонятно почему, обязан делать ту же глупость, что и твой враг? Змея, спасенная из огня, жалит еще злее. Теперь прощай, великий хан! Прощай навеки.

Котлыбуга уходит. На сцене остается Ахмед.

Ахмед. Ну вот, кажется, все. В этой жизни ничего нельзя изменить. Ни-че-го! (Смеется). Нужно же было стать царем, чтобы понять эту простую вещь. Происходит лишь то, что должно произойти. Хан Бирдебек должен был убить бродягу Ахмеда Булгари, и он это сделал. Какая разница, как. Заставив бродягу переодеться в ханский халат, он убил его, Ахмед Булгари перестал существовать. Хан Бирдебек должен был пасть от руки заговорщиков, и он падет. Опять же, какая разница, как. Ахмеда Булгари давно нет, тиран и убийца Бирдебек мне ненавистен. И раньше был ненавистен, а сейчас – тем более. Кого жалеть? Некого жалеть. И не за что.

XXVIII

Ахмед уходит. Некоторое время сцена пуста. Затем по одному появляются Диван бек, Мангут бек, Махмуд везир. Позднее других – Котлыбуга.

Мангут бек (Пристально глядя на Котлыбугу). Ты задержался, Котлыбуга.

Котлыбуга (Вызывающе). Очень может быть. Что с того?

Мангут бек. Ничего. Я тебя уже предупредил. Повторяться не стану. (Обращается к другим). Всё готово?

Махмуд везир. Разумеется! А что тут готовиться. Луки при себе, головы на месте. Пока во всяком случае.

Диван бек. Сегодня воистину великий день. Народ еще скажет нам…

Его прерывает внезапный пронзительный свист и топот копыт. Вскоре на сцене появляется Ахмед. Видя общую растерянность, он смеется.

Ахмед. Извините, что прервал беседу. Все на месте! И ты здесь, Котлыбуга? Проворен ты, право! Итак, вы сегодня – моя свита. Больше никого не будет. Вот как я доверяю вам, подданные мои! Ну что ж, удачной нам всем охоты!

Уходит. Слышно конское ржание, бряцание сбруи.

Голос Ахмеда. Эй, диван бек, мой тебе совет: никогда не говори, что скажет народ. Наверняка ошибешься!

Диван бек. Благодарю, великий хан. Вы правы, как всегда.

Голос Ахмеда. Котлыбуга! Тебя погубит доверчивость. Ты решил, что из вас четверых самый большой мерзавец – ты. А Махмуд везир опередил тебя!

Котлыбуга. Я это непременно учту, великий хан

Голос Ахмеда. Мангут бек! У тебя дрожат руки, это видно издалека. Это страх или совесть? И то и другое одинаково скверно. Возьми себя в руки!

Мангут бек. Никогда еще не был так спокоен, как сейчас.

Голос Ахмеда. Напрасно. В такой компании жизнь гроша не стоит. Берегись. Ну вперед! Охота началась!

Слышен удаляющийся конский топот. Тотчас все четверо срывают с плеча луки. Котлыбуга и Махмуд везир стреляют первыми. Оба издают торжествующие вопли. Стреляет Диван бек. Мангут бек неожиданно отходит в сторону, садится и обхватывает голову руками.

Котлыбуга (Дрожа от возбуждения). Все! Ему конец. Нету больше Бирдебека, будь он проклят!

Махмуд везир обнажает саблю и бежит в сторону, куда ускакал Ахмед.

Голос Махмуд везира. Он мертв! Стрелы прошили его насквозь! Как вертел гуся! Сейчас я для верности… Х-ха! (Издает пронзительный, хриплый крик). Вот! Я снес ему голову! Она у меня в руках, эта рыжебородая башка! Славно-то как все вышло, а? Он упал с коня уже мертвым! У него так и осталась на лице эта проклятая улыбка! Мы подарили этому рыжему псу легкую смерть! Стрелы…

Махмуд везир возвращается, бросает под ноги заговорщикам отрубленную голову Ахмеда. Те невольно отшатываются в сторону.

Махмуд везир. Эй, так я говорю – стрелы. Их всего три. Кто-то из нас не стрелял.

Все поворачиваются в сторону Мангут бека.

