Улыбаюсь едва заметно. Еще десять минут и все закончится. Можно будет уйти от этой шумной суеты, вдохнуть сырой запах осеннего дождя и закурить.
Сестра всегда была слишком шумной, но с годами это обрело несколько иную форму, она стала более заботливей, что ли. Она счастлива, и я искренне рада за них с зятем и хорошеньким племянником, но мне нет места в их жизни, я прекрасно это понимаю и не стремлюсь к этому. Никогда не стремилась.
Вечер встречает меня промозглой сыростью, летящими по мокрому асфальту желто-алыми листьями и беспощадным в своей горькой тоске одиночеством.
Я... Привыкла.
К ненужности. К непониманию. К отсутствию внимания. К отсутствию заботы. К тому, что Тебя нет рядом.
И никогда не было.
Дождь шелестит о чем-то своем, уныло-отчаянном и печальном, гася острыми каплями очередную сигарету, и я поплотнее запахиваюсь в пальто, чтобы не промокнуть окончательно. Как на зло, я вновь забыла зонтик дома.
Квартира оглушает своей мрачной тишиной и мне не хочется ее нарушать, но я все равно включаю бра на стене, рассеивая наполовину темноту искусственным светом далекого моря.
Принимаю горячий душ, чтобы отогреться, сушу волосы, одеваюсь в теплую толстовку, спортивные брюки и шерстяные носки.
Готовлю кофе, а после с удобством устраиваюсь на широком подоконнике с кружкой в руках, вглядываясь в серую мокрую мглу за окном.
Сегодня Наш день. Вернее, был Нашим днем. Когда-то.
Вздыхаю. Внутри что-то остервенело скребется, ранит своими острыми коготками и хочется тихо выть и стонать, кусая губы, но я знаю - не поможет.
Эта беспросветная тоска по человеческому теплу и такой необходимой любви никогда не будет утолена, нет такой силы, чтобы насытить ее.
Я смирилась. Давно уже. Безвозвратно. Не жду, что что-то изменится. Для меня нет смысла ждать чего-то еще.
Тяжелые капли стучатся в холодное стекло, стекают неровными слезами и мне тоже хочется плакать. Тихо, без голоса, ощущая жар соли на своих щеках.
Но я не могу. Я так давно разучилась плакать.
Остается только улыбаться. И пить горький кофе, разбавляя его горечь горечью сигареты.
Взгляд устало скользит по темному тротуару и невольно останавливается на высокой фигуре под большим зонтом.
Ты. Пришел. Вновь.
И так каждый год.
Задерживаю дыхание, вглядываюсь в тебя, стараясь заметить, насколько ты изменился за прошедшее время, запомнить тебя таким, запечатлеть в своей пустой душе, и лелеять твой образ холодными зимними вечерами под теплое пламя свечи.
Зачем ты здесь? Зачем приходишь? Зачем стоишь всю ночь напролет не шевелясь?
В этот день всегда идет дождь. Словно природа оплакивает Нас, которые не "Мы". Это так... нет, не больно. Просто тяжело. До безумия тяжело.
Медленно поднимаю руку и, прикоснувшись кончиками пальцев, провожу по ледяной преграде, очерчивая твой образ по ту сторону стекла.
Внутри все горит морозным пламенем, тело сотрясает крупная дрожь. Зачем только...
Уйди. Прошу. Не тревожь мою успокоившуюся боль.
Не приходи больше. Мне хочется забыть обо всем. Хочется прекратить надеяться.
На то, что ты любишь меня. На то, что возможны "Мы". На то, что ты будешь рядом.
Не подогревай во мне этот тлеющий уголек. Разорви эти цепи безысходного отчаяния. Ты же можешь это. Так сделай. Уйди, дай мне свободу, подари мне спокойствие.
Словно услышав, ты медленно делаешь шаг вперед. Откидываешь в сторону зонт, подставляясь под косые холодные линии, и подняв голову, смотришь прямо на меня сквозь холодные слезы неба.
Зачем же... Так больно, нестерпимо больно, до стона, до крика, до молчания больно.
Сама не понимаю, что делаю, врываясь в холод дождя и тепло твоих рук, сильных, ласковых, любимых. Вбираю твое тепло, твою нежность и твои лихорадочные горячие поцелуи.
Еще чуть-чуть... чуть-чуть согреться тобой, оттаять душой, сердцем... и отпустить Тебя.
Потому что не смею, не должна, не достойна. После всего...
Еще один поцелуй. Губы к губам, долго, глубоко, ненасытно. И так обреченно горько.
Как же мне не хватало Тебя все эти годы...
Я не могу смотреть на тебя, когда ты так близко, непростительно близко, до боли близко. Хочу отойти, но ты не пускаешь, не даешь вырваться, сколько бы я не упиралась.
Сильный. Родной. Любимый.
Что же ты делаешь... с Нами?
- Не уходи.
- Уйди, оставь меня в покое!
- Прости. Не могу. Позволь мне быть рядом.
Как же ты не понимаешь... Не понимай. Не понимай, иначе я опять сдамся. Опять все испорчу.
- Будь.
Страшно. До тихого ужаса страшно отпустить тебя. Не смогу, не выдержу, если ты уйдешь вновь. Я не вижу, но чувствую твою улыбку - теплую, искреннюю. И дышать становится легче.
- И буду.
Не могу не улыбнуться в ответ. Крепче обхватываю тебя руками, утыкаюсь лицом в твое плечо. Не уходи, не исчезай, ты мне очень нужен.
- Вот и будь.
А ты заботливо прячешь меня в полы своего пальто и целуешь в висок. Так тепло, спокойно в твоих объятиях. Давно так не было.
- Пойдем. Тебе надо согреться. Ты промокла.
Я и забыла, каким заботливым ты можешь быть. Прости, но давай постоим так еще чуть-чуть... Я слишком соскучилась по тебе.
- Ты тоже. Поэтому... согрей меня.
Для меня это дерзко, слишком дерзко, но необходимо. Я хочу, чтобы ты понял...
- Согрею.
Не целуй. Нет. Целуй. Ну вот что ты делаешь? Не отпускай меня, слышишь? Что бы я не делала, чего бы не говорила... не отпускай. Ни за что.
- Какой же ты...
Улыбаешься, а я не могу насмотреться на тебя, наглядеться впрок на многие годы вперед.
- Как и ты. Я люблю тебя. Очень. Сильно. Не могу без тебя.
Как же мне не хватало этих трех слов. Какой же глупой я была, отрицая все, не понимая саму себя, того, что и так было ясно. Но знай, просто знай...
- Я тебя тоже. Очень-очень. Всегда.
Впервые за все эти годы я так легко улыбаюсь, ощущая внутри вместо пустого холода горячее тепло свернувшегося клубочком счастья, понимая, что для него не надо уж столь многого - просто, чтобы Ты был рядом.
Я и не заметила, как мы оказались в моей квартире, как скинули верхнюю одежду, как, смеясь, пытались просушить одним полотенцем волосы, и как ты потом вновь поставил турку на плиту, а затем, усевшись вместе со мной на подоконник, теперь смотришь на капли за окном, устроив свою голову на моем плече, тихо шепча о своей любви.
И всё будет, как несколько минут назад, но уже совсем-совсем по-другому.