Котлыбуга. Мангут бек, тебе придется объяснить, что произошло. Почему ты не стрелял? Не ты ли…

Мангут бек (В ярости). Ну да, я! Что вам еще нужно? Хан мертв, его голова у вас под ногами!

Махмуд везир (Вытирая о кафтан перепачканные кровью руки). Так-то оно так. Но это…

Подходит к Мангут беку. Тотчас рядом с ним становятся Котлыбуга и Диван бек.

Мангут бек. Что – это?! Предательство, ты хотел сказать? Договаривай! Это ты мне будешь говорить про предательство?! Или, может, ты, Котлыбуга? Что ж вы молчите? Прочь от меня! (Выхватывает саблю). Прочь, я сказал, шакалья слизь!

Презрительно сплевывает, уходит, не оборачиваясь. Махмуд везир тянется к сабле, однако Котлыбуга берет его за запястье и предостерегающе качает головой.

XXIX

Сцена погружается в темноту. Затем возникает слабое свечение. В круге света – Ахмед. Он вновь в потертом халате дервиша. Затем появляется Бирдебек.

Бирдебек. Вот мы и встретились снова, Ахмед Булгари.

Ахмед. Знаешь, я был уверен, что первым, кого встречу, будешь ты. Так ты ждал меня?

Бирдебек. Ждал? Здесь никто никого не ждет. Ожидание это прикосновение к времени, а здесь его не существует. Ответь: отчего ты дал им убить себя?

Ахмед. Ответь вначале ты. Почему ты дал мне убить себя?

Бирдебек. Изволь, отвечу. Вначале я не предполагал, что ты решишься. Ты был так жалок, напуган. Храбрился, как петушок, а подбородок дрожал. И глазки бегали. Правда, потом, когда стражник уводил меня, я подумал, что ты, пожалуй, можешь и решиться. Просто я мельком глянул в твои глаза. Как в осколок разбитого зеркала. Стало даже страшновато. Но я постыдился показать слабость, думал, все обойдется. А потом… Он чертовски сноровист, этот Хасбулат. Теперь ответь ты. Почему ты дал им себя убить?

Ахмед. Кого – себя? Ахмеда Булгари давно нет. Ты убил его.

Бирдебек. Я? Неправда. Я лишь открыл другого Ахмеда Булгари. Сам того не желая, правда. Видишь ли, человек не кукла. В нем есть все. Ты был бродягой, стихотворцем, бабником и балагуром. И полагал, что это и есть Ахмед Булгари, весь без остатка. Я лишь показал тебе, что это не совсем так. Оказалось, что мы похожи не только наружно.

Ахмед. Человек не кукла, верно. Кто же тебе сказал, что ты волен потрошить человеческие души, как пернатые чучела? Кто позволил тебе ломать людей через колено, чтобы потом торжествующе возопить: глядите, они, оказывается, ничуть не лучше меня! Кто дал право…

Бирдебек. О чем ты говоришь! Какое право? Никто вообще не дает никакого права! Оно, это право, как-то приходит само собой, понимаешь? И, я тебе скажу, не такое оно приятное, это право.

Ахмед. О, разумеется! Никто так не любит пожаловаться на тяготы судьбы, как властители. Разве что тяжелобольные. Только вот они с удовольствием сменили бы свой удел, а вот властители не торопятся его менять.

Бирдебек. Ты зол, Ахмед. Ничего, это пройдет. Тут все проходит быстро. И потом ты реши, кого именно ты ненавидишь, меня или себя?.. Молчишь? Оно и верно. А что ты можешь сказать, говорун!

Ахмед. Я не смог жить с этим. А ты – жил.

Бирдебек. Откуда тебе знать! Что ты можешь знать обо мне, ежели ты себя не знаешь? Тебе нечего мне возразить, Ахмед Булгари. Потому что ты давно отрекся от самого себя.

Ахмед. Не тебе меня судить. И я буду помянут как Ахмед Булгари, или вообще никак, а ты – как Бирдебек жестокосердный. И только так!

Бирдебек. Возможно. Только это ничего не меняет. Людская молва – как пыль, легковесна и надоедлива. Забвение. Вот лучшая кара. И лучшая награда. Посему – прощай навеки, Ахмед Булгари.

Медленно уходят в разные стороны.

Занавес